Стивен КИНГ
      ИЕРУСАЛИМ ОБРЕЧЕННЫЙ
      ПРОЛОГ
      Старый друг, чего ты ищешь?
      Столько лет проведя на чужбине,
      Ты принес дорогой тебе образ
      Под иное, чуждое небо
      Далеко от своей земли.
      Джордж Сефрис.
      Почти никто не сомневался, что мужчина и мальчик - это отец и сын.
      Они ехали через всю страну на старом "ситроене", придерживаясь боковых дорог, путешествуя рывками. Три раза они останавливались, прежде чем добрались до цели: первый раз - в Род-Айленде, где мужчина - высокий, черноволосый - работал на текстильной фабрике, потом - в Янгстоуне, Огайо, где он стоял три месяца у тракторостроительного конвейера и, наконец, в маленьком калифорнийском городке у мексиканской границы, где он качал бензин и чинил маленькие иностранные автомобили, заработав, в общем, гораздо больше, чем рассчитывал.
      Где бы они ни останавливались, мужчина обязательно раздобывал газету штата Мэн под названием "Портлендский Пресс-Геральд" и искал в ней заметки о маленьком южном городке Джерусалемз Лот или его окрестностях. Иногда такие заметки находились.
      В комнатах мотелей между Централ Фоллз и Род-Айлендом он написал проспект романа и отослал его по почте своему агенту. Он добился кое-какого успеха как романист - миллион лет назад, когда жизнь его еще не погрузилась во тьму. Агент отправил проспект его последнему издателю, тот высказал вежливую заинтересованность, но не проявил склонности расстаться с какой бы то ни было суммой аванса. "Пожалуйста" и "благодарю вас", сообщил мужчина мальчику, разрывая в клочки письмо агента, - все еще не оплачиваются". Он произнес это без особой горечи и все-таки сел за книгу.
      Мальчик почти не разговаривал. С его лица не сходило стесненное выражение, глаза не блестели, взгляд словно постоянно устремлялся в какие-то холодные внутренние пространства. Везде, где они останавливались в пути, он был вежлив и больше ничего. Казалось, он не хотел ни на минуту оставаться без высокого мужчины и нервничал даже тогда, когда тот уходил в ванную. Мальчик не желал разговаривать о городке Джерусалемз Лот и читать Портлендскую газету, хотя мужчина иногда старался заговаривать об этом, а газету намеренно оставлял на столе.
      Когда книга была написана, они жили в коттедже на Тихоокеанском побережье и часто купались. Тихий океан оказался теплее и добрее Атлантического. Он не хранил воспоминаний. Мальчик начал загорать.
      Хотя им хватало на еду и крышу над головой, мужчина стал чувствовать себя подавленным и сомневаться, правильную ли они ведут жизнь. Он учил мальчика, и тот, казалось, ничего не терял в смысле образования (живостью ума он не уступал своему учителю), но вычеркивание из жизни Джерусалемз, или Салема Лота, видно, не принесло ему пользы. Иногда он вскрикивал во сне и сбрасывал на пол одеяла.
      Из Нью-Йорка пришло письмо. Агент сообщил о предложении аванса в двенадцать тысяч долларов и практически обеспеченной распродаже. Разве плохо?
      Хорошо.
      Мужчина бросил работу на бензозаправочной станции и уехал с мальчиком за границу.
      Лос-Сапатос, что означает "туфли" (название, вызвавшее тайный восторг мужчины), оказался крохотным, ничем не примечательным городком на берегу океана. Оставив за собой Штаты, двое зажили с почти неземным спокойствием. Ни туристов, ни самолетов над головой, на сотню миль кругом ни одного скоростного шоссе и ни одной газонокосилки. Даже радио означало для них шум без смысла: вещание велось на испанском, который мальчик только начинал понимать, а мужчина всю жизнь считал абракадаброй. От музыки осталась лишь опера. Ночная поп-станция кое-как пробивалась своими бешеными тактами с пятого на десятое. Единственным мотором в зоне слышимости был старый культиватор одного местного фермера. При подходящем ветре его шум слабо долетал отдельными порывами. Воду доставали вручную из колодца.
      Раз или два в месяц (не обязательно вдвоем) они ходили к мессе в маленькую церковь. Ни тот, ни другой не понимали смысла церемонии, но все равно ходили. Мужчина часто попросту засыпал под привычные голоса и ритмы в удушающей жаре. В одно воскресенье мальчик вышел к мужчине на шаткую веранду, где тот работал над новым романом, и нерешительно сообщил, что говорил со священником о своем желании вступить в церковную общину. Мужчина кивнул и спросил только, достаточно ли он знает испанский, чтобы к этому готовиться. Мальчик считал, что тут затруднений не возникнет.
      Раз в неделю мужчина ездил за сорок миль за Портлендской газетой недельной давности, пожелтевшей и потертой. Через две недели после сообщения мальчика в газете оказалась рассказ о Салеме Лоте и о городке штата Вермонт под названием Момсон. В статье упоминалось имя высокого мужчины.
      Он оставил газету на столе, почти не надеясь, что мальчик прочитает ее. Статья его обеспокоила - по нескольким причинам. Дело Салема Лота, кажется, не окончилось.
      Мальчик пришел к нему через день, держа газету, сложенную, чтоб видеть заголовок: "Город с привидениями в штате Мэн?".
      - Я боюсь, - сказал он.
      - Я тоже, - ответил высокий мужчина.
      Город с привидениями в штате Мэн?
      Джон Льюис, собственный корреспондент "Пресс-Геральда".
      Джерусалемз Лот. Джерусалемз Лот - городок к востоку от Кэмберленда и в двадцати милях к северу от Портленда. Это не первый истощившийся и обезлюдевший город в американской истории и, надо полагать, не последний, но один из самых странных. Города-призраки обычны на американском юго-западе, где они вырастают за одну ночь вокруг богатых золотых и серебряных месторождений, а потом, когда жилы истощаются, так же быстро исчезают, оставляя после себя пустые магазины, гостиницы и сауны, медленно рассыпающиеся в прах.
      В Новой Англии единственным двойником таинственно опустевшего Джерусалемз Лота, или Салема Лота, как его часто называют местные жители, предстает городок Момсон в штате Вермонт. Летом 1923 года Момсон словно растаял в воздухе - испарился вместе с 312 жителями. Дома и несколько маленьких общественных сооружений в центре города еще стоят, но с того лета пятидесятидвухлетней давности в них никто не живет. Большинство домов все еще остаются обставленными, и кажется, будто посреди будничной жизни некий ураган сдул людей прочь. В одном доме накрыт к ужину стол, в другом - в спальне приготовлены постели. В магазине на прилавке найден сгнивший рулон материи, а на кассовом аппарате набран доллар и двадцать два цента. Следователи нашли в ящике кассы нетронутую сумму почти в пятьдесят долларов.
      Жители округа любят развлекать туристов этой историей и намекать, что в городке нечисто, поэтому-де он и пустует с тех самых пор. Настоящая причина скорее в том, что Момсон лежит в забытом уголке штата, далеко от шоссе. Этот городок ничто не отличает от других - разве что его тайна, похожая на тайну Марии Челесты.
      То же самое можно сказать и про Джерусалемз Лот.
      По переписи 1970 года в Салеме Лоте числилось 1319 жителей - на 67 душ больше, чем по предыдущей переписи. Это было уютное патриархальное сообщество, в котором едва ли что-нибудь вообще происходило. Единственным событием, о котором могли вспоминать старожилы, беседуя в парке или у печи, оставался пожар 51-го, когда неосторожно брошенная спичка нанесла лесу самый большой урон в истории штата.
      Если вы, уйдя в отставку, желали поселиться в провинциальном городке, где каждый занимается своими делами и крупнейшим событием недели служит благотворительная ярмарка печения, - что ж, Лот как раз подходил вам. Молодежь, сунув диплом под мышку, покидала эти места, с тем чтобы никогда не возвращаться.
      Но чуть больше года тому назад в Джерусалемз Лоте стало твориться нечто необычное. Люди пропадали из виду. Большая часть, разумеется, не пропадала в буквальном смысле слова. Бывший тамошний констебль Перкинс Джиллеспи живет с сестрой в Киттери. Чарльз Джеймс, владелец бензоколонки, что напротив аптеки, завел мастерскую в соседнем Кэмберленде. Паулина Диккенс переехала в Лос-Анжелесе, а Рода Керлс работает в Портленде. Список можно продолжать и продолжать.
      Но что загадочно во всех этих людях, так это их единодушное желание или неспособность - говорить о Джерусалемз Лоте и о том, что там случилось, если, конечно, там случилось что-нибудь. Перкинс Джиллеспи просто взглянул на нашего корреспондента, зажег сигарету и произнес: "Я решил уехать, вот и все". Чарльз Джеймс утверждает, что ему пришлось уехать потому, что его дело испарилось вместе с городом. Паулина Диккенс, годы прослужившая официанткой в Замечательном Кафе, не ответила на наши письма, а мисс Керлс вовсе отказалась говорить на эту тему.
      Иногда причины исчезновений помогает установить пытливая работа мысли. Лоуренс Кроккет, агент по продаже недвижимости, исчезнувший с женой и дочерью, оставил после себя несколько весьма сомнительных земельных и строительных дел, заставляющих предполагать, что его ничто больше не удерживало в городе. Исчезали и такие, как Ройс Макдуглас, потерявший маленького сына. Подобных Кроккету и Макдугласу немало. По словам начальника полиции штата Питера Макфэ, "найдены следы многих людей из Джерусалемз Лота... но это не единственный город в штате Мэн, где люди пропадают из глаз. Ройс Макдуглас, например, остался должен банку и двум финансовым компаниям. Не в этом году, так в следующем он вытащит из жилетного кармашка пару своих кредитных карточек и на него наложат лапу. В Америке исчезнувший человек - такая же нормальная вещь, как пирог с вишнями. Мы живем в автомобильном обществе. Люди то и дело снимаются с мест, иногда забывая оставить адрес. Особенно бездельники".
      Однако, несмотря на всю трезвость позиции капитана Макфэ, в Джерусалемз Лоте есть вопросы, остающиеся без ответа. Исчез Генри Петри с женой и сыном, а мистера Петри, администратора страховой компании, едва ли можно назвать бездельником... Местный библиотекарь, косметолог, содержатель похоронного бюро - все они значатся в списке, достигшем пугающей длины.
      В городках вокруг уже ползут слухи, что в Салеме Лоте нечисто. Говорят, что иногда над отрезком центральной линии электропередач, проходящей через город, плавают цветные огни; и, если вы предположите, что обитатели Лота унесены НЛО, никто не рассмеется. Поговаривают о "темной секте" молодежи, практиковавшей в городе черные мессы и накликавшей гнев самого Бога на тезку святейшего города Святой Земли. Другие, не столь суеверные, напоминают о молодых людях, "исчезнувших" три года назад вблизи Хьюстона в Техасе и которые были обнаружены в братских могилах.
      После визита в Салем Лот все эти разговоры перестают казаться дикими. Последняя лавочка - аптечная и кондитерская Спенсера - закрылась в январе. Школы пустуют. Детей нет. Только пустые магазины и склады, заброшенные дома, запущенные газоны, безлюдные улицы.
      Среди людей, о которых полиция штата хотела бы хоть что-нибудь услышать, - Джон Гроггинс, пастор методистской церкви в Салеме Лоте; отец Дональд Кэллахен, приходской священник прихода Сент-Эндрю; Мэйбл Вертс, вдова, известная церковной и общественной активностью; Лестер и Харриет Дархэм, работавшие на ткацко-прядильной фабрике; Ева Миллер, хозяйка пансиона...
      Через два месяца после газетной статьи мальчика приняли в церковную общину. Он в первый раз исповедался, - и исповедался во всем.
      Священник был седым стариком, с лицом, покрытым сетью морщин, из которой выглядывали поразительно живые глаза. Голубые глаза, совершенно ирландские. Когда высокий мужчина пришел к нему домой, священник сидел на террасе и пил чай. Рядом стоял человек в городском костюме. Волосы его были разделены на пробор посередине и набриолинены, как на фотографиях 1890-х годов.
      Человек произнес чопорно:
      - Я Езус де ля рэй Муньоз. Отец Грасон просил меня переводить, потому что не говорит по-английски. Отец Грасон оказал моей семье большую услугу, которую я не хочу называть. Мои губы также запечатаны по поводу того, что он хочет обсудить. Это вам подходит?
      - Да. - Мужчина пожал руку Муньозу, а потом Грасону.
      Грасон улыбнулся и заговорил по-испански.
      - Он спрашивает, не хотите ли чашку чая? Это зеленый чай. Прохладительный, - перевел Муньоз.
      - Спасибо, с удовольствием.
      Когда с проявлениями дружелюбия покончили, священник сказал:
      - Этот мальчик вам не сын.
      - Да.
      - Он исповедался в странных вещах. По правде сказать, за всю мою практику я никогда не слышал более странной исповеди.
      - Это меня не удивляет.
      - Он плакал. Это был ужасный плач, он исходил со дна души. Могу я задать вопрос?..
      - Нет, - сказал высокий мужчина ровным голосом. - Не можете. Он сказал правду.
      Грасон закивал еще прежде, чем Муньоз перевел, и лицо священника стало серьезным. Он наклонился вперед, зажав руки между коленями, и долго говорил. Муньоз внимательно слушал с бесстрастным лицом.
      - Он говорит, - начал наконец переводчик, - в мире есть странные вещи. Много лет назад крестьянин из Эль-Граньонэ принес ему ящерицу, которая вскрикивала, как женщина. Он видел человека с родимыми пятнами знаками страстей господних, и у этого человека кровоточили руки и ноги в страстную пятницу. Он говорит, что это дело ужасное, темное дело. Это ужасно для вас и для мальчика. Особенно для мальчика. Он говорит...
      Грасон что-то коротко произнес.
      - Он спрашивает, что вы собираетесь делать.
      Высокий мужчина очень медленно покачал головой:
      - Не знаю.
      Грасон заговорил опять.
      - Он говорит, что будет молиться за вас.
      Через неделю мужчина проснулся взмокший от кошмара и позвал мальчика по имени.
      - Я возвращаюсь, - сказал мужчина. Мальчик побелел под загаром. - Ты сможешь вернуться со мной?
      - Ты любишь меня?
      - Да, Бог - свидетель, да.
      Мальчик начал плакать, и высокий мужчина обнял его.
      И все же мужчина не мог заснуть. Лица реяли в тени, смутные, как лица прохожих среди снегопада, и, когда ветер заскреб веткой по крыше, он вскочил.
      Джерусалемз Лот.
      Он закрыл глаза и зажал их ладонями - и тогда все начало возвращаться. Он почти видел стеклянное пресс-папье - то, что разбрасывает маленькие молнии, когда его поворачиваешь.
      Салем Лот...
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МАРСТЕН ХАУЗ
      Ни один организм не может долго существовать в
      здравом уме при условиях абсолютной реальности; даже
      кузнечиков и жаворонков кое-кто подозревает в способности
      мечтать. Хилл Хауз стоял уединенно на холме, вмещая в себя
      мрак; он стоял восемьдесят лет и мог простоять еще
      восемьдесят. Внутри стены стояли прямо, полы не прогнили,
      двери разумно оставались закрытыми; тишина лежала на
      дереве и камнях Хилл Хауза, и что бы там ни блуждало
      блуждало в одиночестве.
      Ширли Джексон "Призраки Хилл Хауза".
