Он поднялся и подошел, тоже с книгой в руках. Это был вестерн в мягкой обложке.

– Привет, – дружелюбно сказал Бен. – Мы знакомы?

– Нет, – сказала девушка. – То есть... вы – Бенджамен Мирс, правильно?

– Правильно. – Он поднял брови.

Девушка нервно рассмеялась, не глядя ему в глаза – только бросая украдкой короткие взгляды в попытках прочесть показания барометра намерений Бена. Она совершенно очевидно была не из тех девиц, что имеют привычку заговаривать в парке с незнакомыми мужчинами.

– А я уж подумала, что вижу привидение. – Она приподняла книгу, которая лежала у нее на коленях. Бен мельком увидел, что на толстом обрезе страниц оттиснуто: "Публичная библиотека Иерусалимова Удела". Книга оказалась "Воздушным танцем", его вторым романом. Девушка показала Бену заднюю обложку – с нее смотрела его собственная фотография, фотография теперь уже четырехлетней давности. Лицо выглядело мальчишеским и пугающе серьезным – глаза казались черными бриллиантами.

– С таких вот несущественных встреч начинаются династии, – сказал он и, хотя замечание было брошено просто так, в шутку, оно странным образом зависло в воздухе, как произнесенное в насмешку пророчество. В заболоченном пруду у них за спиной плескались несколько недавно научившихся ходить малышей, а мама внушала Родди: "Не раскачивай сестренку так высоко". Невзирая на это, сестренка в развевающемся платьице взлетала на качелях под самое небо. Этот момент Бен помнил и много лет спустя – как будто от пирога времени отрезали особый маленький кусочек. Если в такой миг между двумя людьми ничего не вспыхнуло, он просто канет обратно туда, где разрушаются воспоминания.

Потом она рассмеялась и протянула ему книгу.

– Не дадите автограф?

– На библиотечной книжке?

– Я выкуплю ее у них и заменю.

Он отыскал в кармане свитера механический карандаш, раскрыл книгу на форзаце и спросил:

– Как вас зовут?

– Сьюзан Нортон.

Он быстро, не задумываясь, написал: "Сьюзан Нортон, самой хорошенькой девушке в парке. С теплыми пожеланиями, Бен Мирс". Под своей подписью он размашистым почерком добавил дату.

– Теперь вам придется ее украсть, – сказал он, возвращая книгу. – "Воздушный танец" больше не издают – увы.

– Закажу копию в одном из книгохранилищ в Нью-Йорке, – она замялась и на этот раз посмотрела ему в глаза чуть более долгим взглядом. – Это ужасно хорошая книга.

– Спасибо. Когда я снимаю ее с полки и гляжу на нее, то никак не могу понять, почему ее вообще напечатали.

– И часто снимаете?

– Ага, но стараюсь с этим покончить.

Она усмехнулась, и оба рассмеялись, что сделало ситуацию более естествен ной. Позже у Бена будет случай подумать, как легко, как гладко все произошло. Эта мысль никогда не прибавляла ему душевного комфорта. Она вызывала в воображении образ судьбы, но не слепой, а обладающей фантазией и чувствами, воз намерившейся размолоть беспомощных смертных между огромных жерновов Вселенной, чтобы испечь некий неизвестный нам хлеб.

– И "Дочь Конвея" я тоже читала. Прелесть. Полагаю, вы все время это слышите.

– На удивление редко, – честно признался Бен. Миранда тоже обожала "Дочь Конвея", но приятели Бена из кофеен по большей части отвечали уклончиво, а почти все критики ее громили. Ну, вот тебе твоя критика: выкидываем сюжет, заменяем мастурбацией.

– А я слышала часто.

– А новую книгу вы читали?

– "Билли сказал: давай-давай"? Еще нет. Мисс Кугэн из аптеки говорит, книжка здорово неприличная.

– Да, черт возьми, она почти пуританская, – сказал Бен. – Язык, правда, грубоват, но когда пишешь про неотесанных деревенских парней, нельзя же... послушайте, можно, я куплю вам мороженое, что ли? Мне как раз ужасно захотелось мороженого с содовой.

