Глава 5

Это был нескончаемый знойный день. С наступлением ночи жара стала еще невыносимее. Когда я загонял машину в гараж, я увидел Гуэн Шелли, поливавшую петуньи[4]. Пахло мокрой землей.

Я было подумал, что Гуэн не будет и разговаривать со мной. Она, однако, весело окликнула меня:

– Послушайте-ка! Когда вы в следующий раз будете на нас ссылаться, будьте любезны предупреждать, чтобы нам после полуночи не звонили. Когда прошлой ночью позвонил мистер Мантин, мы с Бобом уже спали часа два.

– Непременно, Гуэн, – сказал я.

И опасливо добавил:

– Надеюсь все же, что вы дали мне хорошую рекомендацию?

Гуэн утвердительно кивнула.

– Да, Джим. Мы сказали ему, что вы замечательный человек.

– Спасибо, Гуэн, – сказал я еще более смущенно, хотя смущаться дальше уже было некуда.

Мэй не забыла про день моего рождения. Она пригласила на него всех соседей. Именно поэтому на ужин была одна печенка. Именно поэтому-то она не сделала в разговоре ни малейшего намека на мой юбилей. Холодильник был до отказа набит сандвичами, на приготовление которых у нее ушел весь день. Пирог был на время отправлен к Гуэн. Мэй хотела сделать мне сюрприз. Потому-то она и отстранила меня, когда я захотел ее приласкать. Она не хотела, чтобы орава гостей застала нас доказывающими любовь на деле.

А я-то хорош! Напился, влип в грязную историю и провел ночь в гостинице с чужой женщиной. Теперь Мэй знала о моих похождениях все, кроме того, что касалось Лу. Рассказать ей о Лу у меня не хватило смелости.

Я пошел к дому по дорожке садика. Наш участок был милым и кокетливым. Я это уже не раз отмечал для себя. Конечно, дом был не таким уж большим, но это был наш дом. После дня борьбы с тенями в этом было что-то реальное и прочное.

Мэй была на кухне. Ее щеки раскраснелись от пышущей жаром плиты. На носу было мучное пятнышко. И я куда-то поперся искать то, что было у меня дома, что было вдвое красивее и милее! Я просто свинья.

Мэй подняла на меня глаза. Она выглядела очень озабоченной.

– Что нового, милый?

Я повесил шляпу на спинку стула.

– Пока ничего. Большая часть ресторанов на пляже открывается только ночью, а в других дневные бармены этого типа не знают. Но Мантин наводил обо мне справки в пяти или шести местах. Вот и Гуэн только что мне сказала, что он звонил им прошлой ночью.

Мэй подставила мне губы для поцелуя.

– Ба, не расстраивайся, милый. Все равно мы его разыщем и вернем ему деньги. Речь ведь не идет о жизни или смерти.

А вот в этом-то я не был так уверен. Люди, подобные Мантину, не бросаются десятью тысячами долларов. Они хотят, чтобы деньги отрабатывались. Каждый раз, когда я думал о Мантине, у меня холодело под сердцем.

«Что же я пообещал сделать за эти десять тысяч долларов?»

Я поел без аппетита. Даже торт с клубникой, который Мэй приготовила на дессерт, показался мне безвкусным, хотя на его приготовление пошли взбитые сливки по цене сорок центов за полкварты.

Я поинтересовался у Мэй, куда она положила деньги.

– Я положила их под матрац постели, – ответила она.

После ужина я помог Мэй перемыть посуду. Чтобы убить время до того, как отправиться на ночную охоту.

– Давай попробуем сделать как утром, Джим, – сказала Мэй. – Начни все вспоминать с самого начала. Постарайся вспомнить все, что можно. Может быть, найдем что-нибудь, что сможет объяснить, почему все-таки мистер Мантин доверил тебе подобную сумму. Что ты сделал вчера вечером сразу после того, как ушел из дому?

– Я пешком отправился в «драйв-ин» при «Кантри Клаб Род» и выпил там три пива.

Мэй отвела назад шелковистый локон золотистых волос, упавший ей на глаза.

– Надо было сказать Бобу, чтобы он отвез меня сразу в «драйв-ин»... Но я была уверена, что ты отправишься в «Сэнд-бар». А что было потом?

– Потом я взял такси и поехал в «Оул Свимминг Хоул», где и напился до одурения. Там барменом Шед Коллинз. Он меня спросил про дела. Я ответил ему, что дела идут прекрасно, и, чтобы доказать это, решил пропить при нем двадцать долларов.

