– Значит, так, зверюги. Наполнитель по туалету не разбрасывать. Еда сейчас будет.
      На кухне я ставлю котам миску со жратвой и другую – с водой. Потом заваливаюсь спать. Ощущение такое, будто на мне воду возили.
      Ох, нелегко быть московским городовым…
 
      – Тшшш, – цыкнул старший крыс Кирррк своему напарнику и племяннику Шуршу. – Слуш.
      – Слуш, – еле слышно ответил племянник. Его снедали одновременно страх и любопытство. И еще он ужасно восхищался дядей, самым лучшим Разведчиком Серого племени.
      Кирррк немного покружился на месте, по обломкам штукатурки и щепкам, по потерявшим первоначальный цвет тряпкам. Его черные бусинки-глазки замечали все вокруг, усы постоянно чутко шевелились, носик дергался. Пахло пылью, сырой штукатуркой и плесенью, старой гарью. Кругом валялась драная пакля. Было холодно. Людьми не пахло, это чуял даже Шурш. Здесь давно не живут, и еды тут нет.
      – Шдать, – шуршнул Кирррк. Шурш кивнул.
      Дядя быстро побежал наверх. Шурш стал слушать не только ушами, но и внутри головы. Это не очень хорошо получалось, но все же можно было понять, что верхний этаж почти разрушен, что везде голубиный помет и перья, но птиц тоже нет, они тоже ушли. Это было странно, потому что голуби часто обживали такие дома. Шурш разочарованно дернул носом – раз нет голубей, так и еды нет. Голуби – еда, вороны – не еда. Это Шурш давно усвоил. И еще Совет не велел их, ворон, трогать. Даже какие-то дела у Совета с этими птицами были. Дядя Кирррк говаривал, что вороны – это все равно что Народ, только летучий. И мечтательно вздыхал – вот бы ему, Кирррку, крылья!
      – Плох, – шепнул, скатившись сверху, дядя. – Пуст.
      «Почему плохо?» – удивился Шурш внутри головы. Теперь дядя был рядом, потому говорить было легко.
      «Голубей нет. Давно. Они боятся тут жить».
      «Почему?»
      «Пугает. Шкура ерошится».
      Шурш прислушался к себе. Может, дядины слова возымели действие, но ему сразу вдруг стало не по себе. Дядя ведь знает дело, значит, тут и правда что-то нехорошее.
      – Шшшли? – нерешительно шуршнул он.
      Дядя отрицательно дернул носом:
      – Шшдать.
      Он снова убежал куда-то вниз. Шурш нервничал. Время растянулось. Минуты казались часами. Потом дядя вернулся.
      – Нашшл, – коротко ответил он. И заговорил в голове. Так разговаривать было трудно и утомительно, но зато быстрее и безопаснее.
      Шурш замер, слушая дядю.
      «След. Нашел».
      «Какой?»
      «Чужие Крысы. Уходим».
      Возвращаться в родные подземелья всегда опасно. Местные кошки или собаки вряд ли нападут, как и вороны, – Пищевой Паритет все соблюдали свято. Но никто не застрахован от пришлых, голодных и злых, а то просто отчаявшихся. И Чужих Крыс, которые недавно стали появляться. И еще машины.
      Под машиной погибла мать Шурша.
      Было еще светло, но уже начало потихоньку смеркаться, да и листва не вся облетела. Разведчики короткими, стремительными перебежками продвигались к родному подвалу. Они зашли очень далеко. Шурш начал успокаиваться и теперь уже гордился, что они с дядей самые отважные и лучшие разведчики Серого племени.
      Места были уже знакомые, знакомые запахи вокруг. Шурш уже весело вертел головой, высматривая кого-нибудь знакомого, чтобы похвастаться.
      Дядина мысль хлестнула почти болезненно.
      «Страх!»
      Шурш мгновенно, мячиком, скакнул в кусты. Из-за угла бесшумно, невероятно бесшумно выехала черная блестящая машина. Она странно изогнулась, словно обтекая мусорный контейнер. Она поводила носом из стороны в сторону, словно вынюхивала их!
