— Да, — ответил юноша. Отбросил топорик, поднял руку и свел большой, покрасневший от горячей воды палец, и мизинец на расстояние в четверть дюйма. — Чуть-чуть. Выучил, после того, как попасть сюда, — он разжал вторую руку, и мясницкий нож присоединился к топорику на полу кухни.

— Ты родом из Срединного мира? — спросил Джейк. — Оттуда, не так ли?

Джейку посудомойщик не показался шибко сообразительным («В телевикторине ему не победить», без сомнения, хмыкнул бы на его счет Элмер Чеймберз), но при этом ему хватало ума, чтобы тосковать по дому. Несмотря на ужас, охвативший юношу, Джейк увидел, как сверкнули его глаза.

— Да. Из Лудвега, я.

— То есть ты жил где-то рядом с Лудом?

— К северу от него, если тебе будет угодно, или если нет, — ответил посудомойщик. — Ты убьешь меня, мальчик? Я не хочу умирать, пусть и жизнь моя печальная.

— Я тебя не убью, если ты скажешь мне правду. Через кухню проходила женщина?

Посудомойщик ответил после короткой паузы.

— Ага. Сейр и его команда тащили ее. Безногую, голова болталась… — он продемонстрировал, как болталась голова Сюзанны, еще более напоминая деревенского идиота. Джейк вдруг вспомнил Шими. Роланд упоминал о нем, рассказывая о Меджисе.

— Но не мертвую.

— Нет, я слышал ее дыхание, да.

Джейк искоса глянул на дверь. Никто через нее не рвался. Пока. Ему, конечно, надо идти, но…

— Как тебя зовут?

— Джохабим, это я, сын Хоссы.

— Тогда слушай, Джохабим. За этой кухней большой мир, называется он Нью-Йорк, и такие юноши, как ты, там свободны. Я советую тебе сбежать отсюда, пока есть такая возможность.

— Они поймают меня и изрежут на куски.

— Нет, ты просто не понимаешь, какой он огромный, Нью-Йорк. Как Луд, когда Луд…

Он посмотрел в тупое лицо Джохабима и подумал: « Нет, кто не понимает, так это я. И если и дальше болтаться здесь, уговаривая его бежать, я, безусловно, получу то, что…»

Дверь в ресторан вновь распахнулась. На этот раз двое «низких людей» попытались ворваться на кухню. Понятное дело, они застряли в дверном проеме, плечом к плечу. Джейк бросил две тарелки и наблюдал, как они рассекают заполненный паром воздух. Головы пришельцев отделились от шей в тот самый момент, когда им удалось миновать дверной проем. Их отбросило назад, и дверь снова захлопнулась. В школе Пайпера Джейк узнал о битве при Фермопилах, в которой отряд греков долго сдерживал армию персов, численностью превосходившую его в десятки, а то и сотни раз. Греки сражались в персами в узком горном проходе. Для Джейка таким проходом являлась дверь на кухню. Пока они пытались ворваться суда по одному или вдвоем, если только не могли обойти его с тыла, он мог их сдержать.

Во всяком случае, до того момента, как в плетеной сумке закончатся орисы.

— Оружие? — спросил он Джохабима. — Есть тут где-нибудь оружие?

Джохабим покачал головой, но при этом зло глянул на Джейка, как бы говоря: «На кухне оружия нет, а если б и было, я бы не сказал тебе, где оно».

— Ладно, я пошел, — сказал Джейк. — И если ты не смоешься отсюда, пока у тебя есть шанс, Джохабим, ты покажешь себя круглым дураком. Я понимаю, умом тебя природа обделила, но не до такой же степени. За этими стенами видеоигры, парень… подумай об этом.

Джохабим, однако, продолжал тупо смотреть на Джейка, и мальчик сдался. Собрался что-то сказать Ышу, когда к нему обратились из-за двери.

— Эй, малыш, — голос грубый. Уверенный. Знающий этот мир. «Голос человека, который может ударить тебя, чтобы отнять пять баксов, или переспать с твоей подружкой, если вдруг возникло такое желание», — подумал Джейк. — Твой друг, паппа, мертв. Собственно, паппу съели на обед. А теперь выходи, и без глупостей, тогда, возможно, не станешь десертом.

