От этой мысли по телу пробежал нервный озноб.

Он ей нравился. Он был совершенно нормальный, приятный мужчина.

Она вновь взглянула на маску: мерзкий Хайд, подобно раковой опухоли, вырастал из лица Джекиля. Маска была покрыта люминесцентной краской, поэтому она и светилась в темноте.

А что такое нормальный? Никто. Ничто. Пожалуй, нет. Будь он нормальный, разве ему пришло бы в голову надеть нечто подобное в классе и думать при этом, что дисциплина не пострадает? И как могли дети называть его Франкенштейном и все-таки любить и уважать? И это нормально?

Сквозь занавес из бус, отделявший туалет и спальню от гостиной, проскользнул Джонни.

Если он захочет сегодня лечь со мной в постель, я, пожалуй, не буду против.

От этой мысли стало тепло, как бывает, когда возвращаешься домой после долгого отсутствия.

– Ты что улыбаешься?

– Да так, – сказала она, бросая маску.

– Ну а все-таки. Что-нибудь приятное? Вспомнила, как нюхала кокаин, дружище?

– Джонни, – сказала она, положив руку ему на грудь и вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его, – не обо всем надо говорить вслух. Пошли.

Они задержались в вестибюле, пока он застегивал свою джинсовую куртку, и взгляд ее опять невольно остановился на плакате «ЗАБАСТОВКА!» – со сжатым кулаком на пылающем фоне.

– В этом году будет новая студенческая забастовка, – проследив за ее взглядом, сказал он.

– Против войны?

– На сей раз не только. Вьетнам, призыв резервистов и волнения в Кентском университете взбудоражили студентов. Думаю, что никогда еще в аудиториях не сидело так мало хрюкал.

– Это ты о ком?

– Да об отличниках, которым наплевать на наше общество, лишь бы оно обеспечило им потом оклад в десять тысяч долларов. Хрюкале наплевать на все, кроме своей шкуры. Но теперь другие времена. Большинство из них проснулись. Грядут большие перемены.

– И это для тебя важно? Даже когда университет уже позади?

Он подобрался:

– Мадам, я же из Мэнского университета. Смит, выпуск семидесятого! Мы высоко держим марку старого доброго Мэна.

Она улыбнулась:

– Ладно, поехали. Я хочу прокатиться на карусели, пока ее не закрыли.

– Прекрасно, – сказал он, беря ее за руку. – За углом моего дома случайно оказалась твоя машина.

– И есть восемь долларов. Нас ждет блестящий вечер.

Вечер был облачный, но не дождливый, для позднего октября достаточно теплый. Наверху серп луны пытался пробиться сквозь завесу облаков. Джонни обхватил ее рукой, она прижалась к нему.

– Знаешь, Сара, я о тебе все время думаю, – сказал он почти небрежно, но только почти. Сердце у нее слегка замерло, а затем бешено застучало.

– Правда?

Они обогнули угол, и Джонни открыл ей дверцу. Обойдя машину, он сел за руль.

– Тебе холодно?

– Нет, – ответила она. – Вечер очень теплый.

– Да, – согласился он, отъезжая. Она вновь мысленно вернулась к нелепой маске. Половина доктора Джекиля с голубым глазом Джонни в пустой глазнице, расширенной от удивления: – Слушайте, я вчера изобрел новый коктейль, но едва ли его буду подавать в барах, – с этой половиной лица было все в порядке, потому что за ней проглядывала частица самого Джонни. Ее испугала другая половина – Хайда. За ней мог скрываться кто угодно, потому что тот глаз превратился в щелку.

Но когда они приехали на ярмарку в Эсти, где в темноте на центральной аллее мигали голые лампочки, а длинные неоновые спицы чертова колеса мелькали вверх-вниз, она уже забыла о маске. Он был рядом, их ждал приятный вечер.

