Глава 1

Нью-Йорк, 1966 год

Люди, занимавшиеся ювелирным делом, называли Сорок седьмую улицу, между Пятой и Шестой авеню в Нью-Йорке, просто и коротко – Улицей. В этом маленьком квартале несметное количество алмазов обретало новых хозяев. Средоточием и смыслом этого мира были бриллианты – сверкающие, излучающие свет и холодный блеск.

Все в округе знали Пет (никто, кроме ее матери, не называл ее Петрой). Она считалась старожилкой Улицы, как торговец Голдман или дилер Браилоффски. Пет приходила сюда после школы и медленно брела вдоль магазинов, внимательно разглядывая выставленные на продажу камни. Сейчас ей было четырнадцать, а захаживать сюда она стала с тех пор, как смогла, поднявшись на цыпочки, рассматривать витрины. Девочку интересовали не только камни, но и те, кто покупал драгоценности. Часто она задумывалась, почему они сделали именно такой выбор.

Сейчас Пет прокладывала дорогу сквозь группу хасидов в широкополых черных шляпах. Эти ортодоксальные евреи заправляли почти всеми делами на Улице. Они улыбались, кивали девочке и даже прерывали разговоры, чтобы приветливо поздороваться с ней.

Но иногда Пет провожали и оценивающие взгляды. Пока еще она была немного угловатой и костлявой, одни руки и ноги. Но мужчины, казалось, догадывались, что со временем Петра А'пнеке д'Анжели станет необыкновенной красавицей.

Большие лазурно-голубые глаза она унаследовала от бабушки, которую никогда не знала. Темные локоны обрамляли лицо цвета слоновой кости.

– Твои руки созданы для бриллиантов, – всегда говорил ее дед. О, как она надеялась, что он прав!

В это апрельское утро Петра засунула руки в карманы шерстяной курточки. В любой другой день она бы остановилась поболтать с мистером Хиршем, купила бы хот-дог у Мэнни на углу или заглянула в «Готам-Бук-Март», чтобы спросить пожилую леди по имени Фрэнсис, что ей следует прочитать. Но не сегодня. Сегодня у Пет поручение – тайное и опасное. Если она справится, за ним последуют другие. Она дала себе клятву не бояться. Хуже всего – это испугаться.

Пет остановилась перед невзрачным зданием и огляделась, желая убедиться, что вокруг нет никого подозрительного и за ней никто не следит. На девятом этаже, за дверью из матового стекла с надписью «Шапиро и сыновья, торговля алмазами», за столом, защищенным решетками и освещенным жестким флюоресцентным светом, сидел дородный мужчина в белом костюме и черной ермолке.

– Меня послал мистер Зееман, – тихо сказала Пет. Мужчина поднял глаза и недоверчиво изогнул бровь над ювелирной лупой.

– Ты? Он послал ребенка… девчонку? – Мужчина был явно оскорблен таким неуважением к себе со стороны коллеги.

– Я не ребенок! – Пет тряхнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам.

Мистер Шапиро внимательно оглядел девочку. Из-за лупы Пет казалось, что он разглядывает ее под микроскопом. Потом Шапиро поднял телефонную трубку и набрал номер.

– Ты послал ее? – удивленно спросил он и нахмурился. – Гарантируешь? – И со вздохом добавил: – На свою голову.

Шапиро повернулся на стуле, открыл сейф, достал один из ящичков, быстро отобрал четыре белых пакетика, которые торговцы алмазами уже много лет делали из сложенного в пять раз листа белой бумаги, высыпал из каждого светлые неограненные камешки, пересчитал их, положил назад, сделал пометки в книге и через решетку протянул пакетики Пет.

– Ты знаешь, что эти камешки стоят больше пятидесяти ты…

– Знаю, – нетерпеливо отрезала она. – Не волнуйтесь. – Пет положила пакетики в глубокий карман своей курточки.

– Не волнуйтесь! – пробормотал Шапиро. Вернувшись к работе, он поправил лупу и низко склонился над алмазом.

