34

Состязание в стрельбе из пистолета очень скоро свелось к поединку между сводными братьями: Конистаном и Дунканом. Чтобы понаблюдать за ходом соревнования, гости расположились на краю поля по обе стороны от соперников. Дамы сидели под навесами, защищавшими их от ослепительного июльского солнца, а господа (те, что уже отстрелялись и выбыли из игры) с радостью утешились возможностью провести последние минуты Испытания в Меткости рядом со своими избранницами.

Такой распорядок, очевидно, всем пришелся по душе, и звуки выстрелов, раздававшиеся через равные промежутки времени, когда Дункан и Конистан по очереди прицеливались в расположенные на расстоянии тридцати ярдов мишени, не прерывали беспечного разговора, сопровождаемого веселым смехом.

Эммелайн прохаживалась среди гостей, напоминая слугам, чтобы они вовремя наполняли лимонадом стаканы юных леди, пивом кружки джентльменов и не забывали о миндальном ликере для замужних дам, однако ее внимание было скорее показным, нежели искренним. Всякий раз, когда на стрельбище звучал выстрел, она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на соперников. Они стояли в десяти футах один от другого, храня строгое молчание. Да, они были братьями, но спортивный азарт был заложен в них еще в детстве, и никакие братские чувства не заставили бы их в эту минуту обменяться хотя бы улыбками.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, Эммелайн еще раз взглянула на соперников и заметила, что двое слуг передвигают мишени еще на три ярда дальше, возвещая таким образом второй раунд поединка. Сердце у нее заколотилось где-то прямо в горле, а потом словно провалилось куда-то в бездну, дыхание стеснилось, виски ломило от пульсирующей крови. Она не могла отвести взгляда от высокой фигуры Конистана. Он выглядел безупречно в бежевых лосинах, красновато-коричневом камзоле для верховой езды и высоких кожаных сапогах, блестевших на ярком солнце. Длинные пряди волос у него на затылке развевались на ветру.

Как сильно он изменился, в который раз подумала Эммелайн. Каждый новый день выявлял новую черту его характера, доселе скрытую от нее. После поездки в цыганский табор миновало четыре дня, и с каждым часом она все больше убеждалась, что лорд Конистан был тем единственным человеком, который мог сделать ее счастливой.

И все же, в то самое время, когда она танцевала с ним, смеялась, беседовала в легкой дружеской манере, обретенной за последние несколько дней, в ее душе росло понимание того, что им навсегда суждено остаться только друзьями. Она намекнула ему на это в понедельник, протанцевав с ним еще один изумительный вальс, но Конистан в ответ просто прижал к губам ее пальцы и сказал, что счастлив слышать, как она называет его другом, однако надеется со временем стать для нее чем-то большим. Когда же она принялась настаивать, что их отношения должны остаться чисто платоническими, он велел ей никогда больше не упоминать об этом, а не то он расцелует ее прямо посреди бального зала.

Пораженная до того, что у нее перехватило дух, Эммелайн воскликнула:

— Вы не посмеете!

— Еще как посмею, если вы будете болтать подобные глупости! Честно говоря, последние два дня, даже больше, я только об этом и мечтаю. Сжальтесь надо мной! Ну назовите меня хотя бы своим любимым другом! Ну, давайте, скажите же это! Я по гроб жизни буду перед вами в долгу!

Эммелайн нервно рассмеялась и оттолкнула его, но не посмела вновь завести разговор на столь рискованную тему, догадавшись по опасному блеску в его глазах, что он способен в точности выполнить свою угрозу и тем самым повергнуть в ужас бедную миссис Керкбрайд, которая и без того уже посматривала на них косо, потому что Конистан осмелился поцеловать ее пальцы. Эммелайн больше не сомневалась, что он ухаживает за нею всерьез и что его намерения именно таковы, какими ей хотелось бы их видеть, если бы только ее собственная судьба сложилась иначе!

Вот и сейчас она смотрела на него, рассеянно потягивая лимонад. Стоя очень прямо, он навел пистолет на цель и спустил курок. Последовавший за этим хлопок заставил Эммелайн вздрогнуть: хотя она и ожидала выстрела, ее нервы были слишком сильно натянуты.