Она в третий раз заглянула ему в глаза. Потом тепло улыбнулась.

– Конечно. Обожаю мороженое. У Спенсера оно просто классное.

Таково было начало.

2

– Вот это мисс Кугэн?

Бен задал вопрос, понизив голос. Он смотрел на высокую сухопарую женщину в накинутом поверх белого халата красном нейлоновом пыльнике. Ее подсиненные волосы были вручную уложены ступенчатыми волнами.

– Да, она. У нее есть тележка, которую она каждый вторник вечером берет с собой в библиотеку. И доводит мисс Старчер до бешенства, потому что загружает в эту тележку не меньше тонны формуляров на книжки, которые хочет отложить.

Они сидели на красных кожаных табуретках у фонтанчика содовой. Бен пил содовую с шоколадом, Сьюзан – с клубничным сиропом.

Аптека Спенсера заодно служила местной автобусной станцией, и с того места, где они сидели, сквозь старомодную, украшенную завитушками арку можно было выглянуть в комнату для ожидания, где, поставив чемодан между ног, мрачно сидел одинокий юнец в голубой форме ВВС.

– Не знаю, куда уж он едет, но радостным его не назовешь, верно? – сказала Сьюзан, проследив взгляд Бена.

– Думаю, увольнению пришел конец, – сказал Бен. Теперь, подумал он, она спросит, приходилось ли мне служить в армии.

Но вместо этого:

– В один прекрасный день я сяду в час тридцать на такой вот автобус. Прощай, Салимов Удел. Может, у меня будет такой же мрачный вид, как у этого парня.

– И куда?

– Наверное, в Нью-Йорк. Поглядеть, смогу ли я в конце концов сама себя содержать.

– А тут что не так?

– В Уделе? Я его обожаю. Но, знаете ли, родители. Они всегда будут... заглядывать мне через плечо, что ли. "Ах, ты, лентяйка". Кроме того, молодой честолюбивой девице Удел может предложить не так уж много. – Она пожала плечами и пригнула голову, чтобы отхлебнуть через соломинку коктейль. На загорелой шее красиво обрисовались мышцы. Сьюзан была в пестром платье-рубашке с набивным рисунком, которое намекало на хорошую фигуру.

– И какую же работу вы ищете?

Она пожала плечами.

– В Бостонском университете я получила бакалавра искусств... правда, работа не стоила той бумаги, на которой была напечатана, честное слово. Главным образом искусство, в меньшей степени – английский. Подлинное "дипсо дуо". Как нельзя лучше подходит под категорию образованных идиоток. Я даже не сумею обставить контору. Кое-кто из девчонок, с которыми я ходила в среднюю школу, теперь заполучил жирную секретарскую работу. Я-то сама так и не продвинулась дальше первого года обучения машинописи для личных нужд.

– Так что же остается?

– О... может быть, издательство, – неопределенно сказала она. – Или какой-нибудь журнал... может, рекламный. Лавочка такого рода всегда сумеет использовать человека, который умеет рисовать по чьей-нибудь указке. Я – могу. У меня и портфолио есть.

– А спрос? – вежливо поинтересовался Бен.

– Нет... нету. Но...

– В Нью-Йорк без запроса не ездят, – сказал он. – Поверьте мне. Только каблуки стопчете.

Она неловко улыбнулась.

– Наверное, вы-то знаете.

– Тут что-нибудь продали?

– О да. – Она коротко рассмеялась. – На сегодняшний день самая крупная сделка у меня состоялась с корпорацией "Синэкс". Они открывали в Портленде новый тройной кинотеатр и купили чохом двенадцать картин, чтобы развесить в фойе. Заплатили семьсот долларов. Я сделала первый взнос за свой автомобильчик.

– В Нью-Йорке вам придется на неделю или около того снять номер в гостинице, – сказал он, – и тыкаться со своим пакетом предложений во все журналы и издательства, какие сумеете разыскать. Назначайте встречу заранее, за полгода, чтобы у редакторов и издателей ничего не оказалось в расписании. Но, Бога ради, не сматывайте удочки в большой город просто так.