– А потом?

– Начиная отсюда, все стало не так отчетливо. Я помню, что отправился в «Сан Даун Клаб».

– Ты там танцевал с рыжеволосой женщиной?

– Нет, не думаю.

Мэй положила ладошку на мою руку.

– Ты с ней ничего не имел, Джим?

– Конечно, нет! – возмущенно сказал я.

Мэй с облегчением вздохнула:

– Я рада этому. Что было потом?

– Я помню, что долго ехал на машине. С мужчинами. – Я закрыл глаза, чтобы вспомнить слегка горьковатый запах моря. – Несомненно, на карнизе. И еще там были петухи, которые кукарекали.

– Петухи?

Да, я отчетливо помнил пение петухов.

– Ты ездил на какую-то ферму?

– Не знаю.

– А потом?

Я был счастлив, что мог сказать Мэй что-то конкретное.

– К половине одиннадцатого я прибыл к Эдди. Ты знаешь, ресторан, где подают только рыбу. Ну тот, у которого висит реклама: «Омар по выбору за полтора доллара!» Эдди сказал, что я его чуть было не разорил. Я слопал две порции омаров.

– Ты был один?

– Эдди сказал, что один.

– А потом?

Потом? Потом начинался эпизод с Лу. Я не хотел причинять боль Мэй после того, как и так доставил ей столько неприятностей.

– Не помню, – сказал я.

– Постарайся вспомнить. Сделай усилие, – настаивала Мэй.

Я сделал усилие. И впервые вспомнил о ночном баре, где стаканы для коктейля, когда их ставили на стойку бара, играли зеленым, фиолетовым и красным светом. Я подумал тогда, что это была самая последняя новинка, но сидевший рядом игривый турист сказал, что такое уже несколько лет было во всех ресторанах больших городов.

Позади стойки бара, на эстраде, стояло белое пианино, и блондинка с лошадиным лицом пела пародийные куплеты, в одном из которых речь шла о деревьях. Я припомнил и первые строки:

Потом вспомнил и то, как сидел в кабинете с четырьмя мужчинами, которым рассказывал каким замечательным типом я был и что я мог бы совершить, будь я на месте Кендалла.

– Постарайся вспомнить их лица, – сказала Мэй. – Подумай, был ли среди них Мантин.

Я старался. Но лица всех четверых упорно оставались в тени. Я вспомнил только лицо бармена, усталого человечка с золотой коронкой на резце, которая блестела всякий раз, когда он улыбался.

– Бесполезно, – сказал я. – Не могу вспомнить.

– И ты не помнишь, откуда взялись в твоих карманах лишние две сотни долларов?

– Ни малейшего понятия!

– И потом уже ты проснулся от стука Мантина в дверь номера в гостинице?

– Точно, – соврал я.

– Как же он узнал, что ты был там? – спросила Мэй.

– Вот над этим-то я и ломаю голову с самого утра.

Убрав на место посуду, мы с Мэй вышли посидеть на террасу. Запах жасмина и петуний смешивался со свежим запахом влажной травы. Гуэн и Боб тоже сидели на своей террасе. Я видел как вспыхивал красный огонек сигары Боба. Время от времени на улице появлялся кто-нибудь из соседей или проезжала автомашина. Этот вечер был похож на тысячу других, но для меня темнота была полна зловещих теней. Они окружали меня. Я чувствовал на себе их взгляды. Я дошел уже до того, что ждал, что вот-вот увижу как Мантин, с сигареткой в уголке рта, толкнет сетчатую дверь и скажет мне: «Скажи-ка, чего это ты ждешь, вместо того чтобы оторвать от стула свой зад и пойти выполнять работу, за которую я тебе заплатил? Сидя на месте, ты дела не продвинешь».

Итак, дело. В ванной комнате Мантин говорил о каком-то деле. Что это за дело? О чем шла речь?

Мэй прижалась ко мне и сделала новую попытку:

– Джим, сколько сейчас дел ведет мистер Кендалл?

– Три.

– Важные?

– С какой точки зрения их оценивать. Есть дело водителя-лихача, который сбил пешехода и скрылся с места происшествия. Из-за этой истории я две недели бегал в поисках свидетелей, чтобы доказать, что наш клиент не был пьян. Но на самом деле он был настолько пьян, что в момент происшествия думал, что находится в Майами. Затем есть дело о незаконном присвоении наследства. И, естественно, дело Пел. Хотя оно уже вне нашей компетенции: теперь, когда кассационная жалоба отклонена, все кончено.

