Глава 3

Я проснулся лежа на спине, с открытым ртом, задыхаясь как от длительного бега. Вот уже год, как я видел один и тот же сон: кто-то гнался за мной, а я стоял, как вкопанный, на месте до того момента, пока страх не придавал мне силы нестись, как сумасшедшему.

В комнате было темно, но немного света проникало из-под шторы, и я смог различить кровать, туалетный столик и пару кресел. Я находился, по-видимому, в номере гостиницы. Меня даже пот прошиб от облегчения. Я не приперся домой в пьяном виде. Так было всегда. Когда я взглянул на светящийся циферблат моих часов, он показался мне в два раза более крупным, чем обычно, но различить, где минутная, а где часовая стрелка мне не удалось. Могло быть или двадцать пять минут первого ночи или пять часов утра.

Разбудивший меня стук в дверь продолжался; удары были негромкими, но настойчивыми – тук, тук, тук – как биение сердца. Во рту у меня было сухо. Голова раскалывалась. Я жалел о том, что плохо помнил о своих ночных похождениях. Я надеялся, что хорошо поразвлекся и не промотал плату за две недели вперед, выданную мне Кендаллом. Но у меня не хватало смелости пойти пошарить в карманах.

Я продолжал лежать, пытаясь вспомнить, что же произошло. Все началось с бутылки, подаренной мне ребятами из Дворца правосудия. И все на этом бы и закончилось, если бы Мэй по-другому восприняла новость о том, что я потерял работу. Я бы простил ей печенку, я бы даже простил то, что она забыла про мой день рождения. Ничего этого не было бы, если бы Мэй заплакала или разбила несколько тарелок, понося Кендалла. Меня вывело из себя то, что она с покорностью, как нормальное явление, восприняла тот факт, что с нами можно обращаться как с грязью, прилипшей к ботинкам.

Джим «Как Все» – вот кто я есть. А Мэй – миссис «Как Все». Мы жили в домике, который стал бы нашим через тридцать лет.

И все это из-за того, что слишком долгое время я был безымянным солдатом. «Рядовой первого класса Джеймс А.Чартерс, личный номер 34418133, мой лейтенант».

На ночном столике я нашел сигареты и спички и закурил. Сигарета имела вкус соломы, пропитанной куриным пометом. На спичечном коробке было написано: "Отель «Глэдис». Даже в пьянке я был ничтожен. Другие, напившись, просыпались где-нибудь в Майами или в Новом Орлеане, иногда даже в Атланте или в Гаване. Другие, но не я. Я всегда просыпался в Сан Сити. За окном текла повседневная жизнь.

Где вы работали последнее время? Сколько времени вы служили у мистера Кендалла? Какая минимальная зарплата вас устроила бы? Где вы родились? Когда? Зачем?

Стук в дверь продолжался. Чтоб он сдох, тот, кто стучал, кем бы он ни был! Я раздавил в пепельнице сигарету и повернулся на бок. Катастрофа! Я был в кровати не один! Значит, напившись, я повстречал Лу и сделал то, что давно хотел сделать. И впрямь, я допился до скотского состояния.

Лу лежала на спине. Ее бледное лицо обрамляли каштановые волосы, покрывавшие всю подушку. Она улыбалась во сне чему-то, видимо, очень приятному. Простыня была сброшена в ноги и прикрывала только ее ступни. У нее было красивое тело. Именно таким красивым я его себе и представлял. Оно было так же красиво, как тело Мэй.

Я проглотил стоявший в горле комок. Какой-то болван продолжать стучать в дверь. Одного желания, чтобы он убрался, было, видимо, недостаточно.

Убрался он или убралась она? А если это была Мэй?

Я прикрыл Лу простыней и встал с кровати. Первые мои шаги были столь же неуверенными, как шаги ребенка, которого учат ходить. Голова была слишком тяжела для шеи. Сердце билось в унисон с ударами в дверь, и я все никак не мог восстановить дыхание после продолжительного бега во сне.

– Кто там? Что вам надо? – спросил я, запинаясь от щекотания в горле.

