— Салам алейкум, — подойдя к девушке, произнес он с низким поклоном. — Нет пророков в своем отечестве, но Аллах спас нам его.

— Он ранен? — волнуясь, спросила Гамила.

— Нет, — ответил пожилой мужчина. — Сторонники нашего принца надежно защитили его от восставшей толпы. Вы видели трупы перед дворцом?

— Да, видела.

Слуга пожал плечами:

— Но в следующий раз нам может и не повезти, а Хассан Хафиз наверняка попытается еще раз поднять народ. Здесь нам может помочь только одно.

— Я знаю, — ответила Гамила. — А где сейчас принц?

— В своих покоях.

— Пьет?

Старый слуга потупил взор.

— Один Аллах ему судья, — тихо произнес он. — Но как только начались волнения, с бутылкой и бокалом принц почти не расстается. Ваше высочество, хотите, чтобы я сообщил ему о вашем приезде?

— Нет, не надо, — сказала Гамила. — Сначала я хотела бы снять с себя намокшую одежду. И никого из моих служанок ко мне не посылайте, пока я сама не позову.

Абу аль-Хассан опять отвесил низкий поклон и перед тем, как удалиться, произнес:

— Нет Бога на земле могущественней, чем Аллах и Его Пророк Магомет.

Гамила поднялась по широкой внутренней лестнице, прошла на свою половину, где стянула с себя промокшую до нитки одежду, испачканные в грязи туфли и нижнее белье, которое носят европейские женщины. Ночной ветерок, гулявший в комнате, словно в знак благодарности за ее возвращение, приятно обдал прохладой обнаженное тело девушки. Только теперь, блаженно закрыв глаза, Гамила окончательно поняла, что она на Востоке, совсем рядом с тем, кого так неистово жаждала увидеть.

Просушив мокрые от дождя волосы, девушка принялась растирать свое молодое, упругое тело. Поглядывая в высокие зеркала, сплошь закрывавшие стены ее комнаты, она невольно залюбовалась своим отражением.

Аллах оказался к ней более чем милостив, наградив ее прекрасным телом. Гамила втайне надеялась, что оно таким и останется еще долгие-долгие годы.

Все еще обнаженная, Гамила присела за инкрустированным драгоценными камнями туалетным столиком, причесала волосы и холодными сливками сняла с лица европейскую косметику. Затем с помощью черной краски, которой пользуются женщины Востока, нанесла на веки тени, а губы и щеки подрумянила специальной помадой. Покончив с косметикой, она достала булавку с бриллиантом и вставила ее в левую ноздрю. Приладив на голове любимое украшение, спускавшееся на лоб, она вдела в уши подходящие по цвету серьги.

Теперь девушка совершенно преобразилась и выглядела, как и подобает восточной женщине. А по-другому и быть не должно. В последний раз глянув на себя в зеркало, Гамила осталась довольна своей внешностью — от ее облика в Париже и Берне не осталось и следа. Затем она взяла со столика флакон с духами и, смочив пальцы, провела ими под грудью, тронула соски, за ушами. “Что ни говори, а охотник должен знать слабости зверя, на которого охотится”, — подумала девушка.

Как ни странно, но Гамила, не имевшая никакого опыта общения с мужчинами, отлично знала, как привлечь их к себе и сделать им приятное. Все же Аллах по отношению к ней проявил одновременно и жестокость и сострадание. Он навечно предрешил ее судьбу — принадлежать только одному человеку. И этим человеком оказался принц Саркати. “Эль-мектаб мектаб”, как говорят на Востоке, что означает: “Что написано на роду, то написано”.

Гамила росла на женской половине дома, где главной, если не единственной, темой всех разговоров были мужчины и то, как добиться их расположения. Девушка надеялась, что все, о чем говорили женщины, она хорошо усвоила. Слушая многочисленных жен и наложниц отца, перечитывая по несколько раз “Сказки тысячи и одной ночи”, а также изрядно потрепанный экземпляр “Свода секретных законов любви”, Гамила настолько основательно ознакомилась с техникой секса, что не было такого способа удовлетворения плотских желаний мужчины, о котором бы она не ведала.

Вдыхая терпкий аромат, исходящий от собственного тела, девушка открыла шкаф с резными дверцами из слоновой кости, достала оттуда самые любимые одежды и надела их на себя. Теперь она была в белых газовых шароварах, перехваченных на талии тонким шелковым поясом, и маленьком красном жилете, едва прикрывавшем грудь.