Выйдя на улицу, Пет внимательно оглядела лица прохожих и пошла прочь с горделивой улыбкой.

– Привет, милашка, – окликнули ее. Она оглянулась и увидела незнакомого парня постарше ее. Он нагло разглядывал девочку. – У тебя есть что мне предложить?

Глаза Пет расширились от ужаса, а сердце учащенно забилось, но тут она поняла, что парень просто пристает к ней. Пока это случалось с Пет еще не часто. Она быстро пробежала мимо, услышав, как парень засмеялся. «Он бы не смеялся, – подумала она, – если бы знал об алмазах в кармане куртки». Пет положила руку в карман и зажала пакетики в кулаке.

Боясь, она все же понимала, что куда безопаснее нести алмазы в кармане школьной курточки, чем идти в сопровождении вооруженного охранника. Юный возраст и пол делали ее необычным курьером, однако на Улице люди почти каждый день носили с собой небольшие состояния. Алмазный бизнес основывался на доверии, рукопожатиях и устных договоренностях.

Через пять минут Пет открыла дверь другого кабинета, очень похожего на комнату мистера Шапиро. На двери была табличка: «Джозеф Зееман, огранка и полировка драгоценных камней».

– Ну как, Пети, – спросил старик, взглянув на нее. – Тебе было страшно?

– Не-а, – ответила она деду, голландцу с седой головой и круглым розовым рембрандтовским лицом. Невысокий, но ладно скроенный, Джозеф Зееман казался уверенным в себе и напоминал крепкую, хоть и неуклюжую голландскую мебель. – Если кому и было страшно, – усмехнулась Пет, – так это мистеру Шапиро. Он наверняка позвонит, чтобы проверить, добралась ли я до дома.

– Шапиро – старая баба.

– Баба с бородой, – засмеялась Пет. Вытащив четыре белых пакетика и вся сияя от гордости, она протянула их дедушке.

– Хорошо сработала, лапочка, – похвалил он девочку. Этот ребенок, это чудо по имени Петра было светом жизни Джозефа Зеемана.

– Чем занимаешься, дедуля? – Она наклонилась над столом.

Не успел он ответить, как зазвонил телефон.

– Да-да, она уже здесь, Яков. – Зееман подмигнул Пет. – Правда, ей пришлось отбиваться от диких ковбоев и индейцев, чтобы доставить камни.

– Только индейцев, дед, – с улыбкой уточнила девочка, когда он повесил трубку. – В Америке нет ковбоев.

– О да, – вздохнул он. – Ты обязательно расскажешь мне об Америке, а я научу тебя всему, что знаю сам. – Дед притянул ее к себе. – Ты спрашивала, над чем я работаю. Взгляни. Заказ Ван Димана,

Он протянул ей ювелирную лупу. Девочка уверенно вставила ее в глаз, как делала это не раз.

– Ух ты! Какой грязный алмаз! По всей поверхности включения ильменита, и даже пятно графита вот здесь.

Джозеф радостно улыбнулся.

– Как бы ты огранила его?

Она задумалась, так как старалась никогда не ошибаться.

– Р-2? – предположила она.

– Неплохо. Вообще-то Р-1. С Р-2 будет еще грязнее. – Пет огорчилась, а Джозеф засмеялся. – Ван Димана больше интересует размер, а не чистота. Его покупателей не смущает, если камень мутный, как Амстердам в декабре. Они хотят купить самый крупный камень.

– Значит, они глупы, – заметила девочка. Джозеф отложил камень.

– Что ты думаешь об этом?

Он взял пинцетом другой маленький бриллиант. Пет снова вставила лупу.

Джозеф тренировал ее таким образом уже несколько лет, развивая способности девочки и тренируя глаз. С тех пор как Пет исполнилось шесть, он посвятил ее в тайны огранки алмазов. Джозеф придумывал все новые и новые сказки про алмазы, и девочка слушала его затаив дыхание.

