Глава 5

Коннорс снова откинулся на кровать.

– Прятаться от правды ни к чему. Ситуация паршивая. В настоящее время наши приметы разосланы по всем городам Мексики, и вся полиция до самой границы поднята на ноги.

– Ты ни у кого не можешь попросить телеграфный перевод? – спросил он и дал Элеане затянуться от его сигареты.

– У меня есть мама и дядя Джон, но они не вышлют деньги сеньоре Гомес, – ответила она, выпуская дым. – Кроме того, я не хочу впутывать их в эту историю.

Коннорс задумался. Они прописались в Урапане как сеньор Смит и сеньора Браун, но Эстебан знал настоящее имя Элеаны, и в ее оставленном старом чемодане было полно всяких писем. Тогда он подумал о Шаде. Может быть, Шад вышлет ему телеграфом аванс, если он согласится с ним сотрудничать? Можно еще утром связаться с Шадом по телефону, и тогда не придется указывать свой адрес и фамилию. Но вот вопрос – захочет ли Шад бросить ему этот кусок, и довольно большой кусок, который ему так нужен?

– Кажется, я что-то придумал, – вслух размышлял Эд. – Позвоню по телефону своему агенту и попрошу дать мне в долг денег.

– А он даст?

Коннорс решил не посвящать Элеану в свои сомнения.

– Конечно, – решительно ответил он.

Эд оделся и спустился в кафе, в котором они закусывали накануне, там он купил холодного цыпленка, горячего вареного мяса и две порции кофе. Возвращаясь к себе, Коннорс встретил служащую-индианку и дал ей еще восемь песо, предупредив, что они с сеньорой сохранят за собой комнату еще на одну ночь. Лицо индианки при этом сообщении выразило восторг.

Завтрак оказался хорошим. Они уничтожили все и вполне насытились, после чего легли поспать, чтобы восполнить силы. Вечером, когда колокола снова зазвонили, Элеана проснулась и, прижавшись к Коннорсу, поцеловала его в кончик уха.

– Хочешь, чтобы я сказала тебе что-то?

– Что? – спросил Коннорс, еще крепче прижимая ее к себе.

– Ты мне очень нравишься.

Элеана перестала целовать Эда в ухо и начала его кусать. Потом их тела прижались друг к другу, и стало уже не до разговоров.

Когда совершенно стемнело, они встали, оделись и пошли обедать. Коннорс рассчитывал, что они не привлекут ничьего внимания до тех пор, пока будут находиться в малолюдных местах и пока Элеана не попытается заговорить по-испански. Он посоветовал ей заплести две косы и перекинуть их на грудь. Элеана стала выглядеть еще более молодой и похожей на мексиканку, но стоило только ей открыть рот, как легкий акцент выдавал в ней уроженку Миссури.

После обеда беглецы немного побродили мимо витрин магазинов. Потом, после девяти часов, они погуляли по маленькой улочке, попали на празднество, и Элеана захотела обязательно покататься на деревянной лошадке. Коннорс купил ей несколько билетов и остался стоять, опираясь на стенку. Из-под полей своей шляпы он видел, как она вертелась на карусели с округлившимися от удовольствия глазами. Элеана не прикидывалась, что забавляется, она действительно веселилась. Маленькая брюнетка не была аморальной или безнравственной, она просто не знала удержу. Она была "женщиной, обнаженной и чистосердечной, которая во все времена не стыдилась мужчины", с тех пор, как змея-искусительница пробудила в ней естественные потребности.

И невольно, как тогда в Урапане, Эда охватила грусть. Какого черта, кого следует жалеть? Его или Аллана Лаутенбаха?

В крохотной телефонной кабине можно было задохнуться. Связь работала отвратительно. Телефонистка со станции дальних переговоров отказалась принять предварительный заказ. Когда наконец Эд добился соединения с Шадом, тот решил, что Коннорс пьян, и Эду пришлось потратить еще пять песо, чтобы убедить своего литературного агента в своей трезвости. Но даже теперь Шад сомневался в возможности выполнить его просьбу. Он заметил, что Коннорс уже должен агентству четырнадцать сотен долларов и его коллеги начинают считать Коннорса плохим писателем. Эта тема была затронута в прошлую пятницу, когда Шад завтракал с Джеком Бледом и Максом Феллоу. Если Коннорс бросит свою новую манеру писать, Шад надеется быстро достать ему немного денег. И Джек, и Макс заявили, что они охотно издадут серию его историй, написанных в прежней манере.