Сунув ноги в расшитые золотом изящные сандалии, Гамила опять взглянула на себя в зеркало. Да, она сделала все, чтобы выглядеть неотразимой, и теперь надеялась, что задуманное ею непременно свершится.

Греховными свои планы девушка отнюдь не считала — что ни говори, но цель оправдывает средства. Кроме того, из литературных произведений Гамила знала, что в подобных делах она далеко не первая, — даже в женевской Библии, в главе девятнадцатой и стихах с тридцать первого по тридцать восьмой, описано два точно таких же случая.

Неожиданно Гамила вспомнила, что не подушила колени, и тут же исправила допущенную оплошность. Ведь она была принцессой и желала оставаться ею до конца. Ей казалось, что она знает, как добиться желаемого, — ведь половина всех беспорядков на ее родине происходила из-за того, что у правителя не было прямых наследников престола, и, пока не появится ребенок мужского пола, волнения в стране не прекратятся.

Прошло уже немало лет, но ни одна из многочисленных жен принца, наложниц, в том числе и европейских женщин, проведших ночь с его высочеством, так и не смогла родить ему сына.

Сам государь, свято веривший в справедливость деяний Аллаха, не мог смириться только с одним: никак не мог понять, за какие такие прегрешения Всевышний не посылает ему наследника.

Гамила была уверена, что Саркати, которого она боготворила и который неоднократно отказывался лечь с ней в постель, на этот раз не устоит перед ее чарами. Она твердо верила, что от этой близости появится на свет долгожданный мальчик.

В последний раз проверив, так ли нанесена на лицо косметика, расправлены ли на одежде складки, она вышла в длинную залу, где увидела толпу молодых привлекательных девушек и женщин.

Хира Сингх, начальник охраны дворца, состоявшей из одних сикхов, завидев Гамилу, приветливо улыбнулся, а молодой капитан, появившийся в отряде уже после ее отъезда в Европу, при виде девушки в полном смысле этого слова остолбенел, завороженно уставившись на ее едва прикрытую полупрозрачной тканью промежность. Только спустя некоторое время, поняв, кто эта женщина, капитан низко поклонился и распахнул перед ней дверь.

«Вот ублюдок! — мысленно выругалась Гамила по-французски. — Да за такую выходку его завтра же утром следует расстрелять!»

Войдя в дверь, Гамила остановилась и подождала, пока успокоится бешено колотившееся в груди сердце.

Несмотря на прохладный проливной дождь, продолжавший хлестать на улице, в огромных покоях было жарко. Из-за ставень на окнах, которые не снимались по причине возможной стрельбы — на крыше дворца и вокруг него все еще находились снайперы, — здесь царил полумрак. Два масляных светильника на каждой из половинок огромной двери освещали неверным светом внутренние покои принца.

Гамила обвела взглядом лицо и сухощавое тело лежавшего на кушетке мужчины. Глаза его были закрыты. Из-за сильной жары он спал обнаженным по пояс, и, кроме белых обмоток, которые он предпочитал европейским шортам, да ослепительного блеска начищенных сапог, на нем ничего не было. Его некогда безукоризненно белые брюки, предназначенные для верховой езды, а теперь в темно-красных пятнах крови, валялись там, куда он их бросил перед тем, как войти в ванную. На полу всего в нескольких дюймах от свисавшей с кушетки руки мужчины лежала крупнокалиберная винтовка, с которой тот обычно охотился на тигров.

На его лице, осунувшемся от волнений и тревог, лежала печать усталости. Абу аль-Хассан, который прислуживал принцу вот уже более тридцати лет, сказал ей правду — Саркати в последнее время много пил. Гамила это поняла, как только увидела на табурете рядом с кушеткой почти пустую бутылку из-под виски и перевернутый стакан, но отнеслась к его пристрастию к спиртному с пониманием — ее любимый слишком много пережил за эти дни и имел право расслабиться.

Али Саркати лежал неподвижно и каждой своей клеточкой чувствовал, что вновь обретает силы. После горячего душа и повышенной дозы опиума, добавленного в последний стакан виски, усталость и напряжение, сковывавшие его тело, постепенно проходили. Теперь, лежа на кушетке, он пытался выкинуть из головы все, что произошло с ним за последние несколько дней.

Многочисленные жертвы среди взбунтовавшейся толпы не страшили принца — во время войны он прослыл умелым стрелком, и на его счету было немало уничтоженных врагов. Подтверждением тому служили его боевые награды. Но одно дело — стрелять в солдата противника, который полон решимости разрядить в тебя целый магазин патронов, а ты делаешь все, чтобы его опередить. Совсем другое — стоя на ступеньках собственного дворца, палить в соотечественников, пусть и одурманенных чуждой тебе теорией социализма.