Они пошли по центральной аллее, держась за руки, почти не разговаривая, и Сара поймала себя на том, что вспоминает ярмарки своего детства. Она было родом из Саут-Париса, городка, производившего целлюлозу, в западной части штата Мэн, а большая ярмарка обычно проходила во Фрайберге. Джонни, выросший в Паунале, наверное, посещал ярмарку в Топсеме. По сути, все ярмарки в таких городках походили одна на другую и с годами почти не менялись. Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь при входе два доллара, и едва оказываешься на ярмарке, как чувствуешь запах горячих сосисок, жареного перца и лука, бекона, леденцов, опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишь лязг русской горки для малышей, которую называют «полевая мышь». Слышишь хлопанье ружей в тире, металлический рев репродукторов, которые выкликают номера для игроков в бинго; репродукторы развешены вокруг большого тента, заполненного длинными столами и складными стульями из местного похоронного бюро. Рок-н-ролл по громкости спорит с ревом органа. Доносится нескончаемый крик зазывал – два выстрела за два десятицентовика, и ты получаешь набитую опилками собачку для своего ребеночка. Эй-эй-как-вас-там, стреляйте, пока не выиграете. Ничего не изменилось. Ты снова ребенок, жаждущий, чтобы тебя облапошили.

– Смотри! – остановила она его. – Карусель! Карусель!

– Конечно, – успокоил ее Джонни. Он протянул женщине в кассовой будке долларовую бумажку, та сунула ему два красных билета и две десятицентовые монетки, не поднимая глаз от журнала «Фотоплей».

– Что значит «конечно»? Почему ты так со мной разговариваешь?

Он пожал плечами. Лицо его выражало полную невинность.

– Речь не о том, что ты, Джон Смит, сказал. Важно, как ты это сказал.

Карусель остановилась. Люди слезали и проходили мимо – в основном подростки в голубых армейских рубашках из плотной хлопчатобумажной ткани или расстегнутых куртках. Джонни провел ее по деревянному помосту и подал билеты служителю, у которого был вид самого скучающего создания во вселенной.

– Эко диво, – сказал Джонни, когда тот усадил их в маленькие круглые скорлупки и закрепил страхующую перекладину. – Просто эти кабинки вращаются по замкнутому кольцу, так?

– Так.

– А эти замкнутые кольца уложены на большой круглой тарелке, которая сама вращается, так?

– Так.

– И когда карусель разгоняется, кабина, где мы сидим, вертится по своей маленькой орбите и может развить такую скорость, которая ненамного меньше, чем у космонавтов при взлете с мыса Кеннеди. Я знал одного парня… – Джонни с серьезным видом наклонился к ней.

– Ну да, очередная твоя сказка, – неуверенно сказала Сара.

– Когда этому парнишке было пять лет, он упал со ступенек и заработал маленькую, с волосок, трещинку в шейном позвонке. А десять лет спустя он разогнался на карусели в Топсеме на ярмарке… и… – Он передернул плечами и похлопал ее сочувственно по руке… – Но с тобой, очевидно, будет все в порядке, Сара.

– Ой… Я хочу сойти…

А карусель несла их все быстрее, превращая ярмарку и центральную аллею в наклонное смазанное пятно из огней и лиц. Сара вскрикивала, смеялась, затем начала колотить его.

– Трещинка с волосок! – кричала она ему. – Я покажу тебе трещинку, когда мы слезем, врун несчастный!

– Как, уже чувствуешь что-нибудь в шейном позвонке? – вкрадчиво спросил он.

– Врун!

Они кружились все быстрей и быстрей, и когда пролетали мимо служителя – в десятый? пятнадцатый раз? – Джонни наклонился и поцеловал ее, а кабинка со свистом вращалась по своей орбите, их губы сливались во что-то горячее, волнующее и родное. Затем круг замедлил движение, кабина как бы нехотя сделала еще один оборот и, наконец, покачиваясь и подергиваясь, остановилась.

Они вылезли, и Сара обхватила его шею.

– Трещинка с волосок, балда ты! – прошептала она.

Мимо них проходила тучная дама в голубых брюках и дешевых кожаных туфлях, похожих на тапочки. Джонни обратился к ней, показывая большим пальцем на Сару:

– Эта девочка пристает ко мне, мадам. Если увидите полицейского, скажите ему.

