Джонни вдруг сдвинул купюры и четвертаки на угол доски.

– Ты что делаешь? – искренне удивившись, спросил хозяин.

– Всю кучу на 19, – ответил Джонни.

Саре хотелось застонать, но она сдержалась.

По толпе прошел шепот.

– Не искушай судьбу, – сказал Стив Бернхардт на ухо Джонни. Джонни не ответил. Он уставился на колесо с каким-то безразличием. Глаза его казались почти фиолетовыми.

Внезапно раздался звенящий звук, который Сара поначалу приняла за звон в ушах. Затем она увидела, как другие, уже поставившие деньги на кон, забирают их со стола, оставляя Джонни играть одного.

– Нет! – хотелось ей закричать. – Не так, не в одиночку, это нечестно…

Сара закусила губу. Она боялась, что ее стошнит, если она откроет рот. С животом стало совсем худо. Кучка денег, которую выиграл Джонни, одиноко лежала под ярким светом. Пятьдесят четыре доллара, а выигрыш на отдельной цифре был десять к одному.

Хозяин облизнул губы.

– Мистер, по закону я не должен разрешать ставить на отдельные цифры больше двух долларов.

– Ты это брось, – прорычал Бернхардт, – ты не должен был разрешать ставить свыше десяти на цифру, а ты только что дал ему поставить восемнадцать. Что, в штаны наложил?

– Нет, но…

– Давайте, – обрезал Джонни. – Или я ухожу. Моя девушка не совсем здорова.

Хозяин взглянул на толпу. Та смотрела на него враждебно. Глупцы. Не понимают, что парень выбрасывает деньги на ветер, а он пытается образумить его. Черт с ними. Все равно им не угодишь. Пускай хоть на голову становится и проигрывает вчистую. По крайней мере можно будет закрыть павильон на ночь.

– Ну что ж, – сказал он, – если среди вас нет государственного инспектора… – Он повернулся к Колесу. – Крутится-вертится колесо, где остановится, не знает никто.

Он крутанул, и цифры немедленно превратились в одно сплошное пятно. Какое-то время, показавшееся вечностью, не слышалось ничего, кроме жужжания Колеса удачи, вечерний ветерок где-то трепал полу тента, и в голове у Сары болезненно стучало. Она мысленно просила Джонни обнять ее, но он стоял неподвижно – руки на столе, глаза прикованы к Колесу, которое словно решило крутиться вечно.

Наконец вращение замедлилось настолько, что она могла прочесть цифры: 19 – 1 и 9, выведенные красным на черном фоне. Они то появлялись,то пропадали. Плавное жужжание Колеса перешло в мерное постукивание, громкое в этой тишине.

Цифры скользили мимо стрелки все медленнее и медленнее.

Один из чернорабочих с удивлением воскликнул:

– Черт возьми, еще, глядишь, выиграет!

Джонни стоял спокойно, глядя на Колесо, и теперь Саре казалось (может, из-за плохого самочувствия – живот то и дело схватывало), что глаза у него почти черные. Джекиль и Хайд, подумала она и внезапно ощутила безотчетный страх перед ним.

Тики-таки-тики-таки.

Колесо щелкало, оно прошло второй сектор, миновало 15 и 16, щелкнуло на 17 и, после секундного колебания, на 18. Последний щелчок – и стрелка уткнулась в гнездо под номером 19. Толпа затаила дыхание. Колесо еще слегка качнулось вперед, и указатель уставился в шпильку между 19 и 20. Долю секунды казалось, что шпилька не удержит указатель на 19, что в последний миг он перескочит на 20. Однако силы Колеса иссякли, оно вернулось назад и замерло.

Какое-то время в толпе не раздавалось ни звука. Ни единого звука.

Затем один из подростков произнес благоговейным шепотом:

– Эй, дядя, вы только что выиграли пятьсот сорок долларов.

А Стив Бернхардт добавил:

– Никогда еще такого не видел. Никогда.