Утром, решил Саркати, надо отдать приказ установить вдвое, нет, втрое больше тяжелых пулеметов, привлечь к наведению порядка солдат регулярной армии, а если потребуется, набрать еще и наемников — в мире пока еще много молодых, охваченных романтикой войны людей, которые совсем не прочь убивать за хорошие деньги.

Нет, он во что бы то ни стало должен проучить этих сукиных детей, осмелившихся на открытое неповиновение своему правителю. Они сполна должны получить от него то, что заслужили. Эта взбунтовавшаяся чернь, да будет проклята она Аллахом, подобна женщине, которая, когда ее муж молод, полон сил и здоровья, способен удовлетворить ее, едва она этого захочет, готова спать с ним, не выпуская из рук его драгоценный прибор, доставляющий ей наслаждение, показывая этим, как бесконечно дорог ей супруг. Однако стоит ему немного постареть или устать и уже не так часто исполнять свои супружеские обязанности, как раньше, отношение ее к мужу в корне меняется.

И теперь толпы недовольных людей повели себя точно так же. Они с горящими от злобы глазами вышли на улицы, выкрикивая оскорбительные для правителя лозунги. Зачинщики беспорядков пытаются доказать другим, что, покончив с многовековыми обычаями в стране, отказавшись от всеобщего обожания и поклонения государственному и религиозному лидеру, они, насадив в стране чуждую всем философию, базирующуюся на основах диалектического материализма, которые отрицали существование самого Всевышнего, устроят для своего народа гораздо лучшую жизнь. Однако известно, что в тех странах, где подобные смутьяны уже сменили существовавший до этого строй, люди жить лучше не стали.

Конечно, во время своего правления он допускал ошибки. А кто их не допускает? Да, им в стране установлена диктатура, но она не деспотична. Он, Али Саркати, ввел в стране ряд прогрессивных реформ и сам их финансировал.

Услышав, как в его комнате сначала открылась, а потом закрылась дверь, Саркати внутренне напрягся и, не услышав голоса вошедшего, с проворностью тигра схватил с пола винтовку; встав на ноги, нацелил ее на слабо освещенный силуэт застывшей на фоне закрытых дверей фигуры.

Распознав в ней женщину, он облегченно вздохнул и сразу успокоился. Приглядевшись, Саркати понял, что это черноволосая девушка, возраст которой не достиг еще и двадцати лет, с бриллиантовой серьгой в левой ноздре, в короткой красной жилетке, чуть выше которой розовели тугие соски, прикрытые прозрачной тканью. Свет от горевших за ее спиной светильников, проникавший сквозь столь же невесомую ткань ее белых шаровар, позволял видеть все, что под ними скрывалось.

Саркати в удивлении присел на кушетку и положил винтовку на пол. Ему казалось, что он видит сон. Что он с Хирой Сингхом и другими гвардейцами только что отразил атаку на дворец сторонников Хассана Хафиза, пытавшегося силой захватить власть в стране.

"Нет, наверное, я все же мертв, так как по-другому и быть не должно, — подумал Саркати. — Да, конечно же я нахожусь в раю, а эта девушка — прекрасная гурия, которую Магомет обещал каждому правоверному, до конца своих дней сохранившему веру в Аллаха”.

Шаровары такого фасона, какие были на гурии, носили почти тридцать лет назад, в пору его юности, когда он вместе с такими же молодыми и сгорающими от страстного вожделения принцами мог за одну только ночь лишить девственности несчетное число непорочных девиц.

Под воздействием алкогольно-наркотического дурмана мозг Саркати продолжал лихорадочно работать. Теперь он был твердо уверен, кто стоял перед ним. Конечно же это была Роксанна, танцовщица-черкешенка, купленная им за пятьсот фунтов, на которой он впоследствии женился, единственная из его многочисленных жен, не считая Анжелики, любовью которой он никогда не мог насытиться. Однако это совсем не означало, что Саркати отказывался от услуг остальных своих жен и наложниц, — в противном случае недовольство на женской половине его дворца вылилось бы в открытый бунт. Можно легко представить, что стало бы с тридцатью — сорока женщинами, лишенными мужских ласк! Любой мужчина должен исполнять то, на что подвигнул его Аллах.