Однажды десятилетняя Пет пришла домой с пригоршней стручков рожкового дерева, которые набрала в парке. Дед объяснил, что слово «карат», стандартная единица веса драгоценных камней, произошло от арабского названия этого дерева – qirat. Семена рожкового дерева, тяжелые и плотные, арабы использовали как гирьки при взвешивании камней. Пет тогда целый день очищала бобы и взвешивала их на ювелирных весах. Каждое семечко весило ровно 200 миллиграммов, и она смеялась от радости.

Позднее дед сообщил ей точные формулы, разработанные в 1919 году Марселем Толковски, математиком и инженером из Антверпена. Он объяснил, что правильные углы и соотношения между гранями позволяют добиться максимальной яркости – «это означает количество света, который отражает камень, когда ты смотришь на него».

Пет оказалась одаренной ученицей, с безупречным вкусом и хорошим глазомером.

Сейчас она внимательно изучала маленький алмаз, вглядывалась в его глубины, пытаясь мысленно проникнуть внутрь, в пещеру с алмазными стенами, и обнаружить тайны, скрытые там.

– Чудесно! – наконец сказала Пет и уверенно добавила: – Качество VS, могу спорить.

– Точно! – с гордостью воскликнул Джозеф. – Ты становишься опытнее, дорогая. Хотя нужны многие годы, чтобы научиться безошибочно определять алмазы.

– Но ты уже давно меня учишь.

– Верно, но тебе еще многое предстоит узнать. – Джозеф взял алмаз и положил его в пакетик.

– А я когда-нибудь научусь этому, дедуля? Смогу ли я быть самой лучшей? Prima?

Он с восхищением посмотрел на нее.

– О, моя дорогая, ты уже prima. Пет рассмеялась.

– Только для тебя. Но я хочу научиться всему.

– Так и будет, Пети. Gcduld.

Пет слегка нахмурилась. Ей не нравилось, что голландское слово, означающее терпение, звучало как английское «стань старой». Она не понимала, почему ей придется состариться, чтобы выучиться всему.

Джозеф снисходительно улыбнулся. Просить подростка терпеть – все равно что пытаться предотвратить прилив, но его внучка лучше всех. Алмазы, рубины, изумруды составляют такую же часть ее мира, как хот-доги, дискотеки и Шон Коннери в роли агента 007. Для девочки в камнях больше волшебства и тайны, чем в развлечениях сверстников. Да, она слушала «Битлз», иногда напевая «Желтую подводную лодку», но ей всегда нравилось разглядывать фотографии знаменитых драгоценностей, а не рок-звезд, которыми увлекались девушки ее возраста.

– Посмотри, как я полирую эти камешки. – Джозеф установил чугунный полировальный круг, покрыл его смесью алмазной пыли и оливкового масла, единственным абразивом, способным воздействовать на самые твердые камни, и взялся за первый алмаз.

Пет наблюдала за ним как зачарованная.

Когда за дочерью заехал Стефано д'Анжели, она все еще следила за работой дедушки. Стефано казалось, что Петра загипнотизирована волшебным сверканием алмаза. Его дочь назвали в честь его матери, которую он знал так мало, но так сильно любил. Появление на свет дочери было единственным событием в его жизни, в необходимости которого он не сомневался. Он страстно любил Пет и иногда думал, что только она поддерживает в нем желание жить. Но мертвые камни не должны разрушить ее жизнь, как это произошло с ним самим, погубленным блеском драгоценностей.

Работая, Джозеф тихо объяснял правила Толковски, помогающие определить отражение света.

– Верхняя поверхность камня – это ровно пятьдесят три процента от ширины, под углом к соседним граням в…

– Сорок целых семьдесят пять сотых градуса, – продолжила Пет.

– Точно, – обрадовался Джозеф, склонившись над колесом.

– Пошли, Пет, – сказал Стефано.

– Привет, папа! – Она одарила его сияющей улыбкой. – Посмотри.