– А вы что же? – спросила она, оставляя соломинку и вылавливая мороженое ложечкой. – Что вы делаете в процветающем обществе Иерусалимова Удела, штат Мэн, население – тысяча триста человек?

Он пожал плечами.

– Пытаюсь написать роман.

Она немедленно загорелась возбуждением.

– В Уделе? Про что? Почему здесь? Вы что...

Он серьезно посмотрел на нее.

– Вы расспрашиваете.

– Я?.. Ой, правда. Извините. – Сьюзан обтерла донышко своего стакана салфеткой. – Скажем, я не хотела лезть в чужие дела. Как правило, я не склонна к излияниям, честное слово.

– Не стоит извиняться, – сказал Бен. – Все писатели любят поговорить о своих книгах. Иногда, когда я ночью лежу в постели, то выдумываю интервью с самим собой "Плейбою". Напрасная трата времени. Они занимаются авторами только, если их книги что-то значат для университетских интеллектуалов.

Военно-воздушный юнец поднялся. Пыхтя воздушными тормозами, к тротуару перед аптекой подъезжал "грейхаунд".

– Я, когда был маленьким, прожил в Салимовом Уделе четыре года. На Бернс-роуд.

– На Бернс-роуд? Там теперь остались только "Болота" и маленькое кладбище. Его называют Хармони-Хилл.

– Я жил у своей тети Синди. Синтии Стоуэнс. Понимаете, отец умер, а с мамой случилось что-то... ну... вроде нервного срыва. Поэтому она отправила меня к тете Синди – на то время, что приходила в себя. Тетя Синди посадила меня на автобус и отправила обратно на Лонг-Айленд к маме ровно через месяц после большого пожара. – Он взглянул в лицо своему отражению в зеркале, висевшем позади фонтанчика содовой. – Я плакал в автобусе, уезжая от мамы, и ревел, когда автобус увозил меня от тети Синди из Иерусалимова Удела.

– В тот год, когда случился пожар, я родилась, – сказала Сьюзан. – Самое крупное событие за всю историю этого городка, чтоб его, и я его проспала!

Бен рассмеялся.

– Так вы на семь лет старше, чем я подумал в парке.

– Правда? – Вид у нее был довольный. – Спасибо... наверное. Должно быть, дом вашей тети сгорел.

– Да, – сказал он. – Та ночь – одно из моих самых четких воспоминаний. К дверям подбежали какие-то люди с резиновыми шлангами на спинах и сказали, что нам надо уходить. Это было захватывающе. Тетя Синди, взбудораженная, суетилась по дому, собирая вещи и загружая их в свой "хадсон". Господи, ну и ночка.

– Ваша тетя была застрахована?

– Нет, но дом мы снимали, а почти все ценное перенесли в машину. Кроме телевизора. Мы пытались поднять его, но не сумели даже оторвать от пола. Это был "Король видео" с семидюймовым экраном и увеличительным стеклом перед кинескопом. Смерть глазам. Да все равно, у нас тогда был только один канал – сплошь музыка "кантри", репортажи с ферм и "Клоун Китти".

– И вы вернулись сюда, чтобы написать книгу, – изумилась девушка.

Бен ответил не сразу. Мисс Кугэн вскрывала блоки сигарет и заполняла витрину возле кассы. Провизор, мистер Лэбри, бесцельно слонялся за высоким аптечным прилавком, напоминая заиндевевшее привидение. Парнишка в форме ВВС стоял у двери автобуса, поджидая, когда водитель вернется из уборной.

– Да, – сказал Бен. Он повернулся и посмотрел на Сьюзан – прямо в лицо, в первый раз. Личико у нее было прехорошенькое – простодушные голубые глаза и высокий, чистый загорелый лоб. – Ваше детство прошло в этом городе? – спросил он.

– Да.

Бен кивнул.

– Тогда вы понимаете. В Салимовом Уделе я жил ребенком, и для меня он населен призраками. Когда я вернулся, то чуть не проехал мимо – боялся, что он окажется другим.

– Здесь ничего не меняется, – сказала Сьюзан. – Почти ничего.

