Сомс вышел из машины, опираясь на руку Ника.
      – Пошли вон на ту скамейку, Ник. С тобой хорошо разговаривать. Я думаю, ты и сам знаешь об этом.
      Ник указал в сторону тюрьмы.
      – Никуда они не денутся, – сказал Сомс. – А если они больны, то их можно смело занести в мой список.
      Они сели на ярко-зеленую скамейку.
      – Простуда и жар, – сказал Сомс. – С десяти часов прошлого вечера. Раньше была только простуда. Слава Богу, что хоть поноса нет.
      «Вам надо идти домой и прилечь», – написал Ник.
      – Так я и сделаю. Я просто хотел сначала отдохнуть несколько минут… – Его глаза сомкнулись, и Ник подумал, что он заснул. Ник поразмыслил о том, стоит ли ему теперь идти на стоянку грузовиков за завтраком для Билли и Майка.
      Затем доктор Сомс вновь заговорил, но на этот раз с закрытыми глазами. Ник внимательно наблюдал за его губами.
      – Симптомы у всех очень похожи. Все они совпадают с симптомами обычной простуды, гриппа или пневмонии. Все это мы умеем лечить. Если только пациент не слишком молод, или не слишком стар, или не ослаблен предшествовавшей болезнью, антибиотики действуют безотказно. Но не на эту штуку. Течение болезни может быть быстрым или медленным. Похоже, это не имеет значения. Ничего не помогает. Кто-то крупно ошибся. А теперь они пытаются это скрыть.
      Ник с сомнением посмотрел на доктора, не уверенный в том, что правильно угадал его слова, и подумал о том, не бредит ли Сомс.
      – Звучит немного как бред параноика, правда? – спросил Сомс, глядя на него с усталой улыбкой. – Я всегда боялся случаев паранойи у молодых. Все эти мысли о том, что кто-то подслушивает их телефонные разговоры… идет за ними по улицам… устраивает компьютерную слежку… а теперь я понимаю, что они были правы, а я не прав. Жизнь – прекрасная штука, Ник, но я нахожу, что возраст взимает слишком большую дань с лелеемых нами предрассудков.
      «Что вы хотите этим сказать?» – написал Ник.
      – Ни один телефон в Шойо не работает, – сказал Сомс. Ник не мог понять, то ли это был ответ на его вопрос, то ли доктор переключился на какую-то новую мысль.
      Доктор посмотрел на озадаченное лицо Ника, и, похоже, решил, что глухонемой ему просто не поверил.
      – Истинная правда, – сказал он. – Если набрать номер абонента за пределами этого городка, услышишь записанное на пленку сообщение. Кроме того, оба выезда из Шойо по главному шоссе перегорожены барьерами, на которых написано РЕМОНТ ДОРОГИ. Но там не идет никакого ремонта. Одни барьеры. Я был там. Наверное, можно отодвинуть эти барьеры, но что-то этим утром через заставу проезжает слишком мало машин. И большинство из них – это армейские грузовики и джипы.
      «А другие дороги?» – написал Ник.
      – Шоссе № 63 было взорвано для того, чтобы заменить водопроводную трубу, – сказал Сомс. – В восточной части города, похоже, произошла серьезная катастрофа. Две машины посреди дороги, и объехать их невозможно. Выставлены предупредительные знаки, но ни следа полицейских или работников ремонтной службы.
      Он сделал паузу, достал платок и высморкался.
      – По словам Джо Рекмена, который живет неподалеку, работа у водопроводчиков продвигается очень медленно. Я был у Рекмена около двух часов назад и осматривал его маленького сына, который находится в очень тяжелом состоянии. Джо считает, что люди, занятые заменой трубы, на самом деле солдаты, хотя они и одеты в форму дорожных рабочих.
      «Почему он так думает?» – написал Ник.
      Вставая, Сомс сказал:
      – Рабочие редко отдают друг другу честь.
      Ник поднялся вслед за ним.
      – Обходные пути? – нацарапал он.
