Фермерский банк.., нарисовать схему.., вызвать полицию…

И все это время Молодой и Сильный надвигался, похлопывая монтировкой по ладони левой руки, ничего не слушая.

Какая страховка, какая компенсация, если Старомодный Костюм до смерти напугал его, когда спокойно ехал, никому не мешал и слушал Джонни Пейчека. Молодой и Сильный намеревался рассчитаться за испуг.., да и запах страха и беззащитности, идущий от Старомодного Костюма, все больше превращал его в зверя. Классический случай кролика и овчарки. Как только пятиться кролику будет некуда… И вот мистер Старомодный Костюм уперся спиной в свой «универсал», монтировка начала подниматься.

Но успела только подняться — не опустилась, не пролила кровь. Потому что Джуди Делуа, миниатюрная, как Дюймовочка, уже стояла между ними, бесстрашно глядя в лицо Молодому и Сильному.

Фред моргнул, гадая, каким образом она столь быстро там очутилась (через много лет у него возникнет тот же вопрос, когда он последует за ней на кухню, чтобы услышать, как она сбегает с лестницы позади него). А тогда? Тогда Джуди ударила Молодого и Сильного по руке! Шлепнула сильно и звонко, так, что на массивном бицепсе, чуть пониже рукава поношенной синей футболки, отпечаталась вся ее ладошка. Фред все это видел, но просто не мог поверить своим глазам.

«Прекрати! — заорала Джуди прямо в удивленное лицо Молодого и Сильного. — Опусти эту штуковину, немедленно! Ты что, совсем одурел? Хочешь сесть в тюрьму из-за помятой железяки, которую тебе поменяют за семьсот долларов? Опусти эту штуковину! Ты слышишь меня, здоровяк? Опусти.., эту…

ШТУКОВИНУ!»

На мгновение Фреду показалось, что Молодой и Сильный таки опустит монтировку, но аккурат на голову его красивой миниатюрной подруги. Но Джуди не отступила, продолжала смотреть в глаза парня с монтировкой, который возвышался над ней на добрый фут, а весом превосходил на сотню фунтов. И уж она точно не источала запаха страха, ее язык не скользил по верхней губе или губному желобку, сверкающие глаза смотрели прямо, а не бегали из стороны в сторону.

И мгновение спустя Молодой и Сильный опустил монтировку.

Фред даже не подозревал о том, что на тротуаре собралась толпа, пока не услышал спонтанные аплодисменты трех десятков зевак. Присоединился к ним и он, испытывая невероятную гордость за Джуди. И тут впервые на лице девушки отразилось некоторое недоумение. Словно она сама не понимала, как оказалась в такой ситуации. Но с места не сдвинулась. Более того, ухватив мистера Старомодный Костюм, подтащила к себе, буквально заставила их обменяться рукопожатием. А когда прибыли копы, Молодой и Сильный и мистер Старомодный Костюм сидели бок о бок на каменном бордюре и изучали страховые полисы. Инцидент был исчерпан.

Фред и Джуди, держась за руки, направились к кампусу. Два квартала Фред молчал. Восторгался ею? Скорее всего да. Наконец сказал: «Это было потрясающе».

Она смущенно посмотрела на него, мило улыбнулась. «Нет, — возразила Джуди. — Если ты хочешь как-то охарактеризовать мое поведение, считай, что это гражданский поступок. Я же видела, что этот парень вот-вот посадит себя в тюрьму. Мне этого не хотелось.

А второй мог получить серьезные увечья».

Но произнесла она эти слова после короткой паузы, словно оправдываясь, и Фред впервые понял, что, кроме смелости, у нее и неколебимое сердце викинга. Она встала на сторону Молодого и Сильного, потому что.., ну, потому что второй человек перепугался.

«Ты не подумала, чем это может закончиться, а? — спросил он ее. Потрясенный увиденным, он тогда еще не сообразил, что должен испытывать стыд: в конце концов, его подруга совершила некое действо, тогда как он остался стоять столбом, хотя законы Голливуда требовали обратного. — Ты не боялась, что в состоянии аффекта этот парень может врезать монтировкой тебе?»

Джуди отвела глаза. «Мне это и в голову не приходило», — ответила она.

Камелот в конце концов добирается до Чейз-стрит, откуда в такие ясные дни, как этот, видна Миссисипи, но Фред так далеко не бегает. У Либерти-Хейтс поворачивает и возвращается тем же маршрутом, в мокрой от пота футболке.