— Засунь свой хер себе в зад, — крикнул в ответ Джейк. Смысл этих слов прошиб даже стену глупости Джохабима. На его лицо отразился ужас.

— Даю тебе последний шанс, — продолжил грубый и всезнающий голос. — Выходи.

— Лучше входи ты, — предложил Джейк. — Тарелок мне хватит!

В действительности же его переполняло идиотское желание броситься к двери. Ворваться в ресторан, вступить в бой в «низкими» мужчинами и женщинами, которые столпились по другую сторону двери. И идея эта была отнюдь не безумной, тут с ним согласился бы даже Роланд; они такого никак не могли ожидать, так что полдюжины быстро и удачно брошенных тарелок могли вызвать панику и обратить оставшихся в бегство.

Но главная угроза исходила от монстров, которые кормились за гобеленом. Вампиров. Они бы не запаниковали, и Джейк это знал. Его не отпускала мысль, что он бы уже умер, если б Праотцы захотели войти на кухню (пока точно не хотели, что-то удерживало их в обеденном зале, возможно, еще не доеденное тело отца Каллагэна), да и Джохабим тоже.

Он упал на колено, прошептал: «Ыш, ищи Сюзанну», — и усилил команду, послав ушастику-путанику ментальный образ.

Ыш еще раз недоверчиво глянул на Джохабима, а потом принялся обнюхивать пол. Плитки влажно блестели, их недавно протирали, и Джейк уже испугался, что ушастик не сможет взять запах Сюзанны. Но тут Ыш резко вскрикнул, скорее, тявкнул, как собака, и побежал к середине кухни, лавируя между плит и паровых столов. Обогнул по широкой дуге дымящееся тело шеф-повара Бородавочника и двинулся дальше.

— Послушай меня, маленький говнюк, — крикнул «низкий» мужчина из-за двери. — Я начинаю терять терпение!

— Вот и хорошо! — ответил Джейк. — Заходи! И поглядим, сможешь ли ты выйти!

Он посмотрел на Джохабима, приложил палец к губам, показывая, что тот должен молчать. Хотел уже повернуться и побежать (он не мог знать, как скоро посудомойщик начнет кричать, что мальчик и его ушастик-путаник более не охраняют кухонные Фермопилы), когда Джохабим вдруг что-то сказал ему тихим голосом, скорее, прошептал.

— Что? — переспросил Джейк, в недоумении глядя на посудомойщика. Вроде бы он сказал: «Берегись ловушки разума». Бред какой-то. Или нет?

— Берегись ловушки разума, — повторил Джохабим, громче и отчетливее.

— Что такое ловушка разума? — спросил Джейк, но Джохабим вроде бы его и не услышал, да и время задавать вопросы вышло. Он побежал за Ышем, то и дело оглядываясь: если бы «низкие люди» попытались вновь ворваться на кухню, Джейк хотел узнать об этом первым.

Но никто не ворвался, во всяком случае, до того момента, как он последовал за Ышем в другую дверь, которая привела их в кладовую, заставленную ящиками и коробками и благоухающую кофе и пряностями. Она очень напоминала подсобку магазина в Ист-Стоунэме, только была чище.

В углу кладовой «Дикси-Пиг» находилась закрытая дверь. За ней — лестница, ведущая вниз, только Господь знал, как далеко. Ее освещали маломощные лампочки, за стеклянными, засиженными мухами колпаками. Ыш двинулся по лестнице первым, без малейшего колебания, переставляя со ступеньки на ступеньку сразу по две лапы, сначала передние, потом задние. Выглядело это довольно комично. Носом он практически прижимался к ступеням, и Джейк знал, что он идет по следу Сюзанны: эту информацию мальчик мог почерпнуть из головы своего четвероногого друга.

Джейк пытался сосчитать ступени, дошел до ста двадцати, потом сбился. Задался вопросом, по-прежнему ли они в Нью-Йорке (вернее, под ним). Однажды ему показалось, что слышит далекий, но знакомый грохот: если это был поезд подземки, тогда ответ следовал положительный.