– Вы, молодые люди, считаете себя слишком умными, – презрительно сказала тучная дама. Она заковыляла по направлению к тенту для игры в бинго, еще крепче зажав под мышкой сумочку. Сара прыснула.

– Ты невозможен.

– Я плохо кончу, – согласился Джон. – Моя мама всегда говорила.

Они снова пошли бок о бок по центральной аллее в ожидании, когда мир перестанет качаться у них перед глазами и под ногами.

– Она очень религиозна, твоя мама? – спросила Сара.

– Она баптистка до мозга костей, – ответил Джонни. – Но она ничего. Ее не заносит. Когда я дома, она не может удержаться и вечно подсовывает мне брошюрки, но тут уж ничего не попишешь. Мы с отцом смирились. Я пытался было затевать с ней разговоры – скажем, спрашивал, с кем, черт подери, мог Каин сожительствовать в земле Нод, если его папаша и мамаша были первыми людьми на Земле, ну и всякое такое, но потом решил, что это, в общем-то, гадко, и бросил. Два года назад мне казалось – Юджин Маккарти спасет мир… что до баптистов, то они по крайней мере не выставляют Иисуса кандидатом в президенты.

– А отец твой не религиозен?

Джонни рассмеялся.

– Не знаю. Во всяком случае, не баптист. – На мгновение задумался и добавил: – Он плотник, – будто это все объясняло. Сара улыбнулась.

– Что подумала бы твоя мать, если бы узнала, что ты встречаешься с пропащей католичкой?

– Попросись ко мне в гости, – отпарировал Джонни, – чтобы она могла всучить тебе несколько брошюр.

Сара остановилась, продолжая держать его под руку.

– Ты хочешь пригласить меня к себе домой? – спросила она, глядя ему в глаза.

Добродушное лицо Джонни посерьезнело.

– Да, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты познакомилась с ними… и наоборот.

– Почему?

– А ты не знаешь? – мягко произнес он, и вдруг у нее перехватило горло и застучало в висках, и слезы уже готовы были навернуться на глаза. Она сильно сжала его руку.

– Джонни, ты мне нравишься, ты знаешь это?

– Ты мне нравишься еще больше, – серьезно сказал он.

– Покатай меня на чертовом колесе, – вдруг потребовала она с улыбкой. Больше никаких разговоров на эту тему. Сначала надо все обдумать, попытаться заглянуть в будущее. – Я хочу взлететь наверх, откуда мы все увидим.

– Можно тебя поцеловать наверху?

– Дважды, если успеешь.

Она привела его к билетной кассе, где он оставил еще одну долларовую бумажку. Покупая билеты, он рассказывал:

– Когда я учился в школе, я знал парня, служившего на подобной ярмарке, так он рассказывал, что работяги, собирающие эти колеса, обычно в стельку пьяные и забывают завинтить…

– Иди к черту, – беззаботно сказала она. – Никто не живет вечно.

– Но все стремятся к этому, ты разве не замечала? – сказал он, усаживаясь следом за ней в качающуюся гондолу.

Наверху он поцеловал ее несколько раз, октябрьский ветер ерошил волосы, и ярмарочные аллеи раскидывались внизу, подобно светящемуся в темноте циферблату.

После чертова колеса они покатались на детской карусели, хотя он честно сознался, что чувствует себя паршиво. Ноги у него были такие длинные, что ему пришлось широко их расставить, садясь на гипсового коня. Она нарочно рассказала ему, что знала в школе девочку, у которой было больное сердце, но никто об этом не догадывался, и вот однажды она пошла кататься на карусели с приятелем, и…

– Когда-нибудь ты пожалеешь, – со спокойной убежденностью произнес он. – Нельзя, Сара, строить отношения на обмане.

Она показала ему язык.