– Уже поздно. Разве тебе не надо делать уроки?

– Папа, сегодня пятница. У меня впереди выходные.

Джозеф остановил колесо и нахмурился, глядя на зятя.

– Я сам провожу ее домой, Стив. – С первых дней приезда Стефано в Америку все называли его Стивом.

– Нет, Джо. Не забивай девочке голову всей этой чепухой об алмазах. Ну же, Пет. Мне в отличие от тебя есть чем заняться.

«Папа в плохом настроении», – подумала Пет. Это означало, что ей лучше помалкивать. Взяв учебники, она поцеловала Джозефа в его лысеющую голову.

– Пока, дедуля, – сказала она на голландском. – Увидимся дома.

– Пока, дорогая, – ответил он с нежной улыбкой. Пока они ждали лифта, Стефано недовольно проговорил:

– Ты тратишь слишком много времени на алмазы. Тебе следует подумать о реальном мире, о своем будущем.

Она прижала книги к груди.

– Почему ты ненавидишь драгоценности, папа? – Этот вопрос занимал ее уже давно. Уж очень часто Пет слышала, как отец осуждает занятие деда и ее увлечение.

– Нельзя все свои мечты посвящать мертвым камням. Нельзя считать их мерилом жизненных ценностей. Это ужасная ошибка…

Приехал лифт, и неприятный разговор оборвался.

Пет украдкой смотрела на отца, пытаясь понять, чем он раздосадован. Может, все из-за мамы? Но отец пару раз обмолвился о каких-то тайнах в его прошлом, о чем-то связанном с утраченной мечтой и драгоценностями. Однако Пет так и не удалось узнать у него подробности. Отец отмахивался от ее вопросов, и с таким несчастным видом, что девочка не решалась приставать к нему. Раньше Пет думала, что его заколдовали злые духи, охранявшие пещеру с драгоценностями… куда случайно проник отец. Нет, ей самой не разобраться.

Недавно Пет прочитала одну из дедушкиных книжек про алмазы – описание самых больших и знаменитых камней, известных истории. Одна глава рассказывала об огромном бело-голубом камне, алмазе «Надежда», который заключал в себе роковое проклятие. Все, кто вступал во владение им, вскоре погибали. Пет очень боялась, что такое проклятие преследует и ее отца.

– Папа, – спросила она, когда они вышли на улицу. – Ты когда-нибудь слышал об алмазе «Надежда»?

– Нет. И не хочу слышать.

Стефано молчал всю дорогу. Было любимое время дня Пет, когда солнце опускается к Нью-Джерси и оконные стекла отражают розовый свет. Девочка старалась не замечать дурного настроения отца.

Но даже солнце не могло преобразить уродливую «Чертову кухню», где в нелепых домах люди влачили нищенское существование, потеряв представление о таких понятиях, как красота и человеческое достоинство.

Пересекая Восьмую авеню, Пет увидела группу местных подростков с бессмысленными от героина лицами. Из канализационных колодцев то и дело выскакивали крысы. Из окон домов доносились грубые крики. Все это поразило бы взгляд и слух другой четырнадцатилетней девочки, но Пет выросла в «Чертовой кухне» и не находила в своем окружении ничего странного.

На пороге их дома валялся пьяный. Пет перешагнула через него, а Стив оттащил пьяного и попытался привести его в чувство.

В этот же вечер Стефано, стоя в дверях кухни, наблюдал, как Пет приклеивает кусок темно-синего стекла к своей поделке.

Стефано думал о том, в награду за что послана ему дочь, при взгляде на которую сердце его поет от радости, а на глаза наворачиваются непрошеные слезы. Он с благодарностью вспомнил о матери, ибо считал, что Пет унаследовала очень многое от итальянской красавицы Ла Коломбы. А от его жены она взяла только худобу.

Страстно желая Пет счастья, Стефано твердо знал, что драгоценности не способствуют его обретению. Сокровища причиняют только боль. Они порождают ненависть, тревогу, приводят к безвременной смерти.

