Семнадцать лет.

Японцы говорят: «Окаге сама де» – «Я стал таким, каков есть, потому что ты сделал меня таким».

Я обязан тебе, Дожен.

Он закрыл глаза, чувствуя нетелесную боль.

Леда никогда бы не добилась таких успехов, если бы не помощь мистера Дожена и Манало. Гавайец носил стулья, цветы в горшках, возил ее в коляске на ленчи и чай, куда ее приглашали чуть ли не ежедневно. Через неделю она предложила Манало не гнать коляску так быстро.

Мистер Дожен оказался чрезвычайно полезен. Леда раньше никогда бы не подумала, что мебель таких простых конструкций может быть столь привлекательна. Ей теперь казалось, что легкие, плетеные лаухало намного изящнее тяжелых дсовров. А чего стоил только один секретер с маленькими дверцами, изящными ящичками, издающими музыкальные звуки, стоило их выдвинуть, – новшество, которым мистер Дожен, казалось, очень гордится.

– Шкаф для молодая жена, – сказал он. – Все японские жены приносить муж домой такое. Вам нравится, миссис Самуа-сан?

– Да, прекрасно. И кровать великолепна. Он наклонился и нежно коснулся рукой спинки, на которой была вырезана изящная фантастическая птица с раскрытыми крыльями.

– Доброго счастья! Японцы говорят: «Тцуру ва зеннен» – «Жить тысяча лет, как журавль».

– Это такой знак? Символ?

– Да, доброе пожелание. Жить долго. Журавль жить тысяча лет. Свадьба, рождение, праздник – делают много журавли из бумаги. Все летают. Счастье тысяча лет.

Леда посмотрела на него с улыбкой:

– Какая хорошая традиция! – она коснулась теплого дерева. – «Жаль, что я не знала» об этом до Рождества. Единственное, что я нашла в одной книге, что сушеная рыба – хороший подарок.

– Сухая рыба. Хей! Журавль. Голубка. Пирог из риса. Бамбук хорошо. Бамбук – не ломается преданная дружба.

– А он понимает все это? И знает о журавлях, голубях, бамбуке?

– Самуа-сан? Понимать.

– Вы думаете, ему понравится, если я повешу где-нибудь несколько бумажных корабликов?

– Да, хорошо. Может быть, дома бывать больше? Уже не первый раз Дожен пытался испытать ее.

– Он очень занят, его дело требует много времени.

– Да, – Дожен поклонился, как будто в знак того, что она в точности ответила на его вопросы.

– Но это было бы хорошо, – она прислонилась к прохладному дверному косяку, – я хочу, чтобы он был здесь счастлив.

– Я знать леди, которая делает журавли. Вы покупать?

– Да, я куплю несколько. Тысячу?

– Тысячу. Пусть висеть. Красиво. Несколько голубки, может быть. Я писать записка.

Он достал блокнот и карандаш из невидимого кармана и что-то написал на своем языке. Вырвал листок, сложил его, протянул ей.

– И, может быть, еще бамбук? Дожен кивнул.

– Манало везти миссис Самуа-сан в город, потом к Обазан покупать журавли. Корзина бамбука. И еда.

– Спасибо.

Дожен спрятал блокнот, позвонил в колокольчик. Тихо сказал Леде, пока она прятала записку в карман:

– Сказать секрет, Самуа-сан? Я рад. Вы – хороший жена, – он поклонился. – Журавль на кровать – подарок. Вам. Я дарить.

– О, – растроганно сказала Леда, – спасибо! – Она почувствовала, что смущена. – Я действительно хочу быть хорошей женой. Но я не всегда знаю, как.

– Есть кровать. Танду. Теперь нужно ханауоме-таку.

– Что это такое?

Дожен нарисовал в воздухе круг.

– Малый-малый стол. Самуа-сан делать его давно. О, давно. Был мальчик. Дарить леди Эшланд. Невеста должна ехать дом, где мать, взять ханауоме-таку и принести дом, ще муж. После свадьба.

Леда с любопытством посмотрела на него:

– Мистер Джерард сделал одну из этих вещей?