– Сколько эти парни намереваются платить? – спросил Коннорс.

– Два с половиной цента за слово.

– Меня устраивает! – закричал Эд в трубку. – Пришлю рукопись по почте, как только смогу это сделать. Но сначала мне нужны деньги!

Шад немного поколебался, потом согласился выдать Коннорсу пятьдесят долларов сейчас, а полностью аванс, за вычетом его комиссионных, выплатить только при получении рукописи.

– Но только напиши хорошую вещь, Эд! Если эти парни от нее откажутся, я пропал.

– Сделаю все в лучшем виде, – заверил его Коннорс. – Теперь запиши мой адрес. Пришли деньги на имя сеньора Гомеса, комната двести шестнадцать, отель "Навидад", Гвадалахара. Записал?

– Да, но что ты делаешь в Гвадалахаре? – донесся слабый голос из Нью-Йорка.

– Слишком длинная история, чтобы рассказывать ее по телефону, – ответил Коннорс и положил трубку.

У Эда еще осталось достаточно денег, чтобы купить бутылку "текилы". Он в ней очень нуждался. Звонить пришлось из лучшего отеля города, полного туристов. Во время разговора Шад несколько раз называл его по имени, и Эд почти уверился, что увидит у телефонной кабины поджидавших его фликов. Его спина и шея были мокрыми от пота. Он заплатил за разговор и прошел через холл неверными шагами пьяного человека.

Выйдя на пышущую жаром улицу, Коннорс купил литр "текилы" и сделал добрый глоток. Спиртное заставило исчезнуть холодный комок в желудке, но хорошее настроение, вызванное алкоголем, быстро испарилось, когда Эд заглянул в первый же магазин в надежде взять там напрокат пишущую машинку. У них было три машинки с английским шрифтом – одна – "Руайль", одна – "Ундервуд" и одна – "Олимпия". Все в очень плохом состоянии. Но владелец потребовал солидного залога или поручительства трех коммерсантов города. В следующих трех лавчонках повторилось то же самое.

Наконец, Эд нашел одного старого торговца, который согласился продать ему старую "Корону" за семьдесят пять песо и подождать, пока покупатель не получит деньги. Потом с отчаяния Коннорс истратил последние семь песо на бумагу и несколько карандашей. Теперь, если Шад не вышлет деньги, он пропал.

Когда Эд вернулся в номер, Элеана занималась хозяйством. Она уже выстирала чулки, белье и кофточку, и теперь, когда вещи высохли, не знала, чем их выгладить. Коннорс снова спустился вниз, нашел индианку, сообщил ей, что они останутся здесь, еще по меньшей мере, на три дня, и попросил утюг, который и отнес Элеане. Та поблагодарила его и спросила:

– Когда мы тронемся в путь?

– Не раньше, чем через три или четыре дня, – ответил Коннорс. – А может, и через неделю. – И он рассказал ей о своих покупках, сделанных на последние деньги.

Элеана перестала гладить.

– Тем хуже. Если мы не уедем сегодня вечером, мы никогда не уедем. – Казалось, ей доставляло удовольствие говорить неприятные вещи. – И как скоро ты думаешь написать эти свои... новеллы?

– Это зависит...

– От чего зависит?

– От их длины. Из-за большой стоимости типографской бумаги большинство издателей полицейских романов требуют, чтобы их объем не превышал двенадцати – пятнадцати тысяч слов. Но так как Джек и Макс готовы меня печатать, я думаю всучить им пятнадцать тысяч слов. А это означает, что я получу на крут около трехсот восьмидесяти долларов за вычетом десяти процентов комиссионных и оплаты за перевод.

Элеана мокрым пальцем проверила, горяч ли утюг.

– А о чем ты будешь писать эту историю?

– Мужчина мертв, – вымолвил Коннорс. – Его зарезали, застрелили из револьвера, его сбросили со скалы, его отравили... А кто же это сделал?

Элеана выгладила свои вещи и решила выстирать рубашку Эда. Коннорс убил остаток утра на дегустацию "текилы" и на обдумывание двух новых сюжетов, непохожих на предыдущие, и на их собственную ситуацию. В час они поели, истратив четыре песо из десяти, оставшихся у Элеаны. Телеграфный перевод пришел как раз вовремя: Коннорс успел выкупить пишущую машинку до закрытия лавки. Потом, совладев пишущей машинкой и имея еще достаточно денег, чтобы заплатить за четыре ночи в отеле, Эд взял напрокат стоя для бриджа, достаточно устойчивый, чтобы за ним можно было работать.