– Не лучше ли, чем возиться с украшениями, заняться чем-нибудь важным? – спросил он.

Пет не слышала, как вошел отец, иначе все спрятала бы в стол. Она очень хорошо знала, что думает отец о ее увлечении.

– Мне это нравится, папа. Разве это пустая трата времени?

– На что тебе это нужно? Неужели ты хочешь, как дедушка, ковыряться в безжизненных камнях с молотком и резцом? Или мечтаешь стать продавщицей в ювелирном магазине?

– Почему бы и нет?

Пет с восьми лет тянуло к ювелирным витринам. Каждый день после занятий она отправлялась на Пятую авеню полюбоваться сверкающими камнями, а потом заходила к дедушке на работу. Девочка часами стояла перед брошками, изучая изгибы покрытого эмалью «крыла бабочки» или опал в платиновой оправе.

– Но ты умнее, чем нужно для этой работы, – сказал Стефано. – К тому же живешь в стране, где всегда есть возможность получить хорошее образование.

«Я не хочу, чтобы драгоценности разрушили твою жизнь, как разрушили мою», – хотел добавить он, но промолчал.

Пет поднялась, но отец положил руку ей на плечо:

– Не обращай внимания. Я сейчас уйду.

Несколько раз в неделю Стефано ездил по вечерам на улицу Мэлберри, в самое сердце нью-йоркской Маленькой Италии, где сидел за стаканом вина с такими же, как он, compatrioti и в мечтах видел себя романтическим юношей в Милане или героем-партизаном в Апеннинах.

Как только отец ушел, Пет вернулась к работе. К одиннадцати вечера шея уже ныла, но девочка продолжала свои занятия. Она не знала, долго ли просидела, склонившись над столом, пока не посмотрела на красные пластиковые часы над плитой. Три часа ночи!

Работая, Пет забывала обо всем. Не слышала громких голосов отца и дедушки, которые спорили из-за денег, из-за мамы или из-за чего-то еще, иногда даже и без причины. Они просто давали выход раздражению, потому что жизнь не оправдала их надежд. Пет не вспоминала о матери и не скучала о ней. Она забывала об их отвратительном, криминальном районе, о насмешках других детей.

Все ее мысли были заняты только соотношением поглощения и отражения света между двумя поверхностями. Ее снедало страстное желание создать что-то прекрасное и вечное.

Пет оглядела результаты работы: гребень, щетка из свиной щетины и небольшое зеркало, оправленное в розовый пластик, – все это она сделала в подарок ко дню рождения мамы.

Месяцами девочка собирала тонкую серебряную фольгу от «джуси-фрут», выпрашивая ее у одноклассников и даже покупая на свои деньги конфеты, которые сама не любила. Она отделила фольгу от бумажной подложки и приклеила серебряные пластинки к гребню, щетке и зеркалу. Потом разгладила все неровности, и поверхность оказалась посеребренной.

Маленькими бусинками и пригоршней стеклышек, обработанных с помощью дедушки на шлифовальном круге. Пет пыталась воссоздать на обратной стороне зеркала узоры окна кафедрального собора Шартре во Франции. Когда-то давно она нашла фотографию этого собора в библиотеке, и ее поразило богатство цветов и красота симметрии. Для Пет этот узор символизировал мир и надежду, именно то, чего, по ее мнению, не хватало матери. На обратной стороне щетки Пет выложила похожий рисунок из перламутровых кусочков раковин. Для гребня она придумала узор из виноградных ягод, сделав их из искусственных жемчужин, листья из кружев, а по краям пустив полоску из маленьких стеклышек.

Пет с нетерпением ждала утра, чтобы вручить маме подарок.

Девочка наклонилась, поцеловала мать в бледную щеку и погладила ее все еще красивые седые волосы.

– Пока, мама. Я вернусь на следующей неделе.