      – Возможно, – кивнул Сомс. – Но я доктор, а не герой. Джо говорит, он видел винтовки в кабине грузовика дорожной службы. Карабины армейского образца. И если кто-то попытается уйти из Шойо обходными путями и его заметят, то кто знает… да и потом, что нас ждет за пределами Шойо? Повторяю: кто-то совершил ошибку. И теперь они пытаются это скрыть. Безумие. Разумеется, известия обо всем этом скоро распространятся, и много времени на это не потребуется. Сколько людей умрет за это время?
      Ник испуганно посмотрел на доктора Сомса, направившегося к своей машине.
      – А ты, Ник? – спросил Сомс, медленно залезая внутрь. – Как ты себя чувствуешь? Простуда? Чихаешь? Кашляешь?
      Ник покачал головой.
      – Попытаешься уйти из города?
      Ник снова покачал головой и написал: «Эти люди заперты в камерах. Я не могу их так оставить. Винсент Хоган болен, но двое других, похоже, в норме. Я отнесу им завтрак и пойду проведаю миссис Бейкер».
      – Ты умный мальчик, – сказал Сомс. – Это редко встречается. А человек, который обладает в наш век упадка чувством ответственности, встречается еще реже. Мистер Брейсмен; методистский священник, тоже говорил, что зайдет к миссис Бейкер. Боюсь, ему сегодня придется посетить не один дом. Ты позаботишься об этих троих, хорошо?
      Ник серьезно кивнул.
      – Отлично. Я постараюсь заехать к тебе после полудня.
      Он завел машину и уехал. Ник посмотрел ему вслед и вновь пошел по направлению к стоянке грузовиков. Столовая была открыта, но одного из двух поваров не было на месте, и трое из четырех подавальщиц не пришли на утреннюю смену. Нику пришлось долго ждать, чтобы получить свой заказ. Когда он вернулся в тюрьму, Билли и Майк выглядели чертовски испуганными. Винс Хоган бредил. К шести часам вечера он скончался.
 

– 18 -

 
      В то утро его мать не пошла на работу. Последние два дня она боролась с простудой, а этим утром поднялась с жаром. Из своей комнаты он слышал, как она расхаживала по кухне, чихала и звенела посудой, готовя завтрак. Раздался звук включаемого телевизора, в программе «Сегодня» передавали новости. Попытка переворота в Индии. Взрыв электростанции в Вайоминге. Ожидается, что Верховный Суд примет историческое решение о правах гомосексуалистов.
      – Глазунью или болтунью? – спросила Элис Андервуд. На ней был надет халат для ванной.
      – Болтунью, – сказал Ларри, прекрасно понимая, что нет смысла протестовать против яиц. С точки зрения Элис, завтрак без яиц не имел права на существование. В них был белок и питательные вещества. Ее представления о питательных веществах были довольно смутными, но всеобъемлющими.
      Элис вытащила из кармана платок и чихнула в него.
      – Не пошла сегодня на работу?
      – Позвонила, что заболела. Проклятая простуда. А теперь еще и жар, да и гланды распухли.
      – Ты позвонила доктору?
      – Когда я была хорошенькой молодой девушкой, доктора имели обыкновение приходить на дом, – сказала она. – Теперь если ты заболеешь, придется тащиться в кабинет скорой помощи при больнице или целый день дожидаться, чтобы тебя посмотрел какой-нибудь шарлатан. Останусь дома и приму аспирин, а к завтрашнему дню я уже начну выздоравливать.
      Почти все утро он пробыл дома, пытаясь помочь. Он перетащил в спальню телевизор, принес ей сока и сбегал в магазин за парой романов в бумажной обложке. После этого им ничего не оставалось, кроме как начать играть на нервах друг друга. Она удивилась, насколько хуже показывает телевизор в спальне, а ему пришлось ответить едким комментарием на тему о том, что плохое изображение все-таки лучше, чем никакого изображения вообще. Наконец он сказал, что пойдет и побродит немного по городу.
      – Хорошая мысль, – сказала она с явным облегчением. – А я вздремну. Ты хороший мальчик, Ларри.
      Он спустился по узкой лестнице (лифт все еще был сломан) и вышел на улицу, чувствуя виноватое облегчение. День принадлежал ему, и у него все еще оставалось в кармане немного денег.