– А ты можешь что-нибудь сделать для кого-то из клиентов? – спросила Мэй. – Для одного их тех, естественно, по чьему делу еще не было постановления суда. Что-нибудь такое, за что можно было бы заплатить десять тысяч долларов?

– Я уже думал об этом, – сказал я, – но это меня ни к чему не привело. В деле автомобилиста Кендаллу платит страховая кампания. А дело о присвоении имущества – совсем пустяковое.

– А дело Пел? – спросила Мэй, перебирая мои пальцы. – Для нее ты мог бы что-нибудь сделать?

В памяти всплыл новый эпизод из похождений прошедшей ночи.

– Я об этом с кем-то говорил вчера вечером. Точно, теперь, когда я об этом думаю, я уверен, что в полную глотку об этом разглагольствовал. Я говорил, что с самого начала и до конца процесса Кендалл вел дело вопреки здравому смыслу. Саммерс был негодяй. Многие потерли от удовольствия руки, когда его убили. Единственным серьезным аргументом обвинения против Пел было то, что Саммерс, так сказать, отдалился от нее и что она, по ее собственному признанию, пригрозила ему, что убьет его, если будет им обманута. Это, а также отпечатки пальцев Пел на пистолете, и показания блондинки (ну помнишь, их соседка) о том, что она слышала как Пел ругалась с Саммерсом накануне убийства последнего.

Мэй сжала мои пальцы.

– Что сказала Пел?

– Что она слишком сильно любила этого типа, чтобы решиться его убить. Что Джо Саммерс тоже ее любил. Что блондинка врала. И что Джо был уже мертв, когда она вошла в квартиру.

– А откуда взялись отпечатки ее пальцев на пистолете?

– Она сказала, что подняла пистолет, чтобы пойти расправиться с убийцей Джо, но потом поняла, что убийцей могли быть полдюжины людей. Тогда она бросила пистолет и позвонила в полицию. И в этот самый момент в квартиру ворвались полицейские, получившие анонимный звонок по телефону. Но на электрический стул ее привело то, что за восемь дней до убийства Пел купила этот пистолет. Это подтверждало версию умышленного убийства. Не говоря уже о результатах вскрытия, которые были также повернуты против нее.

– А в чем было дело?

– Вскрытие показало, что Саммерс принял перед смертью огромную дозу алкоголя. Обвинение отсюда заключило, что он был без сознания, когда Пел, тщательно подготовив убийство, сунула ему в ухо пистолет и шесть раз нажала на курок.

– А что ты думаешь об этом, Джим?

Я закурил сигарету.

– По манере – убийство совершила женщина. Мужчина ограничился бы одним-двумя выстрелами. А женщины, в большинстве своем, теряют голову и жмут на курок до тех пор, пока в магазине есть патроны.

– И ты считаешь Пел виновной?

– Нет. Я думаю, что тартюфы присяжные вынесли обвинительный вердикт из-за ее репутации и из-за того, что она в присутствии суда высказала главному обвинителю все, что о нем думала.

Ногти Мэй впились в мою ладонь.

– Ты можешь сделать для нее что-нибудь, Джим?

Мне казалось, что могу. По крайней мере, я этим хвалился вчера вечером, когда был пьян. Внезапно у меня похолодело в желудке: ну, конечно Мантин, Мантиновер. Невысокий мужчина в костюме из белого шелка был братом или бывшим мужем Пел. И я убедил его в том, что смогу ее спасти.

Я помчался в ванную комнату, чтобы дать обеду, торту с земляникой, взбитыми сливками и всему остальному, съеденному мной, возможность проделать обратный путь от желудка до унитаза через рот. Но ледяной комок в желудке не таял. На пороге ванной комнаты показалась Мэй.

– Что с тобой? Что случилось?

Я посмотрел на нее с изнеможением.

– Мантин – родственник Пел. Ее брат или прежний муж. И я, идиот, сказал ему, что смог бы вытащить ее из тюрьмы с помощью десяти тысяч долларов.

У Мэй округлились глаза.

– А ты этого не можешь?

– Не болтай глупостей. У меня даже нет достаточных связей для того, чтобы освободить ее под залог.

Вид у Мэй был такой же убитый, как и у меня.