– Обычно мы с ребятишками Гарднера играли в войну на "Болотах". Пиратствовали на Королевском пруду. Играли в "захвати флаг" и прятки в парке. После того, как я расстался с тетей Синди, мы с мамой попадали в крутые места. Когда мне было четырнадцать, она покончила с собой. Но большая часть волшебной пыли стерлась с меня задолго до этого. А та, что была – была здесь. И до сих пор ни куда не делась. Город не настолько изменился. Глядеть на Джойнтер-авеню – все равно, что глядеть сквозь тонкую ледяную пластину, вроде той, какую можно снять с верхушки городского резервуара, если сперва оббить края. Все равно, что разглядывать сквозь нее свое детство. Все зыбко, туманно, а кое-где уходит в ничто, но в основном оно еще здесь.

Изумленный, Бен замолчал. Он произнес речь!

– Вы говорите точь-в-точь, как ваши книги, – благоговейно сказала Сьюзан.

Он рассмеялся.

– Раньше я никогда не говорил ничего подобного. Во всяком случае, вслух.

– А что вы делали после того, как ваша мама... умерла?

– Шатался по белу свету, – коротко ответил он. – Ешьте свое мороженое.

Она послушалась.

– Кое-что изменилось, – сказала она немного погодя. – Мистер Спенсер умер. Вы его помните?

– Конечно. Каждый четверг вечером тетя Синди приезжала в город за покупками, а меня отсылала сюда, попить травяного пива. Тогда оно еще было в продаже – настоящее рочестерское сладкое травяное пиво. Тетя давала мне пять центов, завернутые в носовой платок.

– Когда подошло мое время, пиво стоило дайм. Помните, как он всегда говорил?

Бен сгорбился, подавшись вперед, скрючил кисть одной руки в артритную клешню, а уголок рта у него поехал вниз, как у человека, перенесшего инсульт.

– Пузырь, – прошептал он. – Ох, доконает это пивко твой пузырь, хвастунишка!

Смех Сьюзан взлетел к вентилятору, медленно вращавшемуся у них над головами. Мисс Кугэн с подозрением подняла глаза.

– Ой, вылитый! Только меня он называл красотулей.

Они радостно посмотрели друг на дружку.

– Слушай, хочешь сегодня вечером пойти в кино? – спросил Бен.

– Это было бы чудесно.

– Какой кинотеатр ближе всего?

Она хихикнула.

– Честно говоря, портлендский "Синэкс", где фойе украшают бессмертные полотна Сьюзан Нортон.

– А еще? Какие фильмы ты любишь?

– Что-нибудь переживательное, с автомобильной погоней.

– Заметано. Помнишь "Нордику"? Она же была прямо в самом городе.

– А как же. Закрылась в шестьдесят восьмом. Когда я училась в старших классах, мы ходили туда компашками в две парочки и кидались в экран пакетиками из-под воздушной кукурузы, если фильм оказывался плохим. – Она хихикнула. – А так обычно и бывало.

– Они обычно крутили старые сериалы, – сказал Бен. – "Человек-ракета". "Возвращение человека-ракеты". "Крэш Каллахэн и бог смерти вуду".

– Это было до меня.

– Что же стало с "Нордикой"?

– Теперь там контора Ларри Крокетта – торговля недвижимостью, – объяснила она. – По-моему, "Нордику" погубил кинотеатр под открытым небом в Камберленде. Он и еще телевидение.

Они немножко помолчали, думая каждый о своем. Часы "грейхаунда" показывали без четверти одиннадцать.

Оба хором сказали:

– Слушай, а ты помнишь...

Молодые люди переглянулись, и на сей раз, когда зазвенел смех, мисс Кугэн удостоила взглядом обоих. Даже мистер Лэбри выглянул из-за прилавка.

Они болтали еще четверть часа, а потом Сьюзан неохотно призналась, что должна бежать по делам, но что к семи тридцати успеет собраться, да. Когда они разошлись в разные стороны, оба удивились, как непринужденно, естественно, случайно пересеклись их жизни.

Бен широким шагом направился вниз по Джойнтер-авеню, задержавшись на углу Брок-стрит, чтобы небрежно взглянуть на дом Марстена. Он вспомнил, что в пятьдесят первом году пожар добрался было до двора Марстенов, и тут ветер переменился.

