Стивен Кинг
      Секционный зал номер четыре
      Перевел с английского Виктор Вебер
      Какое-то время очень темно, как долго - не знаю, и, думаю, я по-прежнему без сознания. Потом, очень медленно, соображаю, что в бессознательном состоянии люди не ощущают движения во тьме, сопровождаемое слабым ритмичным звуком, издавать который может только вращающееся поскрипывающее колесо. И я чувствую прикосновения, от макушки до пяток, а в нос бьет запах резины или винила. Я в сознании, здесь что-то другое... но что? Ощущения слишком уж естественные, я определенно не сплю.
      Тогда что со мной?
      Кто я?
      Что вообще происходит?
      Скрип колеса прекращается вместе с движением. Материал с резиновым запахом, в который я упакован, потрескивает.
      - Куда, они говорят, его? - чей-то голос.
      Пауза.
      - В четвертый, я думаю. Да, в четвертый.
      Мы вновь начинаем двигаться, но медленнее. Я слышу шуршание обуви по полу. Подошвы мягкие, возможно, это кроссовки. Обладатели голосов, они же владельцы кроссовок, вновь останавливают меня. Глухой стук, потом едва слышный свист. По моему разумению, открылась дверь с пневматическим доводчиком.
      "Что здесь происходит?" Я кричу, но крик раздается только в моей голове. Губы не двигаются. Я их чувствую, и язык, лежащий на дне полости рта, как оглушенный крот, но не могу ими пошевелить.
      Штуковина, на которой я лежу, катится вновь. Движущаяся кровать? Да. Каталка, другими словами. Мне уже приходилось иметь с ними дело, давным давно, во время гребаной азиатской авантюры Линдона Джонсона. До меня доходит, что я в больнице, что-то плохое случилось со мной, что-то вроде взрыва, который едва не отправил меня к праотцам двадцать три года тому назад, и меня будут оперировать. Логичная вроде бы мысль, да только у меня ничего не болит. И, если не считать одного пустячка: я до смерти напуган, в остальном со мной полный порядок. Опять же, если санитары везут меня в операционную, почему я ничего не вижу? Почему не могу говорить?
      Третий голос: "Сюда, ребята".
      Мою каталку разворачивают в новом направлении, а в голосе бьется вопрос: "В какую я угодил передрягу?"
      "Разве это не зависит от того, кто ты?" - спрашиваю я себя, и тут выясняется, что последнее я как раз и знаю. Я - Говард Коттрелл. Биржевой брокер, которого коллеги прозвали Говардом Завоевателем.
      Второй голос (аккурат над моей головой): "Вы сегодня просто красавица, док".
      Четвертый голос (женский, очень холодный, практически ледяной): "Твоя оценка для меня очень важна, Расти. Не могли бы вы поторопиться. Я обещала няне, что вернусь к семи вечера. Она должна обедать с родителями".
      Вернуться к семи, вернуться к семи. Еще вторая половина дня, может, и ранний вечер, но здесь темно, темень, что твоя шляпа, темно, как в заднице у сурка, темно, как в Персии в полночь, так что же происходит? Где я был? Что делал? Почему не сидел на телефонах?
      "Потому что сегодня суббота, - шепчет внутренний голос. - Ты был... был...
      БАЦ. Короткий резкий удар. Звук, который мне нравится. Звук, ради которого я в некотором смысле живу. Звук... чего? Удара клюшки для гольфа по мячу, который лежит на метке. Я стою, наблюдая, как он улетает в синеву...
      Меня хватают, за плечи и бедра, поднимают. От неожиданности я пытаюсь закричать. Ни звука не срывается с губ... ну, может, один, тоненький писк, гораздо тише скрипа колеса. Может, не срывался и он. Может, мне прислышалось.
      Меня несут по воздуху в коконе тьмы... "Эй, только не бросайте, у меня больная спина!" - пытаюсь сказать я, но вновь ни губы, ни зубы не двигаются; язык лежит на дне полости рта, крот, возможно, не просто оглушенный, а мертвый, и тут у меня возникает ужасная мысль, подталкивающая к пучине паники: а если они положат меня не так и язык соскользнет назад и перекроет трахею? Я же не смогу дышать! Именно это имеется в виду, когда говорят, что "кто-то проглотил язык", не так ли?
      Второй голос (Расти): "Этот вам понравится, док, он выглядит, как Майкл Болтон".
      Женщина-врач: "Это кто?"
      Третий голос, по звуку, молодой человек, недавний подросток: "Белый певец, который хочет быть черным. Не думаю, что это он".
      Мужчины смеются, женский голос присоединяется к ним (после короткой паузы), а меня кладут, по ощущениям, на набитый ворсом или ватой стол, Расти отпускает какую-то новую шутку, у него их, похоже, неиссякаемый запас. Я ее не воспринимаю, потому что в этот самый момент меня охватывает безотчетный ужас. Я не смогу дышать, если язык перекроет мне трахею, эта мысль только что буравила мне мозг, но теперь ей на смену пришла другая: а что, если я уже не дышу?
      Что, если умер? Что, если это и есть смерть?
      Все сходится. До мельчайших подробностей. Темнота. Запах резины. Это сегодня я Говард Завоеватель, уникальный биржевых брокеров, звезда "Загородного муниципального клуба Дерри", завсегдатай, как говорят на многих полях для гольфа, разбросанных по всему миру, Девятнадцатой лунки, но в 1971 году я состоял в санитарной команде в дельте Меконга, испуганный мальчишка, который иной раз просыпался с заплаканными глазами, потому что ему снилась оставшаяся дома собака, и я сразу понимаю, откуда мне известно эти ощущения, этот запах.
