– Теперь пойдем дальше, – тяжело молвил Роланд. – Я наконец обрел свою дорогу – после стольких долгих лет я отыскал верный путь… но в то же время я, кажется, теряю рассудок. Мое здравомыслие рушится, разваливается, подобно тому, как оползает под ногами крутая насыпь, размытая дождем. Это – наказание мне за то, что допустил гибель мальчика, никогда не существовавшего. И это – тоже ка.

– Что за мальчик, Роланд? – полюбопытствовала Сюзанна.

Роланд быстро взглянул на Эдди.

– И ты не знаешь?

Эдди помотал головой.

– Но я говорил о нем, – сказал Роланд. – Даже бредил им, когда болезнь моя была в разгаре, а сам я – при смерти. – Голос стрелка вдруг поднялся на пол-октавы, и он так здорово передразнил Эдди, что Сюзанна ощутила внутри тугую спиральку суеверного страха: «Если ты не перестанешь болтать про этого проклятущего пацана, Роланд, я заткну тебе пасть твоей же рубахой! Обрыдло про него слушать!» Помнишь такой разговор, Эдди?

Эдди тщательно обдумал вопрос. Пока они с Роландом с великими муками пробирались берегом моря от двери с надписью «НЕВОЛЬНИК» к двери с надписью «ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ», стрелок говорил о тысяче разных вещей и в горячечных монологах упоминал, кажется, тысячу имен – Аллен, Корт, Джейми де Кэрри, Катберт (это имя чаще всех прочих), Хэкс, Мартин (или, возможно, Март, как месяц), Уолтер, Сьюзан; помянул даже какого-то парня с невероятным именем Золтан. Эдди очень устал слушать про всех этих людей, с которыми никогда не был знаком (и вовсе не стремился знакомиться), но, конечно, у Эдди в то время были и свои проблемы – взять хотя бы героиновую абстиненцию или постоянно томившее его чудовищное изнеможение, какое бывает после долгого авиарейса, когда нарушаются все биоритмы организма. Впрочем, справедливости ради следовало признаться: Эдди догадывался, что Роланду его Сказочки С Надломом (про то, как они с Генри вместе росли и вместе стали торчками) опостылели не меньше, чем ему – байки Роланда.

Но он не помнил, чтобы когда-нибудь обещал заткнуть Роланду пасть его же рубахой, если Роланд не перестанет болтать про какого-то там пацана.

– Ничего не припоминаешь? – спросил Роланд. – Совсем ничего?

Да точно ли ничего? А легчайшая неуловимая щекотка, сродни ощущению dèja vu, возникшему у Эдди, когда он разглядел пращу, затаившуюся в торчащем из пня куске дерева? Эдди попытался понять, что это за щекочущее чувство, но того как не бывало. Вообще не было, решил Эдди, просто мне очень хотелось, чтобы было – уж больно Роланду худо.

– Нет, – сказал он. – Извини, старина.

– Но я же рассказывал тебе. – Голос Роланда звучал спокойно, но под невозмутимостью тона алой нитью билась и трепетала настойчивость. – Мальчика звали Джейк. Я принес его в жертву – погубил – ради того, чтобы наконец догнать Уолтера и заставить говорить. Я сгубил его под горами.

На этот счет Эдди мог высказаться более категорично.

– Ну, может, так оно и было, только рассказывал ты другое. Ты говорил, что пробирался под горами в одиночку, на какой-то раздолбанной дрезине. Пока мы волоклись по взморью, про это ты много говорил, Роланд. Про то, как страшно было одному.

– Я помню. А еще я помню, что рассказывал тебе про мальчика и про то, как он сорвался с эстакады в пропасть. Зазор между этими двумя воспоминаниями и разрывает мой рассудок.

– Ничего не понимаю, – обеспокоенно подала голос Сюзанна.

– А я, – сказал Роланд, – по-моему, только начинаю понимать. – Он подбросил в огонь валежника – в темное небо винтом взвились толстые снопы багряных искр – и вновь устроился на прежнем месте между Эдди и Сюзанной. – Сейчас вы узнаете чистейшую правду, – начал он, – а следом – чистейшую ложь… которая должна быть правдой.