Затем толпа взорвалась. Джонни хлопали по спине, толкали. Люди протискивались мимо Сары, чтобы дотронуться до него, и на мгновение, когда ее оттеснили, она почувствовала себя вконец несчастной, ее охватил панический страх. Сару пихали, обессиленную, туда-сюда, в животе у нее все переворачивалось. Перед глазами черными кругами ходило Колесо.

Через мгновение Джонни был уже с ней, и с затаенной радостью она увидела, что это был ее Джонни, а не тот, собранный, похожий на манекен, что смотрел, как Колесо совершает свой последний круг. Он выглядел смущенным и озабоченным.

– Прости, малыш, – сказал он, и ее захлестнуло чувство любви к нему.

– Все в порядке, – откликнулась она, совсем не будучи уверенной, что это так.

Хозяин откашлялся.

– Колесо закрыто, – сказал он. – Колесо закрыто.

Толпа понимающе зашумела. Хозяин взглянул на Джонни.

– Я вынужден дать вам чек, молодой человек. Я не держу здесь таких денег.

– Пожалуйста, как вам угодно, – сказал Джонни. – Только поскорее. Девушке действительно нехорошо.

– Ну да, чек, – сказал Стив Бернхардт с безграничным презрением. – Этот тип выпишет вам чек, который вернется неоплаченным, а сам зимой будет уже во Флориде.

– Послушайте, сэр, – начал хозяин. – Уверяю вас…

– Иди уверяй свою мамашу, может, она тебе поверит, – сказал Бернхардт. Внезапно он перегнулся через доску и пошарил под прилавком.

– Эй! – завопил крупье. – Это же разбой!

На толпу это заявление не произвело никакого впечатления.

– Пожалуйста, – пробормотала Сара. Голова у нее шла кругом.

– Наплевать на деньги, – сказал вдруг Джонни. – Пропустите нас, пожалуйста. Девушке плохо.

– Во дает, – сказал подросток со значком Джими Хендрикса, однако вместе с дружком нехотя отодвинулся в сторону.

– Нет, Джонни, – сказала Сара, напрягая всю свою волю, чтобы сдержать тошноту. – Возьми деньги. – Пятьсот долларов – это была трехнедельная зарплата Джонни.

– Давай плати, дешевка, – прогремел Бернхардт. Он вытащил из-под прилавка сигарную коробку и отставил ее, не заглянув даже внутрь, затем пошарил снова и извлек на сей раз стальной ящичек-сейф, окрашенный в серо-стальной цвет. Он бухнул его на стол. – Если тут нет пятисот сорока долларов, я сожру свою рубашку у всех на глазах. – Мощной, тяжелой рукой он хлопнул Джонни по плечу. – Обожди минутку, сынок. У тебя будет сегодня получка или я не Стив Бернхардт.

– Правда, сэр, у меня нет столько…

– Или ты платишь, – сказал Стив Бернхардт, наклонившись над хозяином, – или я позабочусь, чтобы твою лавочку прикрыли. Я не шучу. Говорю вполне серьезно.

Хозяин вздохнул и полез за пазуху. Он вытащил ключ на тонкой цепочке. Толпа выдохнула. Саре стало совсем невмоготу. Живот у нее вздулся и вдруг словно омертвел. Что-то бешено рвалось из нее наружу. Спотыкаясь, она отошла от Джонни и протиснулась сквозь толпу.

– Ты здорова ли, милочка? – спросила какая-то женщина. Сара только мотнула головой.

– Сара! – позвал Джонни.

От Джекиля и Хайда… не спрятаться, мелькнуло у нее в голове. Когда она пробегала мимо карусели, перед ее глазами в темноте центральной аллеи словно замаячила светящаяся маска. Она ударилась плечом о фонарь, пошатнулась, обхватила его, и тут ее вырвало. Казалось, ее вывернуло всю, начиная от пяток. Желудок судорожно сжимался, точно нервные пальцы.

– О, боже, – сказала она ослабевшим голосом и, чтобы не упасть, крепче ухватилась за столб. Где-то позади ее звал Джонни, но сейчас она не могла отвечать, да и не имела желания. Желудок понемногу успокаивался, и в эту минуту ей хотелось одного: стоять в темноте и радоваться тому, что еще дышит, что пережила этот вечер.