Выходя из прокатного пункта, он купил городскую газету. Они с Элеаной удостоились чести красоваться на первой странице, но их именовали сеньор Смит и сеньора Браун. Кроме того, полиция Урапан оказалась довольно сдержанной. Их не обвиняли в убийстве. Давая довольно подробное описание их внешности, полиция только выражала желание спросить их по случаю смерти Сезара А. Санчеса, адвоката из Мехико. Между тем, было совершенно ясно, что их настоящие имена известны. В следующем абзаце сообщалось, что сеньор Смит и сеньора Браун путешествовали в закрытом "форде" модели пятидесятого года, серого цвета, приписанного к штату Иллинойс. Если кто-нибудь увидит их или машину, то должен немедленно сообщить об этом полиции. Приводились в статье и другие подробности.

Журналисты описывали Санчеса как удачливого адвоката и любителя женщин. Относительно медальона на цепочке не было сказано ничего, но подчеркивались показания одного служащего отеля, заявившего, что прекрасная сеньора под густой вуалью провела прошедшую ночь в номере адвоката Санчеса. Элеана оказалась не более болтливой, чем секретарша Санчеса.

– Гм... Мне бы очень хотелось знать, кто его подруга.

– Я тоже хотел бы это знать, – отозвался Коннорс. – Может, это не твой отец убил его, а муж этой курочки.

Он переложил листы чистой бумаги копиркой, вставил их в машинку и начал печатать.

ЭД КОННОРС /расчет на 15000 слов/

Гвадалахара, Мексика

НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ

– Так вот как это делается! – фыркнула Элеана.

– Во всяком случае, я делаю так, – поморщившись, ответил Коннорс, стуча по клавишам машинки и стараясь поймать мысль. – Ну, так вот! Одна смерть есть. Это был мексиканский адвокат...

Элеана была шокирована.

– Ты что, используешь смерть адвоката Санчеса для своей истории?

– А почему бы и нет? – пожал Эд плечами. – Санчес умер, – продолжал Коннорс думать вслух, – его зарезали. Его комната находилась напервом этаже, и окно было открыто. Нет никаких сомнений в том, как проник к нему убийца. Что действительно нужно знать, так это то, кто его убил и зачем? Первый вопрос легок, на него просто ответить – он был убит неким директором цирка из Штатов, который удрал из страны с любовницей и пятьюдесятью тысячами долларов, половина из которых принадлежала его брату... Нет, лучше я увеличу сумму до ста пятидесяти тысяч, в наше время пятьдесят тысяч слишком мало. Но почему некий директор убил адвоката? И с чего я начну? Что я должен считать "неизвестным" и что надо сделать для следующей завязки?

Он сделал небольшой глоток "текилы" и подождал удара грома. В это вечернее время было очень душно, начиналась гроза, и в комнате стало невыносимо жарко. Элеана сняла кофточку, чтобы не мять ее, и растянулась на кровати в бюстгальтере и юбке.

– А в твоей истории будет женщина?

– Гм!

– Я?

– Нет, – покачал головой Коннорс. – Один раз уже были неприятности. Издатели и литературное бюро разорились и теперь боятся сексуальных историй. Можно ввести женщину в историю, это даже обязательно. И это должна быть самая замечательная женщина, какая только появлялась на страницах книг. Заставьте ее жевать табак или сломайте ей ногу – никто ничего не скажет! Зарежьте или отравите ее – пойдет! Пусть ее разорвут на части – тоже подойдет. Заприте ее на тридцать дней и ночей вместе со сбежавшим преступником, который в течение двадцати двух лет не видел женщины – это тоже сойдет! Но не может быть и речи о том, чтобы эта горилле забылась и тронула ее. Позволить ему думать о плохих вендах – совершенно запрещено. – Коннорс перевел дух. – Может, в награду ему позволят на расстоянии разглядывать молодую девушку, но она не должна даже подозревать об этом, она не может даже знать, о чем он думает. Женщина на страницах книги все еще должна продолжать думать, что родилась в розе, инедоумевать, почему вся публика смеется, когда маленький мальчик, глядя на то, как новобрачный целует новобрачную, спрашивает: – Мама, он что, опыляет ее?

Элеана смеялась до слез. Ей пришлось встать и выпить стакан воды. Коннорс вынул из машинку готовый титульный лист, вложил чистую бумагу я начал печатать.