Потом был зеркальный лабиринт, действительно хороший, Саре вспомнился роман Брэдбери «Кто-то страшный к нам идет» – в нем изображаются такой же лабиринт, и маленькая старая учительница чуть не потерялась там окончательно. Сара видела, как Джонни неуклюже топчется среди зеркал и машет ей рукой. Десятки Джонни, десятки Сар. Они проходили мимо друг друга, мелькали за неевклидовыми углами и как бы исчезали. Она поворачивала голову налево, направо, утыкалась носом в прозрачное стекло и беспомощно хихикала, скорей всего из страха, что оказалась в замкнутом пространстве. Одно зеркало превратило ее в приземистого карлика из книг Толкиена. В другом она выглядела длиннющей долговязой девчонкой с ногами в четверть мили.

Наконец они выбрались из лабиринта, он купил пару сосисок и здоровый бумажный стакан жаренных в масле картофельных ломтиков, которые были сейчас такие же вкусные, какими они бывают, когда тебе еще нет пятнадцати.

Они миновали веселое заведение. Перед входом стояли четыре девицы в юбках с блестками и в бюстгальтерах. Они пританцовывали под старый мотивчик Джерри Ли Льюиса, а зазывала расхваливал в микрофон их достоинства. «Обними меня, милый, покрепче, – ревел Джерри Ли Льюис, его рояль выплескивал буги-вуги на присыпанные опилками аллеи. – Обними меня, милый, покрепче… ухвати-ка быка за рога… надоели мне сладкие речи… ну давай не валяй дурака…»

– Клуб «Плейбой», – восхитился Джонни и рассмеялся. – Раньше такое заведение было в Гаррисон Бич. Зазывала там божился, что девицы с завязанными за спиной руками могут снять очки прямо с вашего носа.

– Любопытный способ подцепить модную болезнь, – сказала Сара, и Джонни покатился со смеху.

По мере их удаления голос зазывалы, усиленный динамиком, звучал все глуше под звуки рояля Джерри Ли, этой знойной музыки, долетавшей, как некое будоражащее напоминание из отживших и смолкших пятидесятых: «Давайте, ребята, заходите, не стесняйтесь, а наши девочки и вовсе не стеснительные! Главное происходит за стенами… ваше образование будет неполным, пока вы не увидите представление в клубе “Плейбой”».

– Не хочешь ли вернуться и закончить свое образование? – спросила она.

Он улыбнулся.

– Я уже завершил курсовую на эту тему. А с диссертацией, пожалуй, можно подождать.

Она взглянула на часы:

– Гляди-ка, уже поздно. А завтра опять в школу.

– Да. Хорошо еще, что сегодня пятница.

Она вздохнула, вспомнив свой пятый и седьмой классы, где завтра у нее современная литература. В обоих – невозможные хулиганы.

Они протолкались назад, к середине главной аллеи. Толпа редела. Карусель уже закрылась. Двое рабочих с сигаретами в углах рта задергивали брезент на «полевой мыши». Хозяин аттракциона «ставь-пока-не-выиграешь» тушил свет.

– Ты занята в субботу? – спросил он, вдруг оробев. – Конечно, до субботы времени осталось немного, но…

– Есть кое-какие планы, – ответила она.

– Ясно.

Она не могла вынести удрученного вида Джонни, было бы подло дразнить его дальше.

– Я занята с тобой.

– Да?.. Правда? Слушай, это же прекрасно. – Он улыбнулся ей, она – в ответ. Внутренний голос, который иногда, казалось, принадлежал другому человеку, внезапно заговорил:

Тебе снова хорошо, Сара. Ты счастлива. Разве это не здорово?

– Да, здорово, – сказала она. Она привстала на цыпочки и быстро его поцеловала. Она заставила себя говорить, пока не передумала: – Знаешь, иногда в Визи бывает так одиноко… Пожалуй, я могла бы… провести с тобой ночь.

Он взглянул на нее с теплотой, с такой задумчивостью, что у нее внутри все затрепетало.

– А ты этого хочешь, Сара?

Она кивнула.

– Да, очень.

– Прекрасно, – сказал он и обнял ее.

– Ты уверен? – спросила Сара немного застенчиво.