У Конистана было множество недостатков, и Эммелайн знала, что сколько бы виконт ни старался смягчить свои манеры, он навсегда останется человеком по природе своей несколько высокомерным и не слишком склонным считаться с переживаниями и затруднениями других людей. И все же, как ей удалось узнать, он был добр, внимателен и щедр по отношению к своим сводным братьям и сестрам, заботился о них, не жалея времени и не скупясь на расходы. К тому же он проявил себя как превосходный организатор. Последний турнир оказался единственным, во время которого не произошло ни одного серьезного несчастного случая, вызванного, как это обычно бывало, излишней горячностью и нетерпеливостью участников состязаний. Конистан об этом позаботился.

Эммелайн считала дни. Осталось всего семь. Еще неделя, и она попрощается с ним, пообещав, что, возможно, им удастся лучше узнать друг друга в течение следующего лондонского сезона. А потом она просто исчезнет. Ей всегда хотелось отправиться в путешествие, а ее состояние вполне позволяло нанять соответствующую свиту, чтобы пересечь Ла-Манш и провести следующие пять лет, наслаждаясь новыми странами, столицами, городами, деревнями, людьми. Так почему же, спросила она себя, ее горло перехвачено таким спазмом, что даже глоток лимонада дается ей с великим трудом? Почему слезы подступают к глазам? Не влюблена же она в него на самом деле! Она слишком мало его знала и только-только научилась его уважать. Нет, о любви и речи быть не может. Тем не менее по какой-то непонятной причине для нее вдруг стала непереносимой сама мысль о том, что в следующую среду придется распрощаться с ним навсегда!

Погруженная в эти невеселые размышления, Эммелайн даже не заметила, как отгремел последний выстрел, и только увидев, как Брант Девок и Чарльз Силлот несут на плечах Дункана, сообразила, что победа осталась за ним.

Дункан победил! Каким ликованием наполнилось вдруг ее сердце! Все ее замыслы воплощались словно по волшебству! Эммелайн бросилась навстречу Грэйс и обняла ее.

— Ты станешь Королевой, а Дункан победит в турнире! — прошептала она в восторге. — Ваши имена будут вышиты на центральном полотне покрывала, и вы поженитесь! О, Грэйс, все идет, как задумано!

Она даже не заметила, что плачет, и догадалась об этом, лишь оторвав лицо от плеча Грэйс и увидев следы слез у нее на рукаве.

— Пресвятая Дева! — ужаснулась Эммелайн. — Если я испортила шедевр миссис Уэзерол, она с меня голову снимет!

Грэйс только рассмеялась в ответ и сказала, что платье, пусть даже самое красивое, ее совершенно не волнует. Впрочем, она согласилась, что все идет отлично. Довольная таким ответом, Эммелайн вернулась к своим обязанностям. Надо было отдать необходимые распоряжения слугам, а также объявить гостям о распорядке подготовки к конному турниру с копьями, причем для победителей предыдущих состязаний — Конистана, Соуэрби, Девока и, конечно же, Лэнгдейла — предстояло выковать рыцарские доспехи.

Грэйс понимала, что произошедшая между ними сцена, несомненно, вызовет пересуды. Зато ей удалось скрыть от посторонних глаз безмерную радость, охватившую ее при известии о том, что ее дорогой Дункан выиграл состязание в стрельбе. Ее распирало от гордости за него, казалось, ее сердце вот-вот разорвется. Но тут она спохватилась, что ее ждет неотложное дело. Надо было немедленно поговорить с Китти Мортон!

Китти была занята поисками носового платка, который вернул ей Чарльз Силлот. Она куда-то сунула его и теперь никак не могла отыскать. Когда таинственная пропажа наконец обнаружилась под подушкой, лежавшей на сиденье ее стула, Грэйс удалось овладеть вниманием Китти. Не тратя слов понапрасну, она кратко объяснила подруге, что, по ее убеждению, Королевой нынешнего Турнира должна стать сама у Эммелайн.