– Сара? Сара!

Она дважды сплюнула, чтобы очистить рот.

– Я здесь, Джонни.

Он вышел из-за карусели, где застыли в прыжке гипсовые лошадки. Она заметила, что он рассеянно сжимает в руке толстую пачку купюр.

– Пришла в себя?

– Нет, но уже лучше. Меня стошнило.

– О, господи. Поедем домой. – Он нежно взял ее за руку.

– Получил свои деньги…

Он глянул на пачку денег и рассеянно сунул их в карман брюк.

– Да. То ли часть, то ли все, не знаю. Считал этот здоровяк.

Сара вытащила из сумочки платок и вытерла губы. Глоток бы воды, подумала она. Душу продала бы за глоток воды.

– Будь осторожен, – сказала она. – Это же куча денег.

– Шальные деньги приносят несчастье, – сказал он мрачно. – Одна из поговорок моей матушки. У нее их миллион. И она терпеть не может азартные игры.

– Баптистка до мозга костей, – сказала Сара и судорожно передернулась.

– Ты что? – обеспокоено спросил он.

– Знобит, – сказала она. – Когда мы сядем в машину, включи подогрев на полную катушку и… О боже, кажется, опять…

Она отвернулась и со стоном выбросила все, что еще оставалось в желудке. Ее зашатало. Он осторожно, но твердо поддерживал ее.

– Ты можешь дойти до машины?

– Да. Сейчас уже хорошо. – Но голова у нее трещала, во рту стоял мерзкий привкус, и все кости так ломило, будто они выскочили из суставов.

Они медленно двинулись по центральной аллее, взметая ногами опилки, прошли мимо палаток, которые были уже закрыты и прибраны. За ними плыла какая-то тень, и Джонни быстро оглянулся, осознав, по-видимому, какая сумма у него в кармане.

То был один из подростков – лет около пятнадцати. Он застенчиво улыбнулся им.

– Надеюсь, вам получше, – обратился он к Саре. – Это, наверное, сосиски. Запросто можно съесть испорченную.

– Ой, и не говори, – сказала Сара.

– Вам помочь довести ее до машины? – спросил он Джонни.

– Нет, спасибо. Мы управимся.

– Ладно. Тогда отрываюсь. – Но он задержался еще на мгновение, его застенчивую улыбку сменила широкая ухмылка. – Приятно было посмотреть, как вздрючили этого типа.

И он убежал в темноту.

На стоянке белел одинокий «универсал» Сары; он сжался под неоновым светом фонаря, подобно несчастному, забытому щенку. Джонни открыл дверцу для Сары, и она осторожно села. Он проскользнул за руль и завел мотор.

– Придется подождать, пока обогреватель наберет силу, – сказал он.

– Не беспокойся. Мне уже тепло.

Он взглянул на Сару и увидел на ее лице капельки пота.

– Может, отвезти тебя в больницу? – спросил он. – Если это ботулизм, то дело серьезное.

– Нет, все в порядке. Мне бы только добраться до дома и лечь в постель. Завтра утром, если что, позвоню в школу и снова завалюсь спать.

– Не волнуйся, спи себе. Я позвоню за тебя.

Она благодарно взглянула на него.

– Позвонишь?

– Конечно.

Они уже выезжали на главную магистраль.

– Извини, что не могу поехать к тебе, – сказала Сара. – Мне очень жаль. Правда.

– Ты ни при чем.

– А кто же? Я съела испорченную сосиску. Бедняжка Сара.

– Я люблю тебя, Сара, – сказал Джонни. Итак, слово было произнесено, его нельзя было взять обратно, оно повисло между ними в ожидании какого-то продолжения.

– Спасибо, Джонни, – только и могла ответить Сара.

Они продолжали путь в приятном молчании. Была уже почти полночь, когда Джонни завернул машину к ее подъезду. Сара дремала.

– Эй, – сказал он, выключив мотор и легонько теребя ее. – Приехали.

– Ох… хорошо. – Она села прямо и плотнее запахнулась в шубу.

– Ну как ты?

