Мисс Сидли нахмурилась, размышляя над тем, что в ее время дети были другим. Не вежливее – на это у детей никогда нет времени, и не то чтобы они больше уважали старших; у этих появилось какое-то лицемерие, которого раньше не было. Послушание с улыбкой на виду у взрослых – этого раньше не было. Какое-то тихое презрение – оно выводило из себя и нервировало. Как будто они…
      «Скрываются под личиной? Так, что ли?»
      Она отогнала от себя подобные мысли и вошла в туалет. Это было маленькое Г-образное помещение. Унитазы выстроились в ряд вдоль длинной стены, раковины – по обе стороны короткой.
      Проверяя корзинку для бумажных полотенец, она взглянула на свое отражение в зеркале и вздрогнула, присмотревшись к нему. Ее не волновало то, что она увидела, нисколько. Появилось выражение, которого не было еще два дня назад, – испуганное, настороженное. С внезапным ужасом оно осознала, что расплывчатое отражение бледного, почтительного лица Роберт в ее очках запало ей в душу и засело там, словно гнойник.
      Дверь открылась, и она услышала, как вошли две девочки, хихикая над чем-то своим. Уже собравшись выйти из-за угла, она услышала собственное имя. Она повернулась к раковинам и начала вновь проверять корзинки для полотенец.
      – А он тогда…
      Тихие смешки.
      – Она знает, что…
      Опять смешки, тихие и липкие, как сильно раскисшее мыло.
      – Мисс Сидли…
      «Прекратить! Прекратить этот шум!»
      Бесшумно крадучись, она могла видеть их тени, расплывчатые и нечеткие в рассеянном свете, который просачивался сквозь матовые стекла.
      Ее осенила новая мысль.
      «Они знали, что я здесь».
      Да. Да, они знали. Маленькие сучки знали.
      Она вытрясет из них душу. Будет трясти, пока не застучат зубы и смешки не превратятся в вопли, будет бить их головой о кафельные стены, пока не заставит их сознаться, что он знали.
      И тут тени изменились. Казалось, они вытянулись, потекли, словно плавящийся воск, приобретая причудливые сгорбленные формы, и мисс Сидли вынуждена была прислониться спиной к фарфоровому умывальнику; сердце у нее бешено колотилось.
      А они все хихикали.
      Голоса изменились, они больше не принадлежали девочкам, они стали будто бесполыми, бездушными и очень-очень зловредными. Медленный, набухающий звук, подобно нечистотам, затекал в уши, где она стояла.
      Глядя на сгорбленные тени, она вдруг истошно завопила. Вопль разрастался, разбухая у нее в голове до градуса полного безумия. Хихиканье, словно смех демонов, последовало за ней во тьму.
      Конечно, она не могла рассказать им правду.
      Мисс Сидли поняла это сразу, как только открыла глаза и увидела встревоженные лица мистера Ханнинга и миссис Кроссен. Миссис Кроссен совала ей под нос нюхательную соль из аптечки. Ханнинг обернулся и отправил домой двух маленьких девочек, которые с любопытством рассматривали мисс Сидли.
      Они обе улыбнулись с видом «ага, а мы знаем секрет» и вышли.
      Очень хорошо, она сохранит их секрет. На какое-то время. Она не даст повода считать, что сошла с ума или что у нее преждевременные признаки старческого маразма. Она будет играть в их игру. Пока не разоблачить их зловредность и не вырвет ее с корнем.
      – Наверное, я поскользнулась, – спокойно произнесла она, усаживаясь и не обращая внимания на дьявольскую боль в спине. – В одном месте было мокро.
      – Это ужасно, – сказал Ханнинг. – Просто страшно. Как вы…
      – Ваша спина не пострадала, Эмили? – прервала его миссис Кроссен. Ханнинг с благодарностью взглянул на нее.
      – Нет, – ответила мисс Сидли. – На самом деле падение произвело маленькое ортопедическое чудо. Моей спине уже много лет не было так хорошо.
      – Можно вызвать врача, – предложил Ханнинг.
      – Не нужно, – холодно улыбнулась она.
      – Я вызову такси.
      – Не стоит беспокоиться, – произнесла мисс Сидли, направляясь к двери туалета и открывая ее. – Я всегда езжу автобусом.
      Ханнинг вздохнул и посмотрел на миссис Кроссен. Миссис Кроссен молча закатила глаза.