– Это я, Мантин, старик, – раздался за дверью мужской голос. – Открой. Впусти меня.

Я не знал никакого Мантина, но уже был рад тому, что это в любом случае была не Мэй. Я сделал еще шаг по направлению к двери и споткнулся о бутылку, которую успел подхватить рукой. Она была почти полна виски, и я позволил себе отпить приличный глоток. Стало лучше, но не очень. Не расставаясь с бутылкой, я отодвинул задвижку и открыл дверь.

В коридоре я увидел невысокого роста человека с серыми, широко расставленными глазами, с загорелым лицом и черными волосами. На нем был костюм из белого шелка и сидящая на макушке шляпа, стоившая сотню долларов. На вид ему было лет сорок пять. На одной руке сверкал бриллиант размером с ноготь большого пальца. Во рту была свернутая вручную сигаретка. Короче, у него была внешность разбогатевшего – сильно разбогатевшего – преступника.

Я перегородил рукой проем двери.

– Ну, и что дальше? Что вам угодно?

Мантин бросил сигаретку на коридорный коврик и раздавил ее ногой. Затем он отстранил меня, вошел в комнату и осторожно прикрыл дверь.

– Да, да, я тебя побеспокоил, – прошептал он. – Но ведь я же тебе сказал ночью, что это дело имеет для меня очень большое значение. Как ты себя чувствуешь, Чартерс?

Он назвал меня по имени. Судя по всему, его и впрямь интересовало мое здоровье. Мне хотелось убить его. Я хотел, чтобы он поскорее убрался отсюда, мне нужно было собраться с мыслями.

– Отлично себя чувствую, – заверил я его.

Во рту стоял вкус последнего глотка виски. Вдыхая запахи комнаты, я спрашивал себя, кто такой был Мантин и что ему от меня нужно. Пахло рисовой пудрой, потом, человеческими телами, палеными простынями и пахло Лу.

Мне очень захотелось быть чуть менее пьяным. Мне захотелось, чтобы Мантин убрался туда, откуда он пришел. Я страдал. Я был кретином. Я изменил Мэй. Ни о какой любви тут не могло быть и речи: это было только сексуальное влечение, чисто биологическое. Я желал Лу очень давно. С тех пор, как она начала работать в конторе шерифа. Сейчас все, вроде бы, указывало на то, что я своего добился, может быть, даже несколько раз, но у меня об этом не было ни малейшего воспоминания. Мне хотелось выть от разочарования. В этом был я весь. Я даже не смог воспользоваться состоянием, до которого я довел Лу. Вот так я делал все, вот так я и жил – словно импотент. Удивительно, как я умудрился дожить до тридцати пяти лет и остаться таким болваном!

Мантин пересек комнату, приподнял штору и посмотрел в окно. Затем прошел в ванную комнату. Заглянул даже в шкаф. Потом остановился передо мной.

– Достаточно ли ты трезв, чтобы говорить о делах?

– Нет. Вовсе нет, – пробормотал я в ответ.

– Жаль, – холодно сказал он. – Я ведь говорил тебе, что это для меня очень важно.

Что было очень важно? Мне не хотелось говорить ему, что я вижу его в первый раз в жизни, так как я не хотел его обидеть. Казалось, он меня хорошо знал. Я попробовал выставить его из комнаты.

– Послушайте, Мантин, не могли бы вы зайти утром?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет. Не надо, чтобы меня видели. Иначе все сорвется.

Раздался скрип кроватных пружин: Лу пошевелилась во сне. Чисто механическим движением, как я бы вытащил авторучку, Мантин выхватил пистолет из кобуры, прикрепленной у него под мышкой.

Простыня стесняла Лу – под ней было жарко. Обеими руками она откинула простыню и полностью оголилась. Я подумал, что она проснулась. Но нет – перевернулась на бок, спиной к нам, сладко посапывая.

Вскоре дыхание ее снова стало ровным.

Комната выходила окном на фасад гостиницы. Через несколько окон располагалась световая реклама с названием гостиницы. С ровными промежутками времени под штору проникал луч света от нее. Он освещал на мгновение красивую линию обнаженного бедра и снова затухал.