      Но на Таймс Сквер он уже не чувствовал себя таким радостным. Когда он проходил мимо магазина грампластинок, его остановил звук собственного голоса, доносившийся из выставленных на улицу динамиков.
 
Я пришел не за тем, чтобы вместе встретить рассвет,
И не узнать у тебя, видела ли ты свет,
И не для того, чтобы лезть на стенку и грызть паркет,
Я просто пришел спросить, можешь ли ты или нет
Понять своего парня?
Пойми его, крошка…
Крошка, поймешь ли ты своего парня?
 
      Это я, – подумал он, тупо разглядывая обложки альбомов, но сегодня звук собственного голоса расстроил его. Даже хуже – его стало тошнить от родного города. Ему не хотелось больше оставаться под этим серым, цвета грязного белья небом, вдыхать нью-йоркский смог и одной рукой все время дотрагиваться до бумажника, проверяя, на месте ли он. О, Нью-Йорк, имя тебе – паранойя. Неожиданно ему захотелось оказаться в студии на Восточном Побережье, записывать новый альбом.
      Он подошел к киоску и разменял десять долларов на четвертаки.
      Неподалеку был телефон, и он по памяти набрал номер покерного клуба, в котором часто бывал Уэйн Стаки. В трех тысячах милях от него раздался телефонный звонок.
      Женский голос произнес:
      – Это клуб. Мы уже работаем.
      – Работаете над чем? – спросил он низким и сексуальным голосом.
      – Послушай-ка, умник, это тебе не… эй, это не Ларри случайно?
      – Да, это я. Привет Арлен.
      – Где ты? Мы тебя так давно не видели.
      – Ну, я на Восточном Побережье, – ответил он неопределенно. – Кое-кто сказал мне, что ко мне присосались пиявки и надо выбраться из лужи, чтобы они отстали.
      – Это насчет большого праздника?
      – Да.
      – Я слышала об этом,– сказала она. – Кучу денег потратил.
      – Уэйн там, Арлен?
      – Ты имеешь ввиду Уэйна Стаки?
      – Ну ведь не Джона Уэйна – он же умер.
      – Ты хочешь сказать, что ты ни о чем не знаешь?
      – Что я должен знать? Я на другом конце Америки. Эй, с ним все в порядке?
      – Он в больнице с этим гриппозным вирусом. У нас его тут называют капитаном Шустриком. И нечего тут смеяться. Говорят, многие от него умерли. Люди боятся выходить на улицы. У нас сейчас шесть свободных столиков, а ты ведь знаешь, что у нас никогдане было свободных столиков.
      – Как он себя чувствует?
      – Кто же знает? Там целые палаты забиты людьми, и к ним не пускают посетителей. Дело плохо, Ларри. А вокруг полным-полно солдат.
      – В увольнении?
      – Солдаты в увольнении не носят с собой оружие и не разъезжают в конвойных грузовиках. Многие люди очень напуганы. Тебе повезло, что ты далеко отсюда.
      – В новостях ничего об этом не было.
      – У нас в газетах тут несколько раз писали о каком-то новом вирусе гриппа, и все. Но кое-кто говорит, что военные не уследили за одной из своих чумных пробирок. Не жуть?
      – Просто слухи.
      – А там, где ты сейчас, нет ничего похожего?
      – Нет, – сказал он, а потом подумал о простуде своей матери. И не слишком ли многие чихали и кашляли в метро?
      – Три минуты подошли к концу, – вмешалась телефонистка.
      Ларри сказал:
      – Ладно, я вернусь примерно через неделю, Арлен. Увидимся.
      – Я счастлива. Всегда мечтала пройтись рядом со звездой.
      – Отлично. Ну, счастливо.
      – Ой, – вдруг вскрикнула она неожиданно. – Постой, Ларри, не вешай трубку!
      – Что такое?
      – Как хорошо, что я вспомнила! Я ведь видела Уэйна, как раз дня за два до того, как он попал в больницу.
      – И о чем вы говорили?
      – Он оставил тебе конверт и сказал, чтобы я недельку подержала его в ящике для выручки или отдала тебе, если встречу.