      Святой Боже, я в мешке для трупов.
      Первый голос: "Распишитесь вот здесь, док. Нажимайте сильнее... чтобы пропечаталось на всех трех экземплярах".
      Звук ручки, царапающей по бумаге. Я представляю себе, как обладатель первого голоса держит папку, в которой лежат три экземпляра сопроводительного листа.
      О, дорогой Иисус, не дай мне умереть! Я пытаюсь закричать, но ни единого звука не слетает с моих губ.
      Но я при этом дышу... не так ли? Нет, я не чувствую, что дышу, но легкие у меня вроде бы в порядке, они же не трепыхаются, не требуют воздуха, как случается, если надолго уходишь под воду, значит, я в норме, так?
      "Только учти, если ты мертв, - шепчет внутренний голос, - воздуха они требовать не будут, правда? Не будут, потому что мертвым легким дышать не надо. Мертвые легкие могут... обходиться без него.
      Расти: "А что вы делаете вечером в следующую субботу, док?"
      Но, если я мертв, как могу чувствовать? Как могу ощущать запах мешка, в котором лежу? Как могу слышать голоса, вот и док сейчас говорит, что в следующую субботу она будет мыть шампунем свою собаку, звать ее Расти, какое совпадение, и все они смеются. Если я мертв, почему не вышел из тела или не окружен белым светом, о чем постоянно талдычат на ток-шоу Опры?
      Резкий треск, словно что-то рвется, и мгновенно я в белом свете, он ослепляет, как солнечный луч ударивший в разрыв облаков в зимний день. Я стараюсь прищуриться, закрыть глаза, но ничего не выходит. Мои веки неподвижны, как две скалы.
      Лицо наклоняется надо мной, блокируя часть света, который идет не от некой астральной плоскости, а от висящих под потолком флуоресцентных ламп. Лицо принадлежит молодому симпатичному мужчине лет двадцати пяти. Выглядит он, как пляжные мальчики в "Спасателях Малибу" или "Мелроуз Плейс". Разве что интеллект у него гораздо выше. Из-под небрежно надетой зеленой хирургической шапочки торчат черные волосы. Глаза у молодого человека темно-синие, какие сводят девушек с ума. На скулах россыпь веснушек.
      - Это ж надо, - восклицает он. Третий голос. - И впрямь вылитый Майкл Болтон! Ну очень похож... - он наклоняется ниже. Одна из завязок на шее его зеленого халата щекочет мне лоб. - Безусловно. Эй, Майкл, спой что-нибудь.
      "Помоги мне!" - вот единственное, что я пытаюсь спеть, но лишь смотрю в его темно-синие глаза немигающим взглядом мертвеца; я могу только гадать, мертвец ли я, неужели все так и происходит и каждый проходит через такое после того, как останавливается насос? Если я еще жив, почему он не видит, как мои зрачки сужаются, реагируя на яркий свет? Но я знаю ответ на этот вопрос... или думаю, что знаю. Они не сужаются. Вот почему свет флуоресцентных ламп столь болезненный.
      Завязка щекочет мне лоб, как перышко.
      "Помоги мне! - кричу я пляжному красавчику, который, возможно интерн, а то и вообще студент. - Помоги мне, пожалуйста!"
      Мои губы даже не дрожат.
      Его лицо удаляется, завязка больше не щекочет меня, и весь этот белый свет струится в мои беспомощные глаза, которые не могут ни закрыться, ни отвернуться, проникает в мозг. Ощущение отвратительное, словно тебя насилуют. "Я ослепну, если придется долго смотреть в этот свет, - думаю я, и это будет счастье".
      БАЦ! Опять удар клюшки для гольфа по мячу, но не столь четкий. Хорошего результата ждать не приходится. Мяч в воздухе... но отклоняется в сторону... отклоняется от ... отклоняется к...
      Черт!
      Я по уши в дерьме.
      Другое лицо попадает в мое поле зрения. Белый халат вместо зеленого, над ним копна нечесаных рыжих волос. С ай-кью по первому взгляду просто беда. Конечно же, это Расти. На лице широкая тупая улыбка, я называю ее школьной улыбкой, уместная для парня с татуировкой на здоровенном бицепсе: "СРЫВАЮ ЛИФЧИКИ".
      - Майкл! - восклицает Расти. - Парень, ты прекрасно выглядишь! Это такая честь! Спой для нас, большой мальчик! Порадуй своим сладеньким голоском!
      Откуда-то сзади раздается голос дока, холодный, по всему чувствуется, что кривляние Расти даме надоело.
      - Прекрати, Расти, - затем, обращаясь к кому-то еще. - Как все вышло, Майк?
      Майк - это первый голос, напарник Расти. Ему определенно не нравится работать с человеком, который хочет стать Эндрю Дайсом Клеем, когда вырастет.
      - Его нашли на четырнадцатой лунке "Дерри". Не на самом поле, в кустах. Если бы он играл один, если бы идущие следом игроки не увидели его ногу, торчащую из кустов, муравьи обглодали бы беднягу до костей.
      В голове опять раздается этот звук: "БАЦ!" - только на этот раз его сопровождал другой, куда менее приятный: шуршание кустов, в которых я шебуршусь крюком клюшки. Должно быть, на четырнадцатой лунке. Все знают эти кусты. Увитые плющом и...
      Расти все всматривается в меня, с неподдельным интересом. Его интересует не смерть, а мое сходство с Майклом Болтоном. Да, конечно, я в курсе, не раз и не два пользовался этим в общении с клиентками. В остальном никакого проку. А в сложившихся обстоятельствах... Боже.