Леда смотрела на многочисленных одетых в белое мужчин, носящих шляпы на голове, и думала: «Если только…». Но об этом глупо было думать. Это был признак слабого характера. За прошедший месяц она выстроила большой воздушный замок, ничего нельзя достичь, живя в нем. Мисс Миртл всегда говорила, что на вещи, которые легко достаются, полагаться нельзя.

Это был ее новый дом. Она была женой владельца этого блистательного корабля. Она не позволит себе плакать только потому, что боится, что у него возобновились сожаления о браке. Или потому, что он избегает ее при обстоятельствах, которые глубоко его беспокоят. Сэмьюэл проявил себя достойным доверия. И Леда высоко держала голову, оглядывая корабль с улыбкой и была искренне, глубоко горда и счастлива чувствовать себя миссис Сэмьюэл Джерард в этот момент.

Леда увидела мистера Видала у подножья ступенек и подобрала юбки, чтобы следовать за ним. Но он был уже на полпути к ней во главе целой колонны женщин и мужчин, которые поднимались толпой и теснились на палубе и возле главной каюты.

– Алоха! – венок из цветов был одет ей через голову и повис на плечах.

– Алоха! Добро пожаловать на Гавайи, миссис Джерард! – и другой венок повис у нее на шее. Их было много. Незнакомые ей люди называли по имени, подносили цветы, жали руку, называя свои имена, стараясь перекрыть шум, смеялись. Тропические цветы незнакомых форм и запахов ложились на ее плечи, до самого воротника и подбородка. Смеющаяся дама, совсем не старая, но достаточно солидная, приколола цветы к шляпе Леды, а бородатый молодой джентльмен вложил в ее руки букет красных гвоздик.

– Наилучшие пожелания, мэм! Уилтер Ричарде, ваш главный управляющий. Я уже позвонил в отель и сделал заказ. Миссис Ричарде и я проследим, как вы устроитесь.

Миссис Ричарде и была эта смеющаяся дама. Остальные окружили Леду, ведя вниз по лестнице, осыпанной цветами, как будто она была знаменитостью.

Когда Леда вышла на палубу, весь экипаж выстроился перед ней. Капитан снял шляпу. Леда пожала его руку и сердечно поблагодарила за безопасное и приятное путешествие. В то время, как она спускалась, экипаж махал шапками и издавал приветственные возгласы, что передалось толпе, встречающей внизу.

Сэмьюэл стоял у подножия рампы. Среди всех улыбающихся и приветливых лиц только его лицо ничего не выражало. С его руки свисал целый каскад цветов – пурпурных, красных, белых.

Леда заколебалась, обескураженная на мгновение его отчужденностью. Потом она решила: я не буду выдавать своего настроения и не подведу его, все должны думать, что я ослепительно счастлива.

Она улыбнулась, подняла руку, приветствуя толпу, и почувствовала себя как королева, когда спустилась вниз и впервые ступила ногой на землю Гавайев. Она только удивилась, что земля так плохо ее держит.

Сэмьюэл подошел и взял ее за руку. Она увидела, что он нахмурился, но как только исчезла опасность падения, его хватка ослабла.

– Резиновые ноги? – спросил он.

Она совсем забыла. Эти же моменты головокружения уже были у нее, когда она сошла с корабля в Нью-Йорке. Леда оперлась на руку мужа.

– О господи, мне не хотелось бы упасть на виду у всех твоих друзей.

Он водрузил на нее свои цветы сверху так, что они закрыли ей лицо почти до глаз, и кроме цветов ей ничего не было видно. Встречающие возобновили свои приветственные возгласы, как будто все это было праздником.

– Какое милое сборище! – сказала она. Он наклонился к ее уху:

– Алоха, Леда, добро пожаловать на Гавайи! Леда почувствовала непреодолимое волнение. Она сняла гирлянду цветов, увивающую ее шляпу. Затем нежно надела этот пурпурно-розовый наряд на его голову. Концы гирлянды упали на его плечи.

Зрители сочли это добрым знаком, раздались громкие одобрительные свистки и крики, женщины же рассмеялись.