      1. БЕН (1)
      Проезжая Портленд, Бен Мерс почувствовал приятное волнение. Было 5 сентября 1975 года, и лето переживало грандиозный финал. Деревья взрывались зеленью, небо сияло высокой мягкой голубизной, и возле поворота на Фолмаус он увидел двух мальчишек с удочками, пристроенными на плечах, как карабины.
      Он снизил скорость и принялся искать что-нибудь, способное пробудить его память. Сперва не находилось ничего, и он постарался подготовить себя к почти верному разочарованию.
      "Тебе было тогда семь. Двадцать пять лет утекло. Места меняются. Как и люди.
      В те дни шоссе 295 не существовало. Чтобы добраться до Портленда из Лота, ездили по дороге 12 до Фолмауса... Времена меняются.
      Брось эту чушь!"
      Но бросить оказалось трудно. Трудно бросить, когда...
      Из-за поворота с ревом внезапно вывернулся большой мотоцикл. За рулем сидел подросток в тенниске, сзади - девушка в красной куртке и огромных зеркальных очках. Они свернули немного быстрее, чем следовало, и он отреагировал слишком сильно, нажав на тормоза и гудок. Мотоцикл умчался вперед, выплюнув синий дым, и девушка, обернувшись, показала на Бена пальцем.
      Он снова набрал скорость. Ему хотелось курить. Руки слегка дрожали. Мотоцикл уже почти пропал из виду. Подростки. Проклятые подростки. К нему пробивались воспоминания - на этот раз более недавние. Он оттолкнул их. Два года он не садился на мотоцикл. И никогда больше не собирался.
      Красное пятно слева привлекло его внимание, вызвав вспышку радости и узнавания. Уродливое красное здание стояло на склоне холма за клеверным полем; даже отсюда виднелся отблеск солнца на флюгере, увенчивающем выкрашенный в белое купол. Этот дом стоял здесь тогда, и он все еще здесь. И ни в чем не переменился. Может быть, в конце концов все будет хорошо. Потом купол исчез за деревьями.
      За поворотом на Кэмберленд знакомого стало появляться все больше и больше. Он проехал мимо реки Роял, где мальчишкой ловил щук, мимо промелькнувшего между деревьями вида на поселок Кэмберленд. Показалась кэмберленедская водонапорная башня с огромным лозунгом: "Сохраним штат Мэн зеленым!". Тетя Синди всегда говорила, что под ним следовало бы приписать: "Давай деньги!".
      Волнение его усиливалось, он начал набирать скорость и высматривать поворотный знак. Знак замерцал зеленым впереди миль через пять:
      ДОРОГА 12 ДЖЕРУСАЛЕМЗ ЛОТ, КЭМБЕРЛЕНД
      Внезапно его охватила мрачность, потушив хорошее настроение, как песок тушит огонь. Это с ним бывало со времен... (он попытался произнести в уме имя Миранды и не смог), с тяжелых времен, но никогда еще с такой неодолимой силой.
      Что это ему вздумалось - возвращаться в городок, где четыре года прожил мальчишкой, возвращаться, пытаясь вернуть себе нечто, безнадежно потерянное? Какого волшебства он ждет от ходьбы по дорогам, по которым ходил ребенком и которые теперь наверняка заасфальтированы и замусорены пивными банками туристов? Белая или черная - магия ушла. Она исчезла в стремнине той ночи, когда мотоцикл потерял управление и возник перед глазами беспощадно растущий желтый фургон, и крик жены Миранды оборвался внезапно и окончательно, и...
      Поворот появился справа, и Бен едва не проехал мимо, с тем чтобы сделать круг через Кэмберленд и вернуться. Но вернуться куда? Домой? Смешно. Был бы дом - он оставался бы там.
      Он дал сигнал и свернул на дорогу 12, которая ближе к городу становилась Джойнтер-авеню. То, что он увидел, заставило его нажать на тормоз обеими ногами. "Ситроен" вздрогнул и остановился.
      Впереди к востоку на фоне неба толпились сосны и ели - отсюда город не был виден за холмом. Только поднималась вдалеке между деревьями двухскатная, с остроконечными башенками крыша Марстен Хауза.
      Он смотрел туда как зачарованный. Множество чувств сменилось на его лице с калейдоскопической быстротой.
      - Все еще здесь, - пробормотал он. - Бог ты мой...
      Он взглянул на свои руки. Они покрывались гусиной кожей.
      Он объездил город вдоль и поперек, удивляясь обилию небольших перемен. Появились новые дома, гостиница под названием "Дол" на главной улице, пара новых гравийных карьеров у окраин. Но старый жестяной указатель дороги к городской свалке остался на месте, и дорога, как и прежде немощеная, по-прежнему изобиловала выбоинами и канавами, и в просеку линии электропередач по-прежнему виднелся Школьный Холм. Ферма Гриффина тоже осталась на месте.
      Хотел бы он знать, продают ли там еще молоко в бутылках. На этикетке улыбающаяся корова выглядывала из-под надписи: "Солнечное молоко с Гриффинской фермы!". Он улыбнулся. Немало этого молока он выплеснул в кукурузные хлопья у тети Синди.
      Он свернул на Брукс-роуд мимо железных ворот и низкой каменной стены, окружающей кладбище, потом спустился в лощину и выехал на новый подъем, известный как Марстен Хилл.
      На верхушке холма деревья расступались с обеих сторон дороги. Справа открывался отличный вид на город - в первый раз Бен увидел его целиком. Слева стоял Марстен Хауз. Бен остановил машину и вышел.
      Здесь ничего не изменилось. Ничего. Как будто в последний раз он был здесь вчера.
      Вольно разросшаяся перед домом трава прятала следы от выщербленных камней дорожки, ведущей к парадной двери. В траве пели сверчки, и он видел, как кузнечики описывают над ней свои судорожные параболы.
      Дом смотрел на город. Это был огромный запущенный дом, с заколоченными как попало окнами, придающими ему тот зловещий вид, который свойствен давно пустующим домам. Краски давно выцвели, все посерело. Бури сильно проредили черепицу, и какой-то сильный снегопад провалил западный угол главной крыши, перекосив ее набекрень. На стойке перил крыльца облупившаяся табличка, прибитая гвоздями, запрещала вход.
      Ему страшно хотелось пройти по заросшей дорожке среди сверчков и кузнечиков, подняться по ступенькам, протиснуться между досками заколоченной двери, попасть внутрь.
      Он сглотнул и направился к дому, глядя на него словно под гипнозом. Дом в ответ смотрел на Бена с безразличием идиота.
      Пройти прихожую, пахнущую сырой штукатуркой и гнилыми обоями, слушая возню мышей за стенами. Кругом будет валяться масса всякой дребедени, и можно подобрать что-нибудь - пресс-папье, например, - и положить в карман. Потом, вместо того чтобы пройти через кухню, можно повернуть налево и подняться по лестничке, и под ногами будет хрустеть обвалившаяся за годы с потолка штукатурка. В лестничке четырнадцать ступенек, точно, четырнадцать. Но верхняя меньше других, она словно добавлена специально, чтобы избежать несчастливого числа. Остановиться на верхней площадке лестницы, глядя на закрытую дверь. И, если подойти к этой двери, наблюдая словно со стороны, как она приближается и увеличивается, можно протянуть руку и...
      Он отвернулся от дома, соломенно-сухой шелест слетал с губ. Не сейчас. Может быть, позднее, но не сейчас. Сейчас достаточно знать, что все это еще здесь. Ждет его. Он оперся руками на капот машины и взглянул на город. Там можно выяснить, кому принадлежит Марстен Хауз, и, может быть, снять его. Из кухни получится отличный кабинет, а спать можно в передней гостиной. Но он не позволит себе подняться по лестничке.
      Разве только без этого нельзя будет обойтись.
      Он сел в машину и опустился с холма в Джерусалемз Лот.
      2. СЬЮЗЕН (1)
      Он сидел на скамейке в парке, когда заметил, что за ним наблюдает девушка. Очень хорошенькая девушка, чьи легкие светлые волосы перехватывал шелковый шарфик. Сейчас она читала книгу, но рядом лежал этюдник и что-то вроде угольного карандаша. В этот день - вторник шестнадцатого сентября, первый день школьных занятий - парк опустел как по волшебству. Остались только кое-где матери с маленькими детьми, несколько стариков у Военного Мемориала и эта девушка, сидящая в сквозной тени старого ильма.
      Она опустила и снова подняла взгляд. На ее лице про-мелькнуло удивление. Она взглянула на книгу, потом опять на него и сделала было движение встать, но передумала.
      Вместо этого встал он и подошел, держа в руках собственную книгу вестерн в бумажной обложке.
      - Привет, - произнес он дружелюбно, - мы что, знаем друг друга?
      - Нет, - ответила она. - Дело в том... вы Бенджамен Мерс, правда?
      - Правда, - он приподнял брови.
      Она издала нервный смешок, лишь мельком взглянув ему в глаза, чтобы попытаться прочесть его намерения. Девушка явно не принадлежала к тем, кто заговаривает с посторонними мужчинами в парке.
      - Я думала, что увидела призрак. - Она подняла с колен книгу. Бен заметил на ней штамп городской библиотеки. Книга оказалась "Воздушным танцем", его вторым романом. Девушка показала фотографию на форзаце - его собственную фотографию четырехлетней давности. Мальчишеское лицо с черными алмазами глаз выглядело пугающе серьезным.
      - С таких пустячных случаев берут начало династии, - шутливо провозгласил он, но фраза повисла в воздухе, как невольно сорвавшееся пророчество. Позади него малыши счастливо плескались в луже, женский голос просил некоего Родди на раскачивать сестренку так высоко; сестренка, ничего не слушая, бесстрашно взлетала к небу. Это мгновение он запомнил на долгие годы. Если ничего не вспыхивает между двумя людьми, такие моменты просто летят вслед за прочими в гигантский провал памяти.
      Потом она рассмеялась и протянула ему книгу:
      - Подпишите, пожалуйста.
      - Библиотечную?
      - Я куплю такую же и возмещу им.
      Он нашел в кармане автоматический карандаш.
      - Как ваше имя?
      - Сьюзен Нортон.
      Он быстро написал, не задумываясь: "Для Сьюзен Нортон, самой хорошенькой девушки в парке. С сердечным приветом - Бен Мерс".
      - Теперь вам придется ее украсть, - сообщил он, возвращая книгу. "Воздушный танец" больше не издается, увы.
      - Найду у букиниста в Нью-Йорке, - чуть поколебавшись, сказала она. Ужасно хорошая книга.
      - Спасибо. Когда я ее перечитываю, я удивляюсь, как ее вообще могли опубликовать.
      - Вы часто ее перечитываете?
      - Да, но я стараюсь бросить.
      Они рассмеялись, и сразу почувствовали себя естественно. Позднее у него был случай удивиться, как легко это произошло. Судьба... Да, судьба, но не слепая, а вооруженная двадцатикратным биноклем и непременно желающая перемолоть несчастных смертных своими гигантскими жерновами, чтобы испечь нечто непостижимое.
      - Я и "Дочь Конуэя" читала тоже. Я люблю эту книгу. Наверное, вам такое говорят каждый день.
      - Поразительно редко, - признался он. Миранде тоже нравилась "Дочь Конуэя", но приятели в кафе не проявляли на ее счет энтузиазма, а критики... Чего ждать от критиков...
      - Вы читали последнюю?
      - Нет еще. Мисс Куген из аптеки говорит, что она очень скабрезная.
      - Черт! Да она почти что пуританская, - возмутился Бен. - Язык грубоват, но когда пишешь о деревенских парнях, нельзя же... Послушайте, а не угостить ли мне вас мороженым? Я как раз собирался сам подкрепиться.
      Она еще раз исследовала его взгляд. Потом тепло улыбнулась.
      - Конечно. Я не против. У Спенсера отличное мороженое.
      Так это началось.
      - Это и есть мисс Куген? - вполголоса спросил Бен, глядя на высокую женщину в красном плаще поверх белой униформы.
      - Она самая. Она каждый четверг заказывает книги в библиотеке тоннами и доводит мисс Старчер до сумасшествия.
      Они сидели на табуретках, обитых кожей, и попивали содовую: он шоколадную, она - клубничную. Заведение Спенсера - аптека и кондитерская обслуживало еще и местный автовокзал, и со своего места они могли видеть через старомодную арку пустой зал ожидания, где одинокий молодой человек в голубой форме военно-воздушных сил сидел с угрюмым видом, обхватив ногами чемодан.
      - Куда бы он ни ехал, он, кажется, не очень-то этому рад, проследила девушка взгляд Бена.
      - Увольнительная кончилась, наверное, - предположил тот и подумал: "Сейчас она спросит, служил ли я когда-нибудь".
      Но вместо этого она сказала:
      Когда-нибудь и я сяду вот так на автобус в пол-одиннадцатого и скажу "прощай" Салему. И буду, наверное, такой же мрачной, как этот парень.
      - И куда?
      - В Нью-Йорк, пожалуй. Надо же посмотреть, не смогу ли я наконец жить самостоятельно.
      - А здесь что-нибудь не так?
      - В Лоте? Я люблю его. Но родственники, знаете... Они всегда как будто заглядывают мне через плечо. Да и Лот немного может предложить честолюбивой девушке.
      Она пожала плечами и наклонилась к своей соломинке. На загорелой шее красиво проступали мышцы. Цветастое платье намекало на красивую фигуру.
      - И какую же работу вы ищете?
      Она опять пожала плечами:
      - У меня диплом Бостонского университета. Он, конечно, не стоит бумаги, на которой напечатан. По искусству - максимум, по английскому минимум. Прямым ходом в категорию образованных дурочек. Меня даже не научили украшать учреждение. Несколько моих школьных приятельниц работают секретаршами - мне выше машинистки никогда не подняться.
      - Так что же остается?
      - Ну... может быть, издательство, - проговорила она неуверенно. - Или какой-нибудь журнал... В таких местах всегда найдется место тому, кто умеет рисовать по заказу.
      - А вам делали заказы? - мягко спросил он.
      - Нет... но...
      - Без заказов в Нью-Йорк ехать не стоит. Поверьте мне. Только каблуки стопчете. Вам случалось продавать что-нибудь здесь?
      - О, да! - она резко засмеялась. - В Портленде открывали новый кинотеатр и купили двенадцать моих картин, чтобы повесить в фойе. Семьсот долларов заплатили. Я внесла последний взнос за свой автомобильчик. Но как насчет вас? - Она оставила соломинку и погрузила ложку в мороженое. - Что вы делаете в процветающем сообществе Джерусалемз Лота, основное население тринадцать сотен человек?
      Он пожал плечами:
      - Пытаюсь писать роман.
      Она тут же загорелась возбуждением:
      - В Лоте? О чем? Почему именно здесь? Вы...
      - Вы расплескали содовую, - серъезно прервал он ее.
      - Я... Да, действительно. Прошу прощения, - она промокнула дно стакана носовым платком. - Послушайте, я вовсе не хотела надоедать вам. Я обычно неназойлива.
      - Не за что извиняться. Все писатели любят говорить о своих книгах. Иногда перед сном я сочиняю себе интервью с "Плэйбоем". Напрасная трата времени.
      Молодой летчик встал - подъезжал автобус.
      - Я четыре года жил в Салеме Лоте ребенком. Там, на Бернс-роуд.
      - На Бернс-роуд? Там сейчас ничего нет, кроме кладбища.