      «Беги!» – пронзил голову крик дяди. Промелькнули мысли о том, что надо предупредить Совет, а потом был уже настоящий крик, страшный, пронзительный. Хруст грудной клетки под колесами был оглушительнее грома. Крик оборвался.
      У Шурша отнялись лапки. Он дрожал от ненависти и горя, глядя на черную машину, утекающую куда-то в закоулки задних дворов. Дядя неподвижно лежал на асфальте. Ребра были раздавлены, расплющены, внутренности кровавой кашей размазаны по асфальту. Мудрые черные бусинки-глаза застыли, и Шурш словно читал в них последнюю мысль-вопль – беги, скажи Совету!
      Шурш заплакал от огромного горя. Он плакал и стонал всю дорогу до подвала.
      «Я отомщу. Отомщу! – в душе повторял он. – Отомщу!»
      Из мусорного контейнера неторопливо выбралась огромная Чужая Крыса. Казалось, что в голове у нее горит лампочка – из ее глазниц и пасти струился багровый свет. Передней лапой, неприятно похожей на недоразвитую человеческую руку, крыса подняла с асфальта за хвост раздавленное тельце. Облизнулась длинным красным языком и заглотила трупик. Затем повернулась и шмыгнула в тень башни, недостроенной темной высотки на месте снесенного старинного особняка.
 
      Кобеликс и Остервеникс были весьма примечательными псами. Кобеликс был породист и по папе, и по маме. Только папа и мама были разных пород. И потому плод страстной любви стаффорда и догини оказался на улице. В драке у него сносило крышу, и соперников он рвал в клочья, даже тех, что были больше и сильнее его. Сучки от него просто млели. В общем, Кобеликс был конкретно Кобеликсом.
      Его закадычный друг, помесь всех овчарок на свете, Остервеникс долго проработал цепным псом в гаражном кооперативе, и все было бы неплохо, если бы сторож не умер. Новый же сразу стал показывать, кто тут главный, за что и был раз укушен. После чего пес и получил свое имя. Сторож продержал его три месяца на цепи в холодном гараже, впроголодь, пока один из водил не обнаружил этого безобразия и не освободил вконец озлобившегося пса. Правда, Остервеникс тогда сильно болел, потому и не покусал благодетеля, а когда выздоровел, то уже успел с ним подружиться. Сторожа уволили из гаража за пьянство, новый с Остервениксом столковался, на цепь не сажал, кормил сытно и уважал. Оба пса предводительствовали своими стаями и, как ни странно, при первом же контакте уважительно разошлись без драки, с тех пор деля власть в районе на паритетных основах.
      Сегодня вечером обе стаи россыпью рыскали по обоим берегам Сетуни – от Минской улицы до Москвы-реки. Неладное тут творилось давно, но это неладное было такое неладное, что собаки старались не соваться, пока не приспичит. Но явился Джекки Чау, сказал кое-что, и вожаки повели стаи на разведку. След не имел запаха. След был холоден, так холоден, что ныли зубы и лоб. Самые нестойкие отпали первыми. Жалко поскуливая, словно извиняясь и стыдясь, поджав хвосты и прижав уши, они разбегались по переулкам. Кобеликс, Остервеникс и Джек продолжали продвигаться по следу.
      «Други мои! – мысленно обратился к вожакам Джек. – Похоже, туда?»
      Псы посмотрели наверх. Они знали это место. Пустое ровное плато между речкой и железной дорогой. Они не ходили сюда. Но сейчас поднялись.
      След обрывался в середине плато. А над стоявшими вокруг домами возвышались недостроенные башни Сити, и белый луч прожектора шарил по небу. Кобеликс тоскливо завыл, и вой его эхом прокатился в гулких Сетуньских проездах и переулках.
 
      Машина затормозила у края тротуара на Коштоянца. Стояла ночь, но проспект Вернадского все равно шумел и сверкал огнями. Кровеносный сосуд города. Тень башни-кристалла была настолько густой, что в ней исчезали без следа все предметы, люди, звуки, огни. Женщина вышла из машины, шагнула в тень. Тень самой женщины была многорукой и с крысиной головой. Она вошла в тень башни – и не вышла из нее.