Я продолжал обильно потеть. Я знал имя Лу, я знал, что с нашей первой встречи между нами как бы установился электрический контакт. Но это было все: от первой встречи до постели очень большая дистанция. В последний раз я видал Лу в «Каунти Билдинге», когда Кендалл брал ее под руку и уводил ужинать в «Растик Лодж» к Стиву. Затем я смутно помнил, что услыхал ее голос в кабаке неподалеку. Она, помнится, воскликнула: «Джим! Джим Чартерс! Ну и дела!» На что я ответил: «Все в порядке, малышка?» Затем снова – темнота.

Мантин по-прежнему держал в руке пистолет. Я отчаянно молил бога, чтобы он не оказался ни бывшим, ни будущим мужем Лу. Будь он таковым, ему пришлось бы, если слухи точны, перестрелять полк таких молодцов, как я. Но вел он себя не как муж: он улыбнулся и натренированным движением убрал пистолет в кобуру так же быстро, как и вытащил. Мне это понравилось. Я вытер лоб бутылкой.

– Я тебя понимаю, Чартерс, – сказал Мантин горячим шепотом, будто полоснул лезвием бритвы. – Я тоже сержусь, когда какой-нибудь болван приходит мешать во время сеанса.

Я решил попытать счастья еще раз.

– Ну, тогда идите себе и приходите утречком.

Он снял свою шикарную шляпу и вытер кожу черепной коробки надушенным носовым платком.

– Не сердись, старик. Она не улетит. И потом, я поговорил о тебе с капитаном и хочу поскорее начать это дело.

Я не знал, кто такой Мантин. Я не знал никакого капитана. И я не желал знать ни того, ни другого.

– Ну, и что же дальше? – сердито спросил я его.

Меня удивила нежность тона Мантина.

– А то, что капитан считает, что ты – честный парень. И я хотел бы, чтобы ты взялся за это дело.

Виски в желудке превратились в камни. Что еще за дело?

Мантин вновь водрузил шляпу на голову и спрятал в карман свой надушенный носовой платок.

– Пойдем в ванную, там нам будет удобнее. Дамочка может проснуться. Ей вряд ли понравится, что в комнате – незнакомый ей человек.

Фу, значит он пришел не из-за Лу. Это было ясно. Я прошел за ним следом в ванную, прижимая к волосатой груди бутылку, словно драгоценность. Мантин закурил сигаретку и прислонился к умывальнику. При электрическом освещении лицо его смутно казалось знакомым. Как будто я видел уже его во сне, на фоне музыки. До меня вдруг дошло, что на мне не было никакой одежды. Свободной рукой я обвязался махровым полотенцем.

Мантин извлек из кармана своего белого шелкового костюма пачку «Бьюл Дюрхам».

– Ты хорошо держишься, парень, – сказал он с меланхолией и нежностью в голосе. – Я бы тоже выпил, но не могу. Я как выпью – такие штуки выделываю! Поэтому-то и бросил.

Я искал, что бы сказать в ответ, только и смог выдавить из себя:

– Жаль, жаль.

И опять хлебнул виски.

Чем дольше я на него глядел, тем больше мне казалось, что я уже где-то видел его лицо. Если это и был преступник, то он уже длительное время имел деньги, положение в обществе и власть. При свете он выглядел лучше. Его облик можно было расценить как угрожающий или располагающий, манеры – воспитанными или холодно-презрительными, в зависимости от того, был он вашим другом или врагом.

Когда я приложился к бутылке, полотенце упало. Я поставил бутылку на сливной бачок и снова обвязался полотенцем. Мантин присел на краешек ванны.

– Вообще-то, – доверительно сказал он, – я не доверяю типу, которого встретил в баре. Пьяницы – ненадежные люди. Это общеизвестно. Я с такими часто сталкивался в жизни. Но когда порядочный человек решит кутнуть, это – совсем другое дело. И потом, ты мне нравишься, Чартерс. Ты свободен от предрассудков, в тебе есть, как говорится, человечность. И, что еще лучше, ты решителен.