– Я только боюсь, что ты передумаешь.

– Не передумаю, Джонни.

Он еще крепче притянул ее к себе.

– Это будет моя самая счастливая ночь.

Они проходили мимо Колеса удачи – единственного открытого павильона в той части центральной аллеи, вспоминала позже Сара. Хозяин только что смел мусор в кучку – искал скатившиеся с игральной доски десятицентовики. Наверно, он скоро закроет свое заведение, подумала Сара. За хозяином виднелось большое колесо со спицами, по его окружности светились маленькие электрические лампочки. Должно быть, он услышал последние слова Джонни, потому что почти автоматически занял свое рабочее место, глазами продолжая искать на грязном полу белые пятнышки серебра.

– Э-э-эй, мистер, крутаните на счастье Колесо удачи, превратите центы в доллары. Все зависит от этого Колеса, попытайте счастья, один маленький десятицентовик, и Колесо закрутится.

Джонни повернулся на звук его голоса.

– Джонни?

– Я бы попытал счастья, как он выразился. – Он улыбнулся ей. – Ты не против?

– Нет, пожалуйста. Только не долго.

Он снова взглянул на нее с таким задумчивым выражением, от которого ее охватила странная слабость, одновременно промелькнула мысль: как-то у нас все получится? В животе у Сары что-то перевернулось, к горлу подступила тошнота, и ее неожиданно повлекло к нему.

– Я не задержусь. – Он посмотрел на хозяина заведения. Аллея перед павильоном почти совсем опустела; стало прохладнее, так как нависавшие облака рассеялись. Все трое выдыхали струйки пара.

– Попытаете счастья, молодой человек?

– Да.

Когда они приехали на ярмарку, Джонни переложил все деньги в маленький нагрудный кармашек; теперь он вытащил из него то, что осталось от восьми долларов. Один доллар и восемьдесят пять центов.

Игральная доска представляла собой полосу желтого пластика, на которой в квадратах были нарисованы цифры и комбинации. Она выглядела как поле в рулетке, но Джонни тут же заметил, что в Лас-Вегасе такие комбинации привели бы игроков в уныние. Ставка на серию цифр при выигрыше лишь удваивалась. Две цифры – зеро и двойное зеро – давали выигрыш хозяину. Джонни сказал об этом, но хозяин только пожал плечами.

– Поезжайте в Вегас, если хотите. Вольному воля.

Но у Джонни в этот вечер было слишком хорошее настроение. Все началось довольно неудачно из-за маски, но затем пошло прекрасно. По правде говоря, это был его лучший вечер за много лет и, может быть, лучший в жизни. Он взглянул на Сару. Она была возбуждена, глаза блестели.

– Что скажешь, Сара?

Та тряхнула головой.

– Для меня эта игра все равно что греческий. Что нужно делать?

– Поставить на номер. Либо на красное-черное. Либо на чет-нечет. Либо на серию из десяти цифр. Выигрыши разные. – Он взглянул на хозяина, который ответил ему отсутствующим взглядом. – По крайней мере должны быть разные.

– Ставь на черное, – сказала она. – Как-то более волнующе, правда?

– Черное, – сказал Джонни и бросил десятицентовик на черный квадрат.

Хозяин уставился на монету, одиноко лежавшую на игральной доске, вздохнул:

– Круто взял, ничего не скажешь, – и повернулся к Колесу.

Джонни рассеянно поднял руку ко лбу.

– Стойте, – быстро сказал он и кинул один из трех четвертаков на квадрат с цифрами 11–20.

– Уверены?

– Уверен, – сказал Джонни.

Хозяин крутанул Колесо, и оно завертелось в кольце из лампочек, черный и красный цвета слились в одно. Джонни рассеянно потирал лоб. Колесо стало останавливаться, и теперь было слышно, как с размеренностью метронома пощелкивает маленькая деревянная трещотка, скользя мимо шпилек, разделявших номера. Она дошла до 8, затем до 9, остановилась было на 10, но проскочила на 11 и, щелкнув напоследок, окончательно успокоилась.