      – Тихо, принц, – прошептала Кэт, прижимая к себе дрожащего от боевого нетерпения Нилакарну. – Не сейчас. Похоже, мы нашли место… Игорь был прав, их главное гнездо здесь…
      «Но хотя бы шины продырявить, царевна!»
      – Господи! – ахнула Кэт. – Это ты у Джедая пакостям научился? Нет! Не будем! Мы сейчас домой поедем и все расскажем Елене и Аркадию Францевичу. Понятно?
      «Повинуюсь, царевна…»
      Кэт ужасно гордилась собой и принцем, хотя, конечно, приходится признать, что подсказал-то Похмелеон…
 
      По Воробьевым в сторону Ленинского проспекта летел байк. За спиной у хозяина сидел парень в черной куртке и кожаной фуражке, с маузером в кобуре, а на багажнике восседал рыжий чау-чау в черных мотоциклетных очках и шлеме.
      – Эхх, кавалерия! – вопил парень с маузером. – Давай гони, прямо с обрыва! Лети-и-имммм!!!!
      Они взлетели над Москвой-рекой, над летающей тарелкой арены Лужников, прямо в тень полупрозрачной незримой башни…
 
      –  Ну так все пути идут в башню?
       – Словно вы, господин Городовой, не знали.
       – И что же?
       Похмелеон хихикает. Армагеддон улыбается во всю пасть, высунув красный язычище.
       – Так, советик я кой-кому дал… И если в этот синенький кристаллик завтра не нагрянет пожарная инспекция, ОМОН, РУБОП, санитарная инспекция, орлы по борьбе с нелегалами, и прочая, и прочая, то я не я! Я ж говорил – на всякого мудреца… А до кучи я еще православных хоругвеносцев сподвигнул. Секта же! «Откровение»!
       Меня скрючивает в хохоте. Вот чего угодно ожидал – но не такого. Конечно, в башне никого не найдут. Но пойдут толки, на нее снова обратят внимание. А те, кто в ней засел, очень шума не любят…
       Из Москвы им придется смываться в другие слои, далековатые от Москвы Главной. Конечно, это временный успех, но химичат они здесь, и никак иначе – это же Главная Москва, все от нее расходится, как круги по воде. Ха!
       Но теперь придется искать норы, из которых они полезут. Потому что блондинчик говорил о Ночи Ночей. А она уже близко…
 
      Это был переломный день. Анастасия решила, окончательно и бесповоротно, сбежать. Потому что подписать договор стали уже не предлагать, а настойчиво требовать. Хуже всего, что понятно было, что даже по истечении контракта никуда не выпустят. Анастасия полночи просидела у себя в апартаментах, уговаривая себя согласиться. Ну ведь не может быть все так плохо, как говорила Лана? И Николай жив – а все же он муж. Не может быть все так плохо? Конечно, не может. Да, они занимаются тут какими-то странными исследованиями. Но ведь во благо, разве не так? И может, и правда у нее большие способности. И она сможет что-то хорошее сделать. Ну не зря же столько людей сюда пришло и никуда не уходит! Они не могут все быть плохими! И Лана зря боится! Зря!
      И денег будет много. И Катя будет рядом.
      Хотя почему Николай до сих пор не забрал Катю к ним, а настаивал, чтобы Анастасия поехала за ней сама и привезла сюда – правда, после договора…
      Ну да, Николай, конечно, чушь несет про бессмертие… хотя почему? Возможно, Очень Засекреченные Исследования. Бессмертие – слишком опасная вещь, чтобы орать о нем на каждом углу и разбрасывать, как крошки воробьям. Оно не для каждого, Николай так и говорит…
      Она почти убедила себя. Он просто не могла больше. «Все. Сдаться – и пусть думают другие. А я ни в чем не виновата».
      Сразу стало легче, хотя внутри было холодно и все нервы сотрясала мелкая дрожь. Анастасия глушила это неприятное ощущение. Раз решила – так не оглядывайся, не жалей.