Бен подумал: может быть, дом должен был сгореть. Может, так было бы лучше.

3

Нолли Гарднер вышел из здания муниципалитета и уселся на ступеньку рядом с Паркинсом Джиллеспи как раз вовремя, чтобы увидеть Сьюзан с Беном, вместе заходящих к Спенсеру. Паркинс курил "Пэлл-Мэлл" и чистил складным ножом пожелтевшие ногти.

– Это тот мужик, писатель? – спросил Нолли.

– Угу.

– А с ним была Сьюзи Нортон?

– Угу.

– Так-так, интересно, – сказал Нолли и подтянул форменный ремень. На груди поблескивала шерифская звезда. За ней Нолли посылал в детективный магазин – город не обеспечивал своих выборных констеблей значками. У Паркинса значок был, но он носил его в бумажнике – Нолли никак не мог этого понять. Конечно, весь Удел знал, что он констебль, но существовала еще такая штука, как традиции. Такая штука, как ответственность. Если вы – представитель закона, приходится думать и о том, и о другом. Нолли часто думал и о том, и о другом, хотя мог позволить себе облекаться властью лишь на неполный рабочий день.

Нож Паркинса соскользнул и срезал кожу с большого пальца.

– Черт, – негромко сказал Паркинс.

– Думаешь, он всамделишный писатель, а, Парк?

– А то. Чего далеко ходить – у него в тутошней библиотеке три книжки.

– Из жизни или из головы?

– Из головы. – Паркинс отложил нож и вздохнул.

– Флойду Тиббитсу придется не по вкусу, что какой-то тип проводит время с его бабой.

– Они неженаты, – сказал Паркинс. – А ей больше восемнадцати.

– Флойду это не понравится.

– По мне, так Флойд может насрать себе в шляпу и носить ее задом наперед, – сказал Паркинс. Он потушил сигарету о ступеньку, вынул из кармана коробочку из-под леденцов, сунул туда погасший окурок и убрал коробочку обратно в карман.

– Где этот писатель живет?

– В центре, у Евы, – ответил Паркинс. Он внимательно изучал пораненный палец. – Позавчера он ездил наверх, смотреть дом Марстена. И странная же была у парня физиономия.

– Странная? То есть?

– Странная, и все тут. – Паркинс вытащил сигареты. Солнце приятно грело лицо. – А потом он поехал к Ларри Крокетту. Хотел снять этот дом.

– Дом Марстена?

– Угу.

– Он что, тронутый?

– Может, и так. – Паркинс согнал с левой штанины муху и проследил, как та с жужжанием унеслась в светлое утро. – Старина Ларри Крокетт последнее время был шибко занят. Я слыхал, он ездил продавать Деревенскую Лохань. Коли на то пошло, так загнал он ее не вчера.

– Че-го? Это старое барахло?

– Угу.

– Что ж можно захотеть в ней сделать?

– Не знаю.

– Ну. – Нолли поднялся и опять поправил ремень. – Объеду-ка я город.

– Давай, – сказал Паркинс и опять закурил.

– Хочешь со мной?

– Нет, я, наверное, еще посижу тут.

– Ладно. Пока.

Нолли спустился по ступенькам, недоумевая (не в первый раз), когда же Паркинс решит уйти в отставку, чтобы он, Нолли, смог работать полный день. Как, скажите на милость, можно разнюхать преступление, сидя на ступеньках муниципалитета?

Паркинс с чувством слабого облегчения наблюдал, как Нолли уходит. Нолли был хорошим парнишкой, но уж больно энергичным. Паркинс вытащил складной нож, раскрыл и снова принялся подрезать ногти.

4

Иерусалимов Удел был зарегистрирован в 1765 году (два века спустя он отметил свое двухсотлетие фейерверком и карнавалом в парке; от случайной искры загорелся костюм Дэбби Форестер "индийская принцесса", а Паркинсу Джиллеспи пришлось бросить в местный вытрезвитель шесть человек за появление в пьяном виде в общественном месте), за целых пять лет до того, как Мэн в результате Миссурийского Компромисса сделался штатом.