– Стол для невеста. Я помогать. Может быть, пятнадцать лет. Миссис Самуа-сан поехать в дом леди Эшланд, здесь, Гавайи, видеть стол, – он прикрыл глаза. – Да? Вы поехать? Привезти стол для невеста? Токда все о'кей! Хороший свадьба. Хороший жизнь. Самуа-сан приходить дом – хорошо. Она улыбнулась.

– Я уверена, что это хорошая мысль, но…

– Хорошо! Я рисовать.

Он вынул блокнот и сделал набросок. Вначале ей показалось, что это какой-то иероглиф. Она смотрела, как появляется нечто похожее на декоративную решетку для растений, три ножки, квадратная верхушка, низкая круглая полка.

– Вы ехать в дом Эшланд. Везти стол.

– Я не думаю, что это удобно.

– Пятнадцать лет, в спальне леди Эшланд. Вы видеть стол. Везти сюда.

– Мистер Дожен, боюсь, что я не могу ничего взять из их дома!

– Нет, нет! Это принадлежать вам! – он взмахнул руками. – Для невеста. Леди Эшланд понимать. Она знать.

– Но я…

– Самуа-сан любить ханауоме-таку. Он видеть – вы уважать.

Леда закусила губу. Дожен поклонился.

– Он видать. Он знать. Без слова.

Довольно долгое предисловие по поводу «малый-малый стол».

Как-то за ужином Леда высказала, как могла, мысль Дожена. Сэмьюэл отнесся без особого энтузиазма:

– Возможно, ты и сможешь забрать его у Эшландов. Но я буду чувствовать себя, как разрушитель домашнего очага.

Мистер Дожен помахал перед лицом Сэмьюэла рукой, словно выражая несогласие.

– Молодая жена. Она привезти. Без этого – нет счастья. Не тяжело, да? Леда вздохнула.

– Я подумаю.

И она решилась. Этой ночью она лежала на новой кровати, слушая шорох красной бумаги – множество красных журавликов на длинных нитях трепетали в воздухе, спускаясь с бамбуковых перекладин, укрепленных на потолке. Это была первая ев ночь в доме Вздымающегося Моря. Она была одна.

Нет, не совсем: несколько садовников жили тоже в доме и в пристройках, сквозь открытые ставни она слышала их тихий говор где-то внизу. И в комнате дворецкого спал Дожен.

Но Сэмьюэла не было.

В отель он, по крайней мере, приходил хотя бы ночью. Правда, она не видела, чтобы он спал. А сама она просыпалась, когда его уже не было в комнате. Прошлую ночь он вообще не пришел, передав через Манало, чтобы она перебиралась в дом.

Утром она решила отправиться в имение Эшландов и привезти «стол для невесты». Леда надеялась, что ее не сочтут за воровку.

Утром Манало подал коляску, на его лице застыло угрюмое выражение. Жена Манало уехала с мужчиной из Вахаива.

Леда постаралась скрыть свой шок, когда слушала бесхитростные детали этой истории. Она должна была заехать на завтрак к генералу Миллеру и его супруге, и всю дорогу Манало расписывал ей печальные обстоятельства и спрашивал совета. Она совершенно честно оказалась неспособной что-либо посоветовать, за исключением пожелания не расстраиваться.

Манало даже не гнал лошадей, как обычно, и они прибыли на завтрак с опозданием в четверть часа.

Когда визит завершился, настроение Манало резко изменилось – разговорчивость перешла в угрюмое молчание. К рубашке Манало был приколот хибискус – крошечные маленькие ягодки гнездились в ароматных листьях. Корсаж Леды украшала белая карнеиция, которую ей вручила миссис Миллер. Невзирая на запах цветов, Леда почувствовала еще какой-то особый сладкий запах.

Скорость, с которой ехала коляска, все увеличивалась, и Леда, перегнувшись через облучок, просила, даже требовала от Манало сбавить ход. Тот сбился с пути, трижды проехал по одному и тому же месту. Но в конце концов он увидел дом Эшландов, взмахнул кнутом, и коляска покатила по направлению к изящному двухэтажному особняку, окруженному верандами, как и «Вздымающееся Море». Вокруг – великолепные лужайки; жемчуг цветущих деревьев на фоне темно-зеленой листвы казался бесценным даром. Высокие пальмы, тенистая подъездная дорога.