– Алоха, дорогой сэр, – сказала она, хотя не была уверена, что кто-нибудь способен расслышать ее голос из груды цветов.

Миссис Ричарде и Леда сидели в креслах-качалках из белого тростника на широкой веранде; розовое пламя вьющихся цветущих боугейнвилий скрывало их от любопытных взоров. Отель был просторным; по широким коридорам гулял сквозняк. Внизу расстилалась тенистая лужайка, а окна отражали сверкающее небо и горы.

Офицеры американского и британского флота в своей отутюженной летней форме, а также туристы, землевладельцы и капитаны кораблей, удивлялись, казалось, всему.

И действительно, трудно было не изумляться этому яркому кипению природы. Но Леду не покидало беспокойство. Она не видела Сэмьюэла со вчерашнего дня, с тех самых пор, как Ричардсы забрали ее с корабля, чтобы отвезти в отель.

Сэмьюэл, правда, прислал записку, что задерживается в связи с разгрузкой судна.

Леда говорила сама себе, что зря волнуется. Он уже много месяцев был оторван от дел, которые, наверняка, накопились. И нельзя сказать, чтобы он бросил ее на произвол судьбы. Сэмьюэл поручил Ричардсам заботиться о ней, что они и делали восхитительно.

Когда Леда смотрела на ряды стройных пальм, каскады цветов, смеющиеся лица вокруг, она вновь думала: «Если только…» Но мысль не выкристаллизовывалась до конца.

Миссис Ричарде потягивала сок:

– Вы не представляете, какой это шок… какой приятный сюрприз для нас, что мистер Джерард женился. Девушки вились вокруг него, как мотыльки, но он ни на одну из них не взглянул дважды!

Она говорила это уже в сотый раз. Леда не знала, что ей отвечать, только слегка улыбалась и покачивала головой.

– Все говорят, что у вас сердце гавайки. И вы говорите, леди Кэй помолвлена? С лордом! Она ведь очень молода, не так ли? Нет даже двадцати. Правда, я вышла замуж за мистера Ричардса в семнадцать, но это совсем другое дело.

Она не стала объяснять что к чему.

Среди тех леди и джентльменов, которые поселились на Гавайях, чувство беззлобного любопытства было весьма развито. Все стремились узнать как можно больше о делах ближнего. К Леде уже подходили шесть женщин и семь джентльменов, включая родителей Дикки, которые выразили пожелание поблагодарить миссис Джерард за заботу о мальчике.

Скоро должен приехать Сэмьюэл и они отправятся смотреть новый дом. А пока миссис Ричарде нашла для нее этот укромный уголок.

– Здесь, – сказала она, – вы будете в относительной безопасности. А то начнутся визиты, и вы не выберетесь из отеля. А я ведь знаю, как вам не терпится. Дом – там, в горах. Как здесь говорят – впереди три водопада. Безусловно, будет дождить раза три, пока вы доберетесь до дома. Но это не важно. А вот и он!

По тротуару спешил Сэмьюэл, держа соломенную шляпу под мышкой.

– Какой романтичный мужчина! Просто неприлично быть таким красивым. Нет, никто его не обвиняет, он и повода не давал, уверяю вас, но вы не представляете, сколько сердец разбито, миссис Джерард.

Леда заподозрила, что сердце миссис Ричарде – одно из них.

Сэмьюэл так радостно поздоровался с ними, что Леда тут же повеселела. Здесь не носили перчаток, и было так приятно ощущать теплую кожу его руки. Они спустились по лестнице к легкому экипажу, дверцы которого тут же распахнул босоногий гавайец в подобии униформы.

Леда рассмотрела проплывший мимо королевский дворец – красивое, современное здание с башенками и каменными балконами. Потом они въехали под сень странных деревьев, неохотно пропускающих свет.

– Что это? – спросила Леда, уставившись на дерево, казалось, множество белых рожков висит на ветвях.

– Это дерево-рожок, – ответил Сэмьюэл.

– О, а это? – она показала на золотистые грозди цветов, разбросанных на ветвях.

– Это золотое дерево.