      – Что в конверте? – Он переложил трубку из одной руки в другую.
      – Подожди минутку. Я посмотрю. – После секундной тишины раздался звук разрываемой бумаги. – Это чековая книжка. Первый Коммерческий Калифорнийский банк. На счету… ой! Больше тринадцати тысяч долларов. Если при встрече заплатишь только за себя, я размозжу тебе голову.
      – В этом нет нужды, – сказал он, улыбаясь. – Сохрани это до моего приезда.
      – Нет, я выброшу это в унитаз. Или нет, лучше я положу чековую книжку в конверт с нашими именами на нем. Тогда тебе не удастся одурачить меня и забрать все в одиночку.
      – Я не собираюсь делать этого, радость моя.
      Он повесил трубку и посмотрел на мелочь, рассыпанную на полочке под телефоном. Потом он взял четвертак и опустил его в прорезь. Спустя мгновение зазвонил телефон в квартире его матери. Наш первый импульс – поделиться хорошими новостями, второй – досадить ими другому человеку. Он думал – нет, не так: он верил – что подчиняется исключительно первому. Ему хотелось успокоить ее, сообщив, что он снова разбогател.
      Улыбка постепенно сошла с его губ. К телефону никто не подходил. Может быть, в конце концов она решила пойти на работу. Он вспомнил о ее покрасневшем от жара лице, о том, как она чихала и кашляла. Нет, вряд ли она пошла бы, – подумал он. А в глубине души он подумал, что вряд ли у ней хватило бы сил пойти.
      Он повесил трубку и машинально вынул четвертак из окошечка для возврата монет. Мелочь позванивала у него в руке, пока он шел. Потом он заметил такси и остановил его. Когда такси тронулось, закапал мелкий дождь.
 
      Дверь была заперта, и постучав два или три раза, он убедил себя в том, что квартира пуста. У него не было ключа, и он уже собирался спуститься вниз к мистеру Фримену, но в этот момент он услышал за дверью тихий стон.
      На двери квартиры его матери было три замка, но она никогда не запирала их все, и это несмотря на ее маниакальный страх перед пуэрториканцами. Ларри сильно толкнул дверь плечом, и она затрещала. Он толкнул снова, и замок подался. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.
      – Ма?
      Опять этот стон.
      В квартире стоял полумрак. На улице внезапно потемнело, и теперь раздавались мощные удары грома, звук дождя усилился. Окно в гостиной было наполовину открыто. Занавеска развевалась от ветра. Дождь проникал в окно, и на полу образовалась небольшая блестящая лужица.
      – Ма, где ты?
      Стон погромче. Он пошел на кухню, вновь загрохотал гром. Он чуть не споткнулся об нее. Она лежала на полу, наполовину вывалившись из двери спальни.
      – Ма! Господи! Ма!
      В горле ее клокотала слизь. Но самым ужасным – он никогда этого не забудет – было то, как двинулся ее глаз, чтобы взглянуть на него. Словно глаз борова на бойне. Лицо ее пылало от жара.
      – Ларри?
      – Сейчас положу тебя на кровать, ма.
      Он наклонился, невероятным усилием подавил дрожь в коленях и поднял ее на руки. У нее был ужасный жар. Это напугало его. Нельзя долго иметь такую температуру – и оставаться в живых. Должно быть, мозги жарятся у нее в голове.
      Как бы в подтверждение его мысли, она ворчливо произнесла:
      – Ларри, сходи за своим отцом. Он в баре.
      – Успокойся, – сказал он ей в отчаянии. – Просто успокойся и спи, ма.
      – Он в баре с этим фотографом! – резко выкрикнула она в сгустившиеся сумерки. Снаружи злобно ударил гром. Прохладный сквозняк из полуоткрытого окна в гостиной прошел по квартире. Словно в ответ на него, Элис начала дрожать, а руки ее покрылись гусиной кожей. Зубы ее застучали. В полутьме спальни ее лицо напоминало полную луну. Ларри уложил ее на кровать и накрыл одеялами, но она продолжала трястись в ознобе. Кожа лица была сухой.