Цветущие ветви тянулись к ездокам, теплолюбивые растения рассыпались пурпурными, белыми, розовыми пятнами. Казалось, что здесь властвует сказка – прекрасная и молчаливая; все замерло, очарованное сном. Казалось, стоит взмахнуть волшебной палочкой – и хозяева появятся на лужайке.

Манало не спрыгнул с козлов, чтобы помочь ей. Он остался на своем месте в угрюмой неподвижности. Леда глянула на его похоронный вид и, подобрав юбки, пошла в дом одна.

Мистер Дожен и Манало сказали ей, что дом не заперт. Здесь никто ничего не запирает. И все же, входя в полумрак жилища, Леда не возражала бы против сопровождения Макало.

Мебель была покрыта большими белыми чехлами, ковры и дорожки скручены. На цыпочках Леда пересекла большой холл и поднялась по лестнице. Спальню лорда и леди Эшланд она обнаружила по шкафу с зеркальной дверцей – леди Кэй когда-то подарила его матери и рассказала об этом Леде.

Она подняла чехол с чего-то узкого, доходящего ей до талии, стоящего рядом с кроватью. Как только она увидела стол, сразу поняла, что перед ней ханауоме-таку. Внешний узор на ножках не имел ничего общего с английскими традициями, удивительно элегантный, простой. Дерево меняло свои оттенки – от черного до золотисто-красного; было такое впечатление, что художник раздавил тюбики с краской…

Какие-то мелкие предметы лежали на поверхности: коричневый камешек в черной вазе, деревянная коробочка, сладко пахнущая палочка сандалового дерева.

Когда Леда увидела все это, то подумала, что вряд ли стоит брать столик отсюда.

Но все же она аккуратно переложила все вещи на туалетный гарнитур неподалеку, надеясь, что Дожен прав и леди Тэсс все поймет.

Стол оказался намного тяжелее, чем она ожидала. Она с трудом подняла его, ухватив за ножки. Понесла вниз с удивительной заботливостью. Но не так-то просто было пройти с ним через входную дверь, а Манало в это время сидел в полудреме на козлах.

Он не отозвался на ее тихий голос, а крикнуть громче она побоялась, чтобы не встревожить соседей. Леда с трудом донесла столик до коляски, но явно не сумела бы еще и установить его в ней.

– Манало! – прошипела она. – Просыпайся! Забудь хоть ненадолго о всех несчастьях.

Он повернул голову и сонно глянул на нее. Затем встал, привязал поводья к столбику, хотя лошадь вряд ли была в состоянии куда-либо мчаться, и спрыгнул на землю.

– Если вы только возьмете…

До того, как она закончила указание, он выхватил стол из ее рук и стал странным образом раскачиваться с ношей в руках. Только сейчас Леда поняла, что странный сладкий запах, исходящий от него, – из-за сильной дозы спиртного.

Лошадь вдруг проявила интерес к траве на лужайке, потянула за собой коляску. Резная ножка стола задела облучок. Манало качнулся, поставил стол на спинку сиденья. И тут с громким треском стол упал на выложенную кирпичом подъездную дорожку.

– О, как ты мог! – Леда оттолкнула Манало рукой, бросилась к столику. Манало качнулся назад, свалился в траву со стоном, но Леде некогда было беспокоиться о нем. Она уставилась на ножку стола, которая треснула по всей длине.

– О, нет! – прошептала она. – Нет!

Вся дрожа, она склонилась над столиком. Плоская металлическая пластинка, скреплявшая изгибы ножек, была покрыта восточными иероглифами. Выполнявшая роль своего рода сустава пластина отделилась от треснутой ножки с легким шипящим звуком. Леда попыталась вправить ножку, прижимая друг к другу треснутые части, но они не сходились.

Она еле успела отскочить, когда изогнутая блистающая сталь со смертоносным острием блеснула на солнце, и разноцветные искры пронзили воздух. Придись конец чуть правее – и ее нога могла бы попасть под острие.