      - Я жил у тети Синди. Синтия Стоунс. Мой отец умер, и с мамой случилось что-то... вроде, знаете, нервного срыва. Она и отправила меня "в деревню к тетушке", покамест придет в себя. Тетя Синди усадила меня на автобус и отправила обратно в Лонг-Айленд к маме ровно через месяц после большого пожара. От мамы я уезжал - плакал, и от тети Синди уезжал - тоже плакал.
      - Я родилась в год пожара, - сообщила Сьюзен. - Самая чертовски занимательная вещь, какая случалась в этом городе, - и я ее проспала. Бен рассмеялся:
      - В самом деле? Значит, вы на семь лет старше, чем я решил там, в парке.
      Она явно обрадовалась:
      - Спасибо... Дом вашей тети, должно быть, сгорел?
      - Да. Ту ночь я навсегда запомнил. Люди с насосами на спинах пришли и велели нам выбираться. Это было так интересно! Тетя Синди суетилась, таскала вещи в свой автомобиль... Боже, что за ночь!
      - Ваша тетя страховалась?
      - Нет, но дом мы снимали и все ценное вывезли, кроме телевизора. Мы вдвоем не смогли оторвать его от пола. Это был "Видео Кинг" с семидюймовым экраном и линзой, но что за важность - все равно тут показывал только один канал. Фермерские новости и Китти Клоун.
      - И вы вернулись сюда писать книгу? - удивилась она.
      - Да, - ответил Бен не сразу. Он повернулся и в первый раз взглянул ей прямо в лицо. Очень милое лицо: спокойные голубые глаза и высокий ясный загорелый лоб. - Это город вашего детства? - спросил он.
      - Да.
      Он кивнул:
      - Тогда вы понимаете. Я жил в Салеме Лоте ребенком, и это для меня город с призраками. Возвращаясь, я чуть не проехал мимо из страха, что все окажется другим.
      - Здесь ничего не меняется, - возразила она. - Во всяком случае, не сильно.
      - Я часто играл в войну с мальчишками Гарднеров. Пиратство на Королевском пруду. Разведки в парке и битвы за знамя. Потом, с мамой, я мотался по довольно жестоким местам. Она погибла, когда мне было четырнадцать, но волшебная пыльца с моих крылышек облетела гораздо раньше. Она вся осталась здесь. И она здесь до сих пор. Город не настолько изменился. Взглянуть с Джойнтер-авеню - как будто сквозь глыбу льда на собственное детство: нечетко, туманно, кое-где вовсе сходит на нет, но оно там.
      Он замолк в изумлении. Кажется, он только что произнес речь.
      - Вы говорите в точности как в книгах, - проговорила она со священным ужасом в голосе.
      Он рассмеялся.
      - Я сказал нечто подобное первый раз в жизни. Во всяком случае, вслух.
      - Что вы делали после того, как ваша мама... после ее смерти?
      - Продолжал мотаться, - ответил он коротко. - Ешьте мороженое.
      Она послушалась.
      - Кое-что все-таки изменилось, - начала она, помолчав. - Мистер Спенсер умер. Вы помните его?
      - Конечно. Каждый четверг тетя Синди выбиралась в город за покупками к Кроссену, а потом мы с ней заходили сюда. Она выдавала мне пятицентовик, завернутый в платочек.
      - В мое время это уже был десятицентовик. Вы помните, что мистер Спенсер обычно говорил?
      Бен согнулся, ревматически скрючил руку, паралитически искривил рот и прошептал: "Хо, пузырь! От этих сластей твой пузырь скоро лопнет, парень".
      Ее смех взлетел вверх к медленно крутящемуся вентилятору. Мисс Куген бросила на них подозрительный взгляд.
      - Это восхитительно! Только меня он называл крошкой.
      Они в восторге смотрели друг на друга.
      - Послушайте, как вы насчет кино вечером? - спросил Бен.
      - С удовольствием.
      - Какое ближе всех?
      Она хихикнула:
      - Декорированный мною "Кинекс" в Портленде.
      - А еще? Какие вы любите картины?
      - Что-нибудь волнующее, с автомобильной погоней.
      - А помните "Нордику"? Прямо здесь, в городе.
      - Еще бы! Его закрыли в 1968-ом. Я ходила туда школьницей. Мы швыряли в экран коробки из-под попкорна, когда фильм был плохой. - Она снова хихикнула. - Обычно коробок не хватало.
      - Там показывали старые сериалы, - вспомнил он. - "Человек-ракета", "Крушитель Гэллахен", "Вуду - бог смерти"...
      - Я этого не застала.
      - И что же с ним случилось?
      - Телевидение задушило, наверное.
      Минуту они помолчали, каждый думал о своем. Часы автовокзала показывали без четверти одиннадцать.
      Оба произнесли хором: "А помните?.."
      Они переглянулись, и на этот раз взгляд мисс Куген был еще выразительнее, когда раздался смех. Даже мистер Лэбри за стойкой поднял голову.
      Они проболтали еще четверть часа, пока Сьюзен неохотно не вспомнила о своих делах и не пообещала быть готовой в половине восьмого. Они разошлись в разные стороны, изумляясь, как легко и естественно сплелись их жизни.
      Бен задержался на углу Брок-стрит взглянуть на Марстен Хауз. Он вспомнил, что большой лесной пожар 1951-го уже дошел до самых дверей этого дома, когда ветер вдруг переменился.
      "Может быть, ему следовало сгореть, - подумал Бен. - Может, так было бы лучше".
      Нолли Гарднер вышел из здания муниципалитета и уселся на крыльце рядом с Перкинсом Джиллеспи как вовремя, чтобы увидеть, как Бен и Сьюзен вместе входят к Спенсеру. Перкинс курил "Пэлл-Мэлл" и вычищал складным ножом пожелтевшие ногти.
      - Это ведь тот парень, что пишет? - поинтересовался Нолли.
      - Ну.
      - Это с ним была Сюзи Нортон?
      - Ну.
      - Интересно. - Нолли поправил форменный пояс. Звезда важно сияла у него на груди. За обоими этими предметами ему пришлось посылать в специальный магазин, город не мог себе позволить снабжать констеблей знаками отличия. У Перкинса звезда тоже была, но тот носил ее в жилетном кармане - поведение, для Нолли абсолютно непостижимое. Конечно, в Лоте все наперечет знали, что он - констебль, но есть же такая вещь, как традиция. И такая вещь, как ответственность. Если ты - служащий закона, ты должен думать об обеих. И Нолли о них думал.
      Нож Перкинса соскользнул и царапнул тому палец.
      - Дерьмо, - лениво произнес Перкинс.
      - Он настоящий писатель, Перк?
      - Конечно. В библиотеке три его книги.
      - Правда или выдумка?
      - Выдумка, - Перкинс отложил нож и вздохнул.
      - Флойду Тиббитсу не понравится, что какой-то тип проводит время с его женщиной.
      - Они не женаты, - возразил Перкинс. - И ей больше восемнадцати.
      - Флойду это не понравится.
      - По мне, Флойд может нагадить себе в шляпу и носить ее вверх ногами, - сообщил Перкинс. Он смел пепел со ступеньки, достал из кармана коробочку и спрятал туда окурок.
      - Где этот писатель живет?
      - У Евы, - Перкинс внимательно рассматривал поцарапанный палец. - Он заглядывал как-то в Марстен Хауз. Забавная у него была физиономия.
      - Что значит забавная?
      - Забавная и все. - Наслаждаясь солнцем, Перкинс достал новую сигарету. - Потом он навестил Ларри Кроккета. Хочет снять дом.
      - Марстен Хауз?
      - Ну.
      - Он что, чокнутый?
      - Может быть, - Перкинс смахнул с колена муху и проследил, как она унеслась, жужжа, в солнечное утро. - У старины Ларри нынче дел по горло. Я слыхал, он взял и продал Городскую Лохань. Уже пару дней, как продал.
      - Что, эту старую прачечную?
      - Ну.
      - Да какому дьяволу она могла понадобиться?
      - Не знаю.
      - Ладно, - Нолли встал и подтянул пояс, - схожу, пожалуй, обойду город.
      - Давай, - Перкинс зажег сигарету.
      - Пойдешь со мной?
      - Нет, я лучше посижу.
      - О'кей. Пока.
      Нолли спустился с крыльца, удивляясь, когда же наконец Перкинс уйдет на пенсию, чтобы он, Нолли, смог работать на полную ставку, а не на половинную, как до сих пор. Как, во имя Бога, можно расследовать преступление, сидя на ступеньках здания муниципалитета!
      Перкинс следил за ним с ленивым удовлетворением. Неплохой парень Нолли, но страшно беспокойный. Перкинс достал нож и опять принялся за ногти.
      Джерусалемз Лот был основан в 1765 (двухсотлетие отпраздновали фейерверком в парке, водворением шестерых пьяных в городскую кутузку и подожжением маскарадного костюма маленькой Дебби Форестер при посредстве отлетевшей искры), за добрых двадцать пять лет до того, как Мэн сделался штатом Америки.
      Свое оригинальное имя город получил от чрезвычайно прозаического события. В давние времена жил в городе некий фермер по имени Чарльз Бликнеп Тэннер. Он разводил свиней. Самая большая свиноматка носила имя Джерусалем (Иерусалим). В один прекрасный день она проломила загородку, вырвалась на свободу в ближайший лес, где у нее сильно испортился характер. Тэннер на годы приобрел обыкновение предостерегать маленьких детей от своей собственности, перегибаясь через забор и каркая зловещим голосом: "Эй, держись-ка подальше от Иерусалимской округи, коли хочешь сохранить кишки в животе!" ["Джерусалемз Лот" означает "Иерусалимская округа", но слово "лот" может также значить "люд" и "судьба"] Предостережение вошло в привычку, название тоже. Вот так в Америке даже свинья может достичь бессмертия.
      Главная улица, прежде известная как Портлендский почтовый тракт, в 1896 году получила имя Элиаса Джойнтера. Джойнтер, пробывший членом Палаты Представителей целых шесть лет (до самой своей смерти от сифилиса в пятидесятилетнем возрасте), ближе всех подошел к роли исторической личности, которой Лот мог гордиться, - за исключением свиньи Джерусалем.
      Брок-стрит пересекала Джойнтер-авеню точно в центре города и точно под прямым углом, а сам город образовывал почти правильный круг, лишь слегка выпрямленный на востоке речкой Роял. На карте все это очень походило на телескопический прицел.
      Северо-западный сектор, или Северный Джерусалемз, был самой высокой и лесистой частью округи. Гряда холмов медленно спускалась у города, и на последнем из этих холмов стоял Марстен Хауз.
      На северо-востоке лежали открытые земли. Роял текла, сияя на солнце, под маленьким деревянным Брокским мостиком, через сенокосы, мимо каменоломен, счастливо избегая пресловутых загрязнений. Единственным промышленным предприятием, которым Лот мог когда-либо похвалиться, была лесопилка, давно уже закрытая.
      Не потревоженный пожаром юго-восточный сектор оставался самым красивым. Здесь земля поднималась снова, и с обеих сторон от Гриффиновой дороги она принадлежала Чарльзу Гриффину с его крупнейшей на юге молочной фермой. Со Школьного Холма можно было видеть алюминиевую крышу его огромного коровника, сверкающую на солнце, как гигантский гелиограф; а иногда, осенью, до Холма доносился дымок жженой стерни и виднелись вдалеке игрушечные пожарные машины, стоящие наготове, - урок 1951-го не забылся.
      На юго-западе в город внедрились трейлеры, и все, что им сопутствует: автомобильные свалки, шины, банки из-под пива, крепкий запах сточных вод из кое-как устроенных отстойников. Домики - близкие родственники сараев, но сверкающие телевизионными антеннами самых престижных фирм. Дворики, полные детей, игрушек и мотороллеров; иногда прибранные, но чаще заросшие травой. Там, где Брок-стрит превращалась в Брок-роуд - у границы города, в кафе Делла играли по пятницам рок-н-ролл. Для большинства городских ковбоев и их подружек это было местечко для выпивки или драк.
      Линия электропередач маршировала через город с северо-запада на юго-восток, прорезая в лесу просеку 150-футовой ширины. Одна из опор стояла возле Марстен Хауза, как инопланетный часовой.
      Все, что знал Салем Лот о войнах и правительственных кризисах, он слышал от Вальтера Кронкайта или по телевидению. Да, конечно, мальчик Поттеров убит во Вьетнаме, а сын Клода Бови вернулся на протезе (наступил на пехотную мину), но ведь ему дали работу на почте - помогать Кенни Дэнлису, так что с этим все в порядке. Сыновья ходили более длинноволосыми и менее аккуратными, чем отцы, но едва ли течение времени проявилось в чем-нибудь кроме этого.
      Кое-кто из молодежи принимал наркотики. Фрэд Килби предстал в августе перед судьей Хьюкером и был оштрафован на пять долларов. Но больше проблем доставляло спиртное. Молодежь пропадала у Делла с тех пор, как спиртной ценз снизили до восемнадцати. Возвращаясь в непотребном виде домой, частенько попадали в аварии, иногда разбивались насмерть. Как Билли Смит, налетевший на дерево и убивший себя и свою девятнадцатилетнюю подружку.
      Но во всем остальном знания Лота о бедах провинции оставались академическими. Время шло здесь другой стороной. Ничего слишком плохого не могло случиться в таком милом маленьком городке. Только не здесь.
      Анна Нортон гладила, когда ее дочь ворвалась с корзинкой зелени, сунула матери под нос книгу с портретом худощавого молодого человека и принялась трещать без умолку.
      - Успокойся, - попросила Анна, - выключи телевизор и начни с начала.
      Сьюзен ликвидировала Питера Маршалла, изливавшего на что-то там потоки долларов, и рассказала матери о встрече с Беном Мерсом. Миссис Нортон заставляла себя спокойно и сочувственно кивать, несмотря на желтые предостерегающие огни, которые всегда загорались перед ней, стоило Сьюзен упомянуть нового мальчика, - нет, надо полагать, на этот раз мужчину, хотя ей все еще не верилось, что Сьюзен доросла до мужчин. Сейчас огни светились ярче обычного.
      - Звучит волнующе, - заметила она, раскладывая на гладильной доске следующую рубашку своего мужа. - Ты уверена, что с ним все в порядке, Сюзи?
      Сьюзен улыбнулась чуть вызывающе:
      - Конечно, да. Он похож... я не знаю, на школьного учителя, что ли.
      - Говорят, маньяк Бомбер был похож на садовника, - задумчиво проговорила миссис Нортон.
      - Дерьмо лосиное! - произнесла Сьюзен с чувством, выбрав выражение, безотказно раздражающее мать.
      - Покажи-ка книгу, - протянула руку та.
      Сьюзен отдала книгу - и внезапно вспомнила сцену гомосексуального насилия в тюремной камере.
      - "Воздушный танец", - мечтательно прочитала Анна Нортон и принялась наугад перелистывать страницы. Сьюзен обреченно ждала. Мать обязательно раскопает именно эту сцену. Иначе не бывало.
      Ленивый ветерок шевелил занавеси открытых окон кухни, которую мама настойчиво именовала гостиной, как будто общество, к которому они принадлежали, этого требовало. Дом стоял на небольшом подъеме внешней Брок-стрит, и за окном открывался красивый вид на дорогу в город - еще красивее он будет снежной зимой.
      - Кажется, я читала рецензию в Портлендской газете. Не очень-то хвалебную.