– Ну, тогда надо найти Мантина и вернуть ему его деньги.

Я прислонился спиной к стене ванной комнаты.

– Ты же прекрасно знаешь, что именно это я и пытался сделать весь сегодняшний день.

Мэй облизнула губы.

– Тебе надо что-нибудь выпить, – наконец произнесла она. – Нам обоим надо выпить.

Я пошел за нею в салон. Она достала из китайского шкафчика бутылку рома.

– Это я купила для вчерашнего торжества, – сказала она с грустной улыбкой. – Я хотела приготовить пунш.

Я действительно был распоследним негодяем, но что же мне оставалось делать: не мог же я в конце концов расплакаться и молить прощения. Она отвернула пробку и стала разливать ром по стаканам. В это время зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Алло. Джим Чартерс на проводе.

– Это Мантин, старик, – послышалось в трубке. – Ну, что, Джим, дело продвигается?

Меня прошиб пот.

– Господи! Как я рад, что вы мне позвонили!

На другом конце провода послышался смешок Мантина. Я представил себе его улыбку – как мертвой рыбы.

– А что? У тебя есть для меня новости?

Ноги мои стали ватными. Мне пришлось даже сесть на подлокотник кресла. Трубка едва не выскользнула из руки, настолько ладонь была мокрой от пота.

– Нет. Новости плохие, – сказал я. – Слушай, Мантин, я был пьян вчера вечером. Я рассказал тебе небылицы. Я – пустое место. Я ничего не могу сделать для Пел. Я всего лишь ничтожный писарь, довольный тем, что получаю семьдесят два с половиной доллара в неделю. А вчера Кендалл вышвырнул меня. Поэтому-то я и напился. Теперь скажи, когда и где мы сможем встретиться, и я верну тебе твои десять тысяч долларов.

Мантин так долго молчал в ответ, что я было подумал, что он бросил трубку.

– Итак, Чартерс, ты сговорился с другими. Сколько же они тебе заплатили за то, чтобы ты плюнул мне в лицо?

– Нет же, старик, ты не понимаешь, о чем я тебе говорю. Я ни с кем не сговорился. Я готов сделать для Пел все, что угодно. Бедная девочка, мне она очень симпатична. Я уверен, что она попала в ловушку. Но я ничего не могу для нее сделать. Я – ничтожный тип.

– И долго ты это выдумывал?

– Это – чистейшая правда.

– Итак, ты меня надул? Ты все рассказал Кендаллу и он посоветовал тебе не быть идиотом и договориться со своими дружками.

– Да нет же. Ты здесь вовсе не при чем...

– Можешь не продолжать, – сказал Мантин. – Прекрасно. Оставь деньги себе, старик. Но мне кажется, что тебе не долго удастся ими пользоваться.

Я рухнул на колени.

– Ради бога, Мантин, выслушай меня. Я вовсе не переметнулся. Я ничего не говорил Кендаллу. Мне не нужны твои деньги. Я же тебе сказал: я сочувствую Пел. Я готов сделать для нее все от меня зависящее. Но вчера вечером я был так пьян, что даже не помню ни о том, где я тебя повстречал, ни о том, что я тебе обещал сделать. Прошу тебя, назначь место и время встречи, и мы обо всем этом переговорим.

Я очень долго ждал ответа.

– Что он сказал? – спросила Мэй.

Я посмотрел на ее испуганное лицо, потом на темноту за окном.

– Ничего, – сказал я. – Он бросил трубку.

Глава 6

Мэй протянула мне стакан.

– Приди в себя, Джим. Умоляю, приди в себя.

Я проглотил ром как воду. Налил еще и тоже влил в себя. Бесполезно. Ледяной комок продолжал давить на желудок.

– Что же мне теперь делать? – спросил я у Мэй.

Она машинально расправила складки платья на груди. Глаза ее еще оставались округленными.

– Не знаю. Ты и правда не помнишь, что именно ты хотел сделать для того, чтобы спасти Пел?

– Совершенно не помню.

– А кто такой этот Мантин?

– Не знаю.

– Ты меня не обманываешь, Джим?

– А зачем мне тебя обманывать?!

Мэй на мгновение отвернулась. Ее глаза наполнились слезами.

– Я знаю, что ты соврал мне в одном пункте.

– Что?! – вскричал я.

Мэй взглянула мне в глаза.

– Ту ночь ты провел с женщиной.