Свое странное название городок получил вследствие весьма прозаических событий. Одним из самых первых здешних обитателей был суровый долговязый фермер по имени Чарльз Белнэп Тэннер. Он держал свиней и одного из самых крупных хряков назвал Иерусалимом. Однажды во время кормежки Иерусалим вырвался из загона, скрылся в ближайшем лесу, одичал и озлобился. Не один год спустя Тэннер предостерегал ребятню держаться подальше от его собственности. Он перегибался через ворота и зловещим голосом каркал: "Коли не хочете, чтоб вам кишки выпустили, держитеся подале от Ерусалимова леса, подале от Ерусалимова удела!" Предостережение прижилось, название – тоже. Это мало что доказывает – вот разве только, что в Америке и свинья может стремиться к бессмертию.

Главная улица, первоначально известная как портлендская почтовая дорога, в 1896 году получила название Джойнтер-авеню в честь Элиаса Джойнтера. Джойнтер шесть лет (пока на пятьдесят девятом году жизни его не свел в могилу сифилис) заседал в палате представителей и ближе всего подходил к образу человека, которым Удел мог бы похваляться... если не считать хряка Иерусалима и Перл Энн Баттс, которая в 1907 году сбежала в Нью-Йорк-сити.

Точно посередине Джойнтер-авеню под прямым углом пересекала Брок-стрит, а сам городок был почти круглым (хотя на востоке, там, где границей служила извилистая Королевская река, очертания городского массива немного уплощались). На карте две эти основные дороги придавали городу очень большое сходство с окуляром телескопа.

Северо-западный квадрант представлял собой север Иерусалимова Удела – наиболее лесистую часть города. Он располагался на возвышенности. Правда, высокой она не показалась бы никому, вот разве что какому-нибудь жителю Среднего запада. Источенные старыми трактами лесоразработок старые усталые холмы полого спускались к собственно городу. На последнем холме стоял дом Марстена.

Большая часть северо-восточного квадранта представляла собой сенокосные луга: тимофеевку с люцерной. Там бежала Королевская река – старая река, сточившая берега почти до основания. Пронося свои воды под небольшим деревянным Брокстритским мостом, она плоскими сияющими дугами змеилась к северу, пока не вступала на территорию близ северных границ городка, где под тонким слоем почвы залегал твердый гранит. За миллион лет река пробила дорогу в пятидесятифутовом камне скал. Это место ребятишки прозвали "Пьяницын прыжок", потому что несколько лет назад брат Вирджа Ратбана, жуткий пропойца Томми Ратбан искал место, где бы отлить, оступился и свалился с обрыва. Королевская река питала загрязненный фабриками Эндроскоггин, но сама всегда оставалась чистой – единственным производством, каким когда-либо мог похвастаться Удел, была давным-давно закрытая лесопилка. В летние месяцы обычное зрелище являли рыбаки, закинувшие удочки с Брокстритского моста. День, когда вам не удавалось вытащить из Королевской реки свой минимум, был редкостью.

Самым красивым был юго-восточный квадрант. Здесь земля снова поднималась, однако после пожара не осталось ни уродливых ожогов, ни разрушенных верхних слоев почвы. Землей по обе стороны Гриффен-роуд владел Чарльз Гриффен, хозяин самой крупной молочной фермы к югу от Микэник-Фоллз, а со Школьного холма можно было видеть огромный гриффенов амбар, чья алюминиевая крыша сверкала на солнце подобно чудовищному гелиографу. В округе были и другие фермы, а еще – немало домов, купленных "белыми воротничками", которые регулярно ездили на работу либо в Портленд, либо в Льюистон. Иногда, осенью, стоя на вершине Школьного холма, вы могли вдохнуть благоухание выжигаемых полей и увидеть игрушечный фургончик добровольной пожарной дружины Салимова Удела: он поджидал, чтобы вмешаться, если что-то пойдет не так. Урок пятьдесят первого года для здешних жителей не прошел даром.