      На следующий день мисс Сидли оставила Роберта после уроков. Он не сделал ничего, заслуживающего наказания, поэтому она просто прибегла к ложному обвинению. Угрызений совести она не испытывала: он ведь чудовище, а не маленький мальчик. Она обязана заставить его сознаться в этом.
      Спина у нее была в плачевном состоянии. Она поняла, что Роберт знает и ожидает, что это ему поможет. Не выйдет! Это еще одно ее маленькое преимущество. Спина у нее болит постоянно уже двенадцать лет, и уже много раз она испытывала подобное – ну, п о ч т и подобное.
      Она закрыла дверь, чтобы исключить свидетелей.
      Некоторое время она стояла неподвижно, пристально глядя на Роберта. Она ждала, когда он опустил глаза. Не дождалась. Он посмотрел на нее, и вдруг легкая улыбка заиграла в уголках его рта.
      – Почему ты улыбаешься, Роберт? – мягко спросила она.
      – Не знаю, – ответил Роберт, продолжая улыбаться.
      – Скажи мне, пожалуйста. роберт ничего не сказал. И по-прежнему улыбался. Шум от детских игр во дворе доходил словно издалека, глухо. Реальным осталось только гипнотизирующее тиканье стенных часов.
      – Нас немало, – вдруг вымолвил Роберт таким тоном, будто сообщал о погоде.
      Настала очередь мисс Сидли замолчать.
      – Только в этой школе одиннадцать.
      «Всюду зло, – подумлала она, пораженная до глубины души. – Страшное, немыслимое зло».
      – Маленькие мальчики, которые выдумывают всякие истории, попадают в ад, – четко произнесла она. – Я знаю, что многие родители теперь не сообщают своим… своим потомкам… об этом обстоятельстве, но уверяю тебя, это вполнедостоверный факт, Роберт. Маленькие мальчики, которые выдумывают всякие истории, попадают в ад. Маленькие девочки, кстати, тоже.
      Улыбка у Роберта стала еще шире; она сделалась коварной:
      – Хотите посмотреть, как я изменяюсь, мисс Сидли? Показать вам интересное представление?
      У мисс Сидли закололо в спине.
      – Уходи, – сухо сказала она. – И приведи завтра в школу маму или папу. Мы обсудим этот вопрос. – Так. Снова на твердую почву. Она ждала, что это лицо искривится, ожидая слез.
      Вместо этого улыбка Роберта еще растянулась, – так, что показались зубы.
      – Это будет вроде «покажи-расскажи», да, мисс Сидли? Роберт – т о т Роберт – любил играть в «покажи-расскажи». Он еще прячется где-то у меня в голове. – Улыбка скрылась в уголках его рта, словно обугливающаяся бумага. – Иногда он начинает носиться – прямо зудит. Просит выпустить его наружу. – Уходи, – оцепенело произнесла мисс Сидли. Тиканье часов громом отдавалось в ушах.
      Роберт изменился.
      Лицо его вдруг расплылось в разные стороны, будто плавящийся воск, глаза сделались плоскими и растекись, как яичные желтки, когда их отделяют от белков, нос расширился и сплющился, рот исчез. Голова удлинилась, а вместо волос появились скрученные, спутанные веревки.
      Роберт начал хихикать.
      Какой-то пещерный звук донесся из того, что было носом, но сам нос провалился в нижнюю половину лица, ноздри сошлись и слились в черную яму, образуя нечто вроде громадного орущего рта.
      Роберт встал, продолжая хихикать, и за всем этим она еще могла рассмотреть последние жалкие остатки другого Роберта, настоящего маленького мальчика, которого поглотило это жуткое чудовище, мальчика, который в ужасе повил, умоляя, чтобы его выпустили.
      Она убежала.
      Она с криком мчалась по коридору, и немногие задержавшиеся школьники недоуменно оглядывались. Ханнинг распахнул свою дверь и выглянул как раз в тот момент, когда она вылетела через широкую стеклянную входную дверь -дикое, размахивающее руками пугало на фоне яркого сентябрьского неба.
      Он побеждал вслед за ней, тряся кадыком:
      – Мисс Сидли! Мисс Сидли!
      Роберт вышел из класса и с любопытством наблюдал за всем этим.
      Мисс Сидли ничего не видела и не слышала. Она промчалась по ступенькам через тротуар на проезжую часть, опережая свой собственный крик. Раздался отчаянный сигнал и громада автобуса надвинулась на нее; лицо водителя от страха превратилось в белую маску. Пневматические тормоза взвыли и зашипели, как разъяренные драконы.