В Прайстауне я купил мула, и когда наконец добрался до Талла, последнего поселка перед пустыней, животное еще было полно сил…

14

Так стрелок приступил к той части своего длинного повествования, что живописала самые недавние события. Уже знакомый с ее отдельными отрывками Эдди, тем не менее, увлекся до крайности, весь обратясь в слух наравне с Сюзанной, слышавшей историю Роланда впервые. А стрелок говорил и говорил – о заведении, где в уголке шла нескончаемая игра в «глянь-ка»; о тапере по имени Шеб; об Элли – женщине со шрамом на лбу… и о Норте, травоеде, что умер и был воскрешен человеком в черном, вдохнувшим в него некое подобие темной, нечистой жизни. Он поведал им о Сильвии Питтстон – воплощении религиозного безумия – и о последней катастрофе, трагическом кровопролитии, когда он, Роланд Стрелок, убил всех до единого мужчин, женщин и детей в поселке.

– Бляха-муха! – тихим потрясенным голосом выдавил Эдди. – Теперь понятно, Роланд, почему у тебя была такая напряженка с патронами.

– Тихо! – оборвала его Сюзанна. – Дай ему закончить!

С тем же бесстрастием, с каким он пересек пустыню, миновав хижину последнего поселенца – молодца с буйной, доходившей почти до пояса рыжей шевелюрой – Роланд продолжил свой рассказ, и Эдди с Сюзанной узнали, что мул в конце концов издох. Даже того, что ручной ворон поселенца, Золтан, выклевал мулу глаза, не утаил стрелок.

Он рассказал о потянувшейся затем веренице долгих дней и коротких ночей в пустыне, о том, как от кострища к кострищу шел по следу Уолтера и как наконец, валясь с ног, полумертвый от обезвоживания, вышел к постоялому двору.

– Там не было ни души. Думаю, этот постоялый двор запустел еще в ту пору, когда оный медведь-великан был новехонек. Я провел там ночь и поспешил дальше. Вот так… а теперь я расскажу вам другую историю.

– Чистейшую ложь, в которой каждое слово, тем не менее, должно быть правдой? – спросила Сюзанна.

Роланд кивнул.

– В этой выдуманной истории – в этой небылице – стрелок по имени Роланд встретил на постоялом дворе мальчика по имени Джейк. Мальчика из вашего мира, из вашего города Нью-Йорка, из когда, лежащего где-то между 1987 годом Эдди и 1963 годом Одетты Холмс.

Эдди нетерпеливо подался вперед.

– А есть в этой истории дверь, Роланд? Дверь, помеченная «МАЛЬЧИК» или как-нибудь в этом роде?

Роланд покачал головой.

– Для мальчика дверью стала смерть. Он шел в школу, когда какой-то человек – человек, которого я посчитал Уолтером, – вытолкнул его на мостовую под колеса автомобиля. Мальчик слышал, как этот человек сказал что-то вроде «Дайте пройти, пропустите меня, я священник». Джейк увидел этого человека – всего лишь на миг – и очутился в моем мире.

Стрелок примолк, глядя в огонь.

– Теперь я хочу ненадолго прервать рассказ о мальчике, который никогда здесь не появлялся, и вернуться к тому, что случилось на самом деле. Согласны?

Молодые люди озадаченно переглянулись, и Эдди жестом изобразил «прошу, любезный мой Альфонс».

– Как я уже сказал, постоялый двор был заброшенным и безлюдным. Однако там отыскалась колонка, которая еще работала. Она помещалась в задней части конюшни, где держат упряжных лошадей. К колонке я вышел по слуху, но нашел бы ее и в том случае, если бы она ничем не нарушала тишины. Я чуял воду, вот в чем штука. Проведши в пустыне довольно времени, перед угрозою скорой смерти от жажды в самом деле оказываешься способен на нечто подобное. Я напился и заснул, а проснувшись, опять напился. Мне хотелось немедля двинуться дальше – страстное желание вновь пуститься в путь было подобно лихорадке. То лекарство, что ты принес мне из своего мира, астин, – великолепное снадобье, Эдди, но есть такие лихорадки, излечить которые не под силу никакому зелью, и меня сжигала одна из них. Я понимал, что телу моему необходим отдых, и все же на то, чтобы задержаться на постоялом дворе хотя бы на ночь, ушла вся моя сила воли, до единой унции. Утром я почувствовал себя отдохнувшим, а потому заново наполнил бурдюки и двинулся в путь. Я не взял с этого постоялого двора ничего, кроме воды. Вот самое главное из того, что произошло в действительности.