      – Иди и скажи, что я велела ему убираться оттуда! – закричала она, а потом затихла. В комнате был слышен лишь тяжелый шум ее дыхания.
      Он пошел в гостиную, закрыл окно и приблизился к телефону. Справочные книги лежали на полочке внизу. Он нашел номер центральной больницы и набрал его. Вновь раздался удар грома. Блеск молнии превратил только что закрытое им окно в бело-голубой рентгеновский снимок. В спальне на последнем дыхании закричала его мать.
      Раздался один гудок, потом жужжание, а потом щелчок. Механически отчетливый голос произнес:
      – Вы позвонили в Главный Госпиталь. В настоящий момент все линии заняты. Не вешайте трубку, вам скоро ответят. Спасибо. Вы позвонили в Главный Госпиталь. В настоящий момент все линии заняты. Не вешайте трубку…
      – МЫ ВЫСТАВИЛИ ЭТИХ УБЛЮДКОВ НА ЛЕСТНИЦУ! – выкрикнула его мать. Прогремел раскат грома. – ЭТИ ПУЭРТОРИКАНЦЫ – СУЩИЕ СВИНЬИ!
      – …вам скоро ответят…
      Он повесил трубку. На лбу у него выступил пот. Что же это за хренов госпиталь, в котором вам дают прослушать записанное на пленку сообщение в тот момент, когда ваша мать умирает? Что там происходит?
      Ларри решил спуститься и попросить мистера Фримена посидеть с ней, пока он доберется до больницы. Или вызвать частную скорую помощь? Господи, почему никто не знает самых необходимых вещей? Почему этому не учат в школе?
      Из спальни продолжало слышаться затрудненное дыхание его матери.
      – Я вернусь, – пробормотал он и направился к двери. Он был испуган, он боялся за нее, но в глубине его души другой голос твердил нечто подобное: «Как всегда, мне не везет». И: «Надо же было этому случиться как раз тогда, когда я получил хорошие новости». И самое мерзкое: «Насколько сильно это помешает моим планам? Что изменится в моей жизни?»
      Он ненавидел этот голос и желал ему быстрой и ужасной смерти, но тот все говорил и говорил.
      Он бросился вниз к квартире мистера Фримена. Вновь загремел гром. Когда он добежал до площадки первого этажа, дверь распахнулась, и дождь ворвался внутрь.
 

– 19 -

 
      «Харборсайд» был самым старым отелем в Оганквите. Вид из окна стал не таким живописным с тех пор, как построили новый яхт-клуб, но в такие дни, как этот, когда по небу то и дело проносились грозовые тучи, вид был достаточно эффектным.
      Фрэнни сидела у окна на протяжении почти трех часов, пытаясь написать письмо школьной подружке Грейс Дагген. Она не собиралась писать исповедальное письмо о своей беременности и о сцене с матерью – это только вновь расстроило бы ее, да и кроме того, Грейс сама скоро все узнает из своих источников в городе. Она пыталась написать обычное дружеское письмо. Поездка на велосипедах в Рэйнджли, которую мы с Джессом предприняли в мае совместно с Сэмом Лэтропом и Салли Венселас. Экзамен по биологии, на котором мне крупно повезло. Пегги Тейт (другая школьная подружка, общая знакомая) поступила на работу служителем в сенат. Близится свадьба Эми Лаудер.
      Письмо просто не желало писаться. Небесная пиротехника сыграла в этом свою роль: как можно писать, когда то и дело над водой разражается гроза? И кроме того, ни одна из новостей в письме не была изложена абсолютно честно. Оно слегка уходило в сторону, словно нож в руке, которым ты наносишь себе порез вместо того, чтобы просто очистить картошку. Поездка на велосипедах была восхитительной, но она с Джессом уже далеко не в таких восхитительных отношениях. Ей действительно повезло на выпускном экзамене по биологии, но в самом факте его сдачи она не видела никакого везения. Ни она, ни Грейс никогда всерьез не интересовались судьбой Пегги Тейт, а сообщение о предстоящей свадьбе Эми Лаудер, учитывая теперешнюю ситуацию Фрэн, скорее выглядело как одна из этих отвратительно тупых шуток, а не как повод для радости. Эми выходит замуж, а у меня будет ребенок, ха-ха-ха.