Я посмотрел на себя в зеркало аптечки. На вид я был трезв, но это было не так – я был мертвецки пьян, так пьян, как не был никогда в жизни. Я совсем не понимал, ни кто такой Мантин, ни то, о чем он мне говорил. И вообще, мне вдруг все стало безразлично.

– Спасибо, – важно сказал я ему.

Мантин вынул из кармана фосфорную спичку и быстрым и точным движением прикурил свою свернутую вручную сигаретку.

– Не за что, старик, – сказал он. – Это тебе надо сказать спасибо. Ты знаешь, за что и почему. Есть типы, которые крутят и мямлят: «Может быть... Я посмотрю, что можно будет сделать...» Дерьмо собачье! А потом стараются уклониться. Лично я люблю людей, которые прямо идут к своей цели и играют в открытую, как ты.

Для меня его слова были как бы сказаны на иврите. Я не понимал, о какой цели шла речь и во что я играл в открытую.

Последняя порция виски подействовала не так облегчающе, как первый глоток. Она проходила с трудом. Мне не хотелось иметь никаких дел с Мантином. Он был для меня птицей слишком высокого полета. Это чувствовалось и по его манере вести разговор, и по его быстрым и четким жестам, которые подчеркивались блеском бриллианта на его пальце. Это, наконец, было видно и по его манере одеваться. Для него семьдесят два с половиной доллара в неделю были зарплатой тупицы. Он столько же ставил на один номер, играя в рулетку.

Мне очень хотелось завершить нашу встречу. Я потерял работу у Кендалла, моя трехнедельная зарплата, вне сомнения, улетучилась, я был в постели с Лу в номере гостиницы, и мне предстояло вернуться домой и объясниться с Мэй. Словом, и без него у меня неприятностей было предостаточно.

Я наполнил умывальник холодной водой и окунул в него лицо. Это так хорошо на меня подействовало, что я сунул в воду всю голову и намочил грудь. Затем я посмотрел на свои часы. Стрелки вновь обрели свою нормальную длину. Когда я посмотрел на часы в первый раз, было пять утра. Теперь часы показывали пять минут шестого.

Мантин понял намек.

– Я тебя не задержу, старик, – сказал он, поправляя свою роскошную шляпу. – Как я тебе ночью и говорил, я все рассказал капитану, едва он сошел с самолета. И мы решили, что ты нам подходишь. – Он извлек из кармана коричневый пакет и положил его на край умывальника. – Итак, Джим, мы согласны. Вот сумма, о которой шла речь: бумажки новые, только что из банка.

Я, как загипнотизированный, смотрел на пакет, не решаясь его открыть.

Мантин поднял крышку унитаза и бросил сигаретку в воду. Взгляд его стал еще более холодным.

– Будут и еще деньги, Джим. Столько, сколько будет нужно.

Он встал, сбил щелчком с лацкана пиджака воображаемую крупинку пепла и сказал с улыбкой, которая диссонировала с выражением глаз:

– Ты, полагаю, не думаешь, что я намерен платить тебе деньги ни за что, ни про что?

Он легонько похлопал меня по бокам.

– Я ужасно недоверчив, понимаешь? – Он пытался остаться на дружеской ноге. – Но, боже мой, Джим. Об этом не стоит и говорить! Ты знаешь правила игры. – Он хлопнул меня по плечу.

– А теперь, будь здоров! Иди к своей малышке. В любом случае до завтрашнего утра сделать тебе ничего не удастся.

Он открыл дверь ванной комнаты.

Я попытался было сказать: «Обождите». Но не смог. У меня перехватило горло. Дверь бесшумно открылась и также бесшумно закрылась. Я лихорадочно разорвал конверт. В нем было десять банкнот достоинством в тысячу долларов каждая. Я чуть было не задохнулся от волнения. Пришлось глотнуть виски. Потом, пошатываясь, я пересек комнату и открыл дверь в коридор.

Мантин стоял перед лифтом. Он уже не имел вид жестокого и опасного человека. Он походил на очень одинокого человека. Не успел я поднять руку, чтобы сделать ему знак вернуться в номер, как на этаже остановился лифт.