Названия говорили сами за себя, ей показалось, что глупо было спрашивать.

Он ничего больше не сказал о растениях, словно не желая разговаривать. И наверняка, его дружелюбность при встрече в отеле – всего лишь дань вежливости по отношению к миссис Ричарде: жена управляющего не должна заподозрить, что брак хозяина имеет изъян.

Леди Кэй он должен был вести в этот новый дом, а не ее, Леду.

Воздух был напоен ароматом сирени и роз. За невысоким, светлым забором, в тени огромных деревьев и вьющихся растений крылись дома.

– Все хорошо? Отель понравился? – резко спросил он.

– О, да.

– У тебя был приличный номер?

– Да, прекрасный.

– Миссис Ричарде оказалась весьма любезна.

– Конечно! Она очень добра и любезна.

Он щелкнул кнутом – лошади перешли на более быстрый бег. Неожиданно, откуда ни возьмись, появились капли дождя – прямо из голубого неба, искрящиеся на ярком солнце.

«Хорошо, – угрюмо подумала она. – Хорошо». Дождь затуманил ее взор. Всего лишь дождь. Который не имел никакого отношения к слезам…

– Это – верхняя гостиная, – сказал Сэмьюэл. Он оглянулся. Леда все еще поднималась по лестнице, теребя в руках зонтик.

– О, нет, – она покачала головой, пройдя мимо него. Свет, проникающий сквозь французские жалюзи, раскладывал белые полосы на полированном деревянном полу. – Нет, по плану здесь должен быть кабинет. Ты помнишь, мы измеряли письменный стол – не помешает ли он открываться двери.

– Я могу поставить стол в мой офис внизу. :

Легкое голубое платье слегка касалось подолом пола. Она отказалась от бюстгальтера из-за жары, мало кто из женщин здесь пользовался ими. В своей широкополой шляпе, с задумчивым взглядом, Леда, казалось, сошла с изящной картины.

– Стол, это все, что мы подобрали для этого кабинета? Оставь комнату для гостиной. Нет смысла делать в ней кабинет. Мне он не нужен.

Она несколько секунд смотрела на солнечные пятна на полу, затем направилась к противоположной двери. Он так и не понял, о чем она думает.

– Вряд ли я буду проводить здесь много времени, – сказал Сэмьюэл.

Леда прошла в соседнюю комнату. Остановилась у окна с наполовину поднятыми жалюзи.

Он последовал за ней, остановился посередине пустой комнаты. За ее силуэтом у окна были видны верхушки деревьев на склоне, долина, море. Корабль стоял на якоре, со своими светлыми палубами он казался сейчас игрушкой.

– Тебе нравится? – спросил он. Она долго не отвечала. Затем сказала, не повернувшись:

– Это – самое красивое место, которое мне когда-либо доводилось видеть.

Он почувствовал облегчение. И боль – глубокую боль в сердце.

Эта комната угловая, куда должен залетать ветер с зеленых холмов и доносить свежесть водопадов – на плане она была обозначена как спальня Кэй. Когда он строил этот дом, он всегда думал о том, чтобы здесь понравилось Кэй.

Но сейчас – сейчас он думал только о том, как он будет здесь лежать с Ледой в широкой кровати, а прохладный ветер будет прилетать с гор и ласкать ее горячее тело и его спину.

– Ты можешь посадить фруктовые деревья. Манго, например.

– Я вчера попробовала манго. Что-то безвкусное, – она издала звук, похожий на смех.

– Тогда папайю. Или просто декоративные кустарники, – он хотел, чтобы она посадила здесь что-нибудь – знак ее будущего, – плимераи быстро растут.

– Тебе они нравятся?

– На них много цветов. И цветы хорошо пахнут. Она посмотрела на него через плечо и повторила:

– Тебе они нравятся?

Да ему совершенно наплевать! Его сейчас занимала, только одно: если он подойдет ближе, то уклонится ли она от прикосновения? Они здесь одни…

Он почувствовал, что его снова парализовало, он не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. И в то же время чувственное желание не отпускало.

Он видел очертания ее бедер под нежным муслином. И ее грудь.