      Мисс Сидли упала, и огромные колеса, дымясь, замерли в двадцати сантиметрах от ее хрупкого, затянутого в корсет тела. Она лежала, содрогаясь, на асфальте, слыша, как вокруг собирается толпа.
      Обернувшись, она увидела, как дети рассматривают ее. Они образовали тесные кружок, будто гробовщики вокруг открытой могилы. А у края могилы стоял Роберт, маленький трезвый служака, готовый бросить первый ком земли ей на лицо.
      Издалека доносилось бормотание дрожащего водителя:
      «Крыша поехала, что ли… еще десяток сантиметров…»
      Мисс Сидли разглядывала детей. Их тени закрыли ее. Бесстрастные лица, некоторые улыбались странными ухмылками, и мисс Сидли поняла, что сейчас снова закричит.
      Тут Ханнинг разорвал их тесный круг, приказал уйти, и мисс Сидли начала беззвучно рыдать.
      Целый месяц она не появлялась в своем классе. Она предупредила Ханнинга, что чувствует себя не очень хорошо, и тот предположил, что мисс Сидли пойдет к серьезному врачу и все с ним обсудит. Она согласилась, что это единственный разумный выход. Она сказала также, что если школьный совет хочет ее отставки, она немедленно напишет заявление, хотя ей будет очень больно это сделать. Ханнинг, испытывая неловкость, заметил, что не видит в том особой необходимости. Решено было, что мисс Сидли выйдет на работу в конце октября, готовая снова играть в эту игру и зная теперь правила.
      Первую неделю она не вмешивалась в ход событий. Казалось, весь класс теперь рассматривал ее холодными, враждебными глазами. Роберт снисходительно улыбался ей с первой парты, и она не осмеливалась вызывать его.
      Однажды, во время ее дежурства на спортплощадке, улыбающийся Роберт подошел к ней с бейсбольным мячом в руках.
      – Нас теперь столько, что вы и не поверите, – сообщил он. – И никто другой не поверит. – Он ошеломил ее, подмигнув с невероятной хитрецой. -Если вы, знаете ли, попытаетесь им сказать.
      Девочка на качелях пристально посмотрела на мисс Сидли с другого конца площадки и рассмеялась.
      Мисс Сидли безмятежно улыбнулась Роберту:
      – Да ну, Роберт, о чем это ты говоришь?
      Но Роберт с прежней ухмылкой продолжал игру.
      На следующий день мисс Сидли принесла в школу в своей сумочке пистолет. Он принадлежал ее брату. Тот отобрал его у убитого немца после битвы в Арденнах. Джим уже десять лет как умер. По крайней мере лет пять она не открывала ящик, где лежал пистолет, но когда открыла, увидела, что он все еще находился там, отливая вороненой сталью. Обоймы с патронами тоже оказались на месте, и она старательно зарядила пистолет, как ее учил Джим.
      Она весело улыбнулась своему классу, Роберту в первую очередь. Тот улыбнулся в ответ, но она почувствовала, что под этой улыбкой сгустилось что-то чуждое и мрачное, полное липкой грязи.
      Она понятия не имела, что на самом деле находится в теле Роберта, и ее это не волновало; она надеялась только, что настоящий маленький мальчик полностью исчез. Она не хотела быть убийцей. Она решила, что настоящий Роберт или умер, или сошел с ума, живя внутри грязной ползучей твари, которая хихикала над ней в классе и заставила ее с воплем выбежать на улицу. Так что даже если он еще жив, прекратить такое жалкое существование было бы актом милосердия.
      – Сегодня у нас будет большой Тест, – объявила мисс Сидли.
      Класс не проявил ни страха, ни одобрения; они просто смотрели на нее. Их глаза прямо-таки давили на нее, тяжелые и неотступные.
      – Это специальный Тест. Я буду вызывать вас в ротапринтную одного за другим и задавать этот Тест. Потом каждый получит конфетку и пойдет домой до окончания занятий. Разве плохо?
      Они изобразили пустые улыбки и не сказали ничего.
      – Роберт, пойдешь первым?
      Роберт встал со своей рассеянной улыбкой. Он нагло сморщил нос прямо ей в лицо:
      – Да, мисс Сидли.
      Мисс Сидли взяла сумочку, и они пошли вместе по пустому, гулкому коридору, куда доносился усыпляющий шум уроков. Ротапринтная находилась в дальнем конце вестибюля, за туалетами. Два года назад там сделали звуконепроницаемую обивку, потому что старенькая машина ужасно шумела. Мисс Сидли закрыла за собой дверь и заперла ее.