Мантин не понял моего жеста. Он мне сделал прощальный жест рукой и с довольным видом улыбнулся. Железная дверь закрылась за ним, и я остался в коридоре один.

Глава 4

Я закрыл дверь и вернулся в ванную комнату. Пакет по-прежнему лежал на краю умывальника. Я снова пересчитал деньги. Да, ошибки не было. Там было ровно десять тысяч долларов. Впервые в жизни я видел тысячедолларовые бумажки. Я пощупал одну из них – она была совсем новенькая и хрустящая, словно и впрямь была «только что из банка», как мне сказал Мантин.

Я заметил, что дыхание мое стало таким же прерывистым, как и в момент пробуждения, когда я услыхал стук в дверь. Я, видно, что-то обещал сделать для Мантина. Что-то, что стоило десять тысяч долларов.

Но что именно? Что я мог для кого-нибудь сделать за такую сумму? Мантин сказал еще: «Будут и еще деньги. Столько, сколько будет нужно».

Он знал мое имя. Он звал меня Джимом и был со мной на «ты», словно хорошо знал меня, словно мы были закадычными друзьями и я был ему ровня.

По груди текли струйки пота и поглощались махровым полотенцем. Да, еще хлеще, Мантин сказал: «Ты, полагаю, не думаешь, что я намерен платить тебе деньги ни за что, ни про что?» Ни больше, ни меньше. И еще он, помнится, сказал, что я знаю правила игры. Яснее намека быть не может.

Он рассчитывал, что я ему что-то поставлю. Я должен расплатиться, иначе... О том, что будет «иначе», я предпочитал не думать.

Я снова сполоснул лицо холодной водой, потом отправился в комнату, нашел брюки и принес их в ванную. Карманы брюк были набиты бумажками в пять, десять и двадцать долларов.

Я стал пытаться припомнить, играл ли я где-нибудь. Тщетно. Но чем-то я был возбужден. Я, помнится, кричал: «Эй, ты, рыжий, попробуй выиграть!»

Я расправил бумажки и пересчитал их. Мистер Кендалл заплатил мне за прошедшую неделю и за две недели вперед без вычета налога и выплат на социальное страхование. Когда я уходил из дома, у меня с собой было сто девяносто семь с половиной долларов плюс несколько долларов серебром. Я выпил три бутылки пива в «драйв-ин»[1] при «Кантри Клаб Род». Затем я взял такси, чтобы ехать в «Оул Свимминг Хоул». Я помнил, что выложил на бар двадцатидолларовую бумажку, чтобы похвалиться перед Шедом. Я посетил, по меньшей мере, полдюжины кабаков. Я слушал какой-то оркестр. Я катался на машине. Я съел порцию омаров. Все это должно было стоить денег. И денег немалых. Но у меня все-таки оказалось четыреста долларов, то есть примерно вдвое больше, чем было с самого начала.

Я глотнул еще виски (пить который у меня не было ни малейшего желания) в надежде, что он промоет мне мозги. Но виски только еще больше опьянил меня. Я попробовал поразмыслить, но чем сильнее я старался что-нибудь вспомнить, тем больше сгущалась пелена, окутывающая мою память. Я отчетливо помнил «Оул Свимминг Хоул». Оттуда я направился в «Сан Даун Клаб». Именно там я слушал оркестр. Я где-то танцевал с рыжеволосой девицей, что-то воркуя про любовь. Я съел порцию омаров. Вне сомнения, у Эдди. Позже, значительно позже, я оказался прислоненным к стойке бара в «Бат Клабе» и разговаривал с шайкой богатых туристов. Я раздувался от собственной значимости, преувеличивая собственные знания и редкие успехи и выдавал за свершившийся факт те великие деяния, свершить которые я мечтал только во сне, стараясь убедить себя и всех, кто мог меня слышать, в том, что я большой ловкач (каким я когда-то мечтал стать).