"Билли Браун, крепко сложен, ссыльный, работает на нефтяных месторождениях, бывший директор цирка, убилмужа своей любовницы, с которой удрал в Мексику двадцать лет назад. Бросил жену и маленькую дочку. Посылает на содержание дочери ежемесячно пятьдесят долларов".

"Кончите. Бывшая танцовщице на канате, немного отяжелевшая в тридцать девять лет, но все еще красивая женщина".

"Сабинес. Адвокат из Мехико, через которого Билли Браун посылает деньги на содержание дочери в течение двадцати лет..."

Коннорс остановился. Убивая адвоката Санчеса, отец Элеаны должен был учесть, что ставит свою дочь в опасное положение. Ему нужно было основательно заткнуть рот Санчесу. Но тем не менее, как считал Коннорс, человек такого склада мог бы как-нибудь иначе исполнять свои родительские обязанности. С другой стороны, некто, уже совершивший тяжкое преступление, не позволит себе поддаваться каким-то нежностям.

– Что за человек был твой отец? – спросил он у Элеаны.

– Я его не помню. Мама говорит, что он был добрым.

– Она знала, что он любит эту девицу?

– Понятия не имею.

– А были у твоего отца другие женщины?

– Этого я тоже не знаю. – Голос Элеаны стал резким. – Мама никогда не говорит много об отце. Каждый раз, когда дядя Джон или кто-нибудь другой вспоминает о нем, она плачет.

– Она все еще любит его, да?

– Думаю, что так. Во всяком случае, она больше не вышла замуж.

– Как она выглядит?

– Хорошо. Высокая, с серыми глазами и маленькими морщинками возле них. Они появляются, когда она смеется или улыбается. Высокие скулы, как у меня...

– А каков твой отец?

– Тоже высокий. Я похожа на него.

– Помчится, ты мне говорила, что нз помнишь его.

– Я описала его тебе по рассказам матери. – Элеана наморщила нос. – Но почему ты спрашиваешь меня об отце?

– Пытаюсь убедиться, что это не твой отец убил Санчеса.

– Почему?

– Думаю, что моя история будет интереснее, если я придумаю другого убийцу.

– Но этот медальон?

– Весьма возможно, что это специально подстроено. А почему не Кончите? Можно предположить, что она все еще живет с твоим отцом. Она перехватила письмо Санчеса, в котором он извещает о твоем прибытии в Мексику. Потом Кончита под каким-то предлогом заманивает Санчеса в Урапан, где всаживает ему в грудь кинжал, чтобы помешать Санчесу встретиться с твоим отцом, а твоему отцу – с тобой.

Бюстгальтер стеснял Элеану. Она села на кровать и расстегнула его.

– А кто такая эта Кончита?

– Это та танцовщица на канате, которую забрал с собой твой отец.

– А, с кем удрал мой отец... – В Элеане воскресла учительница. – Только ее звали не Кончита, а Тамара.

– Тамара – это не мексиканское имя.

– Но это имя женщины, с которой исчез мой отец, – пожала плечами Элеана. – Но зачем ей понадобилось убивать Санчеса?

– Я только что сказал тебе это. Чтобы помешать твоему отцу установить с тобой контакт. – Коннорс постепенно вживался в свою историю. – Прошло двадцать лет. Ее тело, раньше такое гибкое, отяжелело, у нее появился второй подбородок...

Элеана взяла у Эда сигарету.

– Это, должно быть, очень соблазнительно для любителя женщин?

– Она знает, что твой отец пресытился ею, – продолжал Коннорс, будто не слыша фразы Элеаны, – и боится, что если он увидит тебя, то эта встреча может разбудить в нем воспоминания о былом и он решит вернуться в Штаты.

– Где его разыскивают за убийство!

– Я забыл об этом, – признался Коннорс.

Элеана затянулась и вернула сигарету Эду.

– Нет, Эд, это не звучит. К тому же. Тамара умерла. В письме, которое отец прислал дяде Джону, одновременно с чеком на пять тысяч долларов, он сообщил, что вскоре после прибытия в Мексику произошел несчастный случай и Тамара погибла.

– Кажется, ты говорила, что твой отец не вернул ни цента из тех денег...

– Нет, я никогда этого не говорила. Это письмо пришло много лет назад. Мама рассказывала, что дядя Джон тогда считал отвратительным то, что отец только высылает деньги на мое содержание и ни разу не пожалел о случившемся. Потом пришли письмо и чек, и дядя успокоился. Но мама была тогда в столь стесненных обстоятельствах, что дядя Джон отдал маме эти пять тысяч, чтобы окончательно расплатиться за дом, в котором мы и живем по сей день.