      Она думала, что наверх ее, как всегда, не пустят. Но сегодня коридоры не змеились лабиринтом, двери не исчезали и не прикидывались окнами зеркала. Как будто знали, что ли, о ее решении?
      Она нашла лифт – огромный, зеркальный, с мягким ходом. Что по лестницам-то пыхтеть? Кнопка в лифте была одна, она ее и нажала. Поднялась куда-то наверх. Очутилась в огромном холле. Окна до самого пола выходили на три стороны, и Москва оттуда была видна как с птичьего полета. Анастасия поразилась, что облака ходят почти вровень с окнами. Тяжелые, серые, осенние. Где это она? И сколько же прошло времени, как она здесь? Неужели уже осень? В сердце кольнуло. А Катя все ждет маму, а ее нет…
      Анастасия вздохнула и решительно пошла к двери. Большой, дубовой двери, выходившей, казалось, прямо наружу, в серое свинцовое небо.
      – …чего хотел? – резко хлестнуло в чуть приоткрытую Анастасией щелку.
      Она замерла. Нехорошо, конечно, подглядывать и подслушивать, но…
      Кабинет внутри был совершенно не соответствующий ни огромности холла, ни его стеклянности и прозрачности. Он больше подходил к дубовой двери, тяжелой, ампирной. Темный, с огромным столом, покрытым зеленым сукном, с красной ковровой дорожкой. Николай стоял на красном ковре, а перед ним буквально извивался невысокий круглый человечек. Он стоял к Анастасии в профиль, и она видела, как его лицо течет, словно мягкий воск, снова обретает вид и форму – и опять течет. Так же текли и тянулись его пальцы, ноги – словно он никак не мог решить, каким ему быть.
      – Вы же обещали, – таким же бесформенным текучим голосом говорил он. – Вы обещали, что я стану как живой!
      – Живым ты, Лаврентий, уже никогда не станешь, – брезгливо бросил Николай. – Ты был живым, и скажи спасибо, что можешь быть хотя бы относительно существующим. Тебе что надо? Есть-пить? Или власть? «Шашечки» или ехать? – глумливо добавил он.
      – Хозя-а-аином… – растекся «пластилиновый».
      – Хозя-а-аином – передразнил Николай. – Не будешь хозяином, потому, что хозяин – я. Ты можешь быть хозяйчиком. И будь рад. И только когда будет построена башня. А для этого нужны люди! А ты никак не накроешь Фоминых!
      – Мы почти окружили…
      – Почти! Они получили третье письмо! Ты понял? Третье!
      – Они никогда не согласятся. – «Пластилиновый» уже по колено стоял в вязкой булькающей луже, похожей на большую амебу.
      – Ты дурак, – бросил Николай.
      – Вы сами свою жену и мушкетера прибрать не смогли…
      – Молчать, – гортанным хриплым шепотом проговорил Николай. – Это мое дело. И я его сделаю. Моя жена уже готова согласиться, я это чую. И тогда я и дочь смогу забрать. И целых два кирпичика в башне! А мушкетера я убью…
      – Кирпичиком меньше, – попытался хихикнуть «пластилиновый».
      Николай только посмотрел на него.
      – Хочешь перестать быть тварью текучей и стать крепким хозяином – выполняй, что я сказал. Будет башня – будешь и ты со своей Гэбней. Нет – не взыщи. Времени не так много осталось до часа открытия Врат…
      Анастасия уже не слушала. Она тихо-тихо отходила прочь. Вот именно в эту минуту она и решила – бежать. И мерзкое ощущение неправильности исчезло. Словно занозу из груди вырвали. Сердце колотилось так, что казалось, эхо от его стука летает между стеклянными стенами, и сейчас они со звоном обрушатся, и ее найдут…
      И тут и вправду загремело-зазвенело-завизжало. Как в сказке, когда Иван-царевич коснулся запретной сбруи волшебного коня.
      – ТРЕВОГА! – загудел громоподобный голос, и башня вдруг начала сдвигаться, как телескопическая трубка. Анастасия закрыла уши руками и забилась в угол. Николай вместе с «пластилиновым», который сейчас был похож на ползущую кляксу, побежали куда-то к лифту – или, вернее, к вдруг открывшейся лестнице.