Обычно пробежка поднимает ему настроение, но не сегодня, во всяком случае, пока не подняла. Бесстрашная Джуди перекрестка Стейт и Горхэм-стрит так не похожа на Джуди, которая сейчас живет в его доме, с бегающими глазками, иногда бормочущую что-то бессвязное, спящую днем, царапающую руки ногтями, что Фред даже переговорил об этом с Пэтом Скардой. Вчера, когда док заглянул в «Гольц», чтобы посмотреть самоходные газонокосилки.

Фред показал ему пару, «Дир» и «Хонду», осведомился о здоровье близких, потом спросил (он надеялся, ненавязчиво):

«Эй, док, скажите мне.., как, по-вашему, может человек сразу сойти с ума? Безо всякого предупреждения, раз — и готово?»

Скарда пристально глянул на него, что не очень понравилось Фреду.

«Вы говорите о подростке или взрослом, Фред?»

«Ну, я говорю вообще, так сказать, в принципе. — Громкий смех, прозвучавший неубедительно даже для его собственных ушей, судя по выражению лица Пэта Скарды, не убедил того, что вопрос чисто теоретический. — Не о реальном человеке. Но раз вы так ставите вопрос, давайте считать, что речь идет о взрослом».

Скарда на мгновение задумался, потом покачал головой: «В медицине есть всего несколько абсолютных истин, в психиатрии и того меньше. Так вот, должен сказать вам, по моему разумению, вероятность того, что человек может в один миг сойти с ума, как вы говорите, „раз — и готово“, ничтожно мала. Это может быть достаточно быстрым процессом, но все-таки процессом. Мы слышим, как люди говорят: „Такой-то вдруг свихнулся“, — но это лишь слова. Расстройства психической деятельности, неврозы или психозы, растянуты во времени, и есть признаки, по которым можно судить об их появлении. Как себя чувствует ваша мама, Фред?»

«Мама? О, нормально. С ней все в порядке».

«А Джуди?»

Ему потребовалась секунда, чтобы изобразить улыбку, зато получилась она во все тридцать два зуба.

«Джуди? И у нее все в порядке, док. Разумеется, в порядке.

Как всегда, цветет и пахнет».

Само собой. Как всегда, цветет и пахнет. За исключением нескольких признаков.

«Может, все пройдет, — думает он. Старые, добрые эндорфины[18] наконец-то сделают свое дело, и все сразу покажется не таким уж страшным. Оптимизм — нормальное состояние для Фреда, который не верит в соскальзывание в иррациональное.

На губах появляется легкая улыбка, первая за день. — Может, все пройдет. Может, то, что с ней происходит, уйдет так же быстро, как и пришло. Может, это что-то вроде месячных».

Господи, как же хочется, чтоб все образовалось. И еще надо думать о Тае. Он должен поговорить с Таем о дружеской поруке, поскольку, пусть Фред и не верит гипотезе Уэнделла Грина о том, что по какой-то неведомой причине в округе Каули объявился призрак Альберта Фиша[19], знаменитого людоеда, жившего в начале прошлого века, которым до сих пор пугают детей, кто-то здесь определенно объявился и этот кто-то убил маленьких девочку и мальчика и сотворил что-то невыразимое словами (если только ты — не Уэнделл Грин) с их телами.

«На бедрах, торсе и ягодицах следы укусов», — думает Фред и бежит быстрее, хотя уже начало колоть в боку. Слова эти крутятся и крутятся в голове, но он не верит, что все эти ужасы могут коснуться его сына, не понимает, как они могли вызвать странности в поведении Джуди, тем более что они появились, когда Эми Сен-Пьер была еще жива, Джонни Иркенхэм тоже, и они оба весело играли во дворах своих домов.

Может, все так. Может — нет.., но оставим Фреда и его тревоги, хорошо? Выскользнем из его головы и обгоним его на пути к дому 16 по Робин-Гуд-лейн.., отправимся прямиком к источнику его тревог.

Окно супружеской спальни на втором этаже открыто, сетка от мошкары, конечно же, не помеха, так что мы влетаем в спальню с ветерком и первыми звуками просыпающегося дня.

