"Возможно, тебе необходимы физические нагрузки, — размышлял внутренний голос. — Займись ходьбой, как прошлым летом. В конце концов, ты же ведешь сидячий образ жизни встаешь, съедаешь тост, читаешь книгу, смотришь телевизор, вместо ленча проглатываешь сэндвич в «Красном яблоке», лениво возишься в саду, время от времени ходишь в библиотеку или беседуешь с Элен, когда та выходит о ребенком на прогулку, ужинаешь и либо располагаешься на террасе, либо изредка навещаешь Мак-Говерна или Луизу Чесс. А что потом? Снова читаешь и смотришь телевизор, принимаешь душ и ложишься спать. Сидячий образ жизни.

Скучный.

Неудивительно, что ты так рано просыпаешься".

Какая чепуха! Жизнь его только казалась неактивной, на самом деле все было не так. И сад служил тому отличным примером. То, что он делал там, конечно, не заслуживало специального приза, однако было крайне далеко от «ленивого копания». Чаще всего он полол, пока пот не выступал на его рубашке темными пятнами, напоминающими раскидистые деревья, нередко Ральфа охватывала дрожь от переутомления, когда он наконец-то позволял себе уйти в дом. Скорее всего, это «ленивое копание» можно было охарактеризовать как «наказание», но наказание за что? За пробуждения до рассвета?

Ральф не знал, да и не хотел знать. Работа в саду заполняла большую часть дня, она уводила его от мыслей, казавшихся неприятными, и этого было вполне достаточно, чтобы оправдать утомление ноющих мышц и мелькание черных точек перед глазами. Ральф стал отдавать саду все силы сразу после Четвертого июля — в Восточном Мэне уже поспевали ранние фрукты, и продолжал работать весь август, когда поздние сорта изнывали от засухи… — Тебе следует бросить все это, — сказал ему однажды Билл Мак-Говерн, когда они коротали вечер на веранде, потягивая лимонад. Стояла середина августа, Ральф просыпался уже около половины четвертого утра. —Чрезмерная физическая нагрузка подрывает твое здоровье. Пуще того — ты стал походить на сумасшедшего.

— Возможно, я и есть сумасшедший, — резко оборвал Ральф, и либо сам тон, либо его взгляд были настолько убедительны, что Билл поспешил сменить тему разговора.

Ральф снова начал ходить — ничего похожего на марафоны 1992 года, но все же он проходил мили две в день, если не было дождя. Его обычный маршрут пролегал к публичной библиотеке Дерри, затем к «Бэк пейджс» книжной лавчонке, торгующей подержанными изданиями, а оттуда к газетному киоску на углу Мейни Уитчхэм-стрит.

Рядом с «Бэк пейджс» находился небольшой магазин «Сэконд хэнд», предлагающий старую одежду. Однажды августовским днем, когда Ральф шагал мимо, в витрине среди старых приглашений на дешевые ужины и церковные собрания он увидел свежий лист, наполовину скрывший предвыборный плакат Патрика Бьюкенена <Сенатор от штата Мэн.>.

С двух фотографий, помещенных над текстом, смотрела привлекательная блондинка лет сорока, но мрачность фотографий — неулыбчивое лицо в фас слева и хмурый профиль справа на скучном белом фоне — заставила Pальфа остановиться. Так обычно снимали преступников, расклеивая их фото в общественных местах и показывая в телепрограмме полицейской хроники… Так что вряд ли это было простым совпадением. Итак, фотографии женщины заставили Ральфа остановиться, но от прочитанного он просто остолбенел.

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА УБИЙСТВО СЬЮЗЕН ЭДВИНА ДЭЙ»

— было напечатано огромными черными буквами. А ниже, словно вспышка молнии, горели четыре красных ,слова:

«ПРОЧЬ ИЗ НАШЕГО ГОРОДА!»

Самая нижняя строка была набрана мелким шрифтом. Со дня смерти Кэролайн зрение у Ральфа сильно ослабело — как говорится, унеслось к чертям в лукошке, лишь остались рожки-ножки, — и он, подавшись вперед, едва не касаясь лбом грязного стекла витрины «Сэконд хэнд», наконец-то смог разобрать следующее:

«Оплачено Комитетом „Друзья жизни“ штата Мэн».

Где-то в глубине его мозга зашептал голосок: «Эй, эй, Сьюзен Дэй! Сколько ты убила детей?»

Сьюзен Дэй, вспомнил Ральф, была политической активисткой то ли из Нью-Йорка, то ли из Вашингтона, доводившей своим красноречием таксистов, парикмахеров и шляпных дел мастеров до неистовства. Он не мог точно сказать, почему в голову пришла именно эта рифмованная строчка; она смутно ассоциировалась с каким-то неясным воспоминанием. Возможно, в старом, измученном мозгу всплыла строка из песен протеста конца шестидесятых — времени вьетнамской войны: «Эй, эй, Эл Би Джей! Сколько ты убил детей?»

"Нет, не то, — подумал он. — Близко, но не горячо.

Это…"

За мгновение до того, как мозг Ральфа после мучительных усилий смог выдать имя и облик Эда Дипно, рядом раздался голос:

— Ральф, дружище, рад приветствовать тебя! Входи же! Оторванный от своих мыслей, Ральф повернулся на голос, удивленный и одновременно шокированный тем, что чуть не заснул на ходу. «Господи, — подумал он. — Невозможно понять всю значимость сна, пока не утратишь его. Тогда осе начинает плыть перед глазами, а суть происходящего как бы размывается».

С Ральфом заговорил Гамильтон Дейвенпорт, владелец книжной лавчонки.

Он как раз выставлял книги в ярких обложках на уличный стенд. Попыхивая зажатой в зубах старом трубкой, всегда напоминавшей Ральфу дымовую пароходную трубу, Гамильтон выпускал в знойный прозрачный воздух легкие струйки дыма. Уинстон Смит — старый серый вальяжный кот — устроился в дверном проеме, уютно прикрыв лапы пушистым хвостом. Кот взирал на Ральфа с желтоглазым безразличием, как бы говоря: «Думаешь, тебе все известно о старости, дружок? Могу поклясться, ничего-то ты об этом не знаешь».

— Эй, Ральф, — удивленно произнес Дейвенпорт, — я окликаю тебя уже третий раз.

— Да вот, витаю в облаках. — Обогнув книжный стенд, Ральф подошел к дверному косяку (Уинстон Смит с королевским безразличием возлежал на прежнем месте) и взял две газеты, которые покупал ежедневно: «Бостон глоуб» и «Ю-Эс-Эй тудэй». «Дерри ньюс» ему доставляли прямо на дом. Ральф, с удовольствием читая все три издания, не мог сказать, какому из них отдает предпочтение. — Я не… Он внезапно замолчал, потому что перед его внутренним взором вдруг предстало лицо Эда Дипно. Да, эту ужасную песенку он услышал из уст Эда возле аэропорта еще прошлым летом — неудивительно, что потребовалось время, чтобы освежить свою память. И Эд Дипно не из тех, кто просто так распевал бы подобные канцоны.

— Ральф? — окликнул его Дейвенпорт. — Ты снова отключился, не договорив. Ральф моргнул:

— Извини. Я плохо спал, именно это я и хотел сказать.

— Недосыпание… Правда, есть проблемы посерьезнее. Думаю, тебе стоит выпивать на ночь стакан теплого молока с медом и полчаса слушать успокаивающую музыку.

Так в это лето Ральф в очередной раз обнаружил, что каждому в Америке известно свое доморощенное средство от бессонницы, этакая сонная магия, передаваемая из поколения в поколение наподобие семейной Библии.

— Очень хороши Бах и Бетховен, да и Уильям Аккерман не так уж плох. Но самое главное, — Дейвенпорт поднял вверх палец, подчеркивая значимость изрекаемого, — не вставать с кресла в течение получаса. Ни в коем случае! Не отвечать на телефонные звонки, не возиться, с собакой, не заводить будильник, не принимать решения идти чистить зубы… Ничего! @ затем, когда ты ляжешь в постель… Бац! Вырублен, как свет!

— А что, если, сидя в своем любимом кресле, вдруг ощутишь позыв природы? — спросил Ральф. — Такое случается внезапно, особенно в моем возрасте.

— Пачкай в штаны, — быстро ответил Дейвеююрт и рассмеялся.

Ральф улыбнулся, но скорее от нежелания показаться невежливым. Бессонница лишила его остатков чувства юмора. — Прямо в штаны! — хихикнул Гамильтон, похлопывая по книжному стенду, и покачал головой.

Взгляд Ральфа упал на кота. Уинстон Смит смотрел на него, и Ральфу показалось, что спокойные желтые глаза животного говорят:

«Все правильно, он глупец, но он МОЙ глупец».

— Неплохо, а? Гамильтон Дейвенпорт, мастер-острослов. Пачкай прямо в… — Он снова, зашелся смехом и качал головой все время, пока засовывал в карман короткого красного передника два доллара, протянутые ему Ральфом, и давал сдачу. — Все правильно?

— Конечно. Спасибо, Хэм.

— Ладно. Серьезно, попробуй музыку. Это действительно помогает.

Расслабляет мозги или что-то в этом роде.

— Обязательно попробую. — Что бы там ни было, он на самом деле сделает это, как уже опробовал рецепт миссис Рапопорт насчет горячей воды с лимоном и последовал совету Шоны Мак-Клюр, как прочищать мозг посредством замедления дыхания и концентрации мысли на слове «прохлада». Когда имеешь дело с медленно, но верно исчезающим сном, хватаешься за любое средство. Собравшись было уходить, Ральф снова повернулся к Гамильтону:

— А что это за плакат в соседней витрине?

— У Дэна Далтона? Знаешь, по возможности я стараюсь не заглядывать туда. От одного вида Дэна среди всего этого тряпье у меня портится аппетит.

Разве у него в витрине появилось что-то новенькое?

— Я думаю, что плакат новый — он еще не пожелтел, как все прочие объявления, к тому же и мухами еще не засижен. Выполнено в стиле объявлений о розыске, только вот на фотографии изображена Сьюзен Дэй.

— Сьюзен Дэй на… Вот сукин сын! — Дейвенпорт бросил мрачный взгляд на соседнюю витрину.

— А кто она, президент Национальной женской лиги или что-то в этом роде?

— Экс-президент, к тому же соучредитель организации «Сестры по оружию». Автор книг «Тень моей матери» и «Долина лилий». В последней Сьюзен Дэй рассматривает проблемы женщин, подвергающихся систематическому избиению, и причины того, почему пострадавшие отказываются предъявлять иски избивающим их. За эту книгу она получила премию Пулитцера. Сейчас Сьюзен Дэй — одна из трех-четырех политически наиболее влиятельных женщин Америки, к тому же она действительно отлично пишет. Этот клоун знает, что у меня рядом с кассовым аппаратом лежит обращение, касающееся этой дамы. — Что за обращение?

— Мы собираем подписи желающих пригласить ее в Дерри для выступления, — пояснил Дейвенпорт. — Ты ведь знаешь, что участники движения «Друзья жизни» пытались взорвать помещение Центра помощи женщинам в прошлое Рождество?

Ральф осторожным мысленным взором окинул ту черную пропасть, в которой он пребывал в конце 1992 года, и сказал:

— Помнится, полиция схватила тогда какого-то парня с канистрой бензина на больничной автостоянке, но я не акал…

— Это был Чарли Пикеринг. Он член «Нашего дела» — одной из группировок движения «Друзья жизни», устраивающей пикеты и демонстрации в нашем округе, — пояснил Дейвенпорт. — Организаторы сами и подставили его, поверь мне.

Однако в этом году они уже не балуются бензином, а пытаются заставить городской совет изменить зональный устав и сровнять Центр помощи женщинам с землей. Им такое вполне под силу. Ты же знаешь, Ральф, что Дерри — вовсе не оплот либерализма.

— Знаю, — грустно улыбаясь, согласился Ральф. — И никогда им не был. А Центр помощи женщинам, если не ошибаюсь, это клиника, где делают аборты? Дейвенпорт, бросив на него нервный взгляд, повел головой в сторону магазина подержанной одежды.

— Так ее называют такие вот ослиные задницы, как он, — сказал Хэм, — только вместо «клиника» они используют слово «фабрика». И полностью игнорируют другие аспекты деятельности Центра. — В этот момент Ральфу показалось, что Дейвенпорт говорит совсем как шоумен, рекламирующий дамский пояс для чулок во время воскресного показа очередной «мыльной оперы». —Они занимаются вопросами семейного права, защищают супругов и детей, подвергающихся жестокому обращению, к тому же ими организован приют в пригороде Ньюпорта для женщин, которых избивают мужья. У них имеется и кризисный центр для пострадавших от изнасилования, а также круглосуточная горячая телефонная линия для женщин, подвергшихся любому виду насилия.

Короче, они занимаются всеми этими проблемами, от которых у мужчин типа Далтона — такие вот и рекламируют «Мальборо» — сводит скулы.

— Но там действительно делают аборты, — попытался возразить Ральф. — Именно из-за этого и выстраиваются пикеты, правильно?

Ральф вспомнил, как перед скромным кирпичным зданием, занимаемым Центром помощи женщинам многие годы, демонстранты несли лозунги протеста.

Ему эти люди всегда казались слишком бледными, слишком ревностными, слишком худыми или слишком толстыми, излишне непоколебимо уверенными, что Бог на их стороне. Лозунги на их плакатах гласили приблизительно следующее:

«НЕРОЖДЕННЫЕ ТОЖЕ ИМЕЮТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ» или «ЖИЗНЬ — ТАКОЙ ПРЕКРАСНЫЙ ВЫБОР» и старый расхожий афоризм:

«АБОРТ — ЭТО УБИЙСТВО». Несколько раз женщины, воспользовавшиеся услугами этой клиники, располагающейся рядом с родильным домом Дерри, но никогда с ним не ассоциирующейся, подверглись настоящей травле.

— Да, они делают аборты, — согласился Хэм. — Разве у вас с женой не возникали подобные проблемы?

Ральф подумал о всех тех годах, в течение которых они с Кэролайн пытались завести ребенка — годах, так ничего и не принесших, кроме нескольких ложных тревог и единственного выкидыша на пятом месяце беременности, — и пожал плечами. Внезапно день показался ему слишком жарким, а ноги — слишком уставшими. Он подумал об обратном пути, который еще предстояло преодолеть.

— Господи, не знаю, — покачал головой он, — не хочется, чтобы люди поднимали такой… Такой шум.

Дейвенпорт, хмыкнув, подошел к витрине соседа и уткнулся в плакат.

Тотчас высокий бледный мужчина с эспаньолкой — это и был Дэн Далтон собственной персоной — полнейшая противоположность Тимоти Далтону <Английский актер, ставший в последние годы особенно популярным после исполнения роли Джеймса Бонда в очередной серии фильмов об агенте 007.

Нашему зрителю известен как мистер Рочестер в телесериале «Джен Эйр».>, который в представлении Ральфа и должен был бы рекламировать «Мальборо», — материализовался из темных недр магазина подержанной одежды, словно водевильный призрак, слегка заплесневевший от долгого заточения в подземелье. Он понял, на что именно смотрит Дейвенпорт, и презрительная улыбка искривила его губы. Ральф подумал, что подобная ухмылка вполне может стоить ее обладателю пары выбитых зубов или сломанного носа. Особенно в такой до одури знойный день.

Дейвенпорт, ткнув пальцем в плакат, яростно покачал головой.

Улыбка Далтона стала еще шире. Он замахал руками на Дейвенпорта — «Кого интересует твое мнение?» — говорил этот жест; — а затем вновь растаял в таинственных глубинах «Сэконд хэнд».

Когда Дейвенпорт повернулся к Ральфу, на его щеках пылали ярко-красные пятна.

— Фотографию этого типа следовало бы поместить в энциклопедии в качестве иллюстрации к слову «член», — в сердцах проговорил он. «Скорее всего, он такого же мнения о тебе», — подумал Ральф, но благоразумно промолчал.

Дейвенпорт стоял перед уставленным книгами стендом, засунув руки в карманы под красным передником, и явно размышлял о плакате с изображением (эй, эй) Сьюзей Дэй.

— Ну что ж, — осмелился нарушить молчание Ральф. — Думаю, мне лучше… Дейвенпорт вышел из состояния задумчивости.

— Постой, не уходи, — произнес он. — Подпиши сначала наше обращение, если хочешь вернуть мне хорошее расположение духа.

Ральф переминался с ноги на ногу:

— Обычно я не вмешиваюсь в подобные дела…

— Ну давай же, Ральф, — уговаривал его Дейвенпорт. — В этом нет ничего плохого; мы просто хотим быть уверены, что выскочки наподобие вожаков «Нашего дела» и политических неандертальцев типа Далтона не прикроют действительно полезный женский центр. Я ведь не прошу тебя подписывать документ в поддержку проведения химических испытаний на дельфинах.

— Надеюсь, — промямлил Ральф.

— Нам бы хотелось послать пять тысяч подписей Сьюзен Дэй к первому сентября. Возможно, это ничего не изменит — Дерри не больше придорожного поселка, а эта женщина слишком занята, — но ведь попытка не пытка?

Ральф хотел было сказать Гамильтону, что единственной петицией, которую он подписал бы не раздумывая, стало бы обращение к божествам сна, чтобы они вернули ему три часа отличного отдыха, украденные у него, но, еще раз взглянув в лицо книготорговца, передумал.

«Кэролайн подписала бы это проклятое обращение, — подумал он. — Конечно, вряд ли ее можно было назвать сторонницей абортов, но она уж точно не была почитательницей мужей, возвращающихся домой после закрытия баров и принимающих своих жен и детей за боксерские груши».

Все так, но не это стало бы главной причиной, побудившей Кэролайн поставить свою подпись. Она сделала бы это, чтобы иметь хоть малейший шанс послушать и увидеть воочию такую смутьянку, как Сьюзен Дэй. Она сделала бы это из любознательности, бывшей, возможно, одной из доминирующих черт ее характера — настолько сильной, что даже опухоль мозга не была в состоянии убить ее. За два дня до смерти она вынула билет в кино, использовавшийся Ральфом в качестве закладки, из книги, оставленной им на прикроватной тумбочке, потому что хотела знать, что именно он смотрел. Фильм назывался «Отличные парни»… И тут Ральф одновременно удивился и расстроился, обнаружив, сколь болезненны эти воспоминания. Даже теперь ему было невыносимо больно.

— Конечно, — кивнул он. — Я с удовольствием поставлю свою подпись. — Вот и отлично! — воскликнул Гамильтон, хлопнув Ральфа по плечу.

Его задумчивый взгляд сменился улыбкой, но, как подумал Ральф, в ней не чувствовалось перемены к лучшему. Улыбка была тяжелой и не особенно располагающей. — Пройдем в мое логово!

Ральф последовал за Хэмом в пропахшую табаком лавчонку, вовсе не казавшуюся логовом в полдесятого утра. Уинстон Смит шествовал впереди, остановившись лишь пару раз, чтобы окинуть их взглядом своих древних желтых глаз. «Он глупец, да и ты ничуть не лучше», — как бы говорил этот загадочный взгляд. В сложившихся обстоятельствах подобное мнение вовсе не казалось Ральфу таким уж спорным. Он сунул газеты под мышку, склонился над разлинеенным листом, лежавшим на прилавке рядом с кассовым аппаратом, и подписал обращение к Сьюзен Дэй приехать в Дерри и выступить в защиту Центра помощи женщинам.

Ральф преодолел подъем на Ап-Майл-Уилл с большим успехом, чем ожидал, и, миновав перекресток Уитчхэми Джексон-стрит, подумал: «Вот так, неплохо.»

Внезапный звон в ушах и дрожь в конечностях заставили его остановиться и приложить руку к груди. Сердце билось пугающе яростно. Послышался бумажный шелест, из газеты выскользнул и полетел в водосточную канаву рекламный проспект. Ральф стал было нагибаться за ним, но вовремя остановился.

«Не очень умно, Ральф, — если ты наклонишься, то, скорее всего, упадешь. Лучше оставить это для дворника». — Отличная мысль, — пробормотал он, выпрямляясь. Черные точки, словно сюрреалистическая воронья стая, замелькали перед глазами. Ральф был почти уверен, что сейчас отойдет в мир иной, распластавшись поверх земли , и будет уже все равно, что он успел сделать в этой жизни, а что — нет.

— Ральф? С тобой все в порядке?

Осторожно подняв голову, он увидел Луизу Чесс, жившую на противоположной стороне Гаррис-авеню в полуквартале от его дома. Она сидела на одной из скамеек у входа в Строуфорд-парк, возможно, ожидая автобус. — Все хорошо, — ответил Ральф, заставив сдвинуться с места непослушные ноги. Казалось, он шел, преодолевая сопротивление странной вязкой жидкости, отчаянно надеясь добраться до скамейки. И Ральф не смог подавить вздох облегчения, когда буквально упал на сиденье рядом с женщиной.

Луиза Чесс была обладательницей огромных темных глаз — в бытность Ральфа ребенком такие глаза называли испанскими, — и он мог поклясться, что эти очи свели с ума не одну дюжину парней, когда Луиза училась в старших классах школы. Глаза и сейчас были прекрасны, но Ральфу не очень нравилась тревога, появившаяся в них сейчас. Это было… Как? «Слишком дружелюбно», — пришла в голову мысль, но он не был уверен, что эта мысль правильная.

— Хорошо, — эхом повторила Луиза.

— Конечно. — Ральф достал из заднего кармана брюк платок, украдкой взглянув, чист ли тот, и вытер лоб.

— Надеюсь, ты не станешь возражать, Ральф, если я скажу, что ты не выглядишь хорошо.

Ральф возражал, но не знал, как сказать об этом.

— Ты бледен, вспотел, к тому же соришь на улице.

Ральф удивленно взглянул на женщину.

— Что-то выпало из твоей газеты. Кажется, это рекламный проспект. — Неужели?

— Тебе и самому это отлично известно. Подожди меня секунду.

Легко встав, она пересекла тротуар, наклонилась (хотя бедра у нее были широковаты, ноги Луизы показались Ральфу все еще необычайно стройными для женщины шестидесяти восьми лет) и подняла проспект, затем вернулась и села рядом.

— Вот так, — сказала она удовлетворенно. — Теперь ты больше не соришь.

Ральф невольно улыбнулся:

— Благодарю.

— Не стоит. Пожалуй, сегодня можно себе позволить гамбургер и диетическую колу. Я стала слишком толстой после смерти мистера Чесса. — Ты вовсе не толстая, Луиза.

— Спасибо, Ральф, ты настоящий джентльмен, только не увиливай. У тебя закружилась голова? Да ты чуть сознание не потерял!

— Просто мне надо было перевести дух, — натянуто улыбнулся Ральф, поворачиваясь к стайке ребят, играющих в бейсбол в парке. Дети играли, забыв обо всем на свете. Ральф позавидовал совершенству их дыхательной системы.

— Надо же, переводил дух.

— Именно так.

— Просто переводил дыхание.

— Луиза, ты словно заезженная пластинка.

— Ну что ж, заезженная пластинка поведает тебе кое-что, хорошо?

Ты, должно быть, псих, если взбирался на холм в такую жару. Если тебе так хочется гулять, то почему бы не совершить прогулку к аэропорту, как раньше?

— Потому что это напоминает мне о Кэролайн, — ответил он, недовольный своим натянутым, почти грубым тоном, но будучи не в силах смягчить сказанное.

— О черт, — пробормотала Луиза, легко коснувшись его руки. — Прости. — Ничего, все хорошо.

— Нет, не хорошо. И мне следовало бы подумать, прежде чем открыть рот.

Тебе уже не двадцать лет, Ральф. И даже не сорок. Я не хочу сказать, что ты в плохой форме — любой подтвердит, что для своих лет ты отлично сохранился, — но тебе следует поберечь себя. Думаю, Кэролайн согласилась бы со мной. — Знаю, — ответил он, — но я на самом деле…

«… Чувствую себя хорошо», — хотел сказать Ральф, но, отведя взгляд от своих рук, снова посмотрел в ее темные глаза, и то, что он увидел в них, не позволило ему окончить фразу. В ее глазах сквозила откровенная печаль… Или это было одиночество? Возможно, и то, и другое. В любом случае, в ее глазах он увидел не только это. Еще он увидел самого себя. "Ты поступаешь глупо, — говорил взгляд темных глаз.

— Возможно, мы оба глупы. Тебе семьдесят, к тому же ты вдовец, Ральф. А мне шестьдесят восемь, и я тоже вдова.

Сколько еще нам сидеть вдвоем на твоей веранде по вечерам в обществе Билла Мак-Говерна? Надеюсь, не очень долго, потому что мы оба слишком стары, чтобы встречаться под бдительным оком дуэньи".

— Ральф? — вдруг обеспокоенно окликнула его Луиза. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. — Ральф снова рассматривал свои ладони. — Все нормально.

— У тебя было такое выражение лица, словно… Ну, я не знаю.

Ральф подумал, уж не спятил ли он от напряженной ходьбы в такую жару.

В конце концов, ведь это была всего лишь Луиза, которую Мак-Говерн всегда называл (иронично приподнимая левую бровь) «наша Луиза». Конечно, она до сих пор отлично выглядит — стройные ноги, красивая грудь, замечательные глаза — и, возможно, он не отказался бы лечь с ней в постель, да и она, может быть, тоже была не прочь. Ну и что из этого? Если бы она увидела использованный билет в кино, захотела ли бы она узнать, какой именно фильм он смотрел, все более отдаляясь от нее?

Ральф сомневался в этом. У Луизы прекрасные глаза, и его взгляд частенько останавливался на вырезе ее блузки, когда они втроем коротали вечера на веранде его дома, наслаждаясь чаем со льдом и приятной прохладой, но он считал, что маленькая головка может навлечь неприятности на большую даже в семьдесят. Старость никогда не служила оправданием беспечности. Ральф поднялся, сознавая, как Луиза смотрит на него, и, усилием воли заставил себя не пошатнуться.

— Благодарю за заботу, — сказал он. — Не хочешь ли пройтись немного со старым приятелем?

— Спасибо, но я собралась в центр. В «Швейном колесе» появилась замечательная розовая шерсть, а я уже давно мечтаю связать шаль.

Скоро придет мой автобус.

Ральф улыбнулся. Он снова посмотрел на играющих ребят, и в этот момент парнишка с экстравагантным огненно-красным хохолком ринулся вперед… Но с громким стуком врезался в одного из игроков обороны кетчера <Кетчер: от англ. catcher — игрок, отбивающий мячи в бейсболе.>. Ральф моргнул, предвидя появление машины скорой помощи с включенной сиреной и мигалкой, но мальчишка с морковным ежиком, смеясь, подхватился на ноги. Он перебросился парой фраз с нападающим, и игра возобновилась.

— Тебе хотелось бы снова стать молодым, Ральф? — спросила Луиза.

— Иногда, — ответил он. — Но чаще всего это кажется мне непосильным.

Приходи вечером, Луиза, — поболтаем немножко.

— Приду, — кивнула женщина, и Ральф зашагал по Гаррис-авеню, ощущая на себе тяжесть взгляда ее прекрасных глаз и изо всех сил стараясь держаться прямо. Кажется, ему это удалось, правда, с большим трудом. Никогда раньше он не чувствовал такой усталости.