– Лучше. Ноет желудок, и спина болит, но лучше. Джонни, езжай на машине в Кливс.

– Не стоит, – сказал он. – Еще кто-нибудь увидит ее утром перед домом. Ни к чему нам эти разговоры.

– Но я же собиралась поехать с тобой…

Джонни улыбнулся:

– Вот тогда стоило бы рискнуть, даже если бы пришлось пройти пешком три квартала. Кроме того, я хочу, чтобы машина была у тебя под рукой на тот случай, если ты передумаешь насчет больницы.

– Не передумаю.

– А вдруг. Можно я зайду и вызову такси?

– Конечно.

Они вошли в дом, и едва Сара зажгла свет, как у нее начался новый приступ дрожи.

– Телефон в гостиной. Пойду-ка я лягу и укроюсь пледом.

Гостиная была маленькая и без всяких излишеств; от сходства с казармой ее избавляли лишь броские занавески, изрисованные цветами немыслимых форм и оттенков, да несколько плакатов на стене: Дилан в Форест-Хиллс, Баэз в Карнеги-холл, «Джефферсон эйрплейн» в Беркли, «Бэрдс» в Кливленде.

Сара легла на кушетку и до подбородка натянула плед. Джонни озабоченно смотрел на нее. Лицо Сары было белое, как бумага, лишь под глазами темные круги. Она выглядела действительно больной.

– Может, мне остаться на ночь, – сказал он. – Вдруг что-нибудь случится…

– Например, маленькая, с волосок, трещинка в шейном позвонке? – Она взглянула на него с печальной улыбкой.

– Ну… Мало ли что.

Зловещее урчание в животе решило дело. Она искренне собиралась закончить ночь в постели с Джоном Смитом. Правда, из этого ничего не вышло. Не хватало теперь еще прибегнуть к его помощи, когда ее станет тошнить и она побежит в туалет глотать «Пепто-Бесмол».

– Все будет в порядке, – сказала она. – Это испорченная сосиска, Джонни. Ты запросто мог съесть ее сам. Позвони мне завтра, когда у тебя будет перерыв.

– Ты уверена?

– Да.

– Ладно, парнишка. – Решив больше не спорить, он поднял трубку и вызвал такси. Она закрыла глаза, убаюканная и успокоенная его голосом. Ей особенно нравилась в Джонни его способность делать всегда то, что нужно, что от него хотят, не думая о том, как он при этом выглядит. Прекрасная черта. Она слишком устала и чувствовала себя слишком паршиво, чтобы еще играть сейчас в светские игры.

– Готово, – сказал он, вешая трубку. – Они пришлют такси через пять минут.

– По крайней мере у тебя теперь есть чем заплатить, – сказала она улыбаясь.

– Чаевых не пожалеем, – отозвался он, подражая известному комику Филдсу.

Он подошел к кушетке, сел, взял ее за руку.

– Джонни, как ты это сделал?

– Ты о чем?

– Колесо. Как это тебе удалось?

– Какое-то озарение, вот и все, – сказал он без особой охоты. – У каждого бывают озарения. На лошадиных бегах или при игре в очко, даже в железку.

– Нет, – сказала она.

– Что – нет?

– Не думаю, что у каждого бывают озарения. То было что-то сверхъестественное. Меня… это даже напугало немного.

– Правда?

– Да.

Джонни вздохнул.

– Время от времени у меня появляются какие-то предчувствия, вот и все. Сколько я себя помню, с самого раннего детства. Мне всегда удавалось находить потерянные вещи. Как этой маленькой Лизе Шуман в нашей школе. Ты ее знаешь?

– Маленькая, грустная, тихая Лиза? – Она улыбнулась. – Знаю. На моих уроках практической грамматики она витает в облаках.

– Она потеряла кольцо с монограммой школы, – сказал Джонни, – и пришла ко мне в слезах. Я спросил ее, смотрела ли она в уголках верхней полки своего шкафчика для одежды. Всего-навсего догадка. Но оно оказалось там.

– И ты всегда мог это делать?

Он засмеялся и покачал головой.