— Только подумай, она дарит всем нам столько радости, удовольствия, веселья и ничего не просит взамен!

— Но Грэйс, — возразила Китти, склонив набок прелестную головку в шляпке с полями козырьком, украшенной букетиком сухих цветов из сада Эммелайн, — я думала, что ты должна стать Королевой! Вот уже несколько недель все только об этом и говорят!

— Да, но мне этого не нужно, — принялась растолковывать Грэйс. — Эммелайн так много для меня сделала, что мне дня не хватит, чтобы обо всем рассказать! Ну прошу тебя, Китти, пожалуйста, когда будут выбирать Королеву, проголосуй за Эм!

— Ну ладно! Ты была мне хорошей подругой… Честно говоря, мне очень хотелось увидеть тебя в короне! Ты уверена, что тебе именно этого хочется? Я точно знаю, что все собираются голосовать за тебя!

Взяв Китти под руку, Грэйс повела ее к дому. Она долго перечисляла подруге все, что сделала для нее Эммелайн: наряды, прическу, словом, рассказала обо всем, за исключением своей тайной помолвки с Дунканом, хотя этим она тоже в значительной степени была обязана Эммелайн.

К тому времени, как они достигли парка, Грэйс удалось убедить Китти в своей правоте, и та обещала, что постарается уговорить как можно больше других девушек проголосовать за Эммелайн и сделать ее Королевой Турнира. Грэйс сердечно поблагодарила подругу и отправилась на поиски Мэри Керкбрайд.

35

Эммелайн знала, что поступает очень дурно, но ничего не могла с собой поделать. Она направлялась к конюшне, откуда вот уже в течение двух дней непрерывно доносился лязг металла и стук молота о наковальню: Девока, Соуэрби, Лэнгдейла и Конистана заковывали в броню. Предыдущим вечером, услыхав, как джентльмены переговариваются перед обедом, пока Мэри и Элайза разыгрывали свои дуэты, Эммелайн ощутила такое любопытство, что на следующий день решила заглянуть в святая святых, то есть в конюшню, чтобы своими глазами увидеть рыцарские латы.

Ну, разумеется, под самым невинным предлогом! Дело было в том, что в распорядке мероприятий на нынешний вечер произошло небольшое изменение. Театральная труппа из Эмблсайда, предоставившая актеров для прелюдии к Танцу с Перчатками, любезно согласилась разыграть перед гостями Фэйрфеллз «Укрощение строптивой», конечно, за скромное вознаграждение.

Однако даже самые дерзкие фантазии, посещавшие ее в ночные часы, не могли подготовить о Эммелайн к удивительному зрелищу, представшему ее взору. Стук молота смолк, когда она и переступила порог, сквозняк пронесся по конюшне, облепив ей колени складками платья. Латы были готовы, четыре рыцаря стояли перед Скотби и кузнецом в полном боевом облачении, включая шлемы.

Эммелайн замерла на пороге.

— Как это прекрасно! — воскликнула она. Ее слова вызвали скрежет и звяканье металла: закованные в латы рыцари повернулись в ее сторону. Остальные участники, не заслужившие права на собственные доспехи, разбрелись по всему громадному амбару: одни сидели на перекладинах между стойлами, другие стояли, прислонившись к опорным балкам. Все взгляды были устремлены на нее, и Эммелайн вдруг почувствовала себя ужасно неловко.

— Вам сюда нельзя, мисс! — пожурил ее Скотби.

Заранее заготовленное объяснение чуть было не сорвалось с губ Эммелайн, но вместо этого она вдруг решила откровенно во всем признаться.

— Честное слово, это Гарви во всем виноват!

— Что я такого сделал? — обиделся Торнуэйт, едва не свалившись с перекладины от возмущения.

— Вы мне все уши прожужжали своими рассказами о том, как потрясающе выглядят рыцари в доспехах, вот я и не выдержала! Мне тоже захотелось посмотреть! Конечно, я знаю, что это не по правилам, но не надо было так искушать мое любопытство!