      Анастасия встала. Ей было дико страшно. Она постояла, подождала, пока перестанут дрожать руки и течь слезы. А потом рванула в кабинет.
 
      Когда в башне начался переполох, Анастасия, завязав рукава свитера и набив его, как мешок, договорами, беззастенчиво спертыми в кабинете, побежала было вниз по открывшейся лестнице, но ее перехватила Лана, и обе выскочили не из главного хода, где шла свалка и орали одновременно сигнализация, мегафоны и люди, а через дверку для вывоза мусора.
      – Сюда. – Лана поволокла Анастасию к машинам, которые были все как одна черные с тонированными стеклами и стояли в какой-то неестественно густой тени. – Водить умеешь?
      – А ты что, нет?
      – Я могу. Но мне лучше не садиться за руль – меня башня не выпустит.
      – Так мы уже на воле?
      – Ты так думаешь? – хмыкнула Лана.
      Анастасия села за руль.
      – А теперь… дуй вперед. Сквозь стенки, деревья, дуй, и все. А лучше закрой глаза и дуй. Я скажу, когда все кончится…
      Анастасия вздрогнула, стиснула зубы, зажмурилась и… а Лана сунула кулак в рот, чтобы не орать от ужаса при виде того, как плавится вокруг реальность. Только временами она осмеливалась выдавать что-то вроде:
      – Нормально. Все хорошо. Давай-давай. Еще немного.
      Менялся цвет небес, переворачивался горизонт. Вместо леса по правую руку расплылась оплавленная пустыня с медленно вырастающим над ней ядерным грибом. Перед стеклом проплыл офтальмозавр, и из-под колес высунулась костлявая рука, вынырнул по пояс скелет в очках и с двойной молнией в петлицах потрепанного мундира, затем снова исчез. Анастасия нащупывала дорогу в неопределенном, зыбком пространстве между разными слоями Города. В Зоне.
      – Как… там?.. – спрашивала она.
      – Не открывай глаз, – коротко отвечала Лана.
      Джип вдруг подскочил и перевернулся высоко в воздухе, раскрывшись, как консервная банка. Девушки вывалились на кучи рыхлой земли. Лана пришла в себя первой, отряхнулась, встала на четвереньки. Джип быстро плавился, растекаясь чернильным пятном.
      Место было крайне неприятное. Перерытое траншеями поле. Метрах в трехстах впереди чернел лес. Сзади – стена с колючей проволокой и две вышки, с которых по полю шарили лучи прожекторов.
      Похоже, траншеи тут давно не обновляли, потому что кое-где на бывших глинистых брустверах выросли невысокие кустики.
      – Анастасия и Светлана, вернитесь немедленно. Зона окружена. Вам не пройти. Вернитесь, вы не будете наказаны, – проговорил в мегафон спокойный голос.
      – Хрен вам, – сквозь зубы прорычала Анастасия.
      Луч скользнул почти по головам, обе нырнули на дно траншеи, затаились.
      – Давай перебежками, – прошептала Анастасия.
      – Куда?
      – От прожекторов, вестимо, – ругнулась Анастасия.
      – Анастасия, Светлана. Вернитесь немедленно, – повторил тот же голос.
      Луч прошел над головами.
      Выскочили. Быстро перемахнули, как кролики, через бруствер и залегли за кустами.
      – Ты не могла чего поудобнее надеть? – прошипела Анастасия.
      – А кто знал, что нам вот так бежать удастся? У меня все такое, – огрызнулась Лана, даже не одергивая задравшуюся юбку. Колготки скончались уже давно. – Почему они нас просто не схватят?
      Анастасия засмеялась:
      – Похоже, что не могут. Не могут! Правда, кто знает, что нас будет ждать с той стороны. Так что надо быстрее… Черт!
      – Что?
      – Вот же, я же ту бумажку… держи! – Анастасия сунула Лане заполненный бланк со змеиной печатью и подписями, который стащила в том кабинете в башне. Получше пристроила свитеромешок на спину.