Помнится, пузатый старик сказал мне, что судя по всему я очень хорошо разбираюсь в местных делах. И я помнил маленькую деталь: я дал ему прикурить и сказал: «А вы что думали? Я вам что, клерк какой-нибудь с зарплатой в семьдесят два доллара в неделю?».

Я присел на край ванны в надежде, что мне удастся стошнить. Это я-то – большой ловкач! Умрешь от смеха. Тридцатипятилетний неудачник. Неудачник и пьяница. Я не заработал и первой тысячи из тех сотен тысяч долларов, которые мечтал загрести. Большая машина, прекрасный дом, меха, бриллианты, слуги... все это я мечтал дать Мэй. Но мечты так и остались мечтами.

Когда я подумал о Мэй, мне стало грустно. Она, вероятно, с ума сошла от беспокойства. Мысли мои были также прерывисты, как и дыхание. Надо было позвонить Мэй, сказать, что со мной ничего не случилось. Надо было обязательно ей позвонить.

Я сделал еще глоток виски, добрался зигзагами до телефона, снял трубку и быстро, пока смелость меня не покинула, назвал телефонистке номер.

– Прости меня... – начал я.

Голос Мэй напоминал голос человека, который только что перестал плакать и не сомкнул глаз всю ночь.

– С тобой все в порядке, Джим? – спросила она.

– Да, все в порядке, насколько это может быть с таким кретином, как я.

– Где ты, милый?

Дела мои пока не очень-то продвинулись.

– Я... я заночевал в гостинице. Но я... я утром приду домой. Как только протрезвею чуть-чуть.

– Я люблю тебя, Джим, – сказала Мэй.

И положила трубку.

«Я люблю тебя, Джим».

Такова Мэй. Не стучит кулачком по столу. Не кричит, не устраивает семейных сцен. А я, преисполненный жалости к своей персоне, я покинул ее и ушел, чтобы надраться виски. Она, должно быть, уверена, что я промотал наши деньги до последнего цента. И что же она говорит? Она говорит: «Я люблю тебя, Джим».

Я должен был бы чувствовать себя приободренным. Но нет. На меня снова нахлынула горечь. Даже моя чувственная жизнь была посредственной, без взлетов и падений. Утром я уходил на работу. Вечером возвращался домой. Обнимал Мэй. Мы ухаживали за газоном и цветами. Потом ужинали. Потом я читал газету или слушал радио, а Мэй мыла посуду. Затем мы играли в канаста[2] с Бобом и Гуэн или в бридж с Фредом и Алисой. Или шли смотреть фильм в «дрив-ин мовайз»[3]. Или выпить пива в «Сэндбар». В одиннадцать мы были уже в постели. Иногда занимались любовью. В другие вечера засыпали сразу же от сильной усталости. В шесть тридцать утра звонил будильник, и все повторялось в том же порядке, что и накануне.

Может быть, все было бы по-другому, если бы у нас были дети. Я вытер лоб и грудь бутылкой виски (которая была уже наполовину пуста), продолжая смотреть через приоткрытую дверь ванной комнаты на коричневый конверт, лежащий на краю умывальника. Сегодня ночью, во всяком случае, все было по-другому. Меня прошиб пот. Боже всемогущий! Десять тысяч долларов, да это же было целое состояние!

Ноги были как ватные. Я сел на краешек кровати. Приближался рассвет. Тонкая подвижная полоска света, просачивавшаяся под шторой, стала красной. Стало заметно светлее, чем раньше. Эта полоска света ласкала тело Лу, касалась ее лица.

Проследив за полоской света, я засопел, как бык. Но не от страха, нет. Мантин Мантином, а Лу была чертовски хороша собой. Она была молодой и желанной. Я положил ладонь на ее руку.

– Эй, Лу, проснись.

Лу перевернулась на спину и открыла глаза. К запотевшему лбу прилипла прядка каштановых волос. Наполовину проснувшись, она отстранила лицо от полоски света. В ней была какая-то изюминка.

– Добрый день, – улыбнувшись, сказала она.

Я склонился к ней.

– Надо поговорить, Лу.

– Поговорить? – переспросила Лу.

Она взяла мою ладонь и