– Сэр? – прошептала она.

Он ничего не ответил. Видел только ее волосы, представлял обнаженную грудь, полуоткрытые губы. Она повернулась – женственный изгиб качнувшихся бедер…

Он не сдвинулся с места. Его тело словно обернулось камнем…

Но вот пружина сорвалась, он схватил ее за плечи, прижал к белой стене. Шляпа – ленты и перья – упали на пол.

Он целовал ее. Изо всей силы прижимал к стене. Он даже не мог позволить себе глянуть ей в лицо. Ненавидя себя, любя ее, он сдергивал юбки, всем существом ощущая ее женскую свежесть.

Она тяжело дышала, казалось, в ней накипает бессловесное рыдание. Кружево, тесемки, муслин – и чистая кожа под ними. Его руки искали женственные округлые формы. Огонь желания жег его тело, которое уже завладело мягкими бедрами, талией…

Он даже не успел приласкать ее. Он боялся, что она упрется руками в его плечи и оттолкнет его. Он целовал ее резко, грубо, не позволяя ни ответить ему, ни вымолвить хоть слово.

Он быстро расстегнул пуговицы на своей одежде, держа ее одной рукой, зажимая ей рот поцелуем. Затем его мужская плоть устремилась к ее лону. Она вскрикнула…

Он не открывал глаз. Он взял ее – вот так, у стены, на весу, – ее тело в клетке его рук и бедер. Он застонал от страсти, эхо отдалось в пустой комнате.

Удовольствие и чувство вины. Освобождение. И пустота.

Он знал уже эти мгновения. Чувства отбушевали. И наступала пора проклятий.

Ее лоб коснулся стены, ноздри вдыхали свежую краску и соленый воздух. Медленно он ослабил хватку, почувствовал, как спадает напряжение ее мускулов.

Ее ноги коснулись пола. Только сейчас он заметил, что в его пальцах – кружево ее платья.

Он не смотрел ей в лицо. Белый зонтик беспомощно валялся в солнечном треугольнике на полу. Он поднял его, а также свой плащ. Накинул плащ на плечи, повернувшись к ней спиной, чтобы привести в порядок свою одежду.

Услышал шорох. Наверное, она собирает свои юбки, белье, разглаживает, думает о том, как починить, поправить тот урон, который он нанес.

– Извини, – глухо сказал он, боясь посмотреть ей в лицо.

Леда ничего не ответила. Он думал, что она ушла. Повернулся – она стояла у стены в мятой одежде, держа перед собой шляпу. Лицо опущено.

– Я отвезу тебя в отель, – он поднял свою шляпу. – Тебе, возможно, интересно узнать, что мой корабль уходит завтра утром в Сан-Франциско.

Она глянула на него с изумлением.

Он пожал плечами.

– Я обещал тебе, что всегда буду помогать. Если ты хочешь уехать – ты свободна. На твое имя открыт счет в Лондоне. Тебе только стоит сказать, что еще нужно…

Шляпа выпала у нее из рук. Перья мягко качнулись в воздухе.

– Ты хочешь, чтобы я уехала?

– Я ничего не хочу, – он подошел к двери, распахнул ее. Резкий сквозняк скользнул по лицу. Вдали зеленоватая дымка наплывает на горы. – Ты вольна решать. Если ты предпочтешь остаться, жить в этом доме, соблюдать… э… условности, я обещаю, что не буду… требовать… – он запнулся. Потом криво усмехнулся. – Черт! Наверное, ты хорошо понимаешь, что я имею ввиду.

– Ты обещал не ругаться, – тихо сказала она.

– Извини. Я так чертовски сожалею.

Когда он вновь взглянул на нее, она уже подняла шляпу, выпрямилась, затем сделала два шага к центру комнаты.

– Я могу выбирать?

Он почувствовал, что ее голос дрожит, на глазах накипают слезы. Слезы. Он заметил, что у него в горле застрял комок.

– Да.

– Тогда я хочу остаться. И жить в этом доме. И… соблюдать условности.