      – Ты настоящий друг, – нервно хохотнув, шепнула Лана. – Теперь не выследят, нет, нет! – Она расхохоталась. – Сжечь надо. Спички есть? Зажигалка?
      – Не курю. Рви.
      Лана разорвала бумажку. Злобно, на мелкие кусочки. Кусочки полежали… и стали сползаться.
      – Господи, что за хрень! – взвизгнула Анастасия.
      Лана ссутулилась.
      – Я думала, что свободна…
      – К чертям. Добежим до огня – спалим. К чертовой бабушке спалим. Не ныть. Не ныть! У тебя мама! У меня Катя! Их спасать надо! Вперед!
      Лана всхлипнула, но улыбнулась и вытерла нос рукавом. Снова луч прожектора, снова короткая перебежка к лесу. Из темноты сверкнул зеленый огонек. Кот. Черный одноглазый котишка. Анастасия ахнула:
      – Вилька… Это же Вилька! За ним, Лана, за ним!
 
      До сентября Андрей благополучно успел забыть о летнем происшествии с мотоциклистом. Он писал «Видение Грааля», фигуру за фигурой «высветляя» сцену. На столе валялись наброски к серии графики «Стальные ящеры», вдохновленные металлической живностью Катрин, да и основная работа шла неплохо.
      Но пробил час, и в почтовый ящик упала повестка. И пришлось идти.
      Указанный в повестке адрес был где-то на отшибе от оживленных улиц северо-запада Москвы, за Лианозовским парком, и Андрей еле его нашел. Выкрашенное в поблекший персиковый цвет огромное здание сталинского классицизма показалось ему странно чужеродным в районе, где массовая застройка началась только в семидесятые. Здесь уместно смотрелся бы серобетонный куб с невыразительной мозаикой над загнутым вверх козырьком широченного крыльца, а не это архаичное чудище. Правда, может, это останки какого-нибудь удаленного от людских глаз объекта, ныне давно уже неактуального, а потому и ликвидированного.
      Андрей нашел боковой вход, подъезд номер два – с небольшим фронтоном и двумя белеными полуколоннами по бокам от высокой массивной двери – и вошел. Сидевший на «вертушке» дежурный проверил повестку, паспорт, позвонил какому-то майору с невнятной фамилией и велел идти на третий этаж, в кабинет номер 425. Лестница с деревянными перилами напомнила Андрею о детстве, о школе – в самой его первой школе, на окраине южного города в предгорьях, тоже была такая лестница, с широкими деревянными перилами, и по ней можно было прокатиться, улучив момент. На лестничных площадках над урнами-пепельницами висели исторические плакаты с работницами в косынках, рабочими в комбинезонах, инженерами в пиджаках, а также с людьми в форме. «Не болтай!» – предупреждала на втором этаже женщина в красной косынке. «Вперед! Даешь!» – дружно протягивали руки к чему-то большому и железному рабочий и инженер с одинаковыми лицами на третьем. На стене напротив пионер в мешковатой сизой школьной форме уличал остроносого шпиона в шляпе. Плакаты были свеженькие. Не выцветшие. Репринты, наверное. И кто тут такой любитель?
      У кабинета пришлось подождать. Здесь был настоящий дубовый паркет, слегка рассохшийся, поверх которого когда-то лежала ковровая дорожка – вон и крепления остались. Стены над деревянными панелями были увешаны плакатами гражданской обороны, знакомыми со школьных лет. Только те, школьные, были обветшавшими, с обтрепанными краями, пожелтевшими. Андрей хмыкнул, вспомнив школьный плакат в кабинете гражданской обороны, на котором какой-то малолетний злоумышленник вывел химическим карандашом состав бригады ГО – «Булкин, Бутылкин, Ковбасюк и Айзенберг».
      Иногда по коридору проходили люди в форме. Андрей не сразу обратил на них внимание – он разглядывал плакаты. В сущности, ему нравился этот изобразительный стиль, так и совсем старые мультфильмы рисовали, и иллюстрации к книжкам, это потом стало можно разнообразить графику…
      Затем его вызвали.
      Кабинет тоже был какой-то архаичный. И… нарочитый.