В какую-то секунду она подумала: «Какое странное крепление для стола!» Но тут же поняла, что речь идет не о креплении. Мебель тут ни при чем. Перед ней лежало лезвие меча – прекрасное, превосходной формы, с удивительным злобным зверем, выгравированным на верхней части.

– О, только посмотрите! – воскликнула Леда, но тут же прижала руку ко рту.

Манало все еще лежал на траве. Леда склонилась над ним, но он только открыл глаза. Затем закрыл, начал храпеть, распространяя запах вишневого бренди.

Леда посмотрела на него с отвращением:

– Что же мне делать?

Она вернулась к столу, за обрубленный, квадратный конец взяла лезвие. Она попыталась пристроить его на прежнее место, но у нее ничего не вышло. Леда только вскрикнула, когда поранила палец. Слезы навернулись на глаза.

Почему лезвие меча в столе, изготовленном Сэмьюэлом, было бесполезно гадать. Наверное, какая-нибудь японская традиция. Возможно, все столы для невест скрепляются мечами. Не исключено, что это большая удача, когда невеста разбивает стол и вынимает такое лезвие, но, скорее всего, подобный поступок – знак будущих катастроф.

Одна из них уже наступила. Что она скажет Сэмьюэлу? И Дожену? И леди Тэсс?

Она не заметила, что разговаривает сама с собой, пока кто-то не окликнул ее. Она прямо подпрыгнула, когда увидела беззубую усмешку босоногого человека в соломенной шляпе, который появился, казалось, ниоткуда. Перекинутая через плечо веревка удерживала две корзины с фруктами.

– Помочь, миссис? – спросил он великодушно. – Сломали стол?

– Он разбил, – сердито сказала Леда, посмотрев на Манало, – но я виновата. Не надо было его вообще трогать. Я все бы отдала, чтобы на нем не было ни царапины, а он разломан так, что его вряд ли можно починить!

– Чинить, миссис? Внук мой может. Все чинит. Никто не узнает, что было сломано.

Леда посмотрела на стол с надеждой, затем вновь на незнакомца.

– Я не знаю даже, как мы его починим.

– Да, да. Мой внук Икено – лучший мастер на островах. Это особый стол, так? Особый стол и меч. Японский. Мой внук близко, на плантации Эва. Час дороги на коляске.

– А ближе? В городе? Должны же там быть мастерские.

– Нет. Китайцы. Не знают ничего о столе и мече.

– И вы думаете, он сможет все сделать? И я смогу забрать стол домой?

– Да, да. Есть табличка «В присутствии заказчика». Все сделает, пока вы ждете.

Леда повернулась к Манало, потрясла его за плечо:

– Вставай, нужно ехать!

Он открыл глаза и что-то пробормотал. Постоянно понукая, она заставила его сесть. Манало неотрывно смотрел на торговца фруктами. Затем покачал головой, оттолкнул Леду и упал на траву. Маленькая коричневая фляга выпала у него из кармана.

– А вы умеете управлять лошадью? – с отчаянием в голосе спросила Леда. – Вы можете отвезти меня туда и обратно? Я заплачу.

– Не надо платы. Я могу, – он опустил свои корзины в багажник коляски. – Не плачь, миссис, мы стол починим! Не плачь!

Пять дней осторожности, подавляя нетерпение, и Сэмьюэл очутился на баркасе, стоявшем в Жемчужной бухте. Он боялся выдать сам себя – удар мог быть нанесен исподтишка.

Представиться оборотнем, поменять позицию на противоположную – этот метод столь же эффективен, сколь и велик процент риска. Если бы не его лондонская кража, вряд ли Сэмьюэлу могли поверить. Преступное прошлое создавало ореол доверия.

Икено сидел, скрестив ноги на полу каюты, палочкой доставая рис из чашки. Его движения были грациозны, как у девушки, но за ними сквозили сила и подозрительность.

Но Сэмьюэл тоже умел притворяться. В своей японской одежде, босиком, он ел совсем мало, быстро, только чтобы не нарушить ритуал угощения. Еда, как и сон, хороша в минуты расслабленности. А сейчас не то время.