      - Мне книга нравится, - твердо объявила Сьюзен. - И он тоже.
      - Может быть, Флойду он тоже понравится, - проговорила миссис Нортон как бы между прочим. - Ты их познакомь.
      Сьюзен разозлилась и растерялась. Она-то думала - штормы переходного возраста у них с матерью позади. Столкновения дочерней личности с материнским опытом казались уже отброшенными прочь, как старая ветошь.
      - Мы с тобой уже говорили о Флойде, мам. Ты знаешь, что там еще ничего твердо не решилось.
      - В газете еще что-то говорилось о какой-то жуткой тюремной сцене. Парни с парнями...
      - Мама, ради Христа! - она встала. - Я уберу овощи.
      Миссис Нортон бесстрастно стряхнула пепел со своей сигареты.
      - Я только имела в виду, что если ты собираешься замуж за Флойда Тиббитса...
      Злость переросла в странную раздражающую ярость.
      - Бога ради, с чего ты взяла? Разве я когда-нибудь тебе такое говорила?
      - Я предполагала...
      - Ты предполагала неправильно.
      Это не совсем соответствовало истине. Но Сьюзен охладевала к Флойду день ото дня.
      - Я предполагала, что если ты придерживаешься одного парня полтора года, это значит, что дела зашли дальше рукопожатий.
      - Мы с Флойдом больше чем друзья, - ровным голосом произнесла Сьюзен. Пусть гадает, что это значит.
      Непроизнесенный разговор тяжело повис между ними.
      "Ты спала с Флойдом?"
      "Не твое дело".
      "Кто для тебя Бен Мерс?"
      "Не твое дело".
      "Собираешься влюбиться в него и наделать глупостей?"
      "Не твое дело".
      "Я люблю тебя, Сюзи. Отец и я, мы оба любим тебя".
      И на это ответа нет. Ответа нет. Вот почему без Нью-Йорка - или какого-нибудь другого места - не обойтись. Под конец всегда разбиваешься об эту невидимую баррикаду любви, как о стену тюремной камеры. Правда этой любви делает невозможным дальнейший спор и бессмысленным предыдущий.
      - Ладно, - мягко произнесла миссис Нортон.
      - Я поднимусь к себе, - сказала Сьюзен.
      - Конечно. Можно я возьму книгу, когда ты дочитаешь?
      - Если хочешь.
      - Я хотела бы с ним встретиться.
      Сьюзен содрогнулась.
      - Ты поздно задержишься сегодня? - продолжала мать.
      - Не знаю.
      - Что сказать Флойду Тиббитсу, если он заглянет?
      Ее снова охватила ярость:
      - Скажи, что хочешь. Ты и так это сделаешь.
      - Сьюзен!
      Она поднялась по лестнице, не оглянувшись.
      Миссис Нортон не сдвинулась с места, она смотрела в окно на город, не видя его. Над головой она слышала шаги своей Сьюзен и стук раздвигаемого мольберта.
      Она встала и снова принялась гладить. Когда по ее расчетам (хотя и не совсем осознанным) Сьюзен увлеклась работой, она позвонила Мэйбл Вертс. Между прочим упомянула, что Сюзи рассказала ей о приезде знаменитого писателя, а Мэйбл фыркнула и спросила, идет ли речь об авторе "Дочери Конуэя". Узнав, что да, Мэйбл сообщила, что он пишет не что иное, как порнографию, простую и откровенную. Миссис Нортон спросила, не остановился ли он в мотеле...
      Остановился он в "Комнатах Евы" - единственном в городе пансионе. Миссис Нортон испытала некоторое облегчение. Ева Миллер - приличная вдова, кого попало не пустит. Ее правила насчет женских визитов были коротки и решительны. Мать или сестра - пожалуйста в комнату. Нет - посидит на кухне. Это не обсуждалось.
      Миссис Нортон повесила трубку только через пятнадцать минут, искусно закамуфлировав свою главную цель.
      "Сьюзен, - думала она, возвращаясь к гладильной доске, - ох, Сьюзен, я ведь только хочу тебе добра. Неужели ты не видишь?"
      Они возвращались из Портленда по 295-ой всего лишь чуть позднее одиннадцати. Огни "ситроена" четко прорезали темноту.
      Они обсуждали фильм, но осторожно, как люди, которые выясняют вкусы друг друга. Потом ей пришел в голову тот же вопрос, что и матери:
      - Где вы остановились? Вы сняли что-нибудь?
      - На третьем этаже в "Комнатах Евы".
      - Но это ужасно! Там, наверное, стоградусная жара! [по Фаренгейту; +38 по Цельсию]
      - Я люблю жару. Когда жарко, мне хорошо работается. Раздеться до пояса, включить радио и выпить галон пива. Получается по десять страниц в день. А уж в конце дня выйти на порог, на ветерок... божественно.
      - И все-таки... - она сомневалась.
      - Я подумывал снять Марстен Хауз, - осторожно начал он. - Даже наводил справки. Но он продан.
      - Марстен Хауз? - она недоверчиво улыбнулась. - Вы перепутали.
      - Ничуть. На первом холме к северо-западу. Брукс-роуд.
      - Продан? Бога ради, кому?..
      - Хотел бы я знать. Мне говорят время от времени, что у меня винтиков не хватает - а ведь я собирался только снять его. Агент ничего мне не сказал. Это, кажется, мрачная тайна.
      - Может, кто-нибудь со стороны хочет сделать из него дачу, предположила она. - Кто бы он ни был, он сошел с ума. Одно дело - обновить поместье, но это место необновляемо. Дом развалился еще когда я была ребенком. Бен, почему вам вздумалось снимать его?
      - Вы были когда-нибудь внутри?
      - Нет, только заглядывала в окно. А вы были?
      - Да. Один раз.
      - Жуткое место, правда?
      Они замолчали, думая о Марстен Хаузе. Это воспоминание не было окрашено пастелью ностальгии, как прочие. Скандал и насилие, связанные с домом, случились раньше, чем родились они оба, но у маленьких городков долгая память.
      История Губерта Марстена и его жены Бидди служила городу "скелетом в подвале". В двадцатые годы Губи был президентом большой грузоперевозочной компании, которая, по слухам, после полуночи переключалась на более доходную деятельность, переправляя канадское виски в Массачусетс.
      Разбогатев, в 1928 году он перебрался с женой в Салем Лот, и в крахе биржи 1929-го потерял большую часть своего состояния (даже Мэйбл Вертс не знает, сколько именно). Следующие десять лет Марстен с женой прожили в своем доме как отшельники. Видели их только по средам, когда они приезжали за покупками. Ларри Маклеод, тогдашний почтальон, сообщил, что Марстены выписывали четыре газеты: "Сэтеди Ивнинг Пост", "Нью-Йоркер" и толстый журнал под названием "Поразительные истории". Раз в месяц приходил чек из Массачусетса. Сквозь конверт Ларри разглядел, что это чек.
      Ларри и нашел их летом 1939-го. Невостребованные газеты и журналы забили их ящик доверху, и Ларри отправился к Марстен Хаузу, намереваясь оставить их у передней двери.
      Начинался август, и трава на Марстеновском переднем дворе поднялась ростом с теленка. Жимолость густо оплела западную стену, и толстые шмели лениво гудели над восково-белыми цветами. В те дни дом еще выглядел красиво.
      На середине дорожки, как пересказывали затаив дыхание каждому новому члену Дамского благотворительного общества, Ларри почувствовал нехороший запах - как от испорченного мяса. Почтальон постучал в парадную дверь и не получил ответа. Он заглянул в замочную скважину, но ничего, кроме густой темноты, не увидел. К счастью для себя, он не вошел, а отправился вокруг дома, к задней двери. Там пахло сильнее. Ларри обнаружил, что задняя дверь незаперта, и шагнул в кухню. Бидди Марстен лежала в углу, половина ее головы была снесена в упор пулей тридцатого с чем-то калибра.
      ("Мухи, - всегда провозглашала в этом месте Одри Герси, - Ларри рассказывал, что кухня кишела мухами. Они жужжали кругом, садились на... вы понимаете, на что, и опять взлетали. Мухи".)
      Ларри Маклеод повернулся и отправился обратно в город. Он разыскал Норриса Варни - тогдашнего констебля, еще трех-четырех человек, и они отправились на двух машинах в Марстен Хауз.
      До сих пор никто из городка не посещал дом. А там было нечто невообразимое. Дом Губерта Марстена оказался нагромождением самых неожиданных и диких предметов, переплетением узких извилистых дорожек между желтеющими кучами газет и журналов и связками роскошных, переплетенных в кожу книг. Полные издания Диккенса, Скотта и Мэритета реквизировала для публичной библиотеки Джерусалемз Лота предшественница Лоретты Старчер, и там эти книги оставались до сих пор.
      Джексон Герси подобрал и принялся перелистывать "Сэтеди Ивнинг Пост" и нашел, к своему изумлению, долларовые бумажки, аккуратно приклеенные к каждой странице.
      Норрис Варни обнаружил, как повезло Ларри, не решившемуся войти в парадную дверь. Дверная ручка оказалась привязанной к заряженному ружью, пристроенному на стуле против двери так, чтобы наверняка убить вошедшего.
      Были и другие ловушки, хотя и не столь смертоносные. Связка газет весом в сорок фунтов висела над дверью столовой. Одна из ступенек лестницы была подпилена и могла стоить кому-нибудь сломанной лодыжки. Скоро выяснилось, что Губи Марстен был не просто каким-то там чокнутым, а совершенным, классическим безумцем.
      Его нашли в спальне на верхнем этаже, висящим на потолочной балке...
      В детстве Сьюзен и ее подружки с наслаждением изводили друг друга этими историями, подслушанными из разговоров взрослых. Даже теперь, через восемнадцать лет, одна только мысль о Марстен Хаузе действовала на нее как колдовское заклинание, вызывая болезненно ясные образы девочек, скорчившихся в пустом деревянном сарае на заднем дворе у Эмми Роуклиф и слушающих, как Эмми рассказывает с жуткой выразительностью: "Лицо его все распухло, язык вывалился и торчал наружу, а на нем сидели мухи. Мама говорила миссис Вертс..."
      - ...место.
      - Что? Простите, - она вернулась к настоящему с почти физическим усилием. Бен уже сворачивал под въездную арку Салема Лота.
      - Я говорю, что домишко с привидениями.
      - Расскажите мне, как вы туда ходили.
      Он добродушно рассмеялся и включил фары. Впереди лежала пустынная аллея, обсаженная соснами и елями.
      - Это началось как детская забава. Вспомните, это ведь был 1951-й, и детишки еще не научились нюхать бензин из кульков, а ведь чем-то они должны были заниматься. Я много играл с ребятишками из Угла... так еще называют Южный Салем?
      - Да.
      - Особенно с Дэви Баркли, Чарли Джеймсом - его все звали Сынок, Гарольдом Робертсоном, Флойдом Тиббитсом...
      - С Флойдом? - вздрогнула она.
      - Да, а вы его знаете?
      - Я его уже забыла, - сказала она и, боясь, что голос ее выдаст, заторопилась продолжить: - Сынок Джеймс здесь, у него бензозаправка на Джойнтер-авеню. Гарольд Робертсон умер. Лейкемия.
      - Они старше меня года на два. У них был клуб. Закрытый, разумеется. Только Кровавые Пираты, и не меньше трех рекомендаций для вступления. - Он хотел говорить легко, но в его голос пробилась старая горечь. - А я был упрямый. Единственная вещь на свете, к которой я стремился... по крайней мере, в то лето... - это стать Кровавым Пиратом. В конце концов они смилостивились и назначили мне испытание, которое Дэви придумал на месте. Мы все отправлялись к Марстен Хаузу, а я должен был войти и принести что-нибудь изнутри. Как добычу. - Он издал смешок, но во рту у него пересохло.
      - И что же произошло?
      - Я влез в окно. Дом все еще был полон дребедени - через двадцать лет. Газеты, должно быть, вынесли во время войны, но все остальное было не тронуто. В передней, на столе, лежал такой, знаете, снежный шар. Видели такие? Внутри домик, и, если встряхнуть эту штуку, идет снег. Я положил его в карман, но не ушел. Я хотел действительно испытать себя. Поэтому я поднялся туда, где Марстен повесился.
      - О, Боже!
      - Вам не трудно достать мне сигарету? Я пытаюсь бросить, но сейчас она мне нужна.
      Сьюзен молча исполнила просьбу.
      - Я крался по ступенькам - девятилетний малыш, перепуганный до родимчика. Вокруг все скрипело и шелестело, и я слышал, как за штукатуркой что-то разбегается во все стороны. Мне все чудилось, что кто-то за мной крадется, и я боялся оглянуться, чтобы не увидеть Губи Марстена с почерневшим лицом и петлей в руках.
      Он крепко вцепился в руль. Вся легкость из его голоса исчезла. Девушка даже немного испугалась: его лицо в свете приборной панели покрылось глубокими морщинами человека, пробирающегося сквозь ненавистную страну без всякой возможности ее покинуть.
      - На верхней ступени лестницы я собрал все свое мужество и пробежал через зал к той двери. Я собирался вбежать, схватить что-нибудь и убраться к чертовой бабушке со всех ног. Дверь в конце зала была закрыта. Я видел, как она все приближается и приближается, видел серебристую ручку, облезшую в тех местах, где к ней прикасались. Когда я потянул за нее, нижняя планка двери заскребла о порог и взвизгнула, как женщина от боли. Будь я в норме, я бы убрался к чертовой бабушке немедленно. Но я был под завязку накачан адреналином. Я ухватился за дверь обеими руками и потянул изо всех сил. Она распахнулась. И за ней был Губи - он висел на потолочной балке, его тело четко вырисовывалось на фоне окна.
      - Ох, Бен, не надо... - проговорила она нервно.
      - Нет, это чистая правда, - настаивал он. - Во всяком случае, правда о том, что видел девятилетний мальчик и помнил почти всю жизнь мужчина. Губи висел там, и лицо его вовсе не почернело. Оно было зеленое. Глаза были закрыты. Руки белели... призрачно белели. А потом он открыл глаза.
      Бен сделал огромную затяжку и вышвырнул сигарету в темноту за окном.
      - Не стану гадать, за сколько миль слышали мой визг. Я удрал. Свалился с половины лестницы, вскочил и помчался прямиком по дороге. Мальчишки ждали меня примерно в полумиле оттуда. Только там я обнаружил, что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.
      - Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена, Бен? - она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и обрадовалась этому.
      Он долго молчал. Потом сказал: "Не знаю".
      Было видно, как ему хотелось сказать "нет" и тем закончить дело.
      - Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то... заряда, что ли. И на подходящей личности - чувствительный мальчик, например, - заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь живое. Чудовище, если хотите.
      Она молча взяла сигарету для себя.
      - Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение - и этот сон.
      - Это ужасно.
      - Нет, - возразил он, - не очень. У всякого есть свои кошмары. - Он помолчал. - Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас пригласить - правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном - ночной колпак?
      - С удовольствием.
      Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно, летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды, пенящейся на дамбе.
      - Садитесь. Я сейчас.
      Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в любовь с первого взгляда... Вот вожделение с первого взгляда - это другое дело, но он - человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый, бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем с гребнем.
      А эта история...
      Ни "Дочь Конуэя", ни "Воздушный танец" не заставляли предполагать такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего мальчишки, явно не лежала на них.
      Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где ближайший к городу холм заслонял звезды.