Если кланяешься, учил Дожен, то в этом должен быть смысл; поклон – осознанное движение, оно прекрасно – две ладони сложены вместе, кончики пальцев вытянуты. И тело должно сгибаться от пояса, с напряжением, в этом поклоне – форма и сила; ум – собран, сосредоточен. Затем – поднимаются руки, все еще сложенные, потом – торс.

Так, по словам Дожена, выражают уважение. К учителю. К противнику. К жизни.

В свете единственной лампы своего кабинета, в три часа ночи Сэмьюэл поклонился Дожену. Встреча была неожиданной – в такое время и в таком месте. То, что Дожен будет искать его, придет в дом ночью – казалось невероятным.

Дожен был одет в поношенную одежду – так раньше одевались рабочие с плантаций, в руках у него не было ничего. Он тоже слегка поклонился в ответ на поклон Сэмьюэла. Затем сказал по-японски:

– Ты с женщиной. Напрасно. Угасший фитиль. Попытка убежать от себя.

– Я женат.

Установилась тишина, слышно было, как бесконечные волны набегают на скалы. Сэмьюэл не хотел смотреть Дожену в глаза, взгляд его следил за тенями позади письменного стола.

– А-а, леди Кэтрин с тобой?

Ну, конечно, конечно. Дожен знал то, о чем Сэмьюэл мечтал годами, хотя ни разу никто из них не сказал об этом ни слова. Легкое чувство неодобрительного удивления Дожена выразилось в почти невидимом движении бровей – он, видимо, удивился, что Кэй приняла это предложение.

Краска бросилась Сэмьюэлу в лицо.

– Я никогда не делал предложения леди Кэтрин, – он понял, что его раскрыли, разгадали, чувствовал, что его разум не способен сейчас сражаться с Доженом, вздумай он напасть на него. – Я женился на простой англичанке, – Сэмьюэл решил сменить тему, кивнул на ароматный дым из горшочка на плите. – Я подогрел саке для тебя. Прими.

– Имадакимазу, – Дожен взял чашку, которую Сэмьюэл наполнил из керамического сосуда карафе. Они селя на пол.

– Ты знаешь, задают много вопросов, – сказал Дожен.

– Да. – Сэмьюэл это знал. Уже в течение нескольких недель поступают запросы о нем в Сан-Франциско, в Гонолулу. Откуда они приходят – неизвестно. По крайней мере, в Китай-городе об этом никто не знает. – Я не знаю, кто это делает.

– Японцы. Почему они спрашивают, Сама-сан? – в голосе Дожена прозвучали холодные нотки.

Дожен читал его, словно книгу, потому что прекрасно знал. Слишком поздно говорить о том, что Сэмьюэл не знает, почему японцы им интересуются. И слишком поздно притворяться, что ему нечего скрывать.

Сэмьюэл наполнил еще раз чашку учителя, вновь с глубоким поклоном подал ему. Затем перешел на английский:

– Извини, Дожен-сан. Это – мое дело. Дожен медленно потягивал саке.

– Ты слишком мрачен и погружен в какие-то мысли. Я – старик. Ты не хочешь нарушать мой покой? Но мы разделим тяжесть вместе, да? – Дожен не перешел на английский, невзирая на попытку Сэмьюэла. И за этим стояло многое: положение Дожена, его желание руководить беседой и говорить о вещах, слишком сложных для обсуждения на чужом для него языке.

– Скажи, почему эти люди интересуются тобой?

– Я украл кое-что. Из японского посольства в Лондоне. Возможно, они ищут украденное. Я прослежу, чтобы не нашли.

Выражение липа Дожена изменилось.

– И что это, маленький бака?

Сэмьюэл не позволил своему телу напрячься, когда его назвали дураком.

– Это – казаритачи.

Дожен издал звук подавляемого гнева.

– И где он?

Не было смысла отвечать. Стоило только Сэмьюэлю подумать, и Дожен уже смотрел туда, куда он спрятал похищенное, – за плитой офиса располагался тайник.

– Могло быть и хуже. Ты не знаешь, с чем ты играешь. Назови пять великих мечей, – потребовал До-жен.