      Чувствуя, что пора заканчивать, она написала:
      "У меня у самой появились проблемы, но рука не поднимается о них написать. Даже подумать о них – и то страшно! Но к четвертому я рассчитываю тебя увидеть, если только ты не изменила свои планы со времени последнего письма. (Только одно письмо за шесть недель? Я уж начала думать, что кто-то отрезал тебе пальчики и ты не можешь писать, крошка!) Когда увидимся, я тебе все расскажу. Мне может понадобиться твой совет.
      Верь в меня, а я буду верить в тебя, Фрэн."
      Готово. Что теперь?
      Небо снова начало темнеть. Она встала и заходила по комнате, думая о том, что надо уйти до того, как снова пойдет дождь. Но куда? В кино? Единственный фильм, который шел в городе, она уже видела. С Джессом. В Портленд посмотреть на одежду? Нет смысла. Единственная одежда, на которую ей имело смысл смотреть в ближайшее время, должна обладать эластичной безразмерной талией. Чтобы хватило места на двоих.
      Первой ей позвонила Дебби Смит из Самерсворта. Мы очень ждем тебя, – сказала Дебби теплым голосом. Действительно, так оно и было. Одна из девушек, втроем снимавших одну квартиру, съехала в мае, устроившись работать секретарем в оптовую фирму. Дебби и Роде трудно было платить за квартиру вдвоем.
      – И мы обе воспитывались в больших семьях, – сказала Дебби. – Так что плачущие дети нам не в новинку.
      Фрэн сказала, что будет готова к переезду к первому июля. Когда она повесила трубку, она обнаружила, что по щекам у нее текут теплые слезы.
      Слезы облегчения. Если она сможет уехать из этого города, где она выросла, то с ней будет все в порядке. Подальше от матери и даже от отца.
      Второй звонок был от Джесса. Он звонил из Портленда и сначала набрал ее домашний номер. К счастью, он попал на Питера, который дал ее номер в «Харборсайде» без какого бы то ни было комментария.
      И тем не менее, первое, что он сказал, было:
      – Похоже, у тебя дома напряженная атмосфера, а?
      – Ну, слегка, – ответила она неопределенно, не желая посвящать его в подробности. Это сделало бы их своего рода сообщниками.
      – Твоя мать?
      – Почему ты так думаешь?
      – У нее вид женщины, которая может выйти из себя. Что-то у нее такое в глазах, Фрэнни. Ее взгляд говорит, что если ты пристрелишь моих священных коров, то я пристрелю твоих.
      Она ничего не ответила.
      – Извини, я не хотел тебя обидеть.
      – Ты и не обидел, – сказала она. Его определение было, впрочем, очень точным – поверхностно точным, во всяком случае, но она все еще пыталась преодолеть удивление, вызванное этим глаголом – обижать.Странно было слышать от него это слово. Наверное, существует такое правило, – подумала она. Когда твой любовник начинает говорить о том, что «обидел» тебя, он больше уже не твой любовник.
      – Фрэнни, предложение по-прежнему остается в силе. Если ты скажешь да, я смогу достать пару колец и быть здесь после полудня.
      «На своем велике», – подумала она и чуть не захихикала.
      – Нет, Джесс, – сказала она, преодолев внезапный приступ веселости.
      – Я хочу этого! – сказал он со странным неистовством, словно увидел, как она борется со смехом.
      – Я знаю, – сказала она. – Но я не готова к замужеству. Дело во мне, Джесс, дело не в тебе.
      – Что ты решила насчет ребенка?
      – Буду рожать.
      – И откажешься от него?
      – Пока не решила.
      – Ну и что мы будем делать? – просил он резко. – Не можешь же ты оставаться в «Харборсайде» все лето. Если тебе нужно жилье, я могу поискать в Портленде.
      – Я нашла себе жилье.
      – Где? Или я не должен об этом спрашивать?
      – Не должен, – сказала она, не в силах придумать более дипломатичный ответ.