Неожиданно Саркати почувствовал к себе жалость, чувство, которое не понял бы ни один европеец или американец, включая таких знатоков Востока, какими оказались Торк и Делани. Эти сотрудники ЦРУ, похоже, так и не смогли осознать, что не Саркати устанавливал мусульманские обычаи — он и сам являлся их рабом, — что добрая половина жен и наложниц досталась ему от отца, тогда как ему самому вполне хватило бы и четырех или, максимум, шести.

Себя Саркати считал прогрессивным монархом. Он предпринимал активные действия по сохранению мира в его бурлящем событиями регионе, устанавливал и крепил дружеские отношения с соседними странами.

Принц перевернул на табурете стакан, стоявший вверх дном, плеснул в него остатки виски и выпил. Теперь его смущало одно обстоятельство: если они оба с Роксанной в раю, то почему Магомет, обещавший каждому умершему по несколько гурий, даровал ему только одну Роксанну? Кроме того, как Пророк допустил, что он, Саркати, пьет виски? Неужели теперь в раю и это разрешено?

Тут Саркати вспомнил, что уже давно не обращался к мулле и не держал в руках Корана.

Когда вошедшая в его комнату девушка подошла ближе к кушетке и улыбнулась ему, Саркати, наконец, понял, что перед ним Гамила. Как это он раньше ее не узнал? Если это не Роксанна, то это значило, что он жив. Да-да, это была Гамила, которая из малышки превратилась теперь в очаровательную молодую женщину. Но как она оказалась в его покоях? Нет, такое невозможно — Гамила сейчас в Швейцарии и учится в школе.

Саркати вспомнил, что сам подписал банковский чек и передал его Абу аль-Хассану. Он даже вспомнил, сколько стоило в год ее обучение в школе, и сумму, которую он добавил, чтобы Гамила купила себе новый спортивный автомобиль, тот самый, на который она намекала в своем последнем письме.

— Гамила? — неуверенно произнес Саркати.

— Да, это я, мой повелитель, — шагнув к нему, ответила девушка.

Он заставил себя сдвинуть брови.

— Хорошо. Пусть так. А что ты здесь делаешь? Почему вернулась домой? — сурово спросил правитель страны.

— Чтобы быть с вами, мой повелитель, — ответила Гамила. Саркати, задумавшись над ее словами, поставил на табурет пустой стакан.

— Что ж, похвально. Хорошо, что ты не приехала часом раньше, когда разъяренная толпа еще пыталась спалить дворец, а меня убить, — сказал он по-английски. — Беспорядки в городе продолжаются вот уже три дня.

Гамила присела на кушетку. Ее глаза горели от негодования.

— Они вас ранили? Абу аль-Хассан мне не солгал? На этих белых брюках не ваша кровь? — с тревогой в голосе спросила она.

— Нет, — успокоил ее Саркати.

— Я очень рада. — Вздох облегчения вырвался из ее груди. Теперь, оказавшись дома и увидев, что сидит рядом с ним, прикрывшим свои мужские достоинства одними белыми обмотками, Гамила почувствовала легкое замешательство. Ей вдруг показалась, что она решается на что-то очень и очень непотребное. Но, поборов себя, в надежде, что Саркати на нее смотрит, подняла руку и медленно провела ладонью по своим еще непросохшим волосам. Сделала она это намеренно, чтобы открыть его взору свои поднявшиеся над жилеткой груди. Пусть тот, кого она так страстно желала, видит ее прелести. Девушка знала, как важно в нужный момент показать мужчине свою грудь. Во всяком случае, так считали все, кто обитал на женской половине дворца.

— Как только радио сообщило о начавшихся в стране беспорядках, я сразу собралась в дорогу, — продолжала Гамила. — Прилетела бы и раньше, если бы не потратила время на поиски пилота, который согласился преодолеть со мной оставшиеся двести миль.

— Так ты прорвалась сквозь жуткий муссон только для того, чтобы оказаться рядом со мной? — удивленно спросил Саркати.

— Да.

— Тогда я просто поражен! — сухо ответил он. — А теперь ответь мне: зачем тебе это и почему на тебе такое одеяние?

— Надеялась сделать вам приятное.

Сидя очень близко к Гамиле, Саркати сквозь запах духов, которыми она обильно пропитала свое тело, не мог не почувствовать естественного аромата, исходившего от ее кожи. Чтобы не встречаться с ней взглядом, он опустил глаза и уставился себе под ноги.