      - Вот и я, - услышала она. - Надеюсь, это вам понравится.
      - Посмотрите на Марстен Хауз, - отозвалась Сьюзен.
      Он посмотрел. В доме горел огонек.
      Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.
      - Ты мне нравишься, Бен. Очень.
      - И ты мне тоже.
      - Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.
      - Да.
      - Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.
      Он улыбнулся:
      - Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне поцеловать тебя?
      - Да, - отозвалась она серьезно, - самое время.
      Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила запах-привкус рома и табака и подумала: "Он меня пробует". Эта мысль пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это волнение не завело ее слишком далеко.
      - Увы! - произнес он.
      - Придешь к нам обедать завтра? - спросила она. - Могу поручиться, наши будут рады.
      Сейчас она действительно могла поручиться.
      - А еда домашняя?
      - Самая домашняя.
      - Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.
      - Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.
      - Чудесно. Кстати, о доме - я лучше тебя отвезу.
      В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.
      - Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, - проговорила Сьюзен. Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый. Может, керосиновая лампа?
      - Наверное, не успели подвести свет.
      - Наверное... Но ведь никто так не делает.
      Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.
      - Бен, - спросила она вдруг, - ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?
      Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:
      - Уже поздно.
      - Я не хотела вынюхивать!
      - Все в порядке. Но лучше в следующий раз... при свете.
      - О'кей.
      - Завтра в шесть.
      Она взглянула на часы:
      - Сегодня в шесть. Пока.
      Подбежав к двери, она помахала рукой отъезжающей машине. Потом приписала в заказ молочнику сметану: с картошкой это прибавит класс завтрашнему обеду.
      Прежде, чем войти в дом, она бросила еще один взгляд на Марстен Хауз.
      В своей похожей на коробок комнате он разделся без света. Хорошая девушка. Первая хорошая девушка после смерти Миранды.
      Прежде чем заснуть, он приподнялся на локте и взглянул в открытое окно мимо квадратной тени пишущей машинки и тонкой пачки рукописи рядом. Он специально попросил у Евы Миллер эту комнату: окно выходило прямо на Марстен Хауз.
      Там все еще горел свет.
      Ночью он видел тот же сон. В первый раз в Джерусалемз Лоте, и первый раз так ярко после смерти жены. Бег вверх по лестнице, ужасный скрип открывающейся двери, качающаяся фигура, внезапно открывшая отвратительные глаза - и он возвращается к дверям в медленной, мучительной панике сна...
      И дверь заперта.
      3. ЛОТ (1)
      Город просыпается быстро - работа не ждет. Еще краешек солнца не поднялся над горизонтом и на земле лежит тьма, но дела уже начались.
      4:00.
      Ребята Гриффина - восемнадцатилетний Хол и четырнадцатилетний Джек вместе с двумя наемными рабочими начали дойку. Коровник - чудо чистоты, белизны и сияния. Хол включил электрический насос и пустил воду в поильное корыто. Он всегда был угрюмым парнем, но сегодня злился особенно. Вчера вечером он поссорился с отцом. Хол хотел бросить школу. Он ее ненавидел. Смирно сидеть на месте сорок пять минут! И без всякого смысла, вот ведь в чем подлость! Коровам безразлично, если ты скажешь "кажись" или перепутаешь падежи, им плевать, кто был чертовым главнокомандующим чертовой Армии Потомака в чертову гражданскую войну, а насчет математики так его собственный папаша, хоть расстреляй его, не сумеет сложить две пятых с одной второй - для этого у него бухгалтер. А совести хватает нести это бычье дерьмо о чудесах образования: с его шестью классами он делает 16000 долларов в год! Сам говорил, что успешный бизнес не столько книжных знаний требует, сколько знания людей. Что ж, Хол знает людей. Они делятся на два вида: которыми можно управлять и которыми нельзя. Первых раз в десять больше.
      К сожалению, отец из вторых.
      Он оглянулся через плечо на Джека. Этот как раз книжный червь. Папочкин сынок. Дерьмо.
      - Шевелись, - зло крикнул он, - греби сено!
      Он отпер ворота и вывез одну из четырех доильных машин, яростно хмурясь на сияющую сталь.
      Школа. Дрянь!
      Будущие месяцы простирались перед ним безбрежной могилой.
      4:30.
      Плоды вчерашней вечерней дойки возвращались, уже обработанные, в Лот. Продажа собственного продукта давно перестала быть выгодной.
      Молочником в Западном Салеме был Ирвин Пурингтон. В августе ему исполнилось шестьдесят один, и пенсия, наконец, замаячила впереди как нечто реальное. Жена его, старая ведьма по имени Эльси, умерла в позапрошлом году (единственное доброе дело, которое она ему сделала за двадцать семь лет брака, - это умерла первая), и после отставки он собирался прихватить свою дворнягу по имени Доктор и укатить прочь. Спать до девяти каждый день, и больше никогда в жизни не видеть ни одного восхода.
      Он вылез из машины возле дома Нортонов и стал грузить в корзину их заказ: апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Ревматизм дал себя знать только раз, и то слабенько. Будет хороший день.
      На заказе обнаружилась приписка рукой Сьюзен. Кажется, сегодня всем требуется что-то особое. Сметана! Тьфу!
      Небо на востоке светлело, и в полях алмазами лежала крупная роса.
      5:15.
      Ева Миллер уже минут двадцать как встала и оделась во что похуже. Она готовила себе завтрак, который не исчерпывался яичницей в четыре яйца и девятью ломтиками бекона. Крупная женщина, но не то чтобы толстая: она слишком много работала на свой пансион, чтобы растолстеть. Ее формы производили впечатление чего-то героического. Следить за ней, орудующей у восьмиконфорочной электрической плиты, было все равно, что наблюдать безостановочное движение прилива или перемещение песчаных дюн.
      Она любила завтракать в одиночестве, планируя работу на день. Работы хватало: среда - день перемены белья, а у нее целых девять постояльцев, считая этого нового, Мерса. В доме три этажа и семнадцать комнат. Полы должны быть вымыты, лестницы вычищены, перила... ковер в гостиной... Надо бы позвать Хорька Крэйга в помощь, если он не отсыпается после запоя.
      Задняя дверь открылась как раз, когда она садилась к столу.
      - Привет, Ирвин. Добавь, пожалуйста, сверх заказа еще кварту молока и галлон того лимонада.
      - Конечно, - ответил он обреченным тоном, - я знал, что сегодня такой день.
      Она пропустила это мимо ушей. Вин Пурингтон всегда найдет, на что пожаловаться, хотя, видит Бог, он мог бы быть счастливей всех на свете с тех пор, как его чертова кошка свалилась с лестницы и свернула себе шею.
      Ровно в четверть шестого, когда она допила вторую чашку кофе и закуривала "Честерфилд", туго свернутый "Пресс-герольд" стукнулся о стену дома и упал в розовый куст. Этот парень Килби совсем распустился - третий промах за неделю. Ничего, она еще посидит. Утреннее солнце так чудесно светит в окна. Это у нее лучшее время дня - пока Гровер Веррилл и Мики Сильвестр еще не спустились стряпать себе завтраки перед тем, как отправляться на свою текстильную фабрику.
      И как будто накликала: тяжелые шаги Сильвестра послышались на лестнице.
      Она тяжело поднялась и отправилась во двор спасать газету.
      6:05.
      Громкий плач ребенка пронзил утренний сон Сэнди Макдуглас, и она встала, не открывая глаз. Ребенок закричал громче.
      - Заткнись! - крикнула она. - Иду!
      Она прошла по узкому коридору трейлера в кухню - худощавая, теряющая остатки девичьей прелести. Вытащила бутылочку с молоком из холодильника, раздумала подогревать ее. Если так умираешь по молоку, пузырь, можешь пить его холодным.
      Она сердито смотрела на ребенка. Во что это он вывозил руки? И на стене... Откуда это могло взяться и что это такое?
      Ей было семнадцать лет, и замуж за Ройса Макдугласа она вышла на шестом месяце беременности. Не удивительно, что тогда замужество казалось благословением - почти таким же, какое давал отец Кэллахен. Теперь оно казалось кучей дерьма.
      Именно того, в котором Рэнди, как она с отчаяньем убедилась, вывозил руки, стену и волосы.
      Она стояла с бутылочкой в руке, тупо глядя перед собой.
      Так вот для чего она оставила школу, друзей, надежду стать манекенщицей. Для этого дрянного трейлера, для мужа, который весь день на фабрике, а весь вечер пьет или играет в карты, для ребенка, точь-в-точь похожего на отца.
      Тот вопил во весь голос.
      - Заткнись! - вдруг заорала она и швырнула в него пластиковой бутылочкой. Бутылочка опрокинула его на спину, и вопли Рэнди сделались невыносимыми. Он лежал, задыхаясь, в кроватке, лицо его стало пурпурным.
      - Прости, - прошептала она. - Иисус, Мария и Иосиф. Мне жаль! Ты в порядке, Рэнди? Сейчас мамочка тебя почистит.
      Когда она вернулась с мокрой тряпкой, оба глаза Рэнди заплыли и под ними наливался синяк. Но он взял бутылочку и беззубо улыбнулся, когда она вытирала ему лицо.
      "Скажу Рою, что он упал с пеленального столика, - подумала Сэнди. Он поверит. О Боже, пусть он поверит".
      6:45.
      Большинство рабочего населения Салема Лота направлялось на работу. Майк Райсон принадлежал к немногим, которые работали в городе. Он числился садовником, но работал на трех городских кладбищах. Летом дела хватало, но зимой ему делать было нечего - так, во всяком случае, считали многие. Зимой он помогал гробовщику.
      Насвистывая, он свернул с Бернс-роуд, уже готовясь выйти из машины и отпереть кладбищенские ворота... и вдруг резко нажал на тормоза.
      С железных ворот вниз головой свисало тело собаки, и земля под ним размокла от крови.
      Майк выскочил из машины и подбежал к воротам. Он натянул рукавицы и поднял собачью голову - та поддалась с ужасающей бескостной легкостью, и он увидел остекленевшие глаза Пурингтоновой дворняги Дока. Собака висела на остриях ограды, как овечья туша у мясника. Мухи, еще медлительные в утреннем холодке, собирались вокруг.
      Борясь с тошнотой, Майк снял собаку с ворот. Кладбищенский вандализм не был для него новостью, но такого он еще не видел. Обычно ограничивались опрокидыванием надгробий, выцарапыванием кощунственных надписей и развешиванием бумажных скелетов. Но если это убийство - дело детишек, они настоящие мерзавцы. Вин умрет от горя.
      Он подумал, не следует ли сразу отвезти собаку в город Перкинсу Джиллеспи, но решил, что это подождет. Он может отвезти беднягу Дока в обеденное время: не похоже, чтобы ему сегодня захотелось есть.
      Он отпер ворота. Придется еще мыть их. Вряд ли удастся сегодня попасть на другое кладбище. Он припарковал машину за воротами, больше не насвистывая. День померк.
      8:00.
      Желтые школьные автобусы собирали детей, ожидавших на улице с завтраками в корзинках. Чарли Родс объезжал Восточный Салем и верхнюю часть Джойнтер-авеню.
      В его автобусе ездили самые послушные дети во всем городе, да и во всем районе - если на то пошло. Никаких воплей, никакой игры в лошадей, никакого дерганья за косички в автобусе N_6. Все сидят спокойно и ведут себя как следует, а не то - шагают две мили до школы пешком и рассказывают директору, почему.
      Он прекрасно знал, что дети о нем думают и как о нем говорят. И прекрасно. У него в автобусе не будет никаких глупостей. Это он оставляет бесхребетным учителям.
      Директор набрался мужества спросить, не "погорячился" ли он, когда заставил маленького Дархэма три дня ходить в школу пешком только за то, что он чуть громче разговаривал. Чарли только взглянул на него, и директор - молокосос, четыре года, как из колледжа, - сразу отвел глаза. Управляющий автобусным объединением Дэйв Фэльсен - старый товарищ по Корее. Они с Чарли понимают друг друга. Они понимают, что творится в стране. Они понимают, что мальчишки, которые "чуть громче разговаривали" в 1958-м, это мальчишки, которые писали на знамя в 1968-м.
      Он взглянул в зеркало и увидел, как Мэри Кэйт Григсон передает записку своему маленькому приятелю Бренту Тенни. Конечно - "маленькому приятелю". Они сейчас трахают друг друга с шестого класса.
      Он аккуратно остановил автобус. Мэри Кэйт и Брент подняли глаза, полные отчаяния.
      - Сильно поговорить захотелось? - осведомился он в зеркало. Начинайте.
      Он открыл двери и дождался, когда они выбрались к черту из автобуса.
      9:00.
      Хорек Крэйг выкатился из постели - буквально. Солнце слепило. В голове гудело. Этажом выше тот писака уже начал стучать. Боже, это же надо иметь мозгов меньше, чем у белки, чтобы так долбить, долбить, долбить целый день.
      Не так-то и грандиозно было похмелье. Он сидел у Делла до закрытия, но всего лишь с двумя долларами, а когда они кончились, не сумел настрелять много угощений. "На свалку пора", - подумал он, одеваясь.
      Он достал из шкафчика завтрак: бутылку теплого пива, чтобы выпить на месте, и пачку овсянки из правительственных дотаций - вниз, на кухню. Крэйг терпеть не мог овсянки, но сегодня он пообещал вдове помочь, и она уж наверное чего-нибудь подбросит.
      Все это было отголоском тех дней, когда он делил с Евой Миллер постель. Муж Евы погиб на лесопилке в 1959-м - это был бы забавный случай, не будь он так ужасен. В пятьдесят первом Ральф Миллер, президент кооператива, сделал для фабрики то, что не догадались сделать пожарные отряды к западу от Джойнтер-авеню, - организовал встречный пал. Семь лет после этого он не подходил к машинам - чтобы, поскользнувшись в луже, свалиться в дробилку на глазах у заезжих толстосумов, которых он водил по фабрике, уговаривая вложить в нее деньги. Нечего и говорить, что все рухнуло вместе с ним. Фабрика, спасенная им в пятьдесят первом, была ликвидирована в шестидесятом.
      Хорек взглянул в свое рябое зеркало и пригладил седые волосы - все еще красивые и привлекательные для его шестидесяти семи лет. Это единственное, что устояло в нем перед алкоголем. Набросив рубашку цвета хаки, он отправился вниз.
      Вдова налетела на него как стервятник, чуть только он ступил в солнечную кухню.
      - Послушай, Хорек, ты бы не натер мне перила после завтрака? Ты не занят?
      Оба они придерживались великодушной выдумки, что он делает ей одолжение, а не расплачивается за четырнадцатидолларовую комнатку наверху.
      - Конечно, Ева.
      - И этот ковер в гостиной...
      - ...Надо перевернуть. Да, я помню.
      - Голова болит? - она спросила это деловым тоном, без единой нотки жалости, но он чувствовал эти нотки там, в глубине.
      - Голова в порядке, - отозвался он раздраженно.
      - Ты вернулся поздно, поэтому я спрашиваю.
      - Ты на меня глаз положила, как я погляжу? - он подмигнул ей и убедился, что она все еще умеет краснеть, как школьница, хотя всякие глупости они бросили лет десять назад.
      - Эд...
      Только она одна еще называла его так. Для всего Лота он был Хорек. Что ж, все нормально.
      - Брось, - проворчал он. - Я просто встал не с той стороны кровати.