Она услыхала, как Дункан жалобно простонал из-под шлема:

— Вот уж не думал, что латы такие тяжелые! Черт возьми, я чувствую себя, как фермер, несущий теленка на плечах!

Скотби заверил его, как и всех остальных, что надо немного подвигаться, чтобы доспехи сели по фигуре, и тогда они сразу почувствуют себя свободнее. Словно по команде, все четверо принялись размахивать руками и топать ногами, вызвав тем самым взрыв хохота у зрителей. Даже Эммелайн, хотя и старалась не задеть самолюбия своих друзей, не удержалась от смешка. Сгибая закованные в броню руки и ноги и всячески пытаясь освоиться с весом металла, охватившего их тела со всех сторон, они выглядели донельзя нелепо.

Поскольку Скотби и кузнец тотчас же принялись за подгонку издающих скрип нагрудников, застревающих на ходу наколенников и оплечий, Эммелайн направилась к дверям, собираясь уходить, но один из рыцарей остановил ее.

— Эммелайн! — позвал он голосом Конистана. — Одну минутку. Мне нужно вас кое о чем спросить. Это очень важно.

Она обернулась к нему, недоумевая, что за дело вдруг потребовало столь неотложного обсуждения. Рыцарь тем временем безуспешно пытался поднять забрало, но, увы, его заклинило.

— Эта проклятая штука не двигается! — обратился он к Скотби.

Скотби поспешил на помощь и едва не опрокинул несчастного навзничь, задрав забрало ему на лоб. Потом Конистан сделал десять шагов по направлению к Эммелайн и поклонился ей. Этот жест учтивости возымел самые печальные последствия: с пронзительным лязгом забрало вновь обрушилось ему на подбородок. Она услыхала раздавшееся из-под стального намордника тихое проклятье. Скотби тотчас подлетел на помощь и опять поднял забрало на лоб Конистану, заставив его слегка покачнуться. Эммелайн, не сдержавшись, захихикала.

Когда виконт наконец-то вновь обрел равновесие и обратился к ней, ее насторожила появившаяся у него на лице лукавая улыбка. Эммелайн затаила дыхание, не понимая, что за каверзу он задумал на этот раз.

— Мисс Пенрит! — воскликнул он. — Перед лицом этого благородного собрания рыцарей… — ему пришлось сделать паузу, так как в эту минуту Торнуэйт все-таки свалился с перекладины, благополучно приземлившись на охапку соломы, — а также фигляров, — добавил Конистан с ударением.

Джентльмены опять разразились хохотом, наблюдая, как Торни поднимается на ноги и просит прощения за то, что невольно прервал виконта. Эммелайн охотно разделила бы их веселье, если бы не беспокойство, снедавшее ее в связи со странным поведением Конистана. Она старалась не дышать, пока он опять не заговорил.

Откашлявшись, Конистан вновь обратилсяк Эммелайн.

— Так как мне дали понять, что вы могли не правильно истолковать мои… ухаживания за последние несколько дней, хочу заверить вас в присутствии своих товарищей по состязаниям, что у меня в отношении вас самые серьезные намерения: я надеюсь в один прекрасный день сделать вас своей женой.

При этих словах ахнула не только Эммелайн, но и добрая половина присутствующих господ, а у остальных глаза полезли на лоб.

— Видите ли, — продолжал Конистан самым задушевным и искренним тоном, — я полюбил вас всем сердцем и потому прошу вас всерьез рассмотреть возможность принять мое предложение, несмотря на все мои недостатки. Нет необходимости отвечать мне прямо сейчас. Я предпочитаю, чтобы вы хорошенько обдумали и взвесили мое признание со всех сторон. Буду ждать вашего ответа после Королевского Бала.

Он вновь отвесил ей поклон, и опять непослушное забрало с лязгом упало, заставив своего владельца отпустить еще одно крепкое словцо, после чего Конистан повернулся к Скотби и заметил, что, помимо разболтанного шарнира в петле шлема, его беспокоит также сползающий к щиколотке наколенник.