Для Пет субботний ритуал был всегда одним и тем же. С отцом или дедушкой – чаще с обоими – она совершала длинное путешествие в Йонкерс, а оттуда – в серый дом на берегу Гудзона, сначала на метро, потом на электричке и на автобусе. В первый раз дом показался девочке похожим на огромный гнилой зуб, выросший в челюсти гиганта. Этот образ преследовал ее и позже, когда она подросла и перестала читать сказки. В государственном психиатрическом институте в Йонкерсе людей не лечили, а разрушали, доводя до растительного состояния. Однажды попав в это заведение, несчастные жертвы уже никогда не покидали его.

Пет не разрешали заходить в палату матери. Обычно отец или дедушка оставляли девочку в холле для посетителей и шли за мамой. Иногда они надолго задерживались. Случалось, отец возвращался один.

– Мама сегодня чувствует себя неважно, мы увидим ее на следующей неделе, – говорил он, и Пет знала, что лучше не спорить.

У Беттины были хорошие и плохие дни, и Пет рано научилась определять это. В хорошие дни они выходили на улицу, гуляли по лужайкам или сидели под деревом, глядя на Гудзон.

В хорошие дни Беттина улыбалась и даже немного говорила. Пет рассказывала ей о школе, о том, что сейчас читает, о новом платье или телепрограмме. И на прощание Беттина обнимала и целовала дочку. Тогда она выглядела почти нормальной, и Пет всегда спрашивала:

– Папа, почему мама не может поехать с нами домой?

– Не торопись, дорогая. Она еще не поправилась.

– А когда-нибудь она поправится?

– Не знаю, детка. Надеюсь.

В плохие дни Беттина замыкалась, ее лицо напоминало маску, и она молча сидела на софе рядом с мужем, отцом и дочерью, не замечая, что они держат ее руки. Сама же Беттина смотрела в пространство и видела что-то недоступное другим.

Сегодня был хороший день. Джозеф приехал вместе с Пет, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они стояли на обрыве и, как обычно, смотрели на реку. Беттина улыбалась, ее глаза светились, когда она вспоминала, как в детстве плавала на лодке в Швенингене.

– Помнишь, папа? – тихо спросила Беттина.

– Да, Тинта, – ответил дедушка так печально, что Пет едва не заплакала. – Помню.

Пет тоже вспоминала мать в обычной, не больничной жизни. Она хотела вытащить ее отсюда, поэтому не позволяла себе забыть прошлое. Когда они шли по парку у реки, держась за руки, Пет воскрешала в памяти, как мама называла по-голландски цветы. Маргаритки – margrietjes, а бархатцы – goudsbloemen, золотые цветы. Ирисы ее мама со смехом называла regenboogen – радуга!

Глядя на бледную кожу Беттины, порозовевшую под летним солнцем, Пет вспоминала их семейные путешествия на пароме, яхте для бедных людей. Они плавали часами, потому что это очень нравилось маме, и она ни за что не хотела возвращаться домой.

Но радостные впечатления редко приходили на ум, гораздо чаще – плохие: свет выключен, мама сидит в кресле и уже несколько дней молчит. Иногда она запиралась с дочкой в туалете, ожидая, «пока уйдет дурной человек». Временами мать плакала, как смертельно раненное животное.

На обратном пути из Йонкерса напротив Пет сидел мужчина с газетой. Когда он перелистывал страницы, перед ней мелькали заголовки и фотографии: драка в аэропорту во время встречи «Битлз», марш за гражданские права в Селме, солдаты, бегущие по рисовому полю во Вьетнаме. Но девочка думала только о том, как давно уже мама не живет дома. Тогда еще не существовало «Битлз» и им не говорили каждый день о Вьетнаме. Пет посмотрела на дедушку:

– Скажи мне правду, дедуля. Как по-твоему, мама когда-нибудь будет снова жить дома?

– Я молюсь об этом, милая, каждую ночь.

– И я тоже.

Пет мечтала, чтобы у мамы было все хорошо, но ничего не могла сделать для нее.