      - Свалился, если судить по звуку, - уточнила она, и Хорек фыркнул.
      Он сварил и съел свою ненавистную кашу, взял мастику с тряпками и ушел, не оглянувшись.
      А наверху все время стучала машинка этого парня. Винни Апшоу из комнаты напротив говорил, что она начинает по утрам в девять, стучит до полудня, начинает опять с трех и долбит до шести; начинает снова в девять и не умолкает до полуночи. Хорек не понимал, где можно наскрести столько слов.
      Все же это, кажется, приятный парень, и его можно расколоть на пару банок пива как-нибудь вечерком у Делла. Говорят, большинство этих писак пьют, как рыбы.
      Он принялся методично натирать перила и опять задумался о вдове. Она завела пансион на страховку мужа и неплохо справлялась. Почему бы и нет? Работает как лошадь. Но она привыкла иметь мужа, и, когда горе выветрилось, потребность осталась. Да и не маленькая, а?
      В те годы, в начале шестидесятых, люди еще звали его Эдом, а не Хорьком, и у него была хорошая работа. Это случилось в январскую ночь.
      Потом, лежа рядом с ним в темноте своей спальни, она расплакалась и сказала, что они поступили плохо. Он ответил ей, что они поступили хорошо, не зная, прав ли он, и не желая знать; и северный ветер рычал, кашлял и взвизгивал в дымоходах, а в комнате было тепло и безопасно, и они в конце концов заснули вдвоем как две серебряные ложки в футляре.
      Ах, мой Бог и сынок Иисус, как течет время! Знает ли это парень, который стучит на машинке?
      10:00.
      В начальной школе - гордости Лота - началась перемена. Это было низкое, сияющее стеклом здание с четырьмя классными комнатами, такое же новое, светлое и модное, какой старой и темной была школа высшей ступени на Брук-стрит.
      Ричи Боддин, первый школьный хулиган и гордый этим обстоятельством, неторопливо вышел во двор, ища глазами ослика - новенького, который знал все подряд ответы на математике. В его школе никакой новичок не растанцуется, не узнав своего хозяина. Особенно такой четырехглазка, учителев любимчик, как этот.
      В свои одиннадцать Ричи весил 140 фунтов. Всю его жизнь мать призывала людей полюбоваться, какой гигант ее сын. Так что он знал, какой он. Иногда он воображал, что чувствует, как дрожит земля под его ногами. А когда он вырастет, то будет курить "Кэмэл", как его старик.
      Четвертый и пятый классы дрожали перед ним, а мелюзга видела в нем школьный тотем. В тот день, когда Ричи уйдет в седьмой класс на Брук-стрит, здешний пантеон лишится своего божества. И это радовало патеон чрезвычайно.
      А вот и тот новичок Петри, ждет очереди играть в футбол.
      - Эй! - заорал Ричи.
      Обернулись все, кроме Петри. И в каждой паре глаз отразилось облегчение при виде взгляда Ричи, устремленного на кого-то другого.
      - Эй, ты! Четырехглазый!
      Марк Петри обернулся и взглянул на Ричи. Его очки в металлической оправе сверкнули на утреннем солнце. Ростом он не уступал Ричи, то есть возвышался над всем классом, но был худощав, а лицо его выглядело беззащитным и книжным.
      - Ты говоришь со мной?
      - "Ты говоришь со мной?", - передразнил Ричи высоким фальцетом. Похоже, ты дурак, четырехглазый. Ты это знаешь?
      - Нет, я этого не знаю, - сказал Марк Петри.
      Школьники начали собираться со всех сторон, чтобы посмотреть, как Ричи отделает новичка. Мисс Холкомб, дежурившая в эту неделю во дворе, занималась в другом углу малышами на качелях и ничего не заметила.
      - "Не знаю", - снова фальцетом передразнил Ричи. - А я вот слыхал, что ты большой тощий дурик, вот что.
      - Правда? - спросил Марк все еще вежливо. - А я вот слыхал, что ты толстый неуклюжий кретин, вот что.
      Полная тишина. Никто из мальчишек не видел еще, как человек подписывает себе смертный приговор. Ричи от изумления разинул было рот вместе с остальными.
      Марк снял очки и протянул их стоящему рядом мальчишке со словами: "Подержи, пожалуйста". Мальчишка взял, молча тараща глаза на Марка.
      Ричи двинулся в бой. Земля дрожала под его ногами. Он был полон уверенного и радостного желания лупить. Гигантский кулак размахнулся для удара - сейчас он расшвыряет зубы четырехглазого дурика по всему двору. Готовься отправляться к дантисту, дурик. Я иду.
      В эту секунду Марк Петри отступил в сторону. Кулак пронесся мимо. Ричи развернуло силой удара, и Марку осталось только выставить ногу. Ричи Боддин рухнул на землю. Он хрюкнул. Толпа наблюдателей сказала: "Аааах!".
      Марк хорошо знал, что если этот толстый парень встанет, ему, Марку, несдобровать. Ловкости ему хватало, но в школьной драке на ловкости долго не продержишься. Будь это уличная схватка - самое время было брать ноги в руки и показать издали нос. Но тут не улица, и, если он сейчас не отлупит этого кретина, издевательства никогда не кончатся.
      Все это пролетело в его голове за пятую долю секунды.
      Он прыгнул Ричи Боддину на спину.
      Толпа снова сказала: "Аааах!". Марк схватил руку Ричи - выше локтя, где рукав, чтобы не выскользнул, - и вывернул ее за спину. Ричи взвизгнул от боли.
      - Говори: "Сдаюсь"!
      Ответ Ричи мог бы порадовать матроса с двадцатилетним стажем.
      Марк дернул руку Ричи почти до уровня плеча, и Ричи взвизгнул опять. Его переполняли негодование, испуг и недоумение. Такого никогда раньше с ним не бывало. Чтобы четырехглазый дурик оседлал его и заставлял визжать перед подданными!
      - Говори: "Сдаюсь"! - повторил Марк.
      Ричи поднялся на четвереньки - Марк сжал его бока коленями. Ричи попытался стряхнуть противника - Марк снова дернул его за руку. На этот раз Ричи не взвизгнул. Он взвыл.
      - Говори: "Сдаюсь"! - или, помоги мне Бог, я ее сломаю.
      Рука Ричи заледенела, а плечо охватил огонь.
      - Уберись с меня, ублюдок! Это не по правилам!
      Взрыв боли.
      - Говори: "Сдаюсь!".
      - Нет.
      Боль в плече стала парализующей. Пыль забила глаза и рот. Ричи беспомощно задрыгал ногами. Он забыл, что он гигант. Он забыл, что земля дрожит под его ногами. Он забыл, что собирается, когда вырастет, курить "Кэмэл", как его старик.
      - Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! - завизжал Ричи. Он чувствовал, что может визжать часами или даже сутками, лишь бы получить свою руку обратно.
      - Говори: "Я противный толстый кретин".
      - Я противный толстый кретин! - крикнул Ричи в пыль.
      - Ладно.
      Марк поднялся и устало отошел в сторону. Он надеялся, что в Ричи не осталось боевого духа. Иначе быть ему, Марку, котлетой.
      Ричи встал. Никто не глядел на него, все вернулись к своим делам. Он стоял один, едва веря в такую мгновенную гибель. Слезы стыда и ярости пробили дорожки в пыли на его лице. Броситься на Марка Петри? Но его новорожденный гигантский стыд и страх не пустили его. Не сейчас. Рука ныла, как вырванный зуб. Ну, погоди, недоносок! Дай только до тебя добраться!
      Он обернулся и пошел прочь - и земля под его ногами уже не дрожала.
      На девичьей стороне кто-то засмеялся - тонкий жестокий звук ясно раздался в утреннем воздухе.
      Он не посмотрел, кто это был.
      11:15.
      Городская свалка в Джерусалемз-Лоте была обыкновенной гравийной выработкой, пока не уперлась в глину в 1945-м. Она лежала близ Бернс-роуд, в двух милях от кладбища.
      Дад Роджерс мог слышать слабое чихание и кашель газонокосилки Майка Райсона, пока его не заглушал треск огня.
      Дад Роджерс был сторожем при свалке. Горбун со странно изогнутой шеей, он выглядел так, будто Господь Бог слегка скрутил его перед тем, как пустить на свет. Его руки, свисающие до колен, как у гориллы, отличались необыкновенной силой.
      Дад любил свалку. Он любил гонять мальчишек, приходивших бить бутылки, и любил направлять машины на разгрузку. Он любил копаться в мусоре, что считалось его привилегией как сторожа. Над ним, пожалуй, посмеивались. Пускай. Попадалась медная проволока, иногда даже целые катушки проволоки - из старых моторов, а медь в Портленде шла по хорошей цене. Старые стулья, кресла, диваны можно было чинить и продавать антиквару. Он любил иметь дело с антикварами, антиквары любили иметь дело с туристами и дачниками - получается, что все они неплохо работали на свалку, - разве не так вращается мир? Два года тому назад он разыскал кровать со сломанной рамой, которую сумел продать одному чудаку из Уэллса за двести зелененьких. Чудак хвалился древностью своей добычи по всей Новой Англии, не зная, как тщательно Дад оттирал шкуркой надпись: "Сделано в Гранд Рапидз".
      А сколько разных вещей оставляют люди в выброшенных на свалку машинах! Радиаторы, фары, ремни, коробки передач, не говоря уже о щитках и ковриках.
      Да, свалка - это чудесно. И чудеснее всего была даже не коробка с деньгами, спрятанная под стулом. Чудеснее всего был огонь и... крысы.
      Дад жег мусор по воскресеньям и по средам утром, а по понедельникам и пятницам - вечером. Он любил смутный розоватый отсвет вечерних костров, но утренние были лучше - из-за крыс.
      Сидя в кресле и глядя на огонь, Дад взвешивал в руке пистолет двадцать второго калибра и ждал их. Когда они появлялись, то появлялись целыми батальонами. Большие, грязно-серые, красноглазые. Блохи и клещи прыгали на их боках. Дад любил стрелять крыс.
      - Ну, что, - говорил обычно Джордж Миддлер, по обыкновению кисло улыбаясь, когда протягивал ему через прилавок коробку ремингтоновских патронов, - город оплатит?
      Это была старая шутка. Несколько лет назад Дад пытался включить в свой месячный заказ двадцать два патрона и пожалел об этом.
      - Нет, - отвечал он Джорджу, - я просто бескорыстно служу обществу.
      Вот и они. Вот эта толстая, приволакивающая заднюю лапу, - Джордж Миддлер. "Привет!" - сказал Дад и нажал на курок. Звук выстрела 22-го не впечатляет, но крыса дважды перевернулась и осталась лежать, дергаясь. Неплохо бы раздобыть больший калибр.
      Вот эта следующая - дрянная девчонка Рути Кроккет, которая всегда подталкивает своих приятелей локтями и ухмыляется, когда Дад проходит мимо. Бам! Прощай, Рути.
      Крысы бешено разбегались во все стороны, но Дад успел уложить шестерых - неплохая охота за одно утро. Если подойти и взглянуть, увидишь, как разбегаются с холодеющих тел клещи, - как будто... как будто крысы с тонущего корабля.
      Это показалось ему восхитительно остроумным, он откинул уродливо повернутую голову и громко, раскатисто захохотал, глядя, как огонь пробивается сквозь золу оранжевыми пальцами.
      Жизнь была прекрасна.
      12:00.
      Городская сирена прогудела свои полные двенадцать секунд, возвещая большую перемену во всех трех школах и приветствуя время ленча. Лоуренс Кроккет, земельный и страховой агент, владелец конторы, отложил книгу ("Сексуальные рабы сатаны"). Его распорядок дня никогда не менялся. Сейчас он пойдет в Замечательное Кафе, закажет два чизбургера с чашкой кофе и, наслаждаясь сигаретой "Вильям Ренн", полюбуется ножками официантки Паулины.
      Он проверил, хорошо ли запер дверь, и отправился вниз по Джойнтер-авеню. На углу он задержался и бросил взгляд на Марстен Хауз. У подъезда стоял, блестя на солнце, автомобиль. Это вызвало у Лоуренса холодок беспокойства в груди. Он продал Марстен Хауз вместе с давно заброшенной Городской Лоханью больше года тому назад, и это была самая странная сделка в его жизни - а он много заключал в свое время странных сделок. Наверное, владелец той машины - человек по имени Стрэйкер. Р.Т.Стрэйкер. А как раз сегодня утром он получил кое-что по почте от этого Стрэйкера.
      Он приехал в контору Кроккета однажды июльским вечером, чуть больше года назад. Высокий мужчина, одетый в солидный костюм-тройку, несмотря на жару. Лысый, как биллиардный шар, и, кажется, как тот же шар, - лишенный потовых желез. Глазные впадины под прямыми черными бровями могли бы с таким же успехом оказаться высверленными сквозными отверстиями. В руке мужчина держал тонкую черную папку. Ларри в своей конторе был один. Его работавшая неполный день секретарша - девушка с самым изысканным набором выпуклостей, когда-либо попадавшимися ему на глаза, - работала в это время у юриста из Гайтс Фола.
      Лысый гость устроился в кресле для клиентов, положил папку на колени и уставился на Ларри Кроккета. Выражение его глаз понять было невозможно, и это раздражало Ларри. Этот человек не задержался взглянуть на чертежи предлагаемых домов, выставленные в прихожей, не попытался пожать руку или представиться, даже не поздоровался.
      - Чем могу помочь? - спросил Ларри.
      - Я прислан купить дом и деловое помещение в вашем замечательном городе.
      Абсолютная невыразительность его голоса напомнила Кроккету запись, которую слышишь, узнавая по телефону прогноз погоды.
      - Отлично, - сказал Ларри. - У нас как раз есть несколько...
      - В этом нет нужды. - Лысый остановил его жестом, и Ларри с изумлением увидел невероятно длинные пальцы: средний не меньше четырех или пяти дюймов от основания до кончика. - Деловое помещение расположено напротив входа в парк.
      - Да, оно продается. Когда-то принадлежало прачечной, она обанкротилась. Расположение действительно удачное, если вы...
      - Дом, - прервал его лысый, - тот, что известен в городе под названием Марстен Хауз.
      Ларри слишком долго занимался своей профессией, чтобы позволить принять своему лицу выражение пораженного громом человека.
      - Вот как?
      - Да. Мое имя Стрэйкер. Ричард Трокетт Стрэйкер. Все бумаги будут на мое имя.
      - Отлично, - отозвался Ларри. По крайней мере, перед ним деловой человек, это видно сразу. - За Марстен Хауз запрашивают четырнадцать тысяч, хотя, думаю, что моего клиента можно будет убедить сделать небольшую скидку. По поводу старой прачечной...
      - Не пойдет. Я уполномочен заплатить один доллар.
      - Один?.. - Ларри наклонил голову, как это делает человек, чего-нибудь не расслышавший.
      - Да. Прошу взглянуть.
      Длинные пальцы Стрэйкера расстегнули замочек папки и достали несколько бумаг в голубом прозрачном конверте.
      Ларри Кроккет нахмурился.
      - Прошу вас прочесть. Это сохранит время.
      Ларри отбросил пластиковый конверт и посмотрел на первый лист с выражением человека, делающего одолжение дураку.
      На лице Стрэйкера появилась тонкая улыбка. Он достал из кармана пиджака золотой портсигар и зажег сигарету деревянной спичкой. Резкий аромат турецкого табака наполнил контору.