– Йуцу-мару, – сказал Сэмьюэл. – Доджири, разру-батель Доджи. Микацуки, Бледная Луна. O'Тента, гордость Мицуйев. Ичиго Хитофури, называемый Однажды за жизнь.

– Но в Мейбутсучо написано: есть еще один меч.

– Нет, есть пять имен, пять лезвий.

– Но ты же читал. В Мейбутсучо написано, что есть пять великих мечей и еще один, кроме пяти.

– Я читал это. Но я не понял. Я привык к тому, что не все могу прочесть по-японски. Дожен слегка улыбнулся:

– Это всего лишь простая головоломка. Монахи хотели во все внести философскую мысль. Но речь идет о том, что есть шестой, великий меч, его название и описание боялись занести в Мейбутсучо. Какой смысл намекать тому, кто все равно не знает, или утаить правду от того, кому она известна.

Сэмьюэл, потягивая саке, ждал, понимая, что Дожен ни о чем не говорит без цели. Старое чувство сосредоточенного спокойствия возвращалось к нему. Дожен продолжил:

– Гокуакума. Вот имя меча, если он существует. Высший Демон. Кто-то из посещающих христианскую школу рассказывал, что есть ангел, который стал дьяволом. Он и есть – дух этого меча.

– Если он существует.

– Лезвие длиной два шаку и пять суй. Рядом с рукояткой выгравирован демон – его называют Тенгу – низкие лапы, крылья, огромный клюв. На конце изгиба – углубление. На острие нет надписи, но есть знаки: Гоку, аку, ма. Во всей истории нет оружейника с таким именем или символами.

Сэмьюэл узнал описание, приведенное в Мейбутсучо – каталоге великих японских мечей. Но там не было ни имени мастера, ни истории владения.

– Он утерян?

– Нет, не утерян. Он… может появиться.

В свете лампы лицо Дожена было ни молодым, ни старым. Как всегда. Только его волосы были теперь коротко подстрижены. Все менялось вокруг. Дожен оставался прежним.

– Без ножен лезвие опасно. Можно отрубить себе палец, если быть неосторожным. Можно убить кого-нибудь.

Можно убить себя. Но с рукоятью, с ножнами – лезвие укрощено. А дух лезвия – это дух человека. Гокуакума – прекрасная и странная вещь. Она стара, как мир. Первая запись сделана семьсот лет назад: меч с золотой рукоятью. Он был в руках Минамото Йоритомо, когда тот очистил столицу от клана Тайра, уничтожил подростка-императора. Но одной власти мало – Гокуакума хочет больше. Йоритомо приказал уничтожить брата и всех тех, кто мешал ему. После его смерти семья жены Йоритомо – Ход-жо – стала владелицей меча, и демон захватил их всех. Они убили наследника Йоритомо, вырезали все потомство до последней ветви. И стали править. Но опасность еще не проявила себя. Проявила власть.

Какой-то самурай решил завладеть мечом, украл острие, отделив его от рукояти, вложил в ножны подделку. Этому ронину – его имя вычеркнуто из истории – вначале способствовала удача. Он заставил других ронинов следовать за ним, подчинил своей воле семью Ходжо. Он приставил к лезвию новую рукоять, чтобы использовать меч. Но однажды в бою лезвие выпало из рукояти, ронин не рассчитал движение, упал с коня прямо на лезвие, воткнувшееся в землю и прошедшее сквозь его грудь, – Дожен сделал паузу. Сэмьюэл в упор смотрел на него. – Гокуакума требует единства: только настоящее лезвие не выпадет из золотой рукояти. Ашикага Такауджи воссоединил острие и золотую рукоять, напал на Ходжо и заставил их вскрыть себе животы. Шестьдесят лет длились войны. Внук Такауджи стал хозяином Гокуакума. Он был мудр, решил рассоединить лезвие и рукоять. Он поместил рукоять в Золотом Павильоне, где искусной работой смогли бы восхищаться гости, а лезвие поручил заботам монахов в горах Ига. И наступил мир – золотой век Ашикага. Но Гокуакума хочет быть единым. Такова его суть. И меч призывает и тех, кто силен, но и тех, кто слаб. Брат настоятеля Йошимасье сжег монастырь, чтобы завладеть лезвием, потом выкрал рукоять. Соединил их. Снова началась война. В течение веков меч переходил от хозяина к хозяину, и были войны и хаос. Нобукача стал его владельцем, покорил центральную Японию, но был убит одним властолюбивым человеком. Генерал Хидейоши, обладая Гокуакумой, объявил войну Китаю и Корее. Его преемник Йедацу уничтожил всех остальных наследников из семьи Хидейоши. Он знал историю меча, решив вновь рассоединить его на части. Он обратился к императору, и тот вручил лезвие одной семье, чей долг был теперь – прятать и охранять его в течение двухсот семидесяти трех лет. Гокуакума разделен на части.