Глава 2

Нью-Йорк, март 1950 года

Стефано вошел в маленькую лавку Джозефа Зеемана на Сорок седьмой улице. Это было его последнее поручение в тот день. По роду занятий – он продавал всякие мелочи для ювелирного дела – ему приходилось встречаться с дилерами и огранщиками.

Многие, включая и этого старого голландца, уехали в Америку от ужасов и разрушений войны, как, впрочем, и сам Стефано. Если бы война не сломала так катастрофически их жизни, они бы достигли гораздо большего. До войны Джозеф был известным огранщиком в Роттердаме, а здесь ему приходилось чинить браслеты и часы.

Сегодня Стефано принес несколько пар серег.

– Купите у меня чудесные старые часы, – предложил Джозеф, когда они покончили с делами. – Я только что отремонтировал их. Я взял бы с вас…

– Мне не нужны часы, – отрезал Стефано.

– Но это женские часы. Они понравятся вашей жене.

– Я не женат. – Предугадывая следующий вопрос мистера Зеемана, Стефано добавил: – И у меня нет девушки.

Он ничуть не удивился, когда голландец предложил познакомить его со своей дочерью.

– Она очень милая девочка, моя Беттина, и красивая.

– Возможно… когда-нибудь, – ответил Стефано. Даже если бы в его сердце зажила рана после утраты Маризы, он не полюбил бы дочь голландского часовщика, румяную девицу, наверняка домовитую пышечку.

Голландец пристально посмотрел на него.

– Подожди здесь. – Через минуту он вернулся с бутылкой genever, голландского джина, наполнил две рюмки, и мужчины выпили. Зееман вдруг заговорил о тяжелых травмах, нанесенных войной, о том, что его дочери нужны любовь и внимание, и тогда она оправилась бы от них.

– А что с ней случилось? – участливо спросил Стефано.

Джозеф рассказал историю жизни своей семьи, и Стефано понял, что голландец впервые после приезда в Америку делится самым сокровенным с чужим человеком.

В начале нацистской оккупации Голландии Зееманы жили почти так же, как раньше. Их дом, к счастью, уцелел после бомбежек Роттердама. Джозеф работал огранщиком, его жена вела хозяйство, а Беттина ездила на велосипеде в ближайшую уцелевшую школу, находившуюся в нескольких милях от их жилья.

Разговоры о том, что евреев хватают и отправляют в трудовые лагеря, не слишком встревожили Джозефа.

– Конечно, мы сочувствовали арестованным, – иронически заметил он, – и нас шокировала такая жестокость. Но мы были тихие обыватели и не входили в Сопротивление. Поэтому считали, что нам нечего бояться.

Когда протестант Джозеф женился на еврейке, она отказалась от всех иудейских обычаев. Разве что по-прежнему покупала мясо в кошерной лавке, а хлеб – у булочника-еврея, как всегда делала ее мать, считая, что говядина там лучше, а хлеб свежее.

– Но однажды, – продолжал Джозеф, – вооруженные нацисты пришли на улицу Нассау, где многие магазины принадлежали евреям. Была пятница, и женщины покупали продукты для шабата. Моя Аннеке была там…

Его жена оказалась одной из женщин, которых согнали в грузовики и увезли.

– Сначала я полагал, что произошла ужасная ошибка. А как же иначе? Я отправился к властям. Но нацисты сказали, что это не ошибка.

Вскоре Джозеф услышал, что немцы забирают еврейских детей прямо из школ. Беттина была в опасности. Хотя девочка ни разу не зашла в синагогу, нацисты считали ее еврейкой, как и ее маму. Джозеф Зееман решил во что бы то ни стало спасти Беттину и спрятался с ней.

Старый друг, доктор, предоставил им убежище на чердаке своего дома. В этом крошечном помещении без окон и без воды они решили переждать войну.

– Доктор приносил еду и выносил мусор, – сказал Джозеф. – Раз в неделю, ночью, мы осторожно выползали, чтобы помыться. Три с половиной года жили как крысы в клетке.