– Едва ли. – Улыбка слегка угасла. – Но сегодня чувство было особенно сильным, Сара. Это Колесо… – Он слегка сжал пальцы и разглядывал их насупившись. – Оно было вот здесь. И вызывало чертовски странные ассоциации.

– Какие?

– С резиной, – произнес он медленно. – Горящей резиной. И холодом. И льдом. Черным льдом. Все это было где-то в глубинах моей памяти. Бог знает почему. И какое-то неприятное чувство. Как будто предостережение.

Она внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала. Его лицо постепенно прояснилось.

– Но что бы это ни было, сейчас все прошло. Может, так показалось.

– Во всяком случае, подвалило на пятьсот долларов, – сказала она. Джонни засмеялся и кивнул. Больше он не разговаривал, и она задремала, довольная, что он рядом. Когда она очнулась, по стене разлился свет фар, проникший в окно. Его такси.

– Я позвоню, – сказал он и нежно поцеловал Сару. – Ты точно не хочешь, чтобы я побыл здесь?

Внезапно ей этого захотелось, но она отрицательно покачала головой.

– Позвони, – сказала она.

– На третьей переменке, – пообещал он и направился к двери.

– Джонни?

Он повернулся.

– Джонни, я люблю тебя, – сказала она, и его лицо засветилось, словно вспыхнула электрическая лампочка.

Он послал воздушный поцелуй.

– Будешь чувствовать себя лучше, – сказал он, – тогда поговорим.

Она кивнула, но прошло четыре с половиной года, прежде чем она смогла поговорить с Джонни Смитом.

– Вы не возражаете, если я сяду впереди? – спросил Джонни таксиста.

– Нет. Только не заденьте коленями счетчик. Еще разобьете.

С некоторым усилием Джонни просунул ноги под счетчик и захлопнул дверь. Таксист, бритоголовый мужчина средних лет, с брюшком, опустил флажок, и машина двинулась по Флэгг-стрит.

– Куда?

– Кливс Милс, – сказал Джонни. – Главная улица. Я покажу.

– Придется взять с вас в полтора раза больше, – сказал таксист. – Мне ведь, сами понимаете, пустым оттуда возвращаться.

Рука Джонни машинально накрыла пачку купюр в брючном кармане. Он пытался вспомнить, держал ли когда-нибудь при себе столько денег сразу. Только однажды. Когда купил подержанный «шевроле» за тысячу двести долларов. По наитию он попросил в банке выдать ему наличными – хотелось своими глазами увидеть такую кучу денег. Оказалось, ничего особенного. Зато какое было лицо у торговца машинами, когда Джонни вывалил ему в руку двенадцать стодолларовых бумажек! На это стоило посмотреть. Правда, сегодня пачка денег в кармане его нисколько не радовала, скорее наоборот, вызывала какое-то беспокойство, и ему вспоминалось выражение матери: шальные деньги приносят несчастье.

– Хорошо, пусть будет в полтора раза больше, – сказал он таксисту.

– Ну вот и договорились. – Таксист стал более разговорчивым. – Я так быстро приехал, потому что у меня был вызов на Риверсайд, а там никого не оказалось.

– Правда? – равнодушно спросил Джонни. Мимо проносились темные дома. Он выиграл пятьсот долларов, ничего подобного с ним еще не случалось. Его не оставлял призрачный запах горящей резины… словно он вновь переживает что-то, случившееся с ним в раннем детстве… ощущение грядущего несчастья отравляло радость удачи.

– Да, эти пьянчуги сначала звонят, а потом передумывают, – сказал таксист. – Ненавижу поганых пьянчуг. Позвонят, а потом решают – какого черта, глотну-ка еще пивка. А то пропьют все деньги, пока ждут машину, а начнешь кричать: «Кто вызывал такси?» – молчат.

– Да, – сказал Джонни. Слева текла река Пенобскот, темная и маслянистая. А тут еще заболевшая Сара и это признание в любви. Возможно, оно было проявлением слабости, но, бог мой, а вдруг это правда! Он влюбился в нее прямо с первого свидания. Вот что было настоящей удачей, а не выигрыш на Колесе. Однако мысленно он возвращался именно к Колесу, оно вызывало тревогу. В темноте он все еще видел, как оно вращается, слышал, словно в дурном сне, замедляющееся пощелкивание указателя, который задевал за шпильку. Шальные деньги приносят несчастье.