Сюзанна заговорила самым рассудительным и приятным тоном в манере Одетты Холмс, на какой была способна:

– Ну, хорошо, это – то, что произошло в действительности. Ты заново наполнил бурдюки и пошел дальше. А теперь доскажи нам историю о том, чего не было.

Стрелок на мгновение положил кость себе на колени, сжал руки в кулаки, странно детским жестом потер глаза, вновь ухватился за кость, словно желая придать себе храбрости, и продолжал:

– Я загипнотизировал мальчика, которого не было. С помощью патрона. Хитрость эту я знаю много лет и почерпнул ее из источника весьма предосудительного, обучившись ей у Мартена, придворного мага моего отца. Мальчик оказался хорошо внушаем. Погрузившись в транс, он поведал мне обстоятельства своей смерти – так, как я описал их вам. Узнавши столько, сколько, как мне казалось, можно было узнать, не нарушив душевного равновесия мальчика или, пуще того, не повредив ему, я приказал Джейку после пробуждения начисто забыть о своей гибели.

– Кто бы возражал, – пробормотал себе под нос Эдди.

Роланд кивнул.

– Поистине, кто? Транс мальчика перешел в естественный сон. Уснул и я. По нашем пробуждении я поведал мальчику, что хочу изловить человека в черном. Он знал, о ком речь: Уолтер тоже останавливался на постоялом дворе. Джейк испугался его и спрятался. Уверен, Уолтер знал, что мальчик там, но ему было на руку притвориться, будто ему невдомек. Он ушел с постоялого двора, мальчика же – настороженную ловушку – оставил.

Я спросил Джейка, есть ли на постоялом дворе съестное. Мне казалось, что должно быть. Мальчик выглядел довольно крепким; снедь же в пустынном климате чудесно сохраняется. У парнишки было немного сушеного мяса, и он сказал, что есть еще погреб. Сам он его не разведывал – боялся. – Стрелок окинул собеседников угрюмым взглядом. – И правильно делал. Еду-то я нашел… но еще я нашел Говорящего Демона.

Эдди большими глазами посмотрел на кость. Оранжевый свет костра плясал на ее древних изгибах и зловещем оскале.

– Говорящего Демона? Ты… имеешь в виду вот это?

– Нет, – ответил стрелок. – Да. И да и нет. Слушай, и ты поймешь.

И Эдди с Сюзанной услышали о коснувшихся слуха стрелка нечеловеческих стонах, что неслись из толщи земли за стенами погреба; о том, как Роланд увидел ручеек песка, бегущий из щели меж древних каменных глыб, слагавших эти стены. О том, как под пронзительные призывы Джейка подняться наверх стрелок приблизился к возникшему в стене отверстию.

Роланд велел демону: говори… и демон заговорил – голосом Элли, женщины со шрамом на лбу, кабатчицы из Талла. «Мимо Свалки иди медленно, стрелок. Пока ты путешествуешь с мальчиком, человек в черном путешествует с твоей душой в кармане».

– Свалки? – переспросила пораженная Сюзанна.

– Да. – Роланд одарил ее внимательным взглядом. – Для тебя это не пустой звук, верно?

– Да… и нет.

Сказано это было с большим колебанием. Роланд догадывался, что отчасти подобная нерешительность проистекает из обыкновеннейшего нежелания говорить о вещах мучительных. Однако главным образом стрелок относил ее на счет стремления Сюзанны не запутывать и без того уже запутанный клубок проблем разговорами о том, чего она в действительности не знает. Он восхищался этим. Восхищался Сюзанной.

– Говори только то, в чем можешь быть уверена, – велел он. – Другого не нужно.