Эммелайн замерла, точно пораженная громом. Краем глаза она заметила, что все остальные джентльмены тоже застыли на месте, и только Скотби, опустившись на усыпанный клочьями сена пол, принялся дергать вверх-вниз плохо пригнанный наколенник. А она так и стояла на пороге, не в силах вымолвить ни слова или тронуться с места. Конистан ничего ей больше не сказал, а окружающие с большим трудом и далеко не сразу, со смущенным покашливанием и перешептываниями вернулись к осмотру рыцарских доспехов.

Чья-то рука подхватила ее под локоть. С удивлением обернувшись к человеку, столь своевременно пришедшему ей на помощь, Эммелайн встретилась взглядом с добрыми глазами Гарви. Он вывел ее из амбара, заметив по дороге, что вроде бы в этот вечер им предстояло увидеть спектакль в исполнении труппы из Эмблсайда.

— Да, — подтвердила она механически, как слепая, переставляя ноги по тропинке.

Торни продолжал крепко поддерживать ее под руку. После долгого молчания он заметил:

— Я вижу, вы сильно расстроены. Ему не следовало обрушивать свое признание вам на голову ни с того, ни с сего, черт бы его побрал! Но, должен признать, это выглядело впечатляюще.

— Да, — повторила Эммелайн. Пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах, она не слышала слов Торнуэйта. Невидимая постороннему глазу битва раздирала ей грудь. Там свистели стрелы, раздавались выстрелы, скрещивались клинки: растущая любовь к лорду Конистану боролась с принятым некогда решением относительно собственного будущего.

— Вы только посмотрите на этих уток! — воскликнул Гарви. — Каждая величиной с фрегат, да еще с тремя рогами!

— Да, — в третий раз повторила Эммелайн.

Смысл его слов дошел до нее не сразу. Утки с тремя рогами? Что это взбрело Торни в голову, что он такое несет? Эммелайн бросила на своего доброго приятеля по-прежнему отрешенный взгляд и в конце концов различила у него в глазах и на губах задорную улыбку. Она покачала головой, словно надеясь таким образом прояснить свои мысли, и наконец рассмеялась. Господи, до чего же все это нелепо! Конистан сделал ей предложение в конюшне, на глазах у всех мужчин!

— А я уж было подумал, разрази меня гром, что мы потеряли вас навсегда! — живо отозвался Гарви. — Никогда в жизни не видел такого остановившегося взгляда! Дорогая, с вами все в порядке? Он просто оглушил вас своим признанием, негодяй!

— Гарви, лорд Конистан действительно сделал мне предложение руки и сердца?

— Боюсь, что да!

— О, Боже, что же мне делать? — простонала Эммелайн, чувствуя, как ее сердце предательски подливает масла в огонь, полыхающий у нее в груди.

— Поступайте, как считаете нужным, Эммелайн! Я взял себе за правило всегда делать только то, что вздумается, и пусть иногда мои решения выходят мне боком, не могу сказать, что мне хоть раз пришлось пожалеть о таком жизненном принципе.

Крепче ухватившись за его руку, Эммелайн вздохнула:

— Ах, если, бы для меня все было так просто!

Казалось, он готов был вступить с нею в спор, и она быстро сменила тему разговора. Гарви схватил намек на лету и вновь коснулся деликатного вопроса только при расставании.

— Вы с Конистаном отлично смотритесь в паре, особенно когда он ведет вас в танце! Что же еще нужно людям для счастья в браке?

— В самом деле, что же еще? — улыбнулась Эммелайн, ущипнув его за щеку, и отослала назад в конюшню.

К вечеру, — когда тот же красивый и ловкий, как акробат, актер, что в первый вечер изображал шута, войдя в роль Петруччио, принялся измываться над несчастной Катариной, — среди гостей, по наблюдению Эммелайн, не осталось никого, кто не был бы наслышан о том, что Конистан публично признался ей в любви и попросил ее руки. И уж конечно, ни одна из женщин не преминула в течение вечера улучить минутку, чтобы подойти и заговорить с нею о столь волнующем предмете. К полуночи они довели несчастную хозяйку до нервного истощения, поэтому она была счастлива, когда последняя из юных леди наконец ретировалась к себе в спальню.