Таксист повернул на автостраду № 6, теперь он увлеченно беседовал с самим собой:

– Вот я и говорю: «Чтоб я этого больше не слышал». Больно умный стал. Такого дерьма я ни от кого не потерплю, даже от собственного сына. Я вожу такси двадцать шесть лет. Меня грабили шесть раз. А сколько раз я «целовался», не сосчитать, хотя ни разу в крупную аварию не попал, спасибо деве Марии, святому Христофору и отцу вседержителю, правильно? И каждую неделю, какой бы неудачной она ни была, я откладывал пять долларов ему на колледж. Еще когда он был молокососом. И чего ради? Чтобы в один прекрасный день он пришел домой и заявил, что президент Соединенных Штатов свинья. Вот паразит! Парень небось думает, что я свинья, хотя знает, скажи он такое, я мигом пересчитаю ему зубы. Вот вам и нынешняя молодежь. Я и говорю: «Чтоб я этого больше не слышал».

– Да, – сказал Джонни. Теперь мимо пробегали перелески. Слева было Карсоново болото. Они находились примерно в семи милях от Кливс Милс. Счетчик накинул еще десять центов.

Одна тонкая монетка, одна десятая доллара, эй-эй-эй.

– Можно спросить, чем промышляете?

– Работаю учителем в Кливсе.

– Да? Значит, вы понимаете, о чем я говорю. И все-таки что за чертовщина происходит с этими детьми?

Просто они съели тухлую сосиску под названием Вьетнам и отравились. Ее продал им парень по имени Линдон Джонсон. Тогда они, знаете, пришли к другому парню и говорят: «Ради всего святого, мистер, нам чертовски скверно». А этот другой парень, Никсон, и отвечает: «Я знаю, как вам помочь. Съешьте еще несколько сосисок». Вот что произошло с американской молодежью.

– Не знаю, – ответил Джонни.

– Всю жизнь строишь планы, делаешь как лучше, – сказал таксист, и в голосе его на сей раз ощущалось какое-то замешательство, оно продлится не очень долго, ибо ему осталось жить какую-нибудь минуту. А Джонни, не зная этого, испытывал к нему жалость, сочувствовал его непонятливости.

Обними меня, милый, покрепче… ну давай не валяй дурака.

– И всегда ведь хочешь самого хорошего, а парень приходит домой с волосами до задницы и заявляет, что президент Соединенных Штатов свинья! Свинья! Ну не дрянь, я…

– Берегись! – закричал Джонни.

Таксист повернулся к нему лицом – это было пухлое лицо члена Американского легиона, серьезное, сердитое и несчастное в отблесках приборной доски и внезапном свете приближающихся фар. Он быстро глянул вперед, но было уже поздно.

– Иииисусе!

Впереди были две машины по обе стороны белой разделительной линии. «Мустанг» и «додж чарджер» перевалили через гребень холма. Джонни даже слышал завывание форсируемых двигателей. «Чарджер» надвигался прямо на них. Он даже не пытался свернуть, и таксист застыл за рулем.

– Иииииии…

Джонни едва заметил, что слева промелькнул «мустанг». И тут же такси и «чарджер» столкнулись лоб в лоб, и Джонни почувствовал, как его поднимает вверх и отбрасывает в сторону. Боли не было, хотя он смутно сознавал, что зацепил ногами счетчик, да так, что сорвал его с кронштейна.

Звон бьющегося стекла. Громадный огненный язык полыхнул в ночи. Джонни пробил головой ветровое стекло. Все начало проваливаться в какую-то дыру. Он ощущал только боль, смутную, приглушенную в плечах и руках, а тело его устремилось вслед за головой сквозь дыру в стекле. Он летел. Летел в октябрьскую тьму.

Промелькнула мысль: Умираю? Неужели конец?