Икено говорил на ломаном английском, с сильным акцентом. Сэмьюэл намеренно обратился к нему как к старшему, отказавшись от английского, постоянно отвечая на корявом японском. Даже более плохом, на который был способен.

Слона учили вальсировать, но он остался слоном.

Но его тренировка чувствовалась, они ощущали ее, как он ощущал их возможности.

Сэмьюэл намеренно принижал себя – это даст ему больше шансов завоевать доверие. Слишком хорошо выдрессированная собака вызовет подозрение. Та же, у которой не все получается, но она жаждет добиться успеха, вызовет сочувствие.

– Вы хотите, чтобы я доверял, – у Икено были мягкие глаза, ресницы, как у женщины, но аристократический, чисто мужской изгиб носа, низкий лоб – он походил на японского воина с древней картины. Икено выглядел молодо, не старше Сэмьюэла, ему было лет сорок или чуть больше. – Я не понимаю.

В конце концов он перешел на японский, но в тоне его чувствовалось раздражение. Сэмьюэл низко поклонился, словно не замечая этого.

– Со страхом и уважением ничтожный человек просит Икено-сана уделить ему несколько минут. Я мало что могу вам предложить – скромное дело, несколько кораблей, но, возможно, вы сможете использовать ту подготовку, которую я получил у Танабе Дожена Харутаке.

– А я, возможно, отрежу тебе голову, если это Танабе послал тебя.

– Я прошу меня выслушать, – Сэмьюэл посмотрел в глаза Икено, – я не послан. Я не должен Танабе Дожену больше гири.

– Разве? Я слышал другое. Я слышал, что ты был в доме у Henit пил с ним саке. Я слышал, что он тебе отец. Даже теперь, когда он живет в твоем новом доме и изображает перед твоей женой слугу.

– Заверяю со всем почтением, он не отец мне. Я не ношу имени его семьи, – Сэмьюэл с усмешкой показал пальцем на свои волосы, – это досточтимый Икено может видеть своими глазами.

Икено тоже улыбнулся.

– Но все равно он тебя готовил, учил. Он прислал тебя, чтобы сделать из нас дураков. Когда я отошлю твою голову, может быть, он поймет, что мы не бака.

Сэмьюэл потупил глаза:

– Он рассказывал мне о своих методах. Но не просил применять их. Он последнее время ни о чем меня не просил. Возможно, – Сэмьюэл добавил нотку горечи в свою речь, – он считает, что я не гожусь для определенной роли.

Икено ничего не сказал. Сэмьюэл почувствовал, что за его спиной движется человек.

– И пусть ваш достопочтенный слуга достанет свой меч, если моя готовность служить вам неприятна.

– Ты готов умереть?

– Если многоуважаемый Икено считает, что я ве должен служить ему, то я готов.

– Ложь! – Икено фыркнул, – я считаю, что тебя послал Танабе!

Он сделал легкое движение подбородком, лезвие резануло воздух за спиной Сэмьюэла, перед его мысленным взором блеснул отраженный от металла свет. Сэмьюэл не шевельнулся.

Каждый мускул и клетка тела знали разницу между смертоносным ударом и ложным. Он испытал облегчение, когда острие разорвало его воротник, процарапало легкую рану. Запах крови указал на близость смертельной стали.

Лицо Икено не выразило ничего. Долгая тишина могла выражать раздумье, но Сэмюэлю подумалось, что скорее все это – удивление. Он ответил поклоном, коснувшись лбом пола.

– С искренней благодарностью за мою недостойную жизнь.

– Ты хочешь предать учителя. Даже собака не предает хозяина.

Мускулы на лице Сэмьюэла напряглись:

– Я не нарушал клятвы, – затем добавил низким, странным голосом, – Танабе Дожен испытал меня различными путями. Я не подвел его.

– Но ты здесь.

– Он смеялся надо мной. Он считает, что я не достиг…

Сэмьюэл ощутил глухой гнев внутри себя. Гири – это праведный долг. Человек обязан своему учителю. Но гири мастеру, учителю может быть слишком тяжелым. В сотнях старинных японских легенд воины-герои, которые должны были бы свершить сеппуху (вскрыть себе животы по приказу господина), уходили к врагам и мстили своему господину даже за меньшее оскорбление, чем насмешка и презрение. Так было принято. Икено должен понять.