Вагончики появлялись только в юго-западной части города – вагончики со всем, что им сопутствует, наподобие пригородного пояса астероидов: поднятые на блоки разбитые останки машин, прицепленные к потертым канатам покрышки, поблескивающие на обочинах жестянки из-под пива, изношенное бельишко, развешанное после стирки между первыми попавшимися жердями, сочный запах нечистот из наскоро поставленных отхожих мест. Дома на Повороте приходились близкой родней дровяным сараям, но почти на каждом торчала поблескивающая телевизионная антенна, а внутри почти у всех стояли цветные телевизоры, купленные в кредит у Гранта или Сирса. Во дворах этих лачуг и вагончиков было полно детей, игрушек, пикапов, снегоходов, а еще – мопедов. В некоторых случаях вагончики содержались хорошо, но чаще это, похоже, оказывалось слишком хлопотно. Одуванчики и ведьмина трава разрастались, доходя до щиколоток. Почти сразу за городской чертой, там, где Брок-стрит превращалась в Брок-роуд, находилось кафе "У Делла", по пятницам в нем играли рок-н-ролл, а по субботам – "комбо". В семьдесят первом году кафе сгорело и было отстроено заново. Почти все ковбои, живущие в южной части городка, наведывались туда со своими девчонками выпить пивка или подраться.

Многие телефоны были спаренными – на два, три или шесть абонентов, так что здешним жителям всегда было о ком поболтать. Во всех небольших городках скандал всегда потихоньку кипит на задней конфорке, как печеные бобы тетушки Синди. За редкими исключениями, скандалы рождались на Повороте, но в общий котел то и дело вносил свою лепту кто-нибудь с чуть более прочным статусом.

Управлялся Удел городским сходом и, хотя с 1965 года шел разговор о том, чтобы сменить такую форму правления на городской совет, который бы раз в два года публично отчитывался по статьям бюджета, ходу эта идея так и не получила. Город рос недостаточно быстро для того, чтобы старый способ сделался активно тягостным и болезненным, хотя тяжеловесная демократия типа "что касается меня" заставляла кое-кого из новоприбывших раздраженно закатывать глаза. Было трое выборных, городской констебль, ответственный за призрение бедных, городской нотариус (чтобы зарегистрировать машину, приходилось ехать к черту на кулички, на Тэггарт-стрим-роуд, и храбро встречать двух злющих псов, свободно разгуливающих по двору) и школьный инспектор. Добровольная пожарная дружина получала чисто символические ассигнования – триста долларов в год – но главным образом служила клубом общения для стариков-пенсионеров. За те месяцы, что горели травы, отставники успевали повидать массу волнующего и остаток года просиживали вокруг Обладателя достоверных сведений, рассказывая друг другу байки. Отдела коммунального хозяйства не было – ведь не было ни общего водоснабжения, ни газопровода, ни канализации, ни электросети. С северо-запада на юго-восток город наискось рассекал строй вышек линии электропередач Центральной Мэнской энергокомпании, прорубая в лесных участках огромную брешь шириной в сто пятьдесят футов. Одна такая вышка стояла рядом с домом Марстена, угрожающе нависая над ним, как страж иной цивилизации.

Все, что Салимов Удел знал о войнах, пожарах и правительственных кризисах, он черпал в основном из телепередачи "Уолтер Кроникл". Да, парнишку Поттеров убили во Вьетнаме, а сын Клода Боуи вернулся на протезе (наступил на противопехотную мину), но он же устроился работать на почту, помогать Кэнни Дэнлису, так что с этимвсе было нормально. Ребята носили волосы длинней, чем у отцов и не так аккуратно причесывались, но больше никто действительно ничего не замечал. Когда в Объединенной средней школе отказались от формы, Эгги Корлисс написала в камберлендский «Леджер» письмо – но Эгги уже много лет каждую неделю писала в «Леджер», главным образом, насчет пагубности спиртного и чуда принятия Иисуса Христа в сердце свое как лично своего спасителя.

Кое-кто из ребят баловался наркотиками. Сын Хораса Килби, Фрэнк, в августе предстал перед судьей Хукером и был оштрафован на пятьдесят долларов (судья согласился разрешить ему заплатить из прибыли от пирушки в газете), но более серьезную проблему представлял алкоголь.