– Дама проигрывает, джентльмен выигрывает, – сказал хозяин.

– Джонни, ты выиграл?

– Похоже, что так, – сказал Джонни, в то время как хозяин доложил два своих четвертака к его монете. Сара издала легкий вскрик, едва успев заметить, как хозяин смахнул десятицентовик со стола.

– Я же сказал, это мой счастливый вечер, – проговорил Джонни.

– Один раз – везение, два раза – счастье, – заметил крупье. – Эй-эй-эй!

– Давай, Джонни, – сказала Сара.

– Хорошо. Мне на тот же номер.

– Запускать?

– Да.

Хозяин снова крутанул Колесо, и пока оно вертелось, Сара тихонько прошептала:

– А они не жульничают с этими колесами?

– Было дело. А теперь власти их проверяют, так что приходится полагаться исключительно на везение.

Колесо замедлило вращение и щелкнуло напоследок. Стрелка проскочила 10 и вошла в поле Джонни, замедляя бег.

– Давай, давай! – закричала Сара. Двое подростков, шедших к выходу, остановились посмотреть на игру.

Деревянная трещотка очень медленно миновала 16, затем 17 и остановилась на 18.

– Джентльмен снова выиграл. – Хозяин добавил еще шесть четвертаков к кучке Джонни.

– Ты богач! – воскликнула Сара и поцеловала его в щеку.

– Тебе везет, парень, – с готовностью согласился хозяин. – Никто не бросает такую везуху. Эй-эй-эй!

– Ставить опять? – спросил Джонни Сару.

– А почему бы нет!

– Давайте, давайте, – сказал один из подростков. На куртке у него был значок с Джими Хендриксом. – Этот тип ободрал меня сегодня на четыре доллара. Хотел бы я посмотреть, как его вздрючат.

– Тогда ты тоже, – сказал Джонни Саре. Он дал ей одну из девяти монет, лежавших столбиком. После короткого колебания она положила ее на 21. Отдельные цифры при выигрыше оплачиваются десять к одному – явствовало из правил.

– Продолжаешь, парень?

Джонни глянул на восемь четвертаков, лежавших столбиком на доске, и стал потирать лоб, будто чувствовал приближение головной боли. Внезапно он смел с доски четвертаки и потряс ими в сжатых ладонях.

– Нет, крутите для дамы. Я посмотрю.

Она удивленно посмотрела на него:

– Ты что, Джонни?

Он пожал плечами.

– Так, предчувствие.

Крупье закатил глаза, как бы говоря: «Боже-дай-мне-силы-вынести-этих-дураков», – и вновь запустил свое Колесо. Оно повертелось, замедлило ход и остановилось. На двойном зеро.

– Мой номер, мой, – пропел хозяин, и четвертак Сары исчез в его переднике.

– Это честно, Джонни? – Сара была задета.

– Зеро и двойной зеро дают выигрыш хозяину.

– Ты хитро сделал, сняв свои деньги с доски.

– Пожалуй.

– Ну что, крутить дальше или я пошел пить кофе? – спросил хозяин.

– Крутите, – сказал Джонни и выложил свои четвертаки двумя стопками по четыре на третий сектор.

Пока Колесо жужжало в кругу своей клетки из лампочек, Сара, не поднимая глаз от вращающегося поля, спросила Джонни:

– Сколько в этом заведении можно заработать за вечер?

Между тем к подросткам присоединилось четверо пожилых людей – двое мужчин и две женщины. Крупный мужчина, с виду рабочий стройки, сказал:

– От пятисот до семисот долларов.

Хозяин снова закатил глаза.

– Вашими бы устами… – проговорил он.

– Ладно, не прибедняйся, – сказал мужчина, похожий на строителя. – Лет двадцать назад я работал в такой лавочке. От пяти до семи сотен за вечер, две косых по субботам. Запросто. И это без всякого жульничанья.

Джонни следил за Колесом, которое сейчас вращалось достаточно медленно, так что можно было различить отдельные цифры, когда оно пробегало мимо. Промелькнуло одно зеро, другое, затем, медленнее, первый сектор, еще медленнее второй.