У меня от неожиданности пропал голос.

– С чего ты это взяла?

– Когда ты вернулся сегодня утром домой, воротник твоей рубашки был обильно раскрашен губной помадой. Вешая твой костюм в шкаф, я нашла на нем полдюжины каштановых волос. Не знаю, кто она, но волосы у нее красивые.

Мэй села на диван и сложила руки на коленях. Она беззвучно плакала.

Я попытался было заговорить, но мне нечего было сказать.

– А кроме того, – продолжала Мэй, – кто-то прошлой ночью позвонил сюда по телефону. Мужчина. Было примерно половина первого. Он сказал мне, что ты только что поднялся в номер в «Глэдис Отеле». С женщиной. Имени женщины он не назвал.

Я снова налил себе рома. Мэй взглянула на стакан.

– Если ты напьешься, то вообще ничего не сможешь уладить.

Я поставил стакан на стол. Мэй вытерла глаза подолом платья. Под платьем были только трусики. Лу была классом ниже Мэй. Лу возбуждала, и только. Мэй была красивой и доброй. Более того, Мэй ни разу ни в чем меня не разочаровала. Я чувствовал себя таким же дурнем, как один библейский персонаж, который уступил право перворождения за миску чечевицы. Мэй разгладила платье на коленях.

– Извини меня за слезы. Я не хотела тебе об этом говорить.

– Ну, почему бы нет? – сказал я с раздражением, так как чувствовал себя неправым.

– Потому что я думаю, что в этом есть и моя вина. Вчера вечером, после твоего ухода, я поняла, что ты должен был испытывать. Был день твоего рождения. Кендалл выгнал тебя с работы. У тебя были неприятности, но ты пришел домой с улыбкой, чтобы не расстраивать меня. А я, желая сделать тебе сюрприз, даже не сказала: «С днем рождения!» и накормила к тому же бычьей печенкой и вареной картошкой.

И она снова залилась слезами.

– А когда ты захотел меня обнять, я тебя оттолкнула. Теперь я об этом сожалею.

Я влил в себя содержимое стакана, который поставил было на стол. Никогда в жизни я не был так противен самому себе.

– Сколько уже лет мы с тобой женаты, Мэй? – спросил я у нее.

– Десять, – ответила она, вытирая глаза.

– Ну вот, поверь мне, что за эти годы такое случилось со мной в первый раз, Я, конечно, не ангел. За эти десять лет мне случалось частенько поглядывать на девиц и думать, что неплохо бы было с ними переспать. Мне кажется, все мужчины таковы, и женатые, и холостые. Но дальше этого никогда дело не шло, вплоть до вчерашнего вечера. Это правда. Я проснулся в постели с одной женщиной. Ее зовут Лу. Она работает в конторе шерифа. Но я до сих пор не могу вспомнить, кто кого затащил в гостиницу. Я говорю это не для того, чтобы найти оправдание, так как, господь свидетель, я своим поступком не горжусь. Но я могу поклясться, что кто-то заплатил Лу за то, чтобы она провела со мной ту ночь.

Мэй посмотрела на меня сквозь слезы.

– Что дает тебе основание так думать?

– Ее поведение утром. Лу отнюдь не безгрешна. Но она ни с кем не спит за деньги. А когда я у нее утром спросил в лоб, кто заплатил ей за то, чтобы она со мной переспала, она вдруг разозлилась и сказала: «Ты думаешь, приятно притворяться шлюхой?»

Мэй теребила кайму платья.

– Ты можешь поклясться в том, что это правда, Джим?

– В том, что это случилось в первый раз за время нашей супружеской жизни?

Мне пришлось обратиться к тому, что было свято для нас обоих. К нашей дочурке, которая прожила всего один год.

– Я клянусь тебе в этом памятью Патриции!

Мэй разразилась рыданиями.

– Обними меня, Джим. Сожми. Крепче.

Я сел с ней рядышком и обнял ее. Она уткнулась лицом мне в грудь и довольно долго в этом положении проплакала. Наконец она выпрямилась и вытерла глаза, опять прибегнув к помощи платья. И тут, в первый раз за все время, которое я ее знал, она грязно выругалась. Ругательства, вылетевшие из ее рта, произвели на меня странное впечатление. Как если бы я увидел, что бутон розы выделял желчь.

– Мерзавец! – сказала она. – Грязная сволочь!

– О ком ты?

Мэй вытерла последнюю слезинку тыльной стороной ладошки.