– Хорошо. Детта Уокер знала про Свалку. И постоянно про нее думала. Словцо это просторечное; Детта подцепила его, подслушивая за старшими, когда те усаживались на крылечке попить пивка да вспомнить прежние времена. Означает оно бесплодное, загаженное, бесполезное место. В Свалке – в идее Свалки – для Детты заключалось нечто притягательное. Не спрашивай, что именно; когда-то я, может, и знала, но то было когда-то. Сейчас я этого не знаю. И знать не хочу. Детта стащила у Тети Синьки фарфоровую тарелочку – свадебный подарок моих родителей – и утащила на Свалку, на свою Свалку, чтобы разбить. Свалкой Детты был гравийный карьер, заполненный отбросами. Помойка. Став постарше, Детта иногда снимала в придорожных закусочных молоденьких мальчишек.

Сюзанна крепко сжала губы и на мгновение понурила голову. Вновь вскинув глаза на собеседников, молодая женщина продолжала:

– Белых мальчишек. Шла с ними на стоянку, в машину, обжималась по-всякому, но давать не давала, крутила динамо. Ноги в руки – и привет. Эти стоянки… они тоже были Свалка. Опасная игра, но молодость, проворство и подлость натуры позволяли Детте пускаться во все тяжкие и наслаждаться. Позднее, в Нью-Йорке, она пристрастилась воровать в магазинах… про это вы знаете. Оба. Она всегда выбирала большие универмаги, торгующие галантереей, – «Мэйси», «Гимбел», «Блумингдэйл» – а крала ерунду, безделушки. И, надумав кутнуть таким манером, говорила себе: «Двину-ка я нынче на Свалку. Тисну у белых какое-нибудь говно. Потырю какую-нибудь напамять, а потом возьму да раскокаю это паскудство».

Сюзанна умолкла, глядя в огонь. Губы у нее дрожали. Когда она вновь оторвала взгляд от костра, Роланд и Эдди увидели, что в глазах молодой женщины стоят слезы.

– Не купитесь на то, что я реву. Я все помню – и что я делала, и с каким наслаждением. Наверное, я плачу потому, что знаю – при соответствующем стечении обстоятельств я бы опять взялась за старое.

Казалось, Роланд заново обрел малую толику прежней невозмутимости, свойственного ему непостижимого самообладания.

– У меня на родине, Сюзанна, говаривали так: «Умному вору во всякую пору благоденствие».

– По-моему, стянуть пригоршню бранзулеток большого ума не надо, – отрезала она.

– Тебя хоть раз изловили?

– Нет…

Стрелок развел руками, словно говоря: «То-то и оно».

– Выходит, для Детты Уокер Свалкой была всякая параша? – спросил Эдди. – Поганые ситуевины, поганые моменты, всякая грязь? Так или нет? Потому как, по-моему, что-то тут не то.

– Грязь… и блаженство. Яркие мгновения жизни… в те минуты она… она придумывала себя заново – наверное, можно так сказать. Впечатляющие мгновения… но бесплодные, потраченные впустую. Загубленные. Впрочем, все это не имеет отношения к призрачному мальчику Роланда, не так ли?

– Быть может, нет, – сказал Роланд. – Видите ли, и в моем мире тоже существовала Свалка. И у нас это словечко тоже было просторечным. Да и толковалось весьма похоже.

– Что оно означало для тебя и твоих друзей? – спросил Эдди.

– Смысл его слегка менялся сообразно обстоятельствам. «Свалкой» могли назвать кучу отбросов. Или бордель. Или притон, куда ходят играть на деньги или жевать бес-траву. Однако самое распространенное, самое обычное значение этого слова, какое я знаю, – оно же и самое простое.

Стрелок посмотрел на своих собеседников.

– Свалка – место запущенное и необитаемое, – сказал он. – Свалка – это… это бесплодные земли.

15

Теперь дров в костер подбросила Сюзанна. На юге ослепительно и ровно горела Праматерь. Из усвоенного в школе Сюзанна знала, что это значит: Праматерь – не звезда, а планета. «Венера? – подивилась она. – Или солнечная система, частью которой является этот мир, – иная, как и все прочее?»

Сюзанну вновь захлестнуло уже знакомое ощущение нереальности происходящего – ощущение, что это непременно должен быть сон.