– Хорошего понемножку, – сказал один из подростков.

– Подожди, – произнес Джонни как-то странно. Сара взглянула на него; в его добродушном лице вдруг появилась жесткость, голубые глаза потемнели, стали чужими и далекими.

Стрелка остановилась на 30 и замерла.

– Игра продолжается, игра продолжается, – тоскливо пропел хозяин, а небольшая толпа позади Джонни и Сары издала радостный крик. Мужчина, похожий на строителя, хлопнул Джонни по спине, да так, что тот покачнулся. Хозяин полез под прилавок, достал из сигарной коробки четыре монеты и бросил их рядом с восемью четвертаками Джонни.

– Может, хватит? – спросила Сара.

– Еще разок, – сказал Джонни. – Если выиграю, этот парень оплатит нам ярмарку и твой бензин. Если проиграю, мы потеряем всего полдоллара или около того.

– Эй-эй-эй, – пропел хозяин. Он приободрился и вновь затараторил: – Ставьте, где хотите. Приходи, не стесняйся. Этот спорт не для зевак. Крутится-вертится колесо, где остановится, не знает никто.

Мужчина, похожий на строителя, который назвался Стивом Бернхардтом, положил доллар на чет.

– А ты что, парень? – спросил хозяин у Джонни. – Оставляешь на том же месте?

– Да, – ответил Джонни.

– Ох, дядя, – сказал один из подростков, – с судьбой играете.

– Наверное, – сказал Джонни, и Сара улыбнулась ему.

Бернхардт оценивающе посмотрел на Джонни и вдруг переставил свой доллар на третий сектор.

– Чем черт не шутит, – вздохнул подросток, сказавший Джонни, что тот играет с судьбой. Он переложил пятьдесят центов, которые они наскребли с приятелем, на тот же сектор.

– Все яички в одной корзине, – пропел хозяин. – Не передумаете?

Игроки стойко молчали. Двое чернорабочих подошли посмотреть игру, один из них с подружкой; теперь перед Колесом удачи уже собралась довольно большая компания. Хозяин сильно крутанул Колесо. За его вращением наблюдали двенадцать пар глаз. Сара поймала себя на том, что смотрит на Джонни – какое чужое у него лицо в ярком и в то же время загадочном свете. Она вновь вспомнила о маске – Джекиль и Хайд, чет и нечет. У нее опять забурчало в животе, она почувствовала легкую слабость. Колесо замедлило бег и начало щелкать. Подростки стали кричать, как бы подталкивая его.

– Еще немного, крошка, – уговаривал Стив Бернхардт. – Еще немножко, дорогое.

Колесо дощелкало до третьего сектора и остановилось на 24. Толпа снова издала радостный возглас.

– Джонни, ты выиграл, ты выиграл! – закричала Сара.

Хозяин неприязненно присвистнул сквозь зубы и выплатил выигрыш. Доллар подросткам, два – Бернхардту и двенадцать долларов Джонни. Теперь перед Джонни лежали на столе восемнадцать долларов.

– Игра продолжается, игра продолжается, эй-эй-эй! Еще раз, дружище? Сегодня колесо с тобой на пару.

Джонни взглянул на Сару.

– Как хочешь, Джонни. – Ей вдруг стало не по себе.

– Давай, дядя, – подзадоривал подросток со значком Джими Хендрикса. – Одно удовольствие поглядеть, как отделывают этого типа.

– Ладно, – сказал Джонни. – Последний раз.

– Ставьте на что хотите.

Все взоры были обращены на Джонни, который стоял, задумчиво потирая лоб. Его обычно добродушное лицо застыло, стало серьезным и сосредоточенным. Он смотрел на Колесо в кольце огней, поглаживая пальцами гладкую кожу над правой бровью.

– Оставляю, – сказал он наконец.

По толпе простился вопросительный шепот.

– Ох, дядя, это уже чересчур.