Внутренний голос ответил: Да, вероятно.

Он летел. Все смешалось. Октябрьские звезды, разбросанные в ночи. Грохот взрывающегося бензина. Оранжевый свет. Затем темнота.

Его полет закончился глухим ударом и всплеском. Он почувствовал влажный холод, когда очутился в Карсоновом болоте, в двадцати пяти футах от того места, где «чарджер» и такси, сцепившись воедино, выплеснули в небо столб огня.

Темнота.

Сознание угасало.

И наконец, осталось лишь гигантское красно-черное колесо, вращающееся в пустоте, в которой, возможно, плавают звезды, попытайте свое счастье, не повезет сейчас – повезет потом, эй-эй-эй. Колесо вращалось красно-черное, вверх-вниз, указатель щелкал по шпилькам, а он все пытался разглядеть, остановится ли стрелка на двойном зеро – цифре, приносящей выигрыш хозяину, одному лишь хозяину. Он пытался разглядеть, но колесо уже исчезло. Остались лишь мрак и эта всеобъемлющая пустота… Забвение.

Джонни Смит оставался в нем долго, очень долго.

Миновал 1971 год. Отшумели негритянские волнения на побережье Нью-Гэмпшира, и с ростом банковских счетов смолк ропот местных предпринимателей. До смешного рано выдвинул свою кандидатуру в президенты никому не известный тип по имени Джордж Макговерн. Любой мало-мальски разбирающийся в политике понимал, что кандидатом от демократии в 1972 году станет Эдмунд Маски, и кое-кто даже считал, что ему ничего не стоит сбить с ног тролля из Сан-Клементе[4] и положить его на обе лопатки.

В начале июня, перед самым роспуском школьников на летние каникулы, Сара в очередной раз встретила знакомого студента-юриста. В хозяйственном магазине Дэя она покупала тостер, а он искал подарок к годовщине свадьбы родителей. Он спросил, не пойдет ли она с ним в кино, – в городе показывали новый фильм с Клинтом Иствудом «Грязный Гарри». Сара согласилась. И оба остались довольны. Уолтер Хэзлит отрастил бороду и уже не казался ей очень похожим на Джонни. По правде говоря, она уже почти забыла, каким был Джонни. Сара ясно видела его лицо лишь во сне: он стоял у Колеса удачи, хладнокровно наблюдая за вращением, будто оно слепо повиновалось ему, при этом глаза у Джонни, казалось, приобрели необычный и немного пугающий темно-фиолетовый цвет.

Они с Уолтом стали часто встречаться. С ним было легко. Он ни на чем не настаивал – а если такое и случалось, то его требования возрастали столь постепенно, что это было почти незаметно. В октябре он предложил купить ей кольцо с бриллиантиком. Сара попросила два выходных на размышление. В субботу она поехала в «Ист-Мэн медикэл сентр», получила в регистратуре специальный пропуск с красной каймой и прошла в отделение интенсивной терапии. Она сидела у кровати Джонни около часа. Осенний ветер завывал в темноте за окном, предвещая холод, снег и пору умирания. Прошел почти год – без шестнадцати дней – со времени ярмарки, Колеса и лобового столкновения у болота.

Она сидела, слушала завывание ветра и смотрела на Джонни. Повязки были сняты. На его лбу в полутора дюймах над правой бровью начинался шрам, зигзагом уходивший под волосы. В этом месте их тронула проседь, как у Коттона Хоуса – детектива восемьдесят седьмого полицейского участка[5]. Сара не обнаружила в Джонни никаких перемен, если не считать, что он сильно похудел. Перед ней крепко спал молодой человек, почти чужой.

Она наклонилась и слегка коснулась его губ, словно надеясь переиначить старую сказку, и вот сейчас ее поцелуй разбудит Джонни. Но он не просыпался.

Сара ушла, вернулась в свою квартирку в Визи, легла на кровать и заплакала, а за окном по темному миру бродил ветер, швыряя перед собой охапки желто-красных листьев. В понедельник она сказала Уолту, что, если он и вправду хочет купить ей колечко с бриллиантом – самым что ни на есть маленьким, – она будет счастлива и с гордостью его наденет. Таким был 1971 год для Сары Брэкнелл.