Наконец, лестница осталась позади. Они оказались в просторном, сводчатом помещении, более всего напоминающим гигантский вестибюль отеля, правда, сам отель отсутствовал. Ыш решительно пересек его, мордой к полу, с мотающимся из стороны в сторону хвостом. Джейк поспевал за ним только бегом. Оставшиеся в плетеной сумке рисы стучали друг о друга. В дальнем конце вестибюля-склепа стоял киоск с надписями на пыльном стекле: «ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ДЛЯ ПОКУПКИ НЬЮ-ЙОРКСКИХ СУВЕНИРОВ» и «ПОСЕТИТЕ 11 СЕНТЯБРЯ 2 001 ГОДА! ПОКА ЕЩЕ ЕСТЬ БИЛЕТЫ НА ЭТО НЕЗАБЫВАЕМОЕ ЗРЕДИЩЕ! АСТМАТИКАМ БЕЗ СПРАВКИ-РАЗРЕШЕНИЯ ОТ ВРАЧА БИЛЕТЫ ПРОДАВАТЬСЯ НЕ БУДУТ!» Джейк задумался, а что же такого незабываемого могло произойти в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, и решил, что, возможно, ему и не хочется знать.

Внезапно, так громко, словно голос говорил прямо в ухо, в голове раздались слова: «Эй! Эй, Позитронная леди! Ты еще здесь?»

Джейк понятия не имел, кто такая Позитронная леди, но голос узнал сразу.

«Сюзанна! — прокричал он, остановившись около туристического киоска. Удивленная, радостная улыбка осветила его уставшее лицо, и оно вновь стало детским. — Сюзи, ты здесь?»

И услышал ее ответный, радостно-изумленный крик.

Ыш, обнаружив, что Джейк более не следует за ним, повернулся и нетерпеливо позвал мальчика: «Эйк! Эйк!» Но Джейк в тот момент не мог на него откликнуться.

— Я тебя слышу! — прокричал он. — Наконец-то! Господи, с кем ты говорила до этого? Продолжай кричать, чтобы я смог определить, где мне тебя…

Позади, то ли с верхней площадки лестницы, то ли уже с середины, кто-то проорал: «Он там!» Послышались выстрелы, но Джейк едва их расслышал. Потому что мальчика охватил ужас: что-то заползло ему в голову. Что-то, напоминающее ментальную руку. Он подумал, что это, возможно, «низкий» мужчина, с которым он говорил через дверь. Рука «низкого» мужчины нащупала управляющие диски в каком-то «Догане» Джейка Чейберза и теперь вращала их. Пытаясь

(не дать сделать ни шагу заставить меня замереть на этом самом месте застыть столбом)

остановить меня. И рука эта смогла забраться к нему в голову, потому что, посылая ментальный сигнал и получая на него ответ, он открыл…

«Джейк, Джейк, где ты?»

Отвечать времени не было. Однажды, пытаясь открыть Ненайденную дверь в Пещере голосов, Джейк взывал образ миллиона широко открывающихся дверей. Теперь он вызвал другой: одной, с грохотом захлопывающейся двери.

И очень вовремя. Еще с мгновение его ноги оставались прикованными к полу, а потом что-то закричало от боли и отпустило его. Позволило сдвинуться с места.

И Джейк сдвинулся. Сначала неуклюже, потом все более уверенно. Боже, а ведь он едва не погиб! Он слышал зов Сюзанны, очень далекий, но не решался открыться, чтобы ответить на него. Ему оставалось лишь надеяться, что Ыш не потеряет ее след, а она не прекратит его звать.

Потом он пришел к выводу, что вскоре после последнего слабого крика Сюзанны, должно быть, начал петь песню, которую слышал по радио миссис Шоу, но точно сказать, конечно, не мог. С тем же успехом человек, слегший с простудой, может пытаться определить, в какой именно момент у него заболела голова. В чем Джейк мог быть уверен, так это в непрекращающемся грохоте выстрелов, а однажды пуля с воем отрикошетила от стены, но все это происходило далеко позади, очень далеко, так что он перестал пригибаться при каждом выстреле (а потом и оглядываться). А кроме того, Ыш убегал вперед, быстро-быстро переставляя мохнатые лапы. В стенах и под полом стучали и хрипели неведомые машины. На полу появились стальные рельсы. Джейк предположил, что когда-то здесь курсировал трамвайчик, избавлявший туристов от необходимости преодолевать коридор на своих двоих. Через одинаковые интервалы Джейк видел на стенах строгую надпись: «ВПЕРЕДИ „ПАТРИЦИЯ“; ФЕДИК; СИНИЙ ПРОПУСК ПРИ ВАС?» В некоторых местах плитки осыпались, в других рельсы исчезли, кое-где застоявшаяся, кишащая паразитами вода заполняла выбоины в полу. Два или три раза Ыш и Джейк прошли мимо каких-то транспортных средств, нечто среднего между тележкой, на которой игроки ездят по полю для гольфа, и грузовичком с плоской платформой. Прошли они и мимо робота с головой, похожей на большую репу. Робот тускло сверкнул красными глазами и прохрипел одно слово, вроде бы: «Стоять!» Джейк поднял орису, не зная, поможет ли она остановить робота, если он двинется за ним, но робот не шевельнулся. Должно быть, на вспышку глаз ушла последняя толика энергии, еще остававшейся в аккумуляторах, атомных или каких-то еще, которые питали системы жизнедеятельности робота. Тут и там стены изрисовали граффити. Две надписи показались ему знакомыми. «ALL HAIL THE CRIMSON KING» note 19, с красным глазом вместо точки в каждом «i», И «БАНГО СКАНК, ‘84». «Да уж, — рассеянно подумал Джейк, — этот Сканк везде поспел». А потом впервые ясно услышал свой голос. Он, оказывается, напевал. Услышал не слова, а старый, едва запомнившийся рефрен одной из песен, которую когда-то слышал по радио на кухне миссис Шоу: «Э-уимови, э-уимови, э-уиии-аммм-иммм-овии…»

Он замолчал, прекратил бормотать этот мотивчик, где-то похожий на древнее заклинание, крикнул Ышу, чтобы тот остановился.

— Подожди, мне нужно отлить, малыш.

— Ыш! — откликнулся ушастик-путаник, а яркие глазки и ушки торчком дополнили фразу: «Только поторопись».

Джейк оросил мочой одну из выложенных плиткой стен. В швы между квадратами кафеля въелась какая-то зеленоватая грязь. Джейк также прислушался, нет ли погони, и его усилия не пропали даром. Кто его преследовал? В каком количестве? Роланд, наверное, смог бы ответить на эти вопросы, Джейк — нет. Если судить по разносящемуся по коридору эху — следом бежал целый полк.

И когда Джейк Чеймберз стряхивал последние капли, до него дошло, что отцу Каллагэну более никогда такого не сделать, он уже не улыбнемся ему, Джейку, не наставит на него палец, не перекрестится перед едой. Потому что его убили. Отняли у него жизнь. Остановили дыхание и пульс. И если не считать снов, отец Каллагэн покинул эту историю. Джейк заплакал. И, как и улыбка, слезы вновь превратили его в ребенка. Ыш, которому не терпелось следовать за запахом Сюзанны, повернулся, посмотрел на Джейка, на его мордочке определенно читалась озабоченность.

— Все нормально, — Джейк застегнул ширинку, потом вытер слезы ребром ладони. Да только о нормальности не могло быть и речи. Его переполняли печаль, злость, страх перед «низкими людьми», которые неумолимо настигали его, раз уж он стоял на месте. Теперь, когда адреналин постепенно выводился из крови, Джейк вдруг почувствовал, что голоден. И устал. Только устал? Просто валится с ног от изнеможения. Он не мог вспомнить, когда спал в последний раз. Его засосало в дверь, и он оказался в Нью-Йорке, это он помнил, помнил, как Ыш едва не угодил под такси, помнил проповедника Бога-бомбы, имя которого вызвало у него ассоциации с Джимми Кагни, играющего Джорджа М. Коуэна в старом черно-белом фильме, который он смотрел еще маленьким в своей комнате. Потому что, теперь он это понимал, в том фильме была песня о парне по фамилии Харриган: Ха — А — двойное Эр — И; Харриган — это я. Все это он мог вспомнить, а вот когда в последний раз съел корочку…

— Эйк! — тявкнул Эш, безжалостный, как судьба. «Если у ушастиков-путаников и наступал момент, когда они выбивались из сил, — устало подумал Джейк, — то Ыш к нему еще не приблизился». — Эйк — Эйк!

— Да-да, — согласился он, отталкиваясь от стены. — Эйк-Эйк теперь бежать-бежать. Давай. Ищи Сюзанну.

Ему хотелось брести, с трудом переставляя ноги, но об этом не могло быть и речи. Обычный шаг, и то не годился. Так что Джейк заставил ноги бежать трусцой и вновь начал напевать себе под нос, на этот раз слова песни: «В джунглях, громадных джунглям, лев сегодня спит… В джунглях, спокойных джунглях, лев сегодня спит… о — о — о — х…» — а потом вновь перешел на что-то бессмысленное (уимови, уимови, уимови), услышанное когда-то по радио, всегда настроенное на волну радиостанции WCBS, отдающей предпочтение старым песням… а может, из какого-то фильма, от которого в памяти осталась только эта песня? Песня не из «Дэнди Янки Дудл», а из какого-то другого фильма? С ужасными монстрами? Который он видел маленьким мальчиком, когда, возможно, еще не вылез из

(пеленок)

подгузников?

«У деревеньки, тихой деревеньки, лев сегодня спит… У деревеньки, мирной деревеньки, лев сегодня спит… Ух-ох, a-wimeэ-уимови, э-уимови…»

Джейк остановился, тяжело дыша, потирая бок. В боку кололо, но нет и сильно, пока не так сильно, боль не проникала достаточно глубоко, чтобы остановить его. Но эта грязь, зеленоватая грязь, которая вдруг начала выдавливаться из швов между кафельными плитками… она выдавливалась сквозь древнюю затирку и разрушала кафель, потому что это происходило

(джунгли)

глубоко под городом, глубоко, как в катакомбах,

(уимови)

или как…

— Ыш, — позвал он сквозь растрескавшиеся губы. Господи, как же ему хотелось пить! — Ыш, это не грязь, это трава. Или сорняки… или…

Ыш отозвался именем своего друга, но Джейк его и не услышал. Никуда не делось эхо от топота преследователей (более того, оно заметно приблизилось), но Джейк проигнорировал и эти звуки.

Трава, растущая из выложенной кафелем стены. Сокрушающая стену.

Джейк посмотрел вниз и увидел еще траву, много травы, ярко-зеленой, сверкающей под флуоресцентными лампами, растущей на полу. А кусочки разбитого кафеля теперь более всего напоминали осколки костей древних людей, которые жили и строили до того, как Лучи начали разрушаться, а мир — сдвигаться.

Джейк наклонился. Сунул руку в траву. Поднял кусочки разбитого кафеля, но также и землю, землю

(джунглей)

каких-то глубоких катакомб, или могилы, или, возможно…

Какой-то жучок-паучок полз по пригоршне земли, которую Джейк поднял с пола, с красной отметиной на черной спине, напоминающей кровавую улыбку, и мальчик отбросил его с криком отвращения. Клеймо Короля! Правильно говоришь! Он пришел в себя и осознал, что стоит, опустившись на одно колено, занимаясь археологическими раскопками, как герой в каком-то старом фильме, тогда как бегущие по следу собаки настигают его. И Ыш смотрел на него, глаза сверкали тревогой.

— Эйк! Эйк — Эйк!

— Да, — он заставил себя подняться. — Я иду, Ыш. Но что это за место?

Ыш понятия не имел, чем вызвана озабоченность, которую он слышал в голосе своего ка-дина; он видел перед собой то же, что и прежде, обонял то же, что и прежде: ее запах, мальчик просил его найти, следовать за ним. И запах этот становился все свежее. Ыш побежал дальше.

Пять минут спустя Джейк остановился вновь, крича: «Ыш! Подожди, остановись!»

Покалывание в боку вернулось, проникло глубже, но все-таки остановило мальчика не оно. Все изменилось. Или изменялось. И, да поможет ему Господь, он знал, во что все менялось.

Над его головой по-прежнему горели флуоресцентные лампы, но стены покрыла зеленая растительность. Воздух стал сырым и влажным, рубашка намокла, прилипла к телу. Прекрасная оранжевая бабочка огромных размеров пролетела мимо его широко раскрывшихся глаз. Джейк попытался ее схватить, но бабочка легко и непринужденно ускользнула от его руки. Играючи, подумал он.

Выложенный плиткой коридор превратился в тропу в джунглях. Впереди тропа эта вела к неровной дыре в густой растительности, возможно, к какой-то вырубке или прогалине. А дальше Джейк сквозь туман видел огромные старые деревья, их могучие стволы покрывал мох, ветви переплели лианы. Он видел и громадные папоротники, а над деревьями, сквозь зеленый покров, слепящее небо, накрывающее джунгли. Он знал, что находится под Нью-Йорком, должен находиться под Нью-Йорком, но…

Пронзительно закричала мартышка, так близко, что Джейк дернулся и поднял голову, уверенный, что увидит ее прямо над собой, лыбящуюся на него между ламп. А потом, леденя кровь, по джунглям прокатился оглушающий рык льва. Только этот лев определенно не спал.

Мальчик уже хотел развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру, когда понял, что такой возможности у него нет; «низкие люди» (возможно, возглавлял их тот самый тип, который сказал, что «паппа стал обедом»), отрезали ему путь к отступлению. И Ыш смотрел на него с горящим в глазах нетерпением, ему явно хотелось бежать дальше. Ыш тупостью не отличался, но не выказывал никаких признаков тревоги, во всяком случае, не считал, что впереди их поджидает что-то ужасное.

Со своей стороны, Ыш тоже не мог понять, что происходит с Джейком. Он знал, что мальчик устал, чувствовал по запаху, но знал и другое: Эйк боялся. Почему? Да, в этом месте хватало неприятных запахов, преимущественно пахло людьми, но Ыш не считал, что они свидетельствовали о нависшей над ними опасности. А кроме того, здесь был и ее запах. Теперь очень свежий. Словно она находилась совсем рядом.

— Эйк! — вновь тявкнул он.

Джейк уже восстановил дыхание.

— Хорошо, — он огляделся. — Ладно. Но не так быстро.

— Тро, — откликнулся Ыш, и Джейк без труда отметил нотки осуждения в ответе Ыша.

Джейк двинулся дальше только потому, что выбора у него не было. Он шагал по поднимающейся вверх по склону заросшей тропе (по восприятию Ыша, они шли по прямой, проложенной на горизонтальной плоскости, с того самого момента, как лестница осталась позади), которая вела к прогалине или вырубке, обрамленной папоротниками и лианами, к безумному визгу мартышки и леденящему мошонку реву охотящегося льва. А в голове вновь и вновь звучала песня

(в деревне… в джунглях… тихо, мой милый, не шевелись, мой милый…)

и теперь он знал, что это за песня, знал даже название группы

(это же «Токенс» note 20 с песней «Лев сегодня спит», покинувшей чарты, но не наши сердца)

которая исполняла ее, но какой фильм? Как назывался этот чертов фи…

Джейк добрался до вершины склона и края прогалины. Всмотрелся в ковер широких зеленых листьев и ярких пурпурных цветов (маленький зеленый червячок как раз забирался в сердцевину одного из них), и в тот самый момент в памяти всплыло название фильма, а по коже вдруг побежали мурашки, по всему телу, от шеи до пяток. Мгновением позже первый динозавр вышел из джунглей (громадных джунглей) и неспешно пересек прогалину.

Однажды, давным — давно

(пришла пора перекусить)

когда он был маленьким мальчиком

(черничный в чашки чай разлить)

наступил день, когда мать отправилась в Монреаль со своим арт — клубом, а отец — в Лас — Вегас на ежегодное представление осенних программ;

(и джем по-братски разделить)

случилось это, когда Баме было четыре…

Единственный человек, который любит Баму,

(миссис Шоу, миссис Грета Шоу)

зовет его. Она срезает корочки с его сэндвичей, прикрепляет его рисунки, сделанные в детском саду, к холодильнику магнитами, которые выглядят, как маленькие пластиковые фрукты, называет Бама, и для него это особое имя

(для них)

потому что его отец, как-то в субботу, по пьяному делу, обучил его песенке: «Разливайся вширь и ввысь, к горизонту развернись, на тебя идет стена, Бамы Алая волна!» и поэтому она зовет его Бама, это секретное имя, и только они знают, что оно означает, и больше не знает никто, и это все равно, что иметь дом, войти в который можешь только ты, безопасный дом в страшном лесу, где все тени выглядят, как чудовища, великаны — людоеды и тигры.

(«Тайгер, тайгер, вспыхни ярко», — поет ему мать, потому что полагает эту песенку колыбельной, вместе с: «Я слышала, как жужжала муха… когда умерла». От последней фразы Баму Чеймберза бьет дрожь, хотя матери он никогда ничего не говорит; иной раз он лежит в постели ночью, а случается, и днем, после обеда, и думает: «Я услышу, как жужжит муха, и это будет моя муха-смерть, мое сердце остановится, мой язык упадет в горло, как камень падает в колодец», — и это воспоминания, в которых он не признается).

Это хорошо, иметь секретное имя, и когда он узнает, что мать собирается в Монреаль во имя искусства, а отец — в Вегас, помочь в презентации новых шоу телесети, он умоляет мать попросить миссис Шоу остаться с ним, и в конце концов мать сдается. Маленький Джейки знает, что миссис Шоу — не его мать, и не единожды миссис Грета Шоу сама говорила ему, что она — не его мать.

«Я надеюсь, ты знаешь, что я — не твоя мать, Бама, — говорит она, ставя перед ним тарелку, а на тарелке — сэндвич с ореховым маслом, беконом и бананом, а корочки срезаны так, как умеет их срезать только Грета Шоу, потому что в мои обязанности это не входит».

И Джейки… только здесь он — Бама, он — Бама, когда они вдвоем… не может найти слов, чтобы сказать ей, что он это знает, знает, но хочет побыть с ней, пока не вернется настоящая мать или пока он не вырастет и муха — смерть перестанет его страшить.

И Джейки говорит: «Не волнуйся, я в порядке», — но он все равно рад что миссис Шоу соглашается остаться и не придет та девица что оставалась с ним в прошлый раз в коротенькой юбке занимающаяся только своими волосами и помадой не обращающая на него ни малейшего внимания не знающая что в глубине своего сердца он — Бама, и господи до чего эта маленькая Дейзи Мэй

(именно так его отец называет всех сиделок)

глупа глупа глупа. Миссис Шоу не глупа. Миссис Шоу кормит его после возвращения из детского сада. Называет эту трапезу послеполуденным чаем или просто полдником, и не важно, что она ему предлагает, творог и фрукты, сэндвич со срезанной корочкой, кусок торта, канапе, оставшиеся после вчерашней вечеринки, она всегда поет одну и ту же песенку, когда ставит перед ним ему: «Пришла пора перекусить, черничный в чашки чай разлить, и джем по-братски разделить».

(его настоящая мать)

или умник

(его отец)

и хотя он знает, что идея глупая, он обдумывает ее в постели забавы ради, полагая, что куда приятнее думать об этом, а не мухе — смерти, которая прилетит и будет жужжать над его трупом, когда он умрет с языком, свалившимся в горло, как камень — в колодец. Во второй половине дня, когда он возвращается домой из детского сада (к тому времени он достаточно большой, чтобы знать, что детский сад — это ступень к начальной школе), он смотрит в своей комнате передачу «Фильм за миллион долларов». Передача «Фильм за миллион долларов» характерна тем, что целую неделю, в одно и то же время, в четыре часа дня, по ней показывают один и тот же фильм. На неделе предшествующей отъезду родителей, когда миссис Шоу стала оставаться на ночь, вместо того, чтобы уходить домой

(О, какое блаженство, миссис Грета Шоу отвергает Дискордию, можете сказать аминь)

музыка доносится с двух сторон каждый день, старые песни с кухни

(WCBS можете сказать Бог — бомба)

и из телевизора где Джеймс Кагни фланирует в дерби и поет о Харригане — Ха-А-двойное Эр-И, Харриган, это я! Опять же о том, каково быть настоящим живым племянником моего дяди Сэма.

А потом наступает следующая неделя, неделя, на которой его родители в отъезде, и показывают новый фильм, и впервые фильм пугает его до смерти. Называется он « Потерянный континет», главную роль в нем исполняет Сезар Ромеро note 21 , и когда Джейк увидит его снова (значительно повзрослевшим, в возрасте 10 лет), он удивится, просто не сможет понять, как мог испугаться такого глупого фильма. Потому что фильм этот об исследователях, которые теряются в джунглях, понимаете, и в этих джунглях живут динозавры, а в четыре года он не мог осознать, что динозавры эти — всего лишь гребаная МУЛЬТИПЛИКАЦИЯ, и ничем они не отличаются от Твити, Сильвестра и Поупи — Моряка. Первый динозавр, которого он видит, — трицератопс. Он ломится сквозь джунгли, и девушка — исследователь

(впечатляющие бу-бу, сказал бы его отец, так он всегда говорит о тех, кого его мать называет девушками известного поведения)

кричит во весь голос, и Джейк тоже закричал бы, если б его грудь и горло не сковал ужас, о, воплощенная Дискордия! В глазах чудовища он видит абсолютную пустоту, которая означает конец всего, мольбы такого монстра не тронут, и крик с таким монстром не поможет, он слишком туп, крики могут только привлечь внимание монстра, и привлекают, он поворачивается к Дейзи Мэй с впечатляющими бу — бу, а потом бросается на Дейзи Мэй с впечатляющими бу — бу, а на кухне (громадной кухне) поет группа «Токенс», ушедшая из чартов, но не из наших сердец, они поют о джунглях, мирных джунглях, а здесь, перед широко раскрытыми, полными ужаса глазами маленького мальчика тоже джунгли, только далеко не мирные, и это не лев, а неуклюжее чудище, которое чем — то напоминает носорога, только больше, и у него на шее что — то вроде костяного воротника, и потом Джейк выяснит, что такой вид монстров называют трицератопсами, но пока чудовище для него безымянное, а это хуже, гораздо хуже. «Уимови, — поют „Токенс“. — Уииии — аммм — а — виии», — и, конечно, Сезар Ромеро пристреливает монстра до того, как тот успевает разорвать девушку с впечатляющими бу — бу на куски, что, конечно, на тот момент хорошо, но той же ночью монстр возвращается, трицератопс возвращается, он в его стенном шкафу, потому что даже в четыре года Джейк понимает, что иногда его стенной шкаф — совсем не стенной шкаф, а дверь, которая может открываться в разные места, где его поджидают те, с кем лучше не встречаться.

Он начинает кричать, ночью он может кричать, и миссис Грета Шоу входит в комнату. Она садится на край кровати, лицо у нее, как у призрака, покрыта каким — то сине — серым ночным кремом — маской, она спрашивает, что случилось, и вот ей Бама может рассказать все. Не смог бы рассказать ни отцу, ни матери, если б кто — то из них был дома, но их, к счастью, нет, но он может рассказать обо всем миссис Шоу, потому что, пусть она и не очень — то отличается от прочей обслуги, будь то приходящие няни присматривающие за детьми отводящие в школу, она, тем не менее, чуть другая, но этого чуть хватает, чтобы прикреплять его рисунки к холодильнику маленькими магнитами, чтобы менять для него весь мир, чтобы удерживать башню психического здоровья глупого маленького мальчика, которую без нее могло бы снести, скажите аллилуйя, скажите, найденная, а не потерянная, скажите, аминь.

Она выслушивает все, что ему нужно сказать, заставляет повторять три — ЦЕР — а — ТОПС, пока он не произносит это слово правильно. И только от того, что ему удается произнести слово правильно, на душе становится легче. А потом она говорит: «Эти животные когда — то были настоящими, но они умерли сто миллионов лет тому назад, Бама. Может, даже больше. И больше не тревожь меня, потому что мне нужно выспаться».