Едва переставляя ноги от усталости, Эммелайн направилась к себе, но, уже повернув ручку двери, вдруг поняла, что если не поговорит с кем-то из близких о мучающей ее дилемме, у нее точно начнется истерический припадок, от которого ей вряд ли удастся оправиться. Поэтому вместо того, чтобы скрыться в собственной опочивальне, она направилась в апартаменты матери.

Войдя в спальню, девушка опустилась на колени у постели и нежно провела рукой по щеке леди Пенрит в надежде разбудить ее, не встревожив слишком сильно. Единственную свечу, что была у нее в руке, Эммелайн поставила на ночной столик рядом с постелью и тихим шепотом окликнула спящую. Ей было очень совестно будить свою обожаемую мамочку, но другого выхода она не видела. Через мгновенье ресницы леди Пенрит дрогнули, она тихонько застонала.

— Простите, мамочка, — прошептала Эммелайн, охваченная чувством вины и раскаяния. — Спите, я не хочу вас тревожить. Поговорим завтра. Это не так уж важно.

Погруженной в темные и теплые глубины сна леди Пенрит лишь с величайшим усилием удалось очнуться навстречу пламени свечи, пробивавшемуся сквозь сомкнутые веки. Ей не хотелось просыпаться, но легчайшее прикосновение к щеке и звавший ее тихий голос не позволили ей вновь погрузиться в сон. Эммелайн нуждалась в ее помощи.

Свет стал уплывать. Услыхав скрип открываемой двери, леди Пенрит позвала:

— Эммелайн, погоди!

Язык плохо повиновался ей: настойка опия и другие лекарства, которые ей приходилось принимать для облегчения страданий, делали ее такой нескладной!

— Мамочка? — тихо спросила Эммелайн.

— Останься здесь, детка. Поговори со мной. Мне так трудно…

Эммелайн вернулась к постели, поставила свечу на ночной столик и вновь погладила щеку матери.

— Мне необходимо поговорить с вами. Случилось нечто такое… Я не знаю, что мне делать.

Легкая улыбка тронула губы леди Пенрит.

— Ты? Ты не знаешь, что тебе делать? Этого не может быть!

Ответ прозвучал очень невнятно, но Эммелайн с облегчением отметила, что мать по крайней мере поняла ее слова.

— Понимаете, сегодня днем на глазах у всех мужчин Конистан сделал мне предложение. — Она запнулась, услыхав, как мать тихонько засмеялась, а потом продолжила:

— Конечно, это выглядело нелепо до ужаса, но, как ни странно, это именно то, чего от него можно было ожидать.

— А он… он рассчитывает, что ты примешь его предложение? — осторожно спросила леди Пенрит, причем Эммелайн показалось, что она дышит с трудом.

— Не знаю. Я никогда не давала ему повода думать, будто жду от него предложения…

— Значит, он человек большого мужества, — вставила ее мать, — раз решился сделать предложение юной леди на глазах у всех своих друзей, не зная, каков будет ее ответ.

— Но какой же ответ я должна ему дать?

— Дорогая, — вздохнула леди Пенрит, закрывая глаза, — тебе придется задать себе всего один вопрос: любишь ли ты его?

Эти слова стрелой пронзили сердце Эммелайн. Ей пришлось выждать минуту, пока терзавшие ее страхи не улеглись настолько, чтобы позволить ей ясно выразить свои мысли.

— Даже если бы я его любила, мамочка, не думаю, что мне следует выходить замуж.

— Но почему же нет, дитя мое? — глаза леди Пенрит вновь открылись от удивления. Она с трудом протянула руку к Эммелайн и улыбнулась, когда дочь с нежностью накрыла ее пальцы своей рукой. — Тебя это мучило на протяжении всех последних лет, верно? Ты почему-то считаешь, что замужество не для тебя.