      Следующие десять минут тишину в конторе нарушало только негромкое жужжание вентилятора и приглушенный шум уличного движения. Стрэйкер докурил сигарету почти до самого обреза и начал другую.
      Ларри оторвался от страницы, побледневший и потрясенный.
      - Это шутка? Кто вас прислал? Джон Келли?
      - Я не знаю никакого Джона Келли и не шучу.
      - Эти бумаги... право на землю... Боже мой, да вы знаете, что этот участок стоит полтора миллиона долларов?
      - Вы трусите, - холодно произнес Стрэйкер. - Он стоит четыре миллиона. Скоро будет стоить больше, когда построят торговый центр.
      - Чего вы хотите? - спросил Ларри хрипло.
      - Я сказал. Мы с партнером планируем открыть дело в этом городе. Мы планируем жить в Марстен Хаузе.
      - Какое дело? "Убийцы Инкорпорэйтед?"
      Стрэйкер холодно улыбнулся:
      - Боюсь, дело крайне будничное. Мебель. Мебельный антиквариат для коллекционеров. Мой партнер - эксперт в этом деле.
      - Дерьмо, - выругался Ларри. - Ваш партнер должен знать, сколько стоит Марстен Хауз. И тем более должен знать, что на мебельном антиквариате в этом городишке ничего не заработаешь.
      - Мой партнер совершенно квалифицирован в любом предмете, к которому проявляет интерес, - объявил Стрэйкер. - Он знает, что ваш город стоит на шоссе, в нем бывают туристы и дачники. Как бы то ни было, вас это не касается. Вы находите, что бумаги в порядке?
      Ларри постучал по столу голубым конвертом.
      - Кажется, да. Но я не позволю с собой мошенничать.
      - Разумеется, нет, - голос Стрэйкера сочился вежливым презрением. - У вас, кажется, есть адвокат в Бостоне, если не ошибаюсь. Некто Фрэнсис Волш.
      - Откуда вы знаете? - пролаял Кроккет.
      - Неважно. Отвезите бумаги ему, он подтвердит их подлинность. Земля будет ваша при трех условиях.
      - А! - Ларри немного успокоился. - Условия. Теперь мы подходим к сути. Валяйте.
      - Номер первый. Вы продаете мне Марстен Хауз и прачечную за один доллар. Владелец дома сейчас в Бангоре. Прачечная принадлежит Портлендскому банку. Я уверен, обе заинтересованные стороны будут довольны, если вы возместите им стоимость. Минус ваши комиссионные, разумеется.
      - Откуда у вас все эти сведения?
      - Вам этого знать не следует, мистер Кроккет. Условие номер два. Вы ничего никому не расскажете о нашем сегодняшнем соглашении. Речь идет только о двух партнерах-антикварах.
      - Я не балаболка.
      - Тем не менее я хочу запечатлеть в вашей голове всю серьезность условия. Может прийти время, мистер Кроккет, когда вам захочется сообщить кому-нибудь о нашей сегодняшней сделке. Если вы это сделаете, я узнаю. Я вас уничтожу. Вы поняли?
      - Как в дрянных шпионских фильмах, - сказал Ларри. Небрежно сказал, но где-то внутри ощутил неприятную дрожь страха. Слова "я вас уничтожу" прозвучали так же просто, как "добрый день". Они звучали правдиво. И какого дьявола этот шут знает про Фрэнка Волша? Даже жена Ларри не знает про Фрэнка Волша. - Третье условие?
      - Дом нуждается в некотором ремонте. Мой партнер планирует сделать его сам. Но вы будете его агентом. Время от времени понадобятся ваши услуги, о которых также следует молчать. Вы поняли меня?
      - Да, понял. Но вы, кажется, нездешний, ведь так?
      - Разве это важно? - поднял брови Стрэйкер.
      - А вы думали! Здесь вам не Бостон и не Нью-Йорк. Я сколько угодно могу держать рот на замке - это ничему не поможет. Да одна только старая Мэйбл Вертс всю жизнь проводит с биноклем у глаз.
      - Нас не волнуют горожане. Моего партнера не волнуют горожане. Они как сороки на телефонных проводах. Поговорят и перестанут.
      Ларри пожал плечами:
      - Ваше дело.
      - Верно, - согласился Стрэйкер. - Вы будете оплачивать все издержки и хранить все документы. Вам возместят. Согласны?
      Ларри слыл лучшим игроком в покер во всем округе Кэмберленд. Внешне он был спокоен, но внутри бушевало пламя. Сделка, которую предлагает этот сумасшедший, если попадается, то раз в жизни. Может, он из тех чокнутых биллионеров, которые...
      - Мистер Кроккет, я жду.
      - У меня есть два собственных условия.
      - А! - Стрэйкер выглядел вежливо-заинтересованным.
      - Первое. Бумаги надо проверить.
      - Разумеется.
      - Второе. Если здесь кроется что-то незаконное, я не хочу знать об этом. Я имею в виду...
      При этих словах Стрэйкер откинул голову и издал предельно холодный и бесчувственный смешок.
      - Я сказал что-нибудь забавное? - осведомился Ларри без следа улыбки.
      - О... а... конечно, нет, мистер Кроккет. Вы должны меня простить. Ваше замечание позабавило меня по не относящимся к вам причинам. Что вы хотели добавить?
      - Насчет ремонта. Я не стану поставлять вам ничего, что сделает меня козлом отпущения. Если вы собираетесь производить там ЛСД или взрывчатку для хиппи - обустраивайтесь сами.
      - Согласен, - улыбка ушла с лица Стрэйкера. - Мы сговорились?
      Ларри сказал, испытывая странную нерешительность:
      - Если бумаги в порядке, думаю, да.
      Бумаги были в порядке. Компания, владеющая землей, предназначенной под Портлендский торговый центр, оказалась дутой и не доставила хлопот. Стрэйкер пришел еще в пятницу (в первый раз он приходил в понедельник), и Ларри подписал договор. Подписал с сильным привкусом сомнения в горле. Впервые он пренебрег правилом, которому до сих пор неукоснительно следовал: не гадь, где кормишься. И, несмотря на неимоверную прибыль, когда Стрэйкер прятал договор в свою папку, он почувствовал, что целиком отдал себя во власть этого человека и его отсутствующего партнера мистера Барлоу.
      Но август прошел, лето соскользнуло в осень, осень в зиму, и он ощутил облегчение. К весне он и вовсе сумел забыть, каким образом получил бумаги, хранящиеся в сейфе Портлендского банка.
      И тут начались события.
      Этот писатель, Мерс, интересовался Марстен Хаузом и так странно смотрел на Ларри.
      Вчера пришло письмо и посылка от Стрэйкера. В сущности, это была записка, а не письмо.
      "Будьте добры, распорядитесь повесить прилагаемую табличку в окне магазина.
      Р.Т.Стрэйкер."
      Табличка оказалась скромнее многих ей подобных:
      "Откроется через неделю. Барлоу и Стрэйкер.
      Изящная мебель. Отборный антиквариат".
      А теперь эта машина у дверей Марстен Хауза. Он все еще смотрел на нее, когда услышал над ухом:
      - Заснул, Ларри?
      Он подскочил и оглянулся. Рядом стоял Перкинс Джиллеспи, зажигающий "Пэлл-Мэлл".
      - Нет, - нервно рассмеялся Ларри. - Только задумался.
      Перкинс посмотрел на Марстен Хауз, где сверкали на солнце хром и сталь дверей, потом - на старую прачечную с новой вывеской в окне.
      - И не ты один, пожалуй. Всегда славно заполучить в город новых людей. Ты ведь с ними встречался, верно?
      - С одним. В прошлом году.
      - Мистер Барлоу или мистер Стрэйкер?
      - Стрэйкер.
      - Ничего человек?
      - Трудно сказать, - отозвался Ларри и почувствовал желание облизнуть губы. Но не стал их облизывать. - Мы говорили только о деле. Кажется, с ним все о'кей.
      - Хорошо. Это хорошо. Пошли. Я прогуляюсь с тобой до Замечательного.
      Когда они переходили улицу, Лоуренс Кроккет думал о сделках с дьяволом.
      1:00 пополудни.
      Сьюзен Нортон вошла в Салон Барбары, улыбаясь Бебс Гриффин - старшей сестре Хола и Джека.
      - Слава Богу, ты смогла принять меня так скоро.
      - Без проблем среди недели, - сказала Бебс, включая фен. - Кошмар, как душно. Вечером будет гроза.
      Сьюзен взглянула на незапятнанное голубое небо.
      - Ты думаешь?
      - Да. Что ты хочешь, завивку?
      - Конечно, - отозвалась Сьюзен, думая о Бене Мерсе, - да такую, как будто я никогда не бывала в нашем городе.
      - Да, - вздохнула Бебс, опуская на нее колпак, - все так говорят.
      Вздох отдавал фруктовой резинкой. Бебс спросила Сьюзен, знает ли та, что кто-то открыл новую мебельную лавку в Городской Лохани - дорогое, похоже, заведение, - и хорошо бы там нашлась лампа под ее пару бра и, не правда ли, мысль уйти из дому и перебраться в город была самая удачная мысль в ее жизни, и, не правда ли, что чудесное лето в этом году. Досадно, что кончается.
      3:00 пополудни.
      Бонни Сойер лежала на большой двуспальной кровати в своем доме на Дип Кат-роуд. Это был не дрянной трейлер, а настоящий дом, с фундаментом и подвалом. Ее муж Рэг, автомеханик, хорошо зарабатывал.
      На ней ничего не было, кроме тонких голубых трусиков, и она нетерпеливо поглядывала на часы. Две минуты четвертого - где он?
      Входная дверь чуть-чуть приоткрылась, и заглянул Кори Брайант.
      - Все о'кей? - шепнул он. Кори было только двадцать два года, и эта связь с замужней женщиной, да еще такой сногсшибательной, как Бонни Сойер - "Мисс Кэмберленд-1973", - делала его робким, нервным и грубым сразу.
      Бонни улыбнулась, продемонстрировав восхитительные зубки.
      - Если бы нет, мой дорогой, - ответила она, - в тебе бы уже проделали такую дыру, что сквозь нее можно было бы смотреть телевизор.
      Он вошел на цыпочках, и пояс со всякими приспособлениями - Кори уже два года работал на телефонную компанию - забавно позвякивал при каждом его шаге.
      Бонни хихикнула и раскрыла объятия:
      - Я тебя люблю, Кори. Ты прелесть.
      Взгляд Кори наткнулся на темную тень под голубым нейлоном, и Кори сделался больше грубым, чем нервным. Он забыл про цыпочки, он пошел к ней, и, когда они соединились, где-то в лесу запела цикада.
      4:00 пополудни.
      Бен Мерс откинулся на стуле, закончив дневную работу. Он отказался от прогулки в парке, чтобы отправиться обедать в Нортонам с чистой совестью, и писал почти весь день без перерыва.
      Он встал и потянулся, весь взмокший от пота, прислушиваясь к хрусту собственных костей. Вытащил свежее полотенце и поторопился было в ванную прежде чем все вернутся с работы и туда будет не протолпиться.
      Не дойдя до двери, он вдруг развернулся и подошел к окну. Что-то бросилось ему в глаза. Не в городе - город передремывал день под небом того особого глубокого оттенка голубизны, которым славится Англия в конце лета.
      Мартин Хауз. Отсюда, из окна, за асфальтовыми крышами двухэтажных домов на Джойнтер-авеню и за парком, полным детей, уже вернувшихся из школы, он выглядел миниатюрой, кукольным домиком. И это нравилось Бену. Отсюда Марстен Хауз выглядел как нечто, с чем можно совладать. Взять в руки и раздавить ладонями.
      У дверей стоял автомобиль.
      Бен замер с полотенцем через плечо, ощутив спазм необъяснимого ужаса. Губы его беззвучно шевельнулись, будто произнося слово, никому - и ему самому - непонятное.
      5:00 пополудни.
      Мэттью Берк вышел из школы высшей ступени и направился к своему старенькому автомобилю.
      В свои шестьдесят три - два года до законной отставки - он еще нес полную нагрузку уроков английского, плюс внеклассная работа. Осенью это была школьная постановка, и он только что закончил чтение трехактного фарса под названием "Проблемы Чарли".
      Из совершенно непригодного большинства он выбрал дюжину способных кое-что запомнить и пересказать дрожащим монотонным голосом, а также двух-трех ребят, способных на большее.
      По теории Мэтта, школьная постановка должна походить на миску "Кэмбелского супа": абсолютно безвкусна, но никому не повредит. Родители придут в восторг, театральный критик из кэмберлендского "Лидера" захлебнется многосложными эпитетами - за что ему и платят. Героиня, вероятно, на этот раз Рути Кроккет - влюбится в героя и, возможно, после премьеры потеряет девственность.
      В свои шестьдесят три он все еще любил учительствовать. Недостаток строгости, не позволивший ему стать заместителем директора, самому Мэтту никогда не мешал. Он спокойно читал сонеты Шекспира среди летящих самолетиков и шариков жеваной бумаги; садился на кнопки и рассеянно их отбрасывал, распоряжаясь открыть 467-ю страницу грамматики; доставал сочинения из-под сверчков, лягушек в ящике, а один раз - из-под семифутовой черной змеи.
      Дети его не особенно любили, но многие научились уважать, а некоторые даже поняли, что преданность делу и самоотверженность, как бы эксцентрично и унизительно они не выглядели, достойны уважения.
      Он сильно нажал на акселератор - мотор заглох. Мэтт выждал, снова тронул машину и настроил радио на свой любимый рок-н-ролл.
      Мэтт жил в маленьком домике на Таггарт Стрим-роуд и почти никого не видел. Он никогда не был женат и обходился без всяких родственников. Это был одинокий человек, но одиночество никак его не испортило.
      Тени удлинились, вечер придал панораме города оттенки картин французских импрессионистов. Мэтт взглянул направо, увидел мельком Марстен Хауз - и взглянул снова.
      - Ставни, - громко произнес он сквозь вскрики радио. Две отвалившихся прежде ставни снова закрывали окна, придавая дому слепой таинственный вид.
      Он взглянул в зеркальце заднего обзора и увидел у двери машину. Он учительствовал в Салеме Лоте с 1952-го и ни разу не видел у этих дверей автомобиля.
      - Там что, поселился кто-нибудь? - спросил он неизвестно кого и поехал дальше.
      6:00 пополудни.
      Отец Сьюзен, Билл Нортон, председатель городского управления, обнаружил, к своему удивлению, что ему нравится Бен Мерс. Билл, черноволосый, крупный, с телосложением грузовика, не пополнел и после пятидесяти. С разрешения отца он ушел из одиннадцатого класса во флот, а в двадцать четыре года вырвался оттуда и досдал школьные экзамены экстерном. Он не испытывал ненависти к интеллектуалам, свойственной многим людям его типа, но терпеть не мог кое-кого из длинноволосых мальчишек, которых приводила домой Сьюзен. Не то чтобы его бесили их волосы или одежда - он не мог переносить их несерьезного отношения к жизни. Он не разделял симпатий жены к Флойду Тиббитсу, но относился к нему лучше, чем к прочим: у Флойда была хорошая работа, и он мог считаться сравнительно серьезным. К тому же он был местным. Впрочем, Бен Мерс в каком-то смысле тоже.
      - Ты не цепляйся к нему насчет волос и прочего, - предупредила Сьюзен, услыхав звонок. Она одела легкое зеленое платье и огромной зеленой заколкой собрала завитые волосы в свободный пучок.