– У меня рукоять Гокуакумы, – сказал Сэмьюэл. Он понял это даже без объяснений.

– У тебя рукоять, – Дожен склонил голову и плечи, – а у меня лезвие.

На губах Сэмьюэла появилась странная усмешка.

– У тебя?!

– Я берегу его уже двадцать один год. Я прячу его. У него нет рукояти. Когда я уйду из жизни, то долг хранить его перейдет к тебе.

Сэмьюэл неотрывно смотрел на него.

– Для этого тебя готовили, – просто сказал Дожен. Бабочка села на руку Сэмьюэла. Тишина… тишина… Он был поражен.

– Традиции – как ручей, бегут от сердца к сердцу. Долг передан мне семьей. Когда я был ребенком, меня тренировали так, как тебя. Я научил тебя даже большему. Когда мир, мы начеку. Но наступает время, когда Гокуакума станет смертоносным. Обладание им приведет к злобе духа. Его ищут, потому что хотят власти. Во время восстания самураев мне дали лезвие Гокуакума – я должен был спрятать его и затаиться. Япония тогда строго охраняла свои границы – покинуть страну без разрешения было самоубийством. Я подписал контракт как наемный рабочий для плантаций Гонолулу и должен был покинуть родину. Мы уже были на корабле, когда правительство пало. Мятежники решили усилить контроль за границей. Корабль задержали. Наши паспорта и визы должны были уничтожить, американцы настаивали на выполнении контракта, – Дожен неожиданно улыбнулся, прервав свой рассказ, в котором не было ни интонационных подъемов, ни спадов. – Американцам глубоко наплевать на императоров и демонические мечи. Они заплатили деньги за корабль и за рабочих. Поэтому мы отплыли из бухты Йокохама, не зажигая огней, ночью.

Сэмьюэл, не шевелясь, смотрел на человека, который наставлял его добрых три четверти жизни.

Он почувствовал, что у него из-под ног уходит земля.

– Ради меча? Все, чему ты меня учил… Это все – ради меча?

– Среди людей моего клана, – сказал Дожен, – тот, кто делает то, что делал я, называется кацура. Я же – как дерево кацура, посаженное на луне, отрезанное от тех, кто послал меня. Здесь я должен кинуть семя, взрастить, чтобы ростки были даже тогда, когда меня не будет. Я выбрал тебя. И есть еще Шоджи – мальчик, который убирает у меня.

Это поразило Сэмьюэла. Дожен начал искать ему преемника, а он, Сэмьюэл, даже не догадывался об этом, видел в ребенке только слугу.

После паузы Дожен сказал:

– Недавно я узнал, что рукоять была послана английской королеве. Так сделана попытка удалить эфес от тех, кто стремится ввергнуть Японию в войну ради собственных амбиций, – он встретился взглядом с глазами Сэмьюэла. – Судьба, как оказывается, не предает.

Сэмьюэл вздохнул, встал и пошел к плите, чтобы нагреть еще саке. В обычных занятиях он искал успокоения. Равновесия. И не хотелось больше ни о чем думать.

– Прости, – сказал Сэмьюэл строгим тоном, стараясь не выдать своих чувств, – я глуп, Дожен-сан. Я не японец, я не верю в демонов.

– Разве?

– Нет.