Эммелайн склонила голову к материнской подушке и ответила:

— Я не такая хорошая и не такая сильная, как вы, дорогая мамочка. Вы несете свой крест с таким спокойным достоинством! Мне никогда не стать такой, как вы, и я не хочу обременять своего супруга… — она так и не смогла закончить свою мысль, почувствовав, что в ней содержится косвенный упрек матери.

— Эммелайн, — заговорила леди Пенрит после долгого молчания, — всю свою жизнь ты упорно и прилежно трудилась над тем, чтобы в окружающем тебя мире царил безупречный порядок, но мне кажется, тебе пора понять, что мир чувств, мир наших сердечных привязанностей и склонностей отнюдь не всегда позволяет поступать так, как мы считаем нужным или даже приличным. Я знала, что меня ждет в будущем, и, представь себе, я тоже в свое время приняла решение остаться старой девой. Но так уж получилось, что твой отец помог мне преодолеть страх перед недугом, который сейчас приковал меня к инвалидной коляске. И если ты думаешь, что спокойное достоинство, как ты его называешь, было свойственно мне всегда, советую тебе расспросить на эту тему своего дорогого папочку! — С трудом переведя дух, она закончила словами:

— А теперь, Эм, мне нужно спать. Тебе следует по крайней мере поделиться с лордом Конистаном своими тревогами, а там уж пусть он сам решает, как ему поступать. Какие бы недуги ни выпали тебе на долю, запомни: если ты станешь его женой, не тебе решать, должен он тебе помогать или нет. А теперь ступай прочь, глупая девчонка!

Не утирая слез, безудержно катившихся по щекам, Эммелайн покинула спальню матери и отправилась к себе в комнату. Возможно, ей придется честно сказать Конистану, что за ужас ждет его в браке с нею. Острая, пульсирующая боль внезапно охватила ее запястье в ту самую минуту, когда она повернула ручку двери. Что ж, теперь по крайней мере она проверит, насколько сильно он ее любит. Интересно, как он отнесется к мысли о том, что со временем ему придется стать ее сиделкой?

На следующее утро леди Пенрит проснулась со смутным воспоминанием о том, что ее дочь нанесла ей ночной визит. Ей стоило немалых и трудов припомнить, о чем шла речь, но, восстановив в памяти смысл разговора, она тотчас же вызвала к себе в спальню сэра Джайлза.

Время от времени кивая, он внимательно выслушал ее пересказ ночного разговора с дочерью. Когда, закончив свое повествование, леди Пенрит захотела узнать у мужа, разумно ли она поступила, сэр Джайлз от души расцеловал ее в обе щеки и ответил:

— Очень и очень мудро, любовь моя! Если эти двое сумеют преодолеть этот рубеж, значит, у них есть шанс стать такими же счастливыми, как мы с вами!

Однако улыбка, сопровождавшая эти слова, слегка затуманилась, когда он добавил:

— Но мне кажется, лорду Конистану придется куда тяжелее, когда он узнает истинную правду. Впрочем, это тоже послужит ему своего рода испытанием, и если он не сможет его выдержать, я предпочел бы не отдавать за него свою дочь.

— Когда же вы намереваетесь открыть Эммелайн правду на то, что она — не наша плоть и кровь?

— Не знаю, — задумчиво проговорил сэр Джайлз. — Но думаю, не раньше, чем она даст согласие (если, конечно, она его даст!) стать женой Конистана!

36

Лорд Конистан откинул за спину черный вязаный подшлемник. Черт с ним, пусть лежит на плечах. Не было сил заставить себя надеть этот капюшон на голову в такую жаркую погоду. Хватит и того, что черная шерстяная туника, которую ему пришлось напялить, достигала лодыжек. Конечно, ходить в средневековом костюме с непокрытой головой не полагалось, но он решил, что лучше уж пойти на это маленькое нарушение правил, чем истекать потом, как вьючная лошадь, после каждого танца! Тунику, расшитую серебром, надо было носить поверх черной вязаной фуфайки с длинными рукавами, туго облепившей его тело от шеи до талии. Ноги тоже были затянуты в облегающее черное трико. Вообще-то ходить в таком костюме было очень удобно, вот если бы только не так жарко!