Звуки просыпающегося Френч-Лэндинга не будят Джуди Маршалл. Отнюдь. Она лежит без сна с трех часов ночи, выискивая в тенях не пойми что, убегая от снов, слишком ужасных, чтобы вспоминать их. Однако кое-что помнит, хоть ей этого ой как не хочется.

— Опять видела глаз, — сообщает она пустой комнате. Ее язык вываливается изо рта, и раз уж Фред не наблюдает за ней (она знает, что он наблюдает, она одержима, но не глупа), не просто дотрагивается языком до губного желобка, но часто-часто проходится по нему языком, совсем как собака, которая облизывается, вычистив миску. — Красный глаз. Его глаз. Глаз Короля.

Она смотрит на тени, отбрасываемые растущими у дома деревьями. Они пляшут по потолку, образуя причудливые тела и лица, лица и тела.

— Глаз Короля, — повторяет Джуди и теперь смотрит на свои сцепленные руки, с впившимися в кожу ногтями. — Аббала!

Лисы в лисьих норах! Аббала-дун, Алый Король! Крысы в крысиных норах! Аббала Маншан! Король в своей башне, ест хлеб и мед! Разрушители в подземелье делают ему деньги!

Она мотает головой из стороны в сторону. О, эти голоса, они приходят из темноты, а иногда, просыпаясь, она видит перед собой то, что ей только что снилось, огромную Темную башню[20], возвышающуюся на поле из роз. Поле крови. Затем начинается говорильня, на разных языках, заявления, слова, которые она не понимает и уж тем более не контролирует, смесь английского и белиберды.

— Плестись, плестись, плестись, — говорит она. — Малыши плетутся на сбитых в кровь ножках.., о господи, неужели это никогда не закончится?

Язык вновь вылезает изо рта и облизывает желобок. В голове грохочет: «Аббала, Аббала-дон, Канта Аббала…»

Эти ужасные незнакомые слова, эти ужасные образы Башни и горячих пещер под ней, пещер, по которым устало тащатся дети на кровоточащих ножках. Ее голова заполнена ими, и есть только один способ заставить их остановиться, один способ обрести покой.

Джуди Маршалл садится. На столике у кровати лампа, последний роман Джона Гришэма, маленький блокнот (подарок Тая на день рождения, на каждой странице заголовок: «ВОТ ЕЩЕ ИДЕЯ, КОТОРАЯ У МЕНЯ ВОЗНИКЛА!») и шариковая ручка с надписью «ЛА РИВЬЕР ШЕРАТОН» на корпусе.

Джуди хватает блокнот и пишет: «Нет Аббалы нет Аббалыдуна нет Башни нет Разрушителей нет Алого Короля все это сны все это мои сны».

Этого достаточно, но ручки — это ведь дороги неведомо куда, и прежде чем Джуди удается оторвать ручку от страницы подарочного блокнота, она записывает еще пару строк:

«Черный дом дверь к Аббале вход в ад Шеол Маншан все эти миры и души…»

Хватит! Боже милостивый, хватит! И самое ужасное: а вдруг все это начнет обретать смысл?

Джуди бросает ручку на стол, та катится и замирает у подставки лампы. Потом вырывает листок из блокнота, сминает, засовывает в рот. Яростно жует, не разрывает, но хотя бы превращает в кашицу, проглатывает. На мгновение бумажный комок застревает в горле, но наконец проскальзывает вниз по пищеводу. Джуди, обессиленная, откидывается на подушку. Лицо бледное и потное, глаза полны слез, но в тенях на потолке она больше не видит лиц, лиц плетущихся детей, или крыс в крысиных норах, или лис в лисьих норах, или глаза Короля, Аббала, Аббала-дун! Теперь это снова тени деревьев. Она — Джуди Делуа Маршалл, жена Фреда, мать Тая. Это Либертивилль, это Френч-Лэндинг, это Висконсин, это Америка, это Северное полушарие, это мир, и нет никакого другого мира, кроме этого.

Пусть так будет.

Господи, пусть так будет.

Джуди закрывает глаза, и когда она наконец погружается в сон, мы пересекаем спальню, направляясь к двери. Но прежде чем добираемся до нее, Джуди произносит еще две фразы.., произносит в тот самый момент, когда пересекает границу между бодрствованием и сном:

— Бернсайд — не твое имя. Где твоя нора?

Дверь в спальню заперта, поэтому мы пользуемся замочной скважиной, просачиваемся, как выдох. Продвигаемся по коридору мимо фотографий родственников Джуди и Фреда, мимо одной фотографии на семейной ферме Маршаллов, где Фред и Джуди провели ужасный, но, к счастью, короткий период времени вскоре после свадьбы. Хотите добрый совет? Не заговаривайте с Джуди Маршалл о брате Фреда, Филе. Не заводите ее, как всенепременно сказал бы Джордж Рэтбан.

В двери в конце коридора замочной скважины нет, поэтому мы проползаем под дверью, как телеграмма, и сразу понимаем, что попали в комнату мальчика. Об этом нам говорят смешанные запахи грязных спортивных носков и крема для ног. Она маленькая, эта комната, но кажется больше, чем спальня Джуди и Фреда, потому что в ней нет тревожной ауры. На стенах фотографии Шакила О'Нила, Джероми Барница, «Милуоки Бакс»[21] и.., идола Тайлера Маршалла — Марка Макгуайра. Макгуайр играет за «Сент-Луис Кардинал», «Кардиналы» — это соперники, но, черт побери, «Милуокские пивовары» ни на что особо не претендуют. О «Пивную команду» вытирают ноги в Американской лиге, о «Кардиналов» — в Национальной[22]. Но Макгуайр… он — герой, не так ли? Сильный, скромный и может отбить бейсбольный мяч на целую милю. Даже отец Тайлера, который болеет только за висконсинские команды, согласен с тем, что Макгуайр — это уникум. «Величайший бэттер в истории игры» так он охарактеризовал Макгуайра после сезона, в котором тот сделал семьдесят круговых пробежек. Тайлер тогда был совсем маленьким, но эти слова запомнил.

Также на стене в комнате маленького мальчика, которому скоро суждено стать четвертой жертвой Рыбака (ведь мы уже знаем, на его счету три жертвы), на самом почетном месте, за изножьем, висит рекламный плакат туристического агентства, где изображен огромный темный замок, высящийся над чуть затянутым туманом лугом. Вдоль нижнего среза плаката, приклеенного к стене скотчем (мама Тая не разрешает портить стены кнопками) надпись: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В ОЛД СОД» большими зелеными буквами. Тай давно уже подумывает о том, чтобы отрезать надпись. Он держит плакат на стене не потому, что ему нравится Ирландия. Для него этот плакат символизирует что-то другое, что-то Совсем Иное. Словно фотография какого-то прекрасного, волшебного королевства, где по лесам бродят единороги, а в пещерах живут драконы. Ирландия тут ни при чем, как и Гарри Поттер, этот замок — из королевства Совсем Иного. Его Тайлер Маршалл видит прежде всего и когда просыпается по утрам, и когда засыпает по вечерам. И вполне этим доволен.

Он свернулся калачиком на боку, в одних трусах, человечек со спутанными светлыми волосами и большим пальцем, застывшим у самого рта, может, в каком-то дюйме. Ему что-то снится: мы видим, как глазные яблоки двигаются под закрытыми веками. Его губы шевелятся.., он что-то шепчет… Аббала? Он шепчет слово своей матери? Нет, конечно, но…

Мы наклоняемся ниже, но, прежде чем нам удается что-то услышать, таймер включает красный радиоприемник с встроенными в него часами, и мгновенно комнату заполняет голос Джорджа Рэтбана, вырывая Тайлера из сна:

— Друзья, вы должны послушать меня, пусть я и говорил вам об этом много раз. Если вы не бывали в мебельных магазинах братьев Хенрайд во Френч-Лэндинге и Сентралии, значит, вы не знаете, что такое мебель. Вот уж где вы увидите колониальный стиль во всей его красе. И не только. Гостиные гарнитуры, столовые, спальни, знаменитые фирмы, продукции которых вы можете доверять. «Лей-зи-бой», «Бретон вудз», «Музхед».

ДАЖЕ СЛЕПОЙ СМОЖЕТ УВИДЕТЬ, ЧТО «БРАТЬЯ ХЕНРАЙД» ОЗНАЧАЕТ КАЧЕСТВО!

Тай Маршалл смеется еще до того, как открывает глаза. Он любит Джорджа Рэтбана, Джордж — парень что надо.

И тут же, не делая паузы после рекламы, Джордж продолжает:

— Вы уже подготовились к «Пивному конкурсу», не так ли?

Отправили мне открытки с именем, адресом и el telefono[23]? Надеюсь, что да, поскольку срок истек в полночь. Кто не успел… тот опоздал. Очень сожалею.

Тай закрывает глаза и трижды произносит одно слово:

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо». Он, конечно же, забыл и надеяться может только на отца, который знает о забывчивости сына и мог отправить открытку на участие в конкурсе за него.

— Первый приз? — вещает Джордж. — ЕДИНСТВЕННЫЙ шанс для вас или кого-то из ваших лучших друзей стать бэтбоем или бэтгерл[24] на всех играх с Цинциннати. ЕДИНСТВЕННЫЙ шанс получить биту с автографом Ричи Секссона, кусок ДЕРЕВА, в который упрятана МОЛНИЯ! Не говоря уже о пятидесяти местах около первой базы, рядом со мной, Джорджем Рэтбаном, выездным колледжем бейсбольных знаний округа Каули. НО ЗАЧЕМ Я ВАМ ВСЕ ЭТО ГОВОРЮ? Если вы не отправили открытку, то уже опоздали. Дело закрыто, игра закончена, застегивайте молнию на ширинке! О, я знаю, почему вспомнил об этом — чтобы вы в следующую пятницу настроились на мою волну в надежде услышать, как я называю в прямом эфире ВАШУ ФАМИЛИЮ!

Тай стонет. Шансов услышать свою фамилию у него практически нет. А если остались, то благодарить за это можно только отца. В бэтбои его особо не тянет. Невелика радость бегать в тяжелой амуниции «Пивоваров» перед забитыми до отказа трибунами «Миллер-парк». Но вот стать обладателем биты с автографом Ричи Секссона, куска дерева с молнией внутри.., здорово, не так ли?

Тайлер скатывается с кровати, нюхает подмышки футболки, которую носил днем раньше, бросает на стул, берет из ящика комода другую. Отец иногда спрашивает его, чего он ставит будильник на столь ранний час, все-таки летние каникулы, и Тайлер никак не может убедить его: в жизни важен каждый день, особенно те, что наполнены теплом, солнечным светом и беззаботностью. У него в голове словно звучит тихий голос, внушающий, что нельзя терять ни минуты, потому что время коротко.

Следующая фраза Джорджа Рэтбана смахивает с Тайлера последние остатки сна, совсем как ведро холодной воды.

— Эй, жители Каули, хотите поговорить о Рыбаке?

Тайлер замирает, уже в футболке, с кроссовкой в руках, странный, неприятный холодок бежит по его спине, потом рукам. Рыбак. Какой-то псих, убивающий детей.., и поедающий их? Да, он слышал эти разговоры, от ребят постарше на бейсбольном поле и в Центре развлечений Френч-Лэндинга, но кто мог пойти на такое? Людоедство, это же надо!

Джордж вдруг понижает голос:

— А теперь я поделюсь с вами маленькой тайной, поэтому внимательно слушайте дядю Джорджа. — Тайлер сидит на кровати, внимательно слушает, как его и просили. Так странно, что Джордж Рэтбан коснулся темы, столь далекой от спорта, но Тайлер ему доверяет. Разве два года назад Джордж не предсказал, что «Милуокские крепыши» как минимум войдут в восьмерку лучших, тогда как все утверждали, что они вылетят из плей-офф на первом этапе. Да, предсказал. Дело закрыто, игра сделана, застегивай молнию на ширинке.

Голос Джорджа становится еще тише, падает до шепота.

— Настоящий Рыбак, мальчики и девочки, Альберт Фиш, мертв уже добрых семьдесят шесть лет, и, насколько мне известно, никогда не заходил западнее Нью-Джерси. Более того, он, должно быть, болел за ЧЕРТОВЫХ ЯНКИ[25]! ПОЭТОМУ РАССЛАБЬСЯ, ОКРУГ КАУЛИ! ПРОСТО УСПОКОЙСЯ!

Тайлер расслабляется, улыбается, начинает надевать кроссовки. Успокоиться — это правильно. День только начался, солнце яркое, да, мама в последнее время немного ку-ку, но у нее это пройдет.

На этой оптимистичной ноте мы и отбываем, погостили и будя, как сказал бы Джордж Рэтбан. А раз уж мы вспомнили о Джордже, вездесущем утреннем голосе округа Каули, почему бы нам не поискать его? Не самая плохая идея. Реализуем ее незамедлительно.