      – Никто тебя не услышит, – спокойно произнесла она. Она достала пистолет из сумочки. – Ни тебя, ни это.
      Роберт улыбнулся с невинным видом.
      – Все равно нас очень много. Гораздо больше, чем здесь. – Он положил свою маленькую руку на лоток ротапринта. – Хотите еще посмотреть, как я изменяюсь?
      Прежде чем она успела раскрыть рот, лицо Роберта начало проваливаться в яму вокруг рта, и мисс Сидли застрелила его. Прямым попаданием. В голову. Он упал на заполненную бумагой полку и свалился на пол, маленький мертвый мальчик с круглой черной дырочкой над правым глазом.
      Мисс Сидли стояла над ним, тяжело дыша. У нее отлила кровь от лица.
      Сгорбленная фигурка не шевелилась.
      Это был человек.
      Это был Роберт.
      Нет!
      «Тебе все это привиделось, Эмили. Просто привиделось».
      Нет! Нет, нет, нет!
      Она поднялась в классную комнату и стала вызывать их одного за другим. Она перебила двенадцать и уничтожила бы всех, если бы миссис Кроссен не явилась за пачкой бланков. У миссис Кроссен от ужаса расширились глаза; одна рука непроизвольно потянулась вверх и зажала рот. Она заорала и продолжала орать, пока мисс Сидли не подошла к ней не положила ей руку на плечо.
      – Это нужно было сделать, Маргарет, – сказала он плачущей миссис Кроссен. – Ужасно, но надо. Они все чудовища.
      Миссис Кроссен смотрела на пестрые пятнышки распростертых на полу детских фигурок и продолжала кричать. Маленькая девочка, которую мисс Сидли держала за руку, монотонно плакала:
      – Ва-а-а… ва-а-а… ва-а-а-а.
      – Изменись, – приказала мисс Сидли. – Изменись для миссис Россен. Покажи ей, как это делается.
      Девочка, ничего не понимая, продолжала рыдать.
      – Черт побери, изменись! – взвизгнула Сидли. – Грязная сука, подлая тварь, гнусная нечеловеческая сука! Будь ты проклята, изменись! – Она подняла пистолет. Девочка съежилась от страха, и тогда миссис Кроссен прыгнула, как кошка, и спина мисс Сидли не выдержала.
      Суда не было.
      Пресса требовала его, убитые горем родители истерически проклинали мисс Сидли, а город был потрясен, но в конце концов возобладало здравомыслие, и суда решили не устраивать. Законодательное собрание штата ужесточило требования к учителям на экзаменах, школа на Саммер-стрит закрылась на неделю для похорон, а мисс Сидли тихонько спровадили в сумасшедший дом в Огасте. Ей делали самые сложные анализы, давали самые современные лекарства, проводили сеансы трудотерапии. Год спустя под строгим контролем подвергли экспериментальной шоковой терапии.
      Бадди Дженкинс сидел за стенкой из матового стекла с папкой в руках и наблюдал за помещением, оборудованным под детский сад. На дальней стене были нарисованы корова, прыгающая под луной, и мышка, бегающая вокруг часов. Мисс Сидли сидела в кресле с книгой, окруженная группой доверчивых, визжащих, смеющихся детей. Они улыбались ей и трогали ее влажными пальчиками, а санитары за другим окном внимательно следили за малейшими проявлениями агрессивности с ее стороны.
      Какое-то время Бадди казалось, что она реагирует нормально. Она громко читала, гладила девочку по головке, утешала маленького мальчика, когда он споткнулся об игрушечный кирпич. Потом она увидела что-то, видимо, озаботившее ее; брови ее нахмурились, и она отвернулась от детей. – Уведите меня отсюда, – сказала мисс Сидли тихо и бесстрастно, ни к кому конкретно не обращаясь.
      И они увели ее. Бадди Дженкинс следил, как дети наблюдают за ее уходом: в их широко раскрытых глазах за видимой пустотой просматривалось что-то глубоко скрытое. Один улыбался, другой хитро сунул палец в рот. Две маленькие девочки, хихикая, толкали друг друга.
      Той же ночью мисс Сидли перерезала себе горло осколком разбитого зеркала. После этого Бадди Дженкинс стал пристальнее наблюдать за детьми. Он просто не спускал с них глаз.

Ночной летун