– Тело мое продолжает служить Танабе Дожену, – сказал Сэмьюэл, – но мое сердце без хозяина. Я пришел к почтенному Икено-сан, чтобы предложить свою ничтожную помощь в его достойных делах. Я украл рукоять Гоку-акумы в Лондоне, но я не могу найти лезвие, – он издал резкий смешок. – Многоуважаемому Икено-сан не за чем было врываться в мой офис, я отдал бы рукоять сразу, если бы знал, кому она нужна. Это – гири, который я беру на себя.

– На каких условиях?

Сэмьюэл не ответил сразу. Он посмотрел на трех человек за спиной – на каждого по очереди. Икено не шевельнулся, чтобы их отпустить. Сэмьюэл медленно сказал, на этот раз по-английски:

– Дожен-сан готовил меня беречь Гокуакуму. Я любил его. Я уважал его. Я прошел все тренировки. А теперь он отстраняет меня, потому что… – рот Сэмьюэла скривился, – я тот… кто я есть. Белый. Мне не доверяют. Он взял мальчика четырнадцати лет! Вместо меня, когда возобновилась эмиграция. – Сэмьюэл сплюнул на пол. – Я не вынесу позора, которым он хочет облечь меня.

По-японски Икено сказал:

– Твоя честь уязвлена? Я думал, что варваров интересуют только деньги.

Сэмьюэл встал. Человек с мечом подошел к нему со спины, занес оружие. Быстрым движением Сэмьюэл отвратил удар. Их мечи скрестились. Сэмьюэл нарочно не двигался с места, он только так прижал противника к стене, что, если бы тот попытался вырваться, то был бы ранен.

– Многоуважаемый Икено-сан, – Сэмьюэл, наконец, отпустил человека, повернулся к Икено, отвесив поклон, – прости мои плохие уши и слепые глаза. Я не услышал мудрых и благородных слов…

Икено задумчиво посмотрел на него.

– Какую помощь, – медленно сказал Икено, – варвар Джурада-сан готов предложить?

Сэмьюэл услышал уважительную добавку к своему имени.

– У досточтимого Икено-сан есть рукоять Гокуакумы. Нужно лезвие. Дожен знает о краже рукояти. Он предполагает, что те, кто ищут Гокуакуму, владеют ею. Он не подозревает, что я украл ее. Он знает о вашем пребывании здесь, думает, рукоять у вас. Потому он хочет увезти лезвие с островов. Я не знаю, где оно спрятано, куда он хочет направиться, но я буду знать.

– Танабе доверяет тебе?

– Он доверяет мне всякие мелкие дела. Он зависит от моей преданности. Я хорошо знаю его. Я знаю острова.

– И какова награда за твою услугу?

– Увидеть Гокуакуму. Собственными глазами. Знать, что она не в руках Танабе Дожена, который посвятил жизнь тому, чтобы меч не был мечом. А я посвятил жизнь тому, чтобы занять его место… пока он решил меня заменить.

– Может быть, ты хочешь, чтобы и Танабе увидел весь меч?

– Не обязательно. Это опасно. Достаточно, если его увижу я, моя честь отомщена, и в достаточной мере. Икено кивнул:

– Когда мир качается, ему нужна опора. Твой план мести соответствует оскорблению. Достойное восстановление чести.

Сэмьюэл вернулся к обычным интонациям;

– Незаслуженно высокая оценка досточтимого Икено-сан вызывает невыразимую благодарность.

– Какая благодарность? Твой учитель сделал человека из тебя. Ты благодари его.

– Я благодарен ему. А он отобрал у меня возможность…

– Гири – тяжелая ноша, когда у сердца два начала. Что ты сделаешь, чтобы выразить ему свою благодарность?

– Предать Дожен-сана – позор. Когда я передам вам Гокуакуму… Мне ничего не останется, кроме того, что требует честь.

Икено отвесил поклон, который можно было считать поклоном равного.

– Если это будет так. Принеси мне лезвие – и можешь использовать Гокуакуму, чтобы восстановить свою честь.