– Разошелся, – сказал Бернхардт неуверенно. Он оглянулся на жену, но та пожала плечами, давая понять, что для нее это полная загадка. – Эх, была не была, я с вами.

Подросток со значком взглянул на дружка, тот пожал плечами и утвердительно кивнул.

– Хорошо, – сказал он, поворачиваясь к хозяину. – Мы тоже оставляем.

Колесо завертелось Сара слышала, как сзади один из чернорабочих поспорил на пять долларов, утверждая, что третий сектор больше не выиграет. В животе у нее опять забурчало, но на этот раз боль не отпустила, а пошла кругами, снова и снова, и тут она поняла, что ей становится плохо. На лице выступил холодный пот.

Колесо начало останавливаться у первого сектора, и один из подростков вскинул руки от досады. Но не ушел. Колесо просчитало 11, 12, 13. Наконец-то хозяин выглядел довольным. Тик-так-тик. 14, 15, 16.

– Проскакивает, – сказал Бернхардт. В его голосе слышалось восхищение. Хозяин смотрел на свое Колесо с таким видом, что казалось, будь его воля, он протянул бы руку и остановил его. Оно прощелкало 20, 21 и остановилось на цифре 22.

В толпе, которая выросла уже человек до двадцати, снова раздался победный крик. Наверно, здесь собрались все запоздалые посетители ярмарки. Сара неясно слышала, как чернорабочий, проигравший пари, ворчал что-то о «дьявольском везении», отдавая деньги. В голове у нее шумело. Внезапно она почувствовала ужасную слабость в ногах, ее бил озноб, тело не слушалось. Она заморгала, и тут закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Мир покачнулся и накренился, словно они только что разогнались на карусели и вот теперь медленно останавливаются.

Мне попалась несвежая сосиска, подумала она с тоской. Вот чем, Сара, оборачивается счастье на деревенской ярмарке.

– Эй-эй-эй, – произнес хозяин без особого энтузиазма и раздал деньги. Два доллара подросткам, четыре – Стиву Бернхардту и целую кучу Джонни – три десятки, пятерку и один доллар. Хозяин не то чтобы лучился радостью, но был тем не менее оживлен. Если долговязый с хорошенькой блондинкой вздумает опять поставить на третий сектор, хозяин почти наверняка вернет свое. Пока этот парень не забрал со стола деньги, еще не все потеряно. А если он уйдет? Ну что ж, хозяин сегодня отхватил тысчонку на Колесе и может себе позволить поделиться с ближними. Быстро разнесется слух, что на Колесе Сола Драммора был крупный выигрыш, и завтра сюда повалят игроки, как никогда раньше. Выигрыш – хорошая реклама.

– Ставьте куда хотите, – пропел он. Несколько человек из толпы пододвинулись к столу и начали ставить десятицентовики и четвертаки. Однако хозяин смотрел только на одного игрока.

– Что скажешь, дружище? Играем по-крупному?

Джонни взглянул на Сару.

– Что ты… эй, что с тобой. Ты похожа на призрак.

– Что-то с желудком, – сказала она, выдавливая улыбку. – Я думаю, это сосиска. Может, поедем домой?

– Конечно. Пошли. – Он собирал кучку помятых денег со стола, и тут его взгляд снова упал на Колесо. Глаза перестали светиться теплом и заботой. Казалось, они опять потемнели, стали холодными, задумчивыми. Он смотрит на это колесо, как маленький мальчик на муравейник, подумала Сара.

– Минутку, – сказал он.

– Хорошо, – ответила Сара. Хотя чувствовала какую-то пустоту в голове и боль в желудке. К тому же в животе бурлило, что ей совсем не нравилось. Боже, только бы все обошлось. Пожалуйста.

Она подумала: Он не успокоится, пока все не проиграет.

И затем со странной уверенностью: Но он не проиграет.

– Ну что, приятель? – спросил хозяин. – Ставишь, нет? Играешь, нет?

– Слиняешь, нет? – передразнил один из чернорабочих; раздался нервный смешок. Перед глазами Сары все плыло.