      – Ты свяжешься со мной, когда устроишься на новом месте?
      – Да, наверное.
      – Если я буду тебе нужен, Фрэнни, ты знаешь, где меня найти.
      – Хорошо, Джесс.
      – Если тебе понадобятся деньги…
      – Да.
      – Свяжись со мной. Я не настаиваю, но… Я хочу тебя видеть.
      – Хорошо, Джесс.
      – До свидания, Фрэн.
      – До свидания.
      Когда она повесила трубку, у нее возникло ощущение, что осталась какая-то недоговоренность. Она задумалась. В конце разговора они впервые не сказали друг другу «Я люблю тебя». Это расстроило ее, и хотя она и велела себе не обращать внимания, но это не помогло.
      Последним, около полудня, позвонил ее отец. Позавчера они вместе позавтракали, и он сказал ей, что беспокоится о Карле. Всю ночь она провела в гостиной, сосредоточенно изучая старые генеалогические записи. Около половины двенадцатого он зашел к ней и спросил, когда она поднимется наверх. Она ответила, что ей не спится. Она простудилась, – сказал Питер Фрэнни. У нее насморк. Когда он спросил ее, не выпьет ли она стакан горячего молока, она вообще ничего не ответила. На следующее утро он обнаружил ее спящей в кресле с книгой на коленях.
      Когда она проснулась, то выглядела лучше и, похоже, немного пришла в себя, но простуда усилилась. Она воспротивилась его предложению вызвать доктора Эдмонтона. Потом она поставила себе горчичники на грудь и сказала, что чувствует улучшение.
      Он позвонил как раз в тот момент, когда началась первая гроза. Пока она разговаривали, ей было видно, как время от времени молния вонзалась в воду. Каждый раз в трубке при этом раздавался легкий треск, словно иголка проигрывателя подскакивала на царапине.
      – Сегодня она осталась в постели, – сказал Питер. – В конце концов она согласилась, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее.
      – Он уже приходил?
      – Только что ушел. Он думает, что у нее грипп.
      – О Боже, – сказала Фрэнни, прикрыв глаза. – Это не шутки для женщины ее возраста.
      – Это точно. Он выдержал паузу. – Я рассказал ему все, Фрэнни. О ребенке, о ссоре с Карлой. Том лечил тебя с младенчества, и он будет держать язык за зубами. Я хотел знать, могло ли все это стать причиной болезни Карлы. Он ответил нет. Грипп есть грипп.
      – Что еще он говорит?
      – Он сказал, что многие в округе больны. Какой-то особенно мерзкий вирус. Похоже, он пришел с юга. Им уже охвачен весь Нью-Йорк.
      – Как она сейчас, папочка?
      – Она в кровати, пьет сок и принимает таблетки, которые прописал Том. Я взял отгул, а завтра с ней придет посидеть миссис Холлидей. Ей хотелось, чтобы это была именно миссис Холлидей, потому что она собирается поработать вместе с ней над повесткой июльского собрания Исторического Общества. Я иногда думаю, что ей хочется умереть в упряжке.
      – Как ты думаешь, не будет ли она возражать, если…
      – В данный момент будет. Но дай ей время, Фрэн. Все образуется.
      Теперь, четырьмя часами позже, Фрэнни усомнилась в этом. Может быть, если она откажется от ребенка, никто в городе никогда не разнюхает об этом. Впрочем, маловероятно. В маленьких городах у людей обычно бывает удивительно острое обоняние.
      Накидывая на себя легкое пальто, она чувствовала, как в ней начинает зарождаться чувство вины. В последние дни перед ссорой ее мать выглядела очень измотанной. У нее были мешки под глазами, кожа выглядела слишком желтой, а седина в волосах стала еще более заметной, несмотря на то, что она регулярно красилась в парикмахерской. И все же…
      Она была истеричкой, абсолютной истеричкой. Фрэнни спросила себя, какова же будет мера ее ответственности, если грипп матери перейдет в пневмонию. Или если она умрет. Господи, какая ужасная мысль. Это невозможно. Это невозможно, прошу тебя. Господи, разумеется, нет.