С тех пор, как возраст продажи спиртного снизился до восемнадцати, в кафе "У Делла" болтались целые толпы подростков. Домой они летели как оглашенные, словно хотели сделать на дороге новое, резиновое покрытие, и то и дело кто-нибудь разбивался насмерть. Например, как Билли Смит, который со скоростью девяносто миль в час врезался в дерево на Дип-Кат-роуд, угробив и себя, и свою подружку, Лаверну Дьюби.

Однако, если не считать этого, знание Уделом провинциальных мучений было академическим. Время текло здесь по иному расписанию.

В таком милом городке не было почвы ни для каких чудовищных мерзостей. Только не здесь.

5

Энн Нортон гладила, и тут с сумкой продуктов ворвалась дочь, кинула ей под самый нос какую-то книжку, с задней обложки которой смотрел довольно тонколицый молодой человек, и принялась болтать.

– Помедленней, – сказала Энн. – Приглуши телевизор и рассказывай.

Сьюзан заткнула рот Питеру Маршаллу, который тысячами выдавал доллары на "Голливудские квадраты", и рассказала матери про встречу с Беном Мирсом. Миссис Нортон заставила себя выслушать излияния Сьюзан, спокойно и сочувственно кивая, несмотря на желтые предупредительные огни, которые вспыхивали каждый раз, как Сьюзан упоминала нового молодого человека... теперь молодых людей сменили мужчины, полагала миссис Нортон, хотя думать, будто Сьюзан достаточно взрослая для мужчин, было трудно. Но сегодня огни горели чуть ярче обычного.

– Звучит волнующе, – сказала она и положила на гладильную доску очередную мужнину рубашку.

– Он действительно оказался очень милым, – сказала Сьюзан. – Очень естественным.

– Ох, ноги мои, ноги, – сказала миссис Нортон. Она поставила утюг на-попа, отчего тот злобно зашипел, и опустилась в бостонское кресло-качалку возле большого окна. Потянувшись, она вытащила из пачки на кофейном столике "Парламентскую" и закурила.

– Ты уверена, что он в порядке, Сьюзан?

Сьюзан оборонительно улыбнулась.

– Конечно, уверена. Он похож... ну, не знаю... на инструктора из колледжа, что ли.

– Говорят, Сумасшедший Взрывник был похож на садовника, – задумчиво сообщила миссис Нортон.

– Чушь собачья, – бодро сказала Сьюзан. Этот эпитет неизменно раздражал ее мать.

– Дай-ка посмотреть книжку, – мать протянула к ней руку.

Сьюзан подала книгу, внезапно припомнив сцену гомосексуального изнасилования в тюремной камере.

– "Воздушный танец", – задумчиво протянула Энн Нортон и принялась наобум пролистывать страницы. Сьюзан покорно ждала. У матери было чутье на такие вещи и она, как всегда, учует.

Фрамуги были подняты, ленивый предполуденный ветерок шевелил желтые кухонные занавески – мама настаивала, чтобы кухню называли столовой, как будто Нортоны жили, утопая в шике. Дом был приятным – из твердого кирпича, который было трудновато прогреть зимой, зато летом тут царила прохлада, как в речном гроте. Стоял он на полого поднимавшейся в горку Брок-стрит, и из большого окна, у которого сидела миссис Нортон, уходящая в город дорога была видна целиком. Вид радовал глаз, а зимой становился даже живописным: длинная сверкающая колея, уходящая в перспективу, нетронутый снег и уменьшенные расстоянием домики, отбрасывающие на снежное поле продолговатые мазки желтого света.

– Кажется, я читала в портлендской газете рецензию на это. Не слишком положительную.

– А мне нравится, – решительно заявила Сьюзан. – И он – тоже.

– Может, он и Флойду понравится, – лениво сказала миссис Нортон. – Ты должна их познакомить.

Сьюзан почувствовала укол самого настоящего гнева и испугалась. Она думала, что они с матерью уже выдержали и последние юношеские бури, и даже остаточные волнения, но вот вам пожалуйста: возобновлялся древний спор – личность Сьюзан против опыта и убеждений матери... сказка про белого бычка.