В начале 1972 Эдмунд Маски расплакался во время страстной речи перед резиденцией человека, которого Санни Эллиман называл не иначе как «этот лысый холуй». Джордж Макговерн спутал все карты на предварительных выборах, и Лойб в своей газете радостно объявил, что жители Нью-Гэмпшира не любят плакс. В июле Макговерн был избран кандидатом в президенты. В том же месяце Сара Брэкнелл стала Сарой Хэзлит. Они с Уолтом обвенчались в первой методистской церкви в Бангоре.

Менее чем в двух милях оттуда продолжал спать Джонни. Когда Уолт поцеловал Сару на глазах у всех родных и друзей, собравшихся на обряд бракосочетания, она вдруг с ужасом вспомнила о нем – Джонни, подумала она и увидела его таким, каким он был, когда зажегся свет, – наполовину Джекиль, наполовину злобный Хайд. На мгновение она застыла в руках Уолта, а затем все прошло. Было ли это воспоминание или видение – оно улетучилось.

После долгих размышлений и разговоров с Уолтом она пригласила родителей Джонни на свадьбу. Приехал один Герберт. На банкете она спросила, хорошо ли себя чувствует Вера.

Он оглянулся, увидел, что на какое-то время они остались одни, и допил остатки виски с содовой. За последние полтора года он постарел лет на пять, подумала Сара. Волосы поредели. Морщины стали глубже. Очки он носил осторожно и застенчиво, как всякий, для кого они в новинку, из-за слабых оптических стекол настороженно смотрели страдающие глаза.

– Нет… не совсем, Сара. По правде говоря, она в Вермонте. На ферме. Ждет конца света.

– Чего?

Герберт рассказал ей, что полгода назад Вера начала переписываться с группой, состоящей примерно из десяти человек, – они называют себя Американским обществом последних дней. Заправляют там мистер и миссис Стонкерс из Расина, штат Висконсин. Стонкерсы утверждают, что, когда они отдыхали, их захватила летающая тарелка. Стонкерсов доставили на небеса, но не на созвездие Орион, а на похожую на Землю планету, которая вращается вокруг Арктура. Там они попали в общество ангелов и лицезрели рай. Стонкерсам сообщили, что последние дни уже наступают. Их сделали телепатами и вернули на Землю, чтобы они собрали немногих верующих – для первого, так сказать, челночного рейса на небо. И вот съехались десять человек, они купили ферму к северу от Сент-Джонсбери и сидят там уже около семи недель в ожидании тарелки, которая прилетит и заберет их.

– Но это похоже… – начала Сара и тут же закрыла рот.

– Я знаю, на что это похоже, – сказал Герберт. – Похоже на сумасшествие. Местечко стоило им девять тысяч долларов. А там и нет-то ничего, кроме развалившегося фермерского дома да двух акров никудышной земли. Вклад Веры составил семьсот долларов – это все, что она могла собрать. Остановить ее не было никакой возможности… Разве только посадить под замок. – Он помолчал, затем улыбнулся. – Не стоит об этом говорить на вашей свадьбе, Сара. У вас должно быть все отлично. Я знаю, что так будет.

Сара постаралась тоже улыбнуться:

– Спасибо, Герберт. А вы… Вы думаете, что она…

– Вернется? О да. Если к зиме не наступит конец света, я думаю, вернется.

– Ну, желаю вам самого наилучшего, – сказала Сара и обняла его.

На ферме в Вермонте не было отопления, и в конце октября, когда тарелка так и не прилетела, Вера вернулась домой. Тарелка не прибыла, сказала она, потому что они еще не готовы к встрече с ней – они еще не отринули все несущественное и грешное в своей жизни. Но она была в приподнятом настроении и воодушевлена. Во сне она получила знак. Ей, возможно, и не придется улететь в рай на летающей тарелке. Но у Веры все больше крепло убеждение: ее призвание состоит в том, чтобы руководить сыном, направлять его на путь истинный, когда он очнется от забытья.