– Значит, тебя охраняют ангелы. Ангелы заставляют тебя искать возможности стать сильным, неуязвимым, быстрым.

Сэмьюэл опустил глаза. Наполнил карафе. Дожен продолжал:

– От кого же ты пытаешься спастись, Сэмуа-сан, если не веришь в демонов?

Он не ответил. Он подумал… Боже! Эта мысль была унизительна..

Хочу слишком много. Так говорил Дожен. Предупреждал его. И не один раз. А он не слушал.

Не хотел слушать. Слышать. Только стремился достичь предела силы и духа с помощью Дожена – его дружбы и труда.

– Было время, когда я сомневался в Гокуакуме, – сказал Дожен, – я думал, что провожу свою жизнь в изгнании, а во имя чего? Потому что кто-то пошутил, быть может, и выгравировал слово «демон» на клинке великолепной сабли. Проживи я всю жизнь в Японии, я мог бы и не узнать об этом, но здесь все по-иному. – Он потянулся к вину, что налил Сэмыоэл.

– Здесь, на западе, обо всем спрашивают. И от этого никуда не уйдешь, Сэмуа-сан. Ты можешь думать до тех пор, пока твой мозг не превратится в пряжу, и не найти ответа. В конце концов, безразлично, находится ли реальный демон в сабле. История говорит, что нация поднимется по команде Гокуакумы. Люди знают историю, и за эту власть они готовы убивать. Я знаю, что это правда, потому что я видел, как умерла моя семья за то, чтобы лезвие было отделено от рукояти, что делало его целым. – Он отпивал медленными глотками. – Может быть, суть демонов в том, что они спят в сознании людей, пока лезвие меча не сверкнет светом, который их разбудит. Сэмьюэл хмуро глядел на свои руки.

– Они разделили меч на части.

– Ты знаешь морскую звезду, что разрушает устричные рифы? В далекие времена, когда рыбак выловил одну, он разрубил ее на две части и бросил обратно. – Дожен опустил вино на пол. – И в глубине рифа, невидимые никем половинки превратились в две звезды.

Сэмьюэл встал, его тело напряглось.

– И что же? Вот почему ты учишь меня всему? Все время – мой бог! – долгие годы! – он сжал руки, с силой раскрыл кулаки. – Скажи, почему ты никогда мне ничего не говорил?

Тонкое, как карандаш, угрожающее лезвие появилось в руке Дожена. Сэмьюэл сделал легкое и быстрое движение: его тело предугадало направление удара прежде, чем разум; бо шурукин вонзился с треском в деревянную стену.

– Когда форма и силы стрелы безупречны, ее движение будет точным. – Взгляд Дожена был ровным, немигающим. Думай не думая, имей верную цель и иди. – Он поднял вино двумя руками и кивнул. – Это то, что я сделал. Ты моя стрела. Я должен идти.

Леда увидела несколько респектабельных дам в столовой отеля, расположенной на веранде с открытыми окнами, с видом на горы с одной стороны и вершинами тропических деревьев с другой. Было очень свободно, и она решила, что здесь можно позавтракать. Гавайский стюард был так радушен, а слуги-китавды в своих безупречных одеждах так добродушны и улыбчивы, и если бы не их затруднения с английским языком, Леда чувствовала бы себя вполне комфортабельно. Никто не разглядывал ее, но несколько морских офицеров и постояльцев отеля, которых она видела вчера, подходили с любезными фразами прежде, чем занять места за своими столиками, уставленными горками бананов, лимонов, апельсинов и гуавой.

Снаружи на деревьях распевали птицы. Легкий ветер залетал из расположенного рядом окна. Она с сомнением посмотрела на жареную рыбу – это оказалась разновидность большой золотой рыбы, которую можно увидеть в домашних аквариумах. Ее принес китайский официант вместо тоста, что она заказала. Леда пыталась объяснить ошибку смущенному слуге, когда позади него показался Сэмьюэл.

По сравнению с низким китайцем он казался очень высоким.

– Возьми это, – сказал он коротко официанту, – прикажи повару обжарить хлеб, мне принеси кофе.