Как-то так получилось, что и Стефано рассказал старому голландцу обо всех ужасах и потерях, пережитых им во время войны. Долгие годы он хранил память о Маризе, чувствовал боль и считал себя виноватым в ее ужасной смерти. Но genever развязал ему язык. Стефано надеялся убедить Зеемана, что тот исполнил свой долг – спас дочь. Беттина осталась жива, и у нее впереди долгая жизнь.

Джозеф покачал головой, и его глаза увлажнились, когда Стефано рассказал, как нашел тело Маризы.

– Может, вы как-нибудь вечером заглянете ко мне и познакомитесь с моей Беттиной. Ей… ей очень одиноко.

Стефано размышлял, как бы поделикатнее отклонить предложение голландца. Не объяснять же ему, что сердце его мертво и он не может просто так сходиться с женщинами.

Стефано умолчал о своих тщетных поисках украденного наследства. В последние годы ему часто хотелось смириться с поражением и отказаться от попыток найти Витторио. Не раз он доставал свою половинку флакона, решив продать ее, получить деньги и начать какое-нибудь дело… но не мог расстаться с ней… с памятью о матери… с мечтой. В надежде отыскать следы своего состояния Стефано занялся ювелирным делом. Долгие месяцы он пытался найти того, кто мог изготовить для Витторио вторую половину флакона. Однажды он прочитал о рубиновом браслете, проданном на аукционе. Судя по описанию, он был похож на тот, что принадлежал Ла Коломбе. Но след оказался ложным.

– Вы никогда не задумывались, мой друг, почему мы выжили, а другие умерли – ваша Мариза, моя Аннеке, так много других? – спросил Джозеф.

– Естественно! – воскликнул Стефано. – Каждый день думаю…

– И у вас есть ответ? Стефано покачал головой.

– И у меня нет, – сказал старик. – Потому что ответа нет вообще. Но я знаю одно: у нас, выживших в этом аду, есть долг перед умершими. Надо, чтобы появились дети, которых не успела родить Мариза, учить их тому, чему она учила бы их. Беттина должна выполнить заветы своей матери и передать их новому поколению. Понимаете? Это единственный способ оправдать их смерть.

Стефано выпил еще. По крайней мере голландец прямо говорит то, что думает. И точно знает, как надо жить. Он выстрадал это знание. Слова сорвались с языка Стефано прежде, чем он успел подумать.

– Спросите свою дочь, не пойдет ли она со мной в кино на выходные?

Джозеф вымыл рюмки.

– Если хотите увидеть мою дочь, мистер д'Анжели, приходите к нам выпить кофе в воскресенье днем.

«Нет, он не лицемерный человек, – снова подумал Стефано. – Но очень гордый».

Солнечным утром в воскресенье Стефано вошел в коридор, пропахший корицей и сигаретами, и постучал в металлическую дверь. В одной руке он держал коробку шоколадных конфет, в другой – бутылку кьянти.

Джозеф открыл дверь.

– Заходи, Стив, заходи. Рад видеть тебя.

Оказавшись в прихожей Маленькой квартирки, Стефано сразу почувствовал себя как дома. Здесь было очень тесно, пол кое-где прогибался, но на окнах висели красивые занавески, на кровати лежало яркое самодельное покрывало, отполированная мебель блестела, на стене висели старинные часы, а с пластинки на проигрывателе лились звуки «Simfonia Concertante» Моцарта.

Джозеф собрал со стола газеты – «Нью-Йорк таймс», «Фигаро». В пепельнице дымилась трубка, и Стефано вспомнил Карло Бранкузи, всегда курившего после обеда.

Он отдал Джозефу пальто, и его окутал приятный запах. Здесь пахло домом – сухими розами, трубочным табаком, лимоном. И чем-то еще. О, настоящий кофе! Этот горький и сильный аромат заполнял всю комнату. Квартира Зееманов отличалась от всех американских домов. Здесь пахло… да, Европой.