      Билл рассмеялся:
      - Цепляюсь, когда есть к чему, Сюзи, дорогая. К тебе я никогда не цеплялся, ведь правда?
      Она нервно улыбнулась ему и пошла открывать дверь.
      Одежда вошедшего Биллу понравилась: простые синие джинсы, очень опрятные, и белая рубашка с закатанными рукавами.
      - Бен, это - папа и мама, Билл и Анна Нортон. Мам, пап, это - Бен Мерс.
      - Здравствуйте. Рад вас видеть.
      Он немного скованно улыбнулся миссис Нортон, и та сказала:
      - Здравствуйте, мистер Мерс. В первый раз в жизни вижу вблизи живого писателя. Сьюзен ужасно волновалась.
      - Не беспокойтесь, я не читаю своих книг на память, - улыбнулся он.
      - Привет, - Билл поднялся со стула. Он вышел из портлендских доков, и руки его помнили об этом. Но кисть Мерса не превратилась в Билловой ладони в желе, как это происходило с обычными садовыми "мальчиками от искусства", и Билл остался доволен. Он перешел к следующему испытанию:
      - Хотите пива? Там стоит на льду, - и он махнул рукой в сторону задней веранды, которую сам пристроил. "Мальчики от искусства" неизменно отказывались, - очевидно, опасаясь размягчить мозги, и без того нетвердые.
      - Ух, как я люблю пиво, - сказал Бен, и его улыбка удвоилась. Давайте два или три.
      Билл расхохотался:
      - Вот это я понимаю! Пошли.
      При звуке этого смеха с женщинами произошло нечто странное: брови Анны Нортон сдвинулись, а Сьюзен - облегченно разошлись, как будто беспокойство, освободив одну из них, перешло в другую.
      На веранде Билл перебросил банку пива Бену, тот ловко поймал ее.
      - Вы понравились Сьюзен.
      - Сьюзен хорошая девушка.
      - Да, хорошая, практичная девушка. - Нортон задумчиво допил пиво. Она говорит, вы опубликовали три книги.
      - Да, это так.
      - Хорошо расходились?
      - Первая - да.
      Больше Бен не сказал ничего. Билл Нортон слегка кивнул в знак одобрения человеку, у которого хватает шариков держать свои денежные дела при себе.
      - Поможете мне зажарить сосиски?
      - Конечно.
      - Их надо надрезать, чтоб вышел сок. Знаете об этом?
      - А как же! - усмехнувшись, Бен быстро проделал в воздухе крестообразный надрез кончиком указательного пальца.
      - Да, вы и впрямь из наших краев. - Билл Нортон встал. - Берите вон ту корзиночку с брикетиками и пойдемте во двор к мангалу. Возьмите пиво с собой.
      - Я с ним неразлучен.
      Предсказания Бебс Гриффин насчет дождя оказалось грандиозной ошибкой, и обед на свежем воздухе прошел прекрасно. Легкий ветерок при помощи дымка из мангала ликвидировал всех запоздалых комаров. Женщины унесли бумажные тарелки и вернулись выпить по банке пива и посмеяться, глядя, как Билл разнес Бена в бадминтон со счетом 21:6. Бен с искренним сожалением отказался от реванша, показав на часы.
      - Книга, - пояснил он. - Я остался должен шесть страниц. Если напьюсь, не сумею даже прочесть, что напишу завтра утром.
      Сьюзен проводила его до входных дверей - он ушел пешком. Билл, заливая огонь, кивал самому себе. Этот парень не выставлял напоказ свою серьезность, но человек, который работает после обеда, так или иначе продвинется в жизни.
      Однако Анна Нортон полностью так и не оттаяла.
      7:00 пополудни.
      Флойд Тиббитс остановил машину на стоянке "У Делла" примерно через десять минут после того, как Делберт Марки, владелец и бармен, повесил над дверями новую розовую вывеску с буквами трехфутовой высоты. Кругом собирались пурпурные сумерки и выпивали свет с неба, а в углублениях земли вот-вот должен был зародиться туман. Близилась ночь.
      - Привет, Флойд, - сказал Делл, вытаскивая банку из холодильника. Как дела?
      - Отлично. Это пиво выглядит привлекательно.
      Флойд был высокий человек с ухоженной бородой песочного цвета. Жизнь и работа в банке Гранта устраивали его, хотя недовольство лежало где-то на границе со скукой. Он чувствовал, что плывет по течению, но не особенно огорчался этим. К тому же Сюзи - чудесная девушка. Недолго ждать, пока ему придется так или иначе что-нибудь решать.
      Он бросил на прилавок долларовую купюру, жадно выпил пиво, налил новый стакан. Только один человек соседствовал с ним у стойки - тот паренек, Брайант из телефонной компании.
      - Что новенького в городе? - спросил Флойд, заранее зная ответ.
      "Ничего. Разве что кто-нибудь напился вдрызг в высшей школе".
      - Кто-то убил собаку твоего дяди. Такого еще не было.
      Флойд не донес стакан до рта:
      - Что? Дока дядюшки Вина?
      - Точно.
      - Машиной переехали?
      - Не похоже. Его нашел Майк Райсон. Док висел на тех, знаешь, остриях кладбищенских ворот. Измочаленный вдребезги.
      - Сволочь! - Флойд был потрясен.
      Делл серьезно кивнул, довольный произведенным впечатлением. Он-то знал кое-что и погорячее: девушку Флойда видели с писателем, поселившимся у Евы, но это Флойд пусть выясняет сам.
      - Райсон отвез тело Перкинсу Джиллеспи, - продолжал Делл. - Тот думает, что собака сдохла, а повесили ее детишки, для развлечения.
      - У Джиллеспи вместо головы задница.
      - Возможно. Я тебе скажу, что я думаю, - Делл наклонился вперед. - Я думаю, может и детишки... черт, я знаю это... Это может оказаться похуже развлечений. Гляди-ка.
      Он полез под прилавок и достал газету. Флойд глянул. Статья, на которую указал ему Делл называлась "Сатанисты оскверняют церковь". Оказывается, около полуночи банда парней вломилась в католическую церковь городка Клевистон во Флориде и совершала там какие-то кощунственные обряды. Алтарь оказался оскверненным, на скамьях вырезаны похабные слова, а на ступенях, ведущих в церковь, найдены брызги крови. Лабораторный анализ показал, что хотя часть крови принадлежала животному (скорее всего - козлу), в основном - кровь человеческая. Местный начальник полиции признал, что подозреваемых пока нет.
      Флойд отложил газету:
      - Сатанисты в Лоте? Брось, Делл. Ты перегрелся у плиты.
      - Эти детишки совсем ошалели, - настаивал Делл. - Вот увидишь, я прав. В следующий раз они принесут человеческую жертву на Гриффиновом пастбище. Еще налить?
      - Нет, спасибо, - Флойд отодвинул табурет. - Пойду-ка навещу дядюшку Вина. Он любил эту собаку.
      - Передай мое сочувствие. - Делл спрятал свою газету обратно. - Мне, правда, ужасно жаль.
      На полдороги к двери Флойд приостановился:
      - Значит на воротах повесили, а? Хотел бы я добраться до этих ребятишек.
      - Сатанисты, - повторил Делл. - Ничуть не удивлюсь. И что это на людей наехало в наши времена?
      Флойд вышел. Брайант бросил десятицентовик в музыкальный автомат, и Дик Керлс запел "Похорони со мной бутылку".
      7:30 вечера.
      - Возвращайтесь пораньше, - сказала Марджори Глик своему старшему сыну Дэнни. - Завтра в школу. Я хочу, чтобы твой брат был в постели в четверть десятого.
      Дэнни переминался с ноги на ногу.
      - Я не понимаю, зачем мне вообще брать его с собой.
      - Не надо, - согласилась Марджори опасно приятным голосом. - Можешь оставаться дома.
      Она повернулась к столу, на котором разделывала рыбу, и Ральфи высунул язык. Дэнни погрозил ему кулаком, но его дрянной брат только улыбнулся.
      - Вернемся, - пробормотал Дэнни и попытался выскользнуть из кухни, таща за собой Ральфи.
      - К девяти.
      - О'кей, о'кей.
      Тони Глик, задрав ноги, сидел перед телевизором в столовой.
      - Куда вы, ребята?
      - В гости к новенькому, - пояснил Дэнни. - К Марку Петри.
      - Ага, - добавил Ральфи, - мы посмотрим его... элек-три-ческий по-езд.
      Дэнни недобро взглянул на брата, но отец не заметил ни паузы, ни ударения. Он только проговорил машинально:
      - Не задерживайтесь.
      Последний свет еще медлил на небе, хотя солнце уже зашло. У задней калитки Дэнни пообещал:
      - Я из тебя дух выбью, вонючка!
      - А я расскажу, - отозвался Ральфи самодовольно. - Расскажу, зачем ты идешь на самом деле.
      - Гад, - произнес Дэнни беспомощно.
      Тропинка вела вниз по склону к лесу. Дом Гликов стоял на Брок-стрит, дом Петри - на Джойнтер-авеню. Если вам двенадцать и девять и вы не прочь перебраться по камням через Кроккетский ручей, можно сберечь много времени, срезав угол. Под ногами хрустели сосновые иголки и сухие веточки. Иногда в лесу вскрикивал коростель и сверчки принимались вторить ему.
      Дэнни совершил ошибку, сказав брату, что у Марка Петри есть полный набор пластиковых монстров: вурдалак, мумия, Дракула, Франкенштейн, сумасшедший доктор - и даже Камера Ужасов. Мать считала все это дрянью, заражающей мозги, и братец сразу обратился в шантажиста. Вонючка он все-таки.
      - Ты знаешь, что ты - вонючка?
      - Знаю, - гордо согласился Ральфи. - А что это?
      - Это когда ты зеленеешь и становишься липким, как...
      Они подошли к ручью, лениво журчащему по гравию и переливающемуся в сумерках жемчужным отблеском. Дэнни запрыгал по камням, внимательно вглядываясь под ноги.
      - Сейчас толкну! - завопил сзади с восторгом Ральфи.
      - Только попробуй. Я тебя в зыбучий песок столкну, дрянь.
      Они перебрались на другой берег.
      - А здесь нет зыбучего песка, - фыркнул Ральфи.
      - Нет? - угрожающе переспросил Дэнни. - Тут один парень утонул в зыбучем песке в позапрошлом году. Я сам слышал, как взрослые в магазине рассказывали.
      - Правда? - глаза Ральфи расширились.
      - Точно. Он ушел вниз со страшным криком, и в рот ему набился песок, и это был конец. Рррррсссссшшшшшшш!
      - Пойдем, - сказал Ральфи неспокойно. Уже почти совсем стемнело, и лес наполнился шевелящимися тенями. - Пойдем отсюда.
      Они двинулись дальше, скользя на сосновых иглах. Дэнни действительно слышал разговор о мальчике - его звали Джерри Кингфилд. Может быть, он и ушел в зыбучий песок с криком и воплями, но никто этого не слышал. Он просто исчез шесть лет назад в болотах, куда отправился на рыбалку. Кто предполагал зыбучий песок, а кто - гомиков. Они везде попадаются.
      - Говорят, в этих лесах все еще бродит его призрак, - торжественно провозгласил Дэнни, игнорируя тот факт, что болота лежали в трех милях к югу.
      - Не надо, Дэнни, - попросил Ральфи, - не надо... в темноте.
      Лес таинственно поскрипывал вокруг. Коростель перестал кричать. Где-то за ними треснула ветка. В небе почти не осталось света.
      - Время от времени, - продолжал Дэнни зловеще, - когда дрянные маленькие мальчишки выходят из дому в темноте, он подбирается к ним незаметно, а лицо у него все гнилое и покрытое песком...
      - Дэнни, пойдем.
      В голосе брата звучала настоящая мольба, и Дэнни замолчал. Он почти напугал сам себя. Темные силуэты деревьев вокруг медленно шевелились под ночным ветерком, терлись друг о друга, поскрипывая.
      Слева треснула еще одна ветка.
      Дэнни вдруг пожалел, что они не пошли по дороге.
      Опять треснула ветка.
      - Дэнни, я боюсь, - прошептал Ральфи.
      - Глупости, - сказал Дэнни. - Пошли.
      Листья шуршали под ногами. Дэнни сказал себе, что никакого треска веток он не слышит. Кровь толкалась в висках. Руки похолодели. "Считай шаги, - велел он сам себе. - Мы будем на Джойнтер-авеню через двести шагов. А обратно пойдем по дороге, чтоб этот вонючка не перепугался опять. Через минуту мы увидим фонари и будем знать, какие мы дураки, но это будет замечательно, так что считай шаги. Раз... два... три..."
      Ральфи взвизгнул.
      - Вот он! Вот он, призрак! Я ЕГО ВИЖУ!
      Ужас раскаленным железом вонзился Дэнни в грудь. Ноги словно пронзило проволокой. Он бы повернулся и побежал, но Ральфи вцепился в него.
      - Где? - прошептал Дэнни, забыв, что призрака он выдумал сам. - Где? - он всматривался в лес и видел только темноту.
      - Он ушел... но я видел... он... оно... Глаза! Я видел глаза! Ой, Дэнни, - он уже бормотал что-то неразборчивое.
      - Призраков не бывает, дурак. Пошли.
      Дэнни взял брата за руку и пошел. Ему показалось, что его ноги сделаны из десяти тысяч карандашных грифелей. Ральфи тащился сзади, почти сталкивая его с тропинки.
      - Оно за нами следит, - прошептал Ральфи. - Разве ты не чувствуешь?
      Дэнни остановился. Теперь он действительно почувствовал что-то, как могут чувствовать дети, и знал, что они больше не одни. На лес опустилась полная тишина, но тишина злая. Вокруг тяжело корчились тени.
      И Дэнни почувствовал что-то дикое.
      Призраков нет, но гомики есть. Они останавливаются в черных машинах и предлагают тебе конфету или слоняются за углами улиц, или... или крадутся за тобой в лес...
      А потом...
      - Беги, - приказал он резко.
      Но Ральфи дрожал, парализованный страхом. Он вцепился в руку Дэнни крепче металлического захвата. Глаза его, устремленные в лес, вдруг стали расширяться.
      - Дэнни!..
      Треснула ветка.
      Дэнни повернулся и посмотрел туда, куда смотрел его брат.
      Мрак охватил их.
      9:00 вечера.
      Мэйбл Вертс, огромная семидесятичетырехлетняя толстуха, все меньше и меньше могла полагаться на свои ноги. Зато в ее распоряжении оставался телефон. Вертс была вместилищем всей истории города и всех его сплетен. Не то чтобы ее сплетни были злыми, просто она жила городом и для города. В каком-то смысле она и была городом, эта женщина, проводящая почти все свое время у окна, в шелковом капоте, в короне из тощих седых кос, с телефоном в правой руке и японским биноклем в левой. Сочетание этих двух предметов плюс неограниченное время на их использование - делало из нее благожелательного паука, распростершего паутину от края до края Салема Лота.
      За неимением лучшего она смотрела на Марстен Хауз, когда его ставни слева от входной двери открылись, выплеснув на землю квадрат света, явно не электрического. Она успела только бросить мучительно короткий взгляд на что-то вроде головы и плеч за окном. Это вызвало в ней странную дрожь.
      Больше ничего не случилось.
      Она подумала: "Что же это за люди - открывают окна только тогда, когда их ни одна живая душа не увидит?".