– Ты имеешь право знать все. Но не стоит об этом говорить теперь. Я все расскажу тебе потом. Сейчас важнее поскорее выпутаться из истории с Мантином. Ты не знаешь, откуда он взялся?

– Ни малейшего понятия.

– Он не местный?

Я мотнул головой.

– Меня бы это очень удивило. Если бы он жил в Сан Сити, я бы слышал о нем. Особенно по нашей линии. Это, должно быть, крупный рэкэтир.

– Нет ли у тебя на примете кого-нибудь, кто смог бы его опознать по твоему описанию?

Я на мгновение задумался.

– Может быть, Том Беннер...

– А кто он?

– Судебный исполнитель при судье Уайте. Вот уже тридцать лет он работает при судах штатов Джорджия и Флорида.

– Позвони ему, – сказала Мэй.

Я отыскал номер телефона Беннера в списке телефонных абонентов. К телефону подошла его жена. Я попросил позвать Тома.

– Одну минутку, – сказала она. – А кто его спрашивает?

– Джим Чартерс.

– Привет, старик, – сказал Том, взяв трубку. – Чем могу, быть тебе полезен?

Я описал ему внешность Мантина.

– Ты знаешь этого типа, Том? Может быть, он из Майами?

– Нет, – ответил Беннер. – Не думаю. Ты говоришь, у него вид преступника?

– Да.

– Шикарный костюм? Морщины, между которыми можно спрятать карандаш? Улыбка, от которой стынет кровь? Сигаретки, свернутые вручную?

– Да, так оно и есть.

– Что ему от тебя нужно?

– Он предложил одно дельце, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

– Гм... – промолвил Беннер. – Отказывайся, Джим. Я этого молодца знаю. Его зовут Тони. Насколько мне известно, он впервые назвался Мантином. Он более известен под именем Тони Мерез. Я слышал его историю, но не помню сейчас подробностей. Его подобрал в младенческом возрасте знаменитый преступник. И если тот тип, о котором ты говоришь, и есть Тони, берегись, Джим. И держись от него подальше. Это законченный негодяй. Хуже того, он – правая рука Кэйда Кайфера, ты его знаешь. Он крупная шишка в преступном мире. Он хозяйничает на северном побережье залива от Билокси до Аппалачикола. Ходят слухи, что после того, как игорные заведения обложили налогом в десять процентов, Кэйд и его ребята начали вести разведку нашего, западного побережья. Они хотят расширить поле деятельности, чтобы компенсировать потери, понесенные от этого нового налога.

Беннер внезапно рассмеялся.

– Хотя Кендалл и выставил тебя, но это не повод для того, чтобы связываться с этой шайкой, Джим. Кайфер похож на учителя воскресной школы, но доверяться ему не стоит. Что же касается Тони, то, если бы его надо было посадить на электрический стул за каждого убитого им человека, то флоридской полиции пришлось бы запрашивать дополнительные кредиты. Теперь врубился?

– Точно. Спасибо. Тысячу раз спасибо, Том.

Я положил трубку и посмотрел на Мэй. Она была смертельно бледной.

– Ты слышала?

– Да, – сказала она.

Я принялся шагать взад-вперед. Если Тони Мантин, или Мерез, или как его еще, был именно таким типом, как описал его Беннер, мне нельзя было терять ни минуты. Он дорожил Пел, и я обещал ему спасти ее. Он выдал мне десять тысяч долларов в оплату за мои услуги, а я теперь уклоняюсь от выполнения нашего договора. На его месте было вполне логично предположить, что меня перекупили за более крупную сумму и что я его, как он выразился, «надул». А в кругах Мантина есть только одно средство для лечения этой болезни. Рубашка стала мне вдруг слишком мала. Я ослабил узел галстука и расстегнул ворот рубашки.

– Скажи мне, милая, – спросил я Мэй, – каким я становлюсь, когда напиваюсь?

Мэй задумалась.

– Право, это сложно определить. Даже я не могу с уверенностью сказать, пьян ты или нет. Ты не шатаешься, ты не грубишь. Ты вырубаешься, но по твоему виду этого не заметишь. Ты становишься веселым, говоришь с апломбом и немножко донкихотствуешь.

– Как это?

– Ты хочешь исправить несправедливость во всем мире и утверждаешь, что тебе вполне по силам это сделать.

– Другими словами, я становлюсь совершенно ненормальным?