      Мгновение она смотрела на него с отсутствующим видом, и в этот момент еще одна молния сверкнула за окном. Почти немедленно раздался зловещий раскат грома, заставивший ее подскочить на месте.
      Дзынь, дзынь, дзынь.
      Подходя к телефону, она была уверена, что звонит ее отец.
      Вряд ли он сможет сообщит ей что-нибудь обнадеживающее. Это как пирог, – подумала она. Ответственность – это пирог. Своими добрыми делами ты можешь избавить себя от части ответственности, но ты просто дурачишь себя, если думаешь, что тебе не достанется под конец твоего собственного сочного и горького куска. И тебе придется съесть его до последней крошки.
      – Алло?
      На мгновение в трубке воцарилось молчание, и ей пришлось снова сказать «алло».
      Тогда ее отец ответил: «Фрэн?» и его голос странно прервался. «Фрэнни?» Со все возрастающим ужасом она поняла, что он борется со слезами.
      – Папочка? Что случилось? Что-то с мамой?
      – Фрэнни, я сейчас заеду за тобой. Я… просто заеду за тобой и заберу тебя. Вот и все.
      – С мамой все в порядке? – закричала она в трубку. Над «Харборсайдом» снова прогрохотал гром. Она начала плакать. – Ответь мне, папочка!
      – Ей стало хуже – вот все, что я знаю, – сказал Питер. – Через час после нашего с тобой разговора ей стало хуже. Поднялась температура. Она начала бредить. Я попытался поговорить с Томом… Рэйчел сказал мне, что его нет, что многие люди очень сильно больны… тогда я позвонил в Сэнфордский госпиталь, а они сказали, что обе скорые на вызовах, но они занесут Карлу в список. Список,Фрэнни, откуда, черт возьми, вдруг взялся список?– Он почти кричал.
      – Успокойся, папочка. Успокойся. Успокойся. – Она снова разрыдалась. – Может, ты ее сам отвезешь?
      – Нет… нет, они забрали ее пятнадцать минут назад. Боже мой, Фрэнни, там сзади было шесть человек.Одним из них оказался Уилл Ронсон, владелец аптеки. А Карла, твоя мать, повторяла без конца: «Я не могу дышать, Питер, я не могу дышать, почему я не могу дышать?» О Боже мой, – закончил он ломающимся, почти детским голосом, который испугал Фрэнни.
      – Ты можешь приехать, папочка? Ты можешь приехать сюда?
      – Да, – ответил он. – Конечно.
      – Я буду у парадного подъезда.
      Она повесила трубку и сбежала вниз. Ешь свой кусок пирога, – сказала она себе. Вкус ужасный, так что давай, ешь. Возьми еще один кусок. И еще. Ешь пирог, Фрэнни, до последней крошки.
 

– 20 -

 
      Стью Редман был напуган.
      Он смотрел в зарешеченное окно своего нового жилища в Стовингтоне, штат Вермонт. Перед ним открылся вид на небольшой городок далеко внизу; миниатюрные указатели бензозаправки, нечто вроде мельницы, главная улица, река, застава и, за пределами заставы, гранитная задница Зеленых гор.
      Он был напуган, так как его новое жилище скорее походило на тюремную камеру, а не на больничную палату. Он был напуган, потому что Деннинджер исчез. Он не видел Деннинджера с тех пор, как весь этот сумасшедший цирк переехал из Атланты сюда. Дитц исчез вместе с ним. Стью подумал, что Деннинджер и Дитц больны, а возможно, уже и мертвы.
      Кто-то сбежал. А может быть, болезнь, которую принес в Арнетт Чарльз Д. Кэмпион, оказалась значительно более заразной, чем кто бы то ни было мог предположить. Так или иначе, центр в Атланте был расформирован, и Стью подумал о том, что те, кто в нем работал, теперь имеют возможность изучить на себе действие той штуки, которую они называли А-Прайм или супергриппом.
      Ему все еще делали анализы, но как-то бессистемно. Расписание не соблюдалось. Результаты заносились на бланки, и у Стью было подозрение, что после беглого просмотра их отправляют в ближайшую мусорную корзину.