— И ошиблась, — ответил он. — Прежде всего ты должна помнить, что станешь исламской принцессой, а в этой одежде и косметике, уж не говоря о твоих духах, по европейским понятиям ты выглядишь как базарная проститутка, предлагающая свои услуги за пару рупий.

Гамила опять ладонью провела по своим волосам.

— Благодарю вас, мой властелин. Я рада, что вы дали мне такую высокую оценку. И очень обрадовалась, услышав от вас, что цена мне всего-то сорок два цента.

Саркати понял, что девушка обиделась, однако темы разговора не сменил.

— Послушай, Гамила, перестань называть меня “мой властелин”. Иди немедленно к себе в комнату и смой с лица всю краску. Сними с себя эти дурацкие шаровары с жилеткой и оденься во что-то приличное.

Гамила, вместо того чтобы броситься исполнять то, что велел ей Саркати, взяла с кушетки его руку и приложила ее к своей обнаженной груди. Затем, как учила ее Мерит, наложница из Тебеса, девушка, сильно прижав влажную ладонь Саркати к себе и проведя ею по обнаженной груди и животу, завела ее под пояс, на котором едва держались ее полупрозрачные шаровары.

— Я думала, вам понравится, — тихо произнесла она.

— Это безумие! — возмутился Саркати. — Гамила, ты сама не знаешь, что творишь!

— Знаю, — стараясь сдержать охватившее ее волнение, спокойно ответила девушка. — Я точно знаю, чего хочу. — Она всем телом подалась к Саркати и едва прикоснулась губами к его губам. — Будем откровенны, мой повелитель, — продолжила Гамила. — Такое происходит у вас со мной не в первый и не в последний раз. Mashal'lah! Пусть будет, как угодно Аллаху! — Она сунула руку ему между ног и, нащупав то, чего годами мечтала хотя бы коснуться, неожиданно для себя подумала: “Народ мой будет благодарен мне за то, что я принесу его правителю наследника”. — Прошу, мой повелитель, возьмите меня! — умоляюще прошептала Гамила.

Саркати, понимая, что может произойти в следующую минуту, поднялся с кушетки. Тем временем в светильниках, висевших на двери, кончилось масло, и они, фыркнув в последний раз и взметнув яркое пламя, вдруг погасли. Комната погрузилась во тьму. Стало совсем тихо, и только барабанная дробь дождя нарушала эту напряженную тишину.

Будучи зрелым мужчиной, Саркати оказался слишком слабым, чтобы не поддаться зову плоти. Саркати стянул с бедер обнимавшей его Гамилы полупрозрачные шаровары, тесемку на которых она предусмотрительно успела развязать, и, вдыхая пряный аромат духов, исходивший от девушки, навалился на нее всем телом.

"А что в этом мире, собственно говоря, хорошо, а что плохо? Где в нем правда, а где не правда?” — только и мелькнуло в голове Саркати.

— Вы этого хотели и боялись, мой повелитель, — раздался в темноте голос Гамилы. — Поэтому вы и отослали меня в Европу?

— Да, — признался Саркати.

— Жалеете, что я приехала?

— В самый раз задавать такие вопросы! — недовольно заметил он.

— О, простите! — покорно произнесла девушка.

Она нежно водила по его лицу кончиками пальцев и думала:

"Как бы ни относился ко мне этот мужчина, я все равно люблю его и принадлежу только ему”.

Гамила была влюблена в Саркати еще с той поры, когда бегала за ним по пятам на своих маленьких детских ножках в надежде, что он обернется, улыбнется ей и погладит по голове. И вот, теперь, когда они наконец-то вместе, она никогда не покинет его. Она больше не позволит ему отсылать ее так далеко.

С каждым мгновением мысли в ее голове становились все менее последовательными, а когда ритм их соединившихся в одно целое тел стал убыстряться, Гамила окончательно отдалась власти нахлынувших на нее чувств. Она и до этой минуты не была образцом скромности и невинности — качеств, которыми гордились в цюрихской школе мисс Ульрих, куда принимали девочек только из очень благородных семей. Та девочка осталась далеко, где-то там, в ночи, за плотной пеленой дождя. Она была истинной дочерью Роксанны, танцовщицы-черкешенки, которая перед смертью сумела добиться права стать единственной любимой женой принца Саркати. Даже в эти минуты безумной страсти, шепча слова любви, к которым все реже и реже прибегали современные восточные женщины, Гамила произносила их точно так же, как и ее мать.

— Мой повелитель, прошу вас, не осторожничайте со мной. Сделайте меня матерью вашего наследника! — молила она Саркати. — Подарите мне сына и брата, мой господин!