      Как из современных киноподелок про времена Кровавой Гэбни. На столе в дальнем углу даже стояла пишущая машинка, хотя перед майором синевато светился экран компьютера. Но и он, и майор в современной серой форме казались здесь каким-то чужими. Неуместными. Временными.
      Вопросы майор задавал совершенно невинные – где родился, где учился. Кто мать, кто отец, когда умерли. Место работы. Андрей отвечал, кося глазом в протокол. Все честь по чести.
      Видел ли он, что произошло на дороге? Заметил ли цвет мотоцикла? Марку? Может ли описать или узнать водителя? Видел ли его раньше? Действительно ли горел зеленый свет для пешеходов? Где свидетель Соколов был в момент наезда? И так далее…
      Андрей отвечал честно и правдиво и постарался вспомнить все, что успел заметить, потому что поганцы, сбивающие честных граждан, заслуживают всяческого порицания. Не фиг его, гада, покрывать. Он наслаждался приятным ощущением исполнения гражданского долга довольно долго, и даже мысленно посмеялся над неожиданным каламбуром. Пока, в очередной раз заглянув в протокол, не зацепил взглядом торчавшую из-под какого-то черновика серую ледериновую папку с тисненой надписью: «Инструкция по работе с лицами второй степени реальности (призраками)».
      Следующий вопрос майору пришлось повторить.
      – А? Извините, задумался. Да, прямо об фонарь.
      Зазвонил телефон.
      Пока майор выслушивал булькающие в трубке звуки и односложно отвечал, Андрей мучительно пытался понять, что же не так с этим кабинетом и его хозяином. Где-то в груди включился и трепетал сигнал тревоги. Майор, придерживая трубку у уха, порылся в стопке бумаг, вытащил нужную и стал зачитывать цифры. Стопка накренилась, разъехалась, и из какой-то папки выползли неформатные листы плотной бумаги. Андрей узнал почерк. Старомодный почерк, но уже без ятей и фиты, и еще манеру делать эскизы и наброски – у отца Вики она очень индивидуальная.
      Словно холодным ветром потянуло. Все остаточное благодушие мигом улетучилось, сменившись предбоевой сосредоточенностью.
      Майор положил трубку, и Андрей мигом вернулся в прежнее положение. Майор задал еще несколько вопросов по делу, а потом вдруг спросил:
      – Скажите, вам никогда не приходилось слышать о Дорсае?
      – Ну я читал, – ответил Андрей, слегка опешив. – Фантастический роман. Автор… кажется, Гордон Диксон.
      Лицо майора неуловимо изменилось, и он сказал:
      – А вы, часом, не дорсайский шпион?
      Похоже было на мгновенный обморок – то ты сидишь, а вот уже под щекой столешница, и комната наклонена на девяносто градусов. Андрей в обморок не упал, но ощущение было именно такое, как будто мир перевернулся, дернул человечка за нерв и снова выпрямился.
      – Ладно, – сказал майор. – Прочтите и подпишите протокол на каждой странице, а я вам сейчас пропуск выпишу.
      Получив пропуск, Андрей пошел на выход.
      Спустился по лестнице – мимо пионера со шпионом, неболтливой гражданки и сталевара с инженером. Он помнил, что здесь должен быть гулкий полутемный вестибюль, но его не было. Был такой же коридор с рядами дверей и матовым окном в конце. Прошел по третьему этажу в другую сторону? Может быть. А еще, дурак, не додумался рассмотреть здание снаружи. Ладно, в торце обязательно должна быть лестница. Андрей быстро добрался до торца. До окна с матовым стеклом. На подоконнике стояла массивная бронзовая пепельница с фигурками кавалеристов в буденовках, из нее торчали разнообразные окурки. Пахло табачным перегаром. Андрей всю жизнь ненавидел этот запах – холодного табачного перегара, пыльного сукна, чернил и кислой тягомотной скуки. Запах казенного дома.
      Пустого казенного дома. Странная гулкая тишина – ну когда она бывает в отделении милиции или в районной прокуратуре, черт побери? Что здесь творится?
      На первом этаже эта боковая лестница упиралась в запертую хозяйственную дверь. Андрей пошел вверх. Второй этаж – тот же сумрачный коридор, посередине светлеет двойная дверь на лестницу, в торце коридора – окно. Третий этаж… По стенам – плакаты гражданской обороны, двери-двери-двери… Андрей решил пройти по третьему этажу и спуститься по другой лестнице, в дальнем конце коридора. Натуральный лабиринт, ориентацию он уже потерял, хотя, казалось бы, все должно быть просто. Он миновал кабинет майора с невнятной фамилией, знакомые плакаты – и тут ему преградили путь трое.
      – Гражданин Соколов? – спросил передний, небрежно козырнув.
      – Я, – сказал Андрей. Неожиданным встречным он обрадовался – у них можно было спросить, где выход. – Вот, выход найти не могу…
      Офицер глянул на пропуск:
      – Нет печати, вот и не находите. Пройдемте, – сказал он и пошел по коридору. Андрей пошел следом за ним, остальные двое – сзади. Что-то странное было в этом офицере, что-то, чего Андрей никак не мог конкретизировать. Пропуск без печати он по-прежнему сжимал в руке, как спасительную соломинку. Куда они его ведут? Печать ставить? А на фига такой конвой? В чем дело? И почему без печати выхода не найти?
      Они вошли в лифт – тяжеловесно-роскошный официозный лифт пятидесятых годов.
      И вот в лифте он испугался. Андрей никогда не боялся официальных учреждений, паспортного режима и проходных – все-таки сын офицера, полжизни по военным городкам и заставам, но в лифте он оказался нос к носу с сопровождающим и обмер. У того были нарисованные голубые глаза. И плакатное лицо. И лазоревые петлицы на щегольском кителе довоенного образца.
      Лифт остановился. Андрей не успел ничего спросить, да и не хотел. Мысль была одна – делать ноги. Только бы узнать, куда прорываться. Потому он продолжал делать вид, что все идет как надо и он ничего не замечает.
      Этот коридор был гулким и нежилым, но народу, в отличие от нижних этажей, попадалось предостаточно. Встречные как будто спрыгнули со старых плакатов, они были крепкие, румяные, с открытыми суровыми лицами и честными глазами, в ладно подогнанном обмундировании, только вот сапоги не стучали по паркету… да и паркет был ненастоящий, все жилочки-трещинки были тщательно прорисованы. И на этом нарисованном паркете виднелась только его собственная тень. Других не было.
      Торжественно и медленно отворилась тяжелая дверь, за ней открылась приемная с зелеными бархатными шторами. Он почти ожидал именно такого антуража – опять из фильмов про Кровавую Гэбню. Андрей опомнился только в кабинете. Да, оно. Полумрак. Массивная мебель, кожаная обивка, зеленое сукно огромного танкообразного стола, красный тяжелый бархат опущенных штор. На столе лампа на бронзовой ножке с зеленым грибообразным абажуром. И свет ее выхватывает нижнюю часть лица кого-то, восседающего за столом. И виднее всего толстые темные мокрые губы. Остальное тонет в темноте – лампа светит в глаза входящему. И кто-то еще стоит там, у невидимого окна, тяжелый, бронзовый, как статуя командора. Андрей не то чтобы увидел – скорее почувствовал его присутствие.
      Собственное тело тоже казалось тяжелым. Оцепенелым в отлитой металлической форме. Осознание этого ощущения испугало и заставило очнуться. Это оцепенение и есть парализующий страх, понял он и разозлился на себя. В таком разозленном состоянии однажды он, тихий мальчик из художественного кружка, попер на троих дворовых заводил, которых боялись даже старшеклассники. В таком состоянии он стряхнул с руки визжащую перепуганную девушку и выбил нож у грабителя. Так какого, спрашивается, осьминога отступать перед плакатными выходцами с их старыми штучками – лампой в глаза и дурацкой чертовщиной? Андрей осторожно вдохнул и выдохнул и решительно пододвинул к столу стул. И сел, не дожидаясь приглашения, – так, чтобы выйти из светового конуса.