– Продолжай, – попросила она. – Что произошло после того, как голос предостерег тебя насчет Свалки и мальчугана?

– Я поступил, как меня учили поступать, если со мной когда-нибудь случится нечто подобное: ударил кулаком в дыру, откуда сыпался песок. И вытащил кость, челюсть… но не эту. Кость, извлеченная мною из стены на постоялом дворе, значительно превосходила ее размерами и почти наверняка принадлежала одному из Великих Пращуров.

– Что с ней стало? – спокойно спросила Сюзанна.

– Однажды ночью я отдал ее мальчику, – сказал Роланд. Пламя костра расцвечивало его щеки узором жарких оранжевых бликов и пляшущих теней. – Как защиту… своего рода амулет. Позднее мне показалось, что она уже сослужила свою службу, и я ее выбросил.

– А это-то тогда чья челюсть, Роланд? – спросил Эдди.

Держа кость на весу, Роланд долго, задумчиво смотрел на нее, потом вновь бросил ее к себе на колени.

– Потом, когда Джейк уже… после того, как он погиб… я нагнал человека, которого преследовал.

– Уолтера, – вставила Сюзанна.

– Да. У нас состоялась беседа… долгая беседа. В какой-то миг я уснул, а когда проснулся, Уолтер был мертв. Мертв по меньшей мере сотню лет, а быть может, и больше. От него остались лишь кости, что, в общем, подходило к обстановке, ибо местом нашей беседы Уолтер избрал погост.

– Да уж, долгонький вышел разговор, ничего не скажешь, – сухо заметил Эдди.

Тут Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд только кивнул.

– Долгий-предолгий, – сказал он, глядя в костер.

– Утром ты очухался и к вечеру того же дня вышел к Западному Морю, – сказал Эдди. – А ночью нагрянули те страшенные омары, да?

Роланд снова кивнул.

– Да. Но прежде, чем покинуть голгофу, где мы с Уолтером говорили… или грезили… или что уж это было… я взял от его остова вот это. – Стрелок поднял кость, и оранжевый свет вновь скатился с мертвого оскала.

«Челюсть Уолтера, – подумал Эдди, и его пробрал легкий озноб. – Челюсть человека в черном. В следующий раз, когда тебе взбредет в голову, что Роланд, может быть, обычный мужик, каких пруд пруди, вспомни о ней, Эдди, мальчик мой. Он все это время таскал ее с собой, словно какой-то… людоедский трофей. Бо-оже».

– Я помню, о чем подумал, когда взял себе эту кость, – продолжал Роланд. – Помню очень хорошо; это единственное сохранившееся у меня воспоминание о том времени, какое не сбивает меня с толку. Я подумал: «Я спугнул удачу, выбросивши то, что нашел, когда встретил мальчугана. Эта кость заменит мне ту». Тогда только я услыхал смех Уолтера – злобное, гаденькое хихиканье. И голос его я тоже услышал.

Сюзанна спросила:

– Что сказал Уолтер?

– «Слишком поздно, стрелок», – сказал Роланд. – Вот что он сказал. «Слишком поздно – отныне и вовеки удачи тебе не будет. Таково твое ка».

16

– Хорошо, – наконец подал голос Эдди. – Основной парадокс мне понятен. Твои воспоминания разделились…

– Не разделились. Удвоились.

– Ладно, пусть так; это почти то же самое, разве нет? – Эдди подхватил прутик и тоже нарисовал на песке маленькую картинку:

(в оригинале рисунок)

Он потыкал в левую часть прочерченной в земле бороздки.

– Вот твои воспоминания о том, что происходило до твоего прихода на постоялый двор, – одна черта.

– Да.

Эдди потыкал прутиком в линию справа.

– А это – о том, что случилось после того, как ты вышел из-под земли по другую сторону гор, на погост, туда, где тебя ждал Уолтер. Тоже одинарная черта.

– Да.

Указав на середину рисунка, Эдди затем заключил ее в неровный, грубо очерченный круг.

(в оригинале рисунок)

– Вот что тебе надо сделать, Роланд – изолировать этот двойной участок. Мысленно огородить его частоколом, да и забыть. Это же ерунда! Дело прошлое – что оно может изменить? Было и быльем поросло…

– Да нет же. – Роланд поднял кость на ладони, демонстрируя ее своим собеседникам. – Коль мои воспоминания о мальчике Джейке ложны – а я знаю, что это так – откуда у меня это? Я взял ее взамен выброшенной мною кости… но выброшенная мною кость происходила из погреба на постоялом дворе, а согласно тому ходу событий, который я с уверенностью полагаю истинным, ни в какой погреб я не спускался! И не говорил ни с каким демоном! Я отправился дальше один, прихватив с собой свежей воды, и только!

– Послушай-ка, Роланд, – серьезно проговорил Эдди, – одно дело, если челюсть, которую ты крутишь в руках, и есть та самая, с постоялого двора. Но разве не может быть, что все это – постоялый двор, пацан, Говорящий Демон – твои глюки, и ты забрал у бедняги Уолтера челюсть просто потому, что…

– Нет, не глюки, – перебил Роланд. Его блекло-голубые глаза снайпера остановились сперва на Эдди, потом на Сюзанне, а затем стрелок сделал нечто, явившееся полной неожиданностью для обоих молодых людей… и (Эдди готов был в этом поклясться) для него самого.

Роланд швырнул кость в костер.

17

Мгновение она просто лежала в пламени – белый осколок далекого прошлого, изогнутый в жутковатой призрачной полуулыбке, – и вдруг багряно заполыхала, обдав поляну ослепительным алым светом. Дружно вскрикнув, Эдди с Сюзанной вскинули руки к лицу, защищая глаза от нестерпимого сверкания.

Кость начала меняться. Не плавиться – меняться. Зубы, схожие с покосившимися надгробиями, слипались в глыбки; мягкий изгиб верхней дуги распрямился, кончик резко отогнулся книзу.

Уронив руки на колени, разинув рот, Эдди изумленно впился глазами в кость, которая больше не была костью. Она окрасилась в цвет расплавленного металла. Зубы превратились в три перевернутых V; среднее было больше тех, что по краям. И внезапно Эдди увидел, чем хочет стать кость, – так же, как он разглядел в древесине пня пращу.

Ключ, подумал он.

«Ты должен запомнить форму, – мелькнула лихорадочная мысль. – Должен. Должен».

Взгляд Эдди отчаянно заскользил по бородке – три выемки, три перевернутых V; то, что в центре, пошире и поглубже соседних. Три выемки… а самая последняя – с закорючкой, с этаким неглубоким строчным s…

Потом пламенеющие очертания вновь изменились. Кость, превратившаяся в некое подобие ключа, стянулась, собралась яркими перекрывающимися лепестками и темными, бархатистыми, как безлунная летняя полночь, складками. Мгновение Эдди видел розу – победоносную алую розу, какая могла бы цвести на заре первого дня этого мира, созданье неизмеримой, неподвластной времени красоты. Эдди взирал, и сердце его было открыто. Словно там, в огне, нежданно воскреснув из мертвой кости, сгорала вся любовь, вся жизнь – сгорала, ликуя, в своей поразительной зарождающейся дерзости объявляя отчаянье миражем, а смерть – сном.

«Роза! – проносились у Эдди в голове несвязные мысли. – Сперва ключ, потом роза! Смотри! Смотри же – вот открывается путь к Башне!»

В костре сипло треснуло. Наружу, разворачиваясь веером, полетели искры; к звездному небу рванулись языки пламени. Сюзанна взвизгнула и откатилась в сторону, сбивая с платья оранжевые точки. Эдди не шелохнулся. Он сидел, прикованный к месту своим видением, в цепких объятиях чуда и великолепного и ужасного, не заботясь о пляшущих по коже искрах. Потом пламя вновь осело.

Ни кости.

Ни ключа.

Ни розы.

«Запомни, – велел он себе. – Запомни эту розу… и форму ключа».

Сюзанна всхлипывала от ужаса и потрясения, но, на миг пренебрегши ею, Эдди отыскал палочку, которой они с Роландом рисовали. И трясущейся рукой вывел на земле очертания, явившиеся ему в огне:

(в оригинале рисунок)

18

– Зачем? – наконец спросила Сюзанна. – Бога ради, зачем – и что это было?

Минуло пятнадцать минут. Пламени костра позволили пригаснуть; рассыпавшаяся горячая зола частью была затоптана, частью потухла сама. Эдди сидел, держа жену в объятиях: Сюзанна, устроившись впереди, откинулась к нему на грудь. Чуть поодаль, в сторонке, Роланд, подтянув колени к груди, угрюмо всматривался в жаркие красно-оранжевые уголья. Насколько мог судить Эдди, метаморфоз кости никто, кроме него, не заметил. И Роланд, и Сюзанна увидели нестерпимое сияние ее сверхнакала; Роланд, кроме того, видел, как кость взорвалась (или схлопнулась? этот термин, с точки зрения Эдди, точнее отражал то, чему он стал свидетелем), но и только. Или так молодому человеку казалось. Роланд, однако, порой делался скрытен, а уж коли он решал держать свои намерения в секрете, то секрет этот оказывался поистине строжайшим – Эдди знал это по собственному горькому опыту. Он задумался, не рассказать ли остальным, что он видел (или полагал, будто видел), и решил, по крайней мере до поры до времени, держать язык за зубами, а рот – на замке.

Никаких признаков самой челюсти в костре не было – ни осколочка.

– Затем, что у меня в голове заговорил вдруг властный голос, молвивший: «ты должен», – ответил Роланд. – То был голос моего отца; всех моих праотцев. Когда слышишь подобный голос, не повиноваться – и немедля – немыслимо. Так меня учили. Касательно же того, что это было, сказать ничего не могу… по крайней мере, сейчас. Знаю только, что последнее слово кости прозвучало. Я пронес ее через все, чтобы его услышать.

«Или увидеть, – подумал Эдди и еще раз сказал себе: – Запомни. Запомни розу. Запомни форму ключа».

– Она чуть нас не спалила! – Сюзанна говорила устало и раздраженно.

Роланд покачал головой.

– По-моему, это больше походило на потешные огни, какие бароны, бывало, запускали в небо на приемах по случаю проводов старого года. Яркие и пугающие, но не опасные.

Эдди посетила некая мысль.

– Роланд, а двоиться у тебя в мозгах не перестало? Не отлегло, когда эта кость… э-э… взорвалась, а?

Он был почти убежден, что теперь-то все в порядке; во всех фильмах, какие он смотрел, такая грубая шоковая терапия почти всегда срабатывала. Но Роланд отрицательно мотнул головой.

Сюзанна в объятиях Эдди пошевелилась:

– Ты сказал, что начинаешь понимать.

Роланд кивнул.

– Да, так мне кажется. Если я прав, мне страшно за Джейка. Где бы, в каком бы когда он ни был, мне страшно за него.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Эдди.

Роланд встал, отошел к свернутым шкурам и принялся расстилать их.

– Для одного вечера историй и волнений довольно. Пора спать. Утром мы пойдем вспять по следу медведя и посмотрим, нельзя ли отыскать портал, который он был приставлен охранять. По дороге я расскажу вам, что мне известно и что, как мне кажется, произошло – что, по-моему, все еще происходит.

С этими словами стрелок завернулся в старую попону и новую оленью шкуру, откатился от костра и больше говорить не пожелал.

Эдди с Сюзанной легли вместе. Уверившись, что стрелок, должно быть, спит, они занялись любовью. Лежа без сна, Роланд слышал их возню и последовавший за ней негромкий разговор. В основном речь шла о нем. После того, как их голоса смолкли, а дыхание выровнялось и зазвучало на одной легкой ноте, стрелок еще долго лежал тихо и неподвижно, глядя во тьму.

Он думал: прекрасно быть молодым и влюбленным. Прекрасно даже на том кладбище, в какое превратился этот мир.

«Наслаждайтесь, пока можно, – думал Роланд, – ибо впереди – новые смерти. Мы пришли к кровавому ручью. Не сомневаюсь, что он выведет нас к реке крови. А по реке мы выйдем к океану. В этом мире зияют разверстые могилы, и нет таких мертвецов, что покоились бы с миром».

Когда на востоке уже занималась заря, он смежил веки. Забылся коротким сном. И видел во сне Джейка.

19

Эдди тоже видел сон – ему снилось, что он опять в Нью-Йорке и с книгой в руке шагает по Второй авеню.

Воздух в этом сне был напоен вешним теплом, город – в цвету, а внутри у Эдди, подобно глубоко вонзившемуся в мышцу рыболовному крючку, засела щемящая тоска по родному дому. «Наслаждайся этим сном, тяни его столько, сколько сможешь, – думал он. – Смакуй… потому что ближе к Нью-Йорку, чем сейчас, тебе уже не бывать. Домой возврата нет, Эдди. Кончен бал».

Он опустил взгляд к книге и ни капли не удивился, обнаружив, что это «Домой возврата нет» Томаса Вулфа. На темно-красной обложке были вытиснены три силуэта: ключ, роза и дверь. Эдди на миг остановился, быстро раскрыл книгу и прочел первую строку. «Человек в черном спасался бегством через пустыню, – писал Вулф, – а стрелок преследовал его».

Закрыв книгу, Эдди зашагал дальше. По его прикидкам, было около девяти утра, может быть, девять тридцать, и поток машин на Второй авеню был невелик. Гудели такси, лавируя, чтобы перестроиться из ряда в ряд, и весеннее солнце подмигивало на ветровых стеклах, на ярко-желтых крыльях и капотах. На углу Второй и Пятьдесят второй просил милостыню какой-то ханыга, и Эдди кинул ему на колени книгу в красной обложке. Он заметил (также без удивления), что ханыга этот – Энрико Балазар. Балазар сидел по-турецки перед волшебной лавкой. «КАРТОЧНЫЙ ДОМИК», гласила вывеска в окне, внутри же, в витрине, на всеобщее обозрение была выставлена башня, выстроенная из карт Таро. На вершине стоял пластиковый Кинг-Конг. Из головы гигантской гориллы росло крошечное блюдечко радара.

Эдди шагал себе и шагал, лениво продвигаясь к центру города; мимо проплывали таблички с названиями улиц. Едва увидев магазинчик на углу Второй и Сорок шестой, молодой человек мгновенно понял, куда идет.

«Угу, – подумал он, внезапно чувствуя огромное облегчение. – Вот оно. То самое место». Витрину заполняли свисающие с крюков куски мяса и сыры. Надпись гласила: «ДЕЛИКАТЕСЫ ОТ ТОМА И ДЖЕРРИ. СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ОБСЛУЖИВАНИИ ЗВАНЫХ УЖИНОВ И ВЕЧЕРИНОК!»

Пока Эдди стоял, заглядывая внутрь, из-за угла показался еще один его знакомый – Джек Андолини в костюме-тройке цвета ванильного мороженого, с черной тростью в левой руке. У Андолини недоставало половины лица, начисто срезанной клешнями омароподобных чудовищ.

– Давай, Эдди, заходи – сказал Джек, проходя мимо. – В конце концов, есть и другие миры, не только этот, и ихний б**дский поезд катит через все.

– Не могу, – ответил Эдди. – Дверь заперта. – Он понятия не имел, как узнал об этом, однако он это знал и не испытывал и тени сомнения.

– Дид-э-чик, дод-э-чом, не тревожься – ты с ключом, – проговорил Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что ключ у него действительно есть – примитивная по виду вещица с тремя выемками, похожими на перевернутые V.

«Весь секрет в маленькой закорючке, которой кончается последняя выемка», – подумал молодой человек. Он шагнул под навес «Деликатесов от Тома и Джерри» и вставил ключ в замок. Ключ легко повернулся. Эдди отворил дверь, переступил порог и очутился в бескрайнем поле, под открытым небом. Оглянувшись через плечо, он увидел проносящиеся по Второй авеню машины, а потом дверь громко захлопнулась и упала. За ней ничего не оказалось. Ничегошеньки. Эдди обернулся, чтобы изучить свое новое окружение, и то, что он увидел, поначалу наполнило его ужасом. Поле было темно-алым, словно здесь разыгралось великое сражение и земля так напиталась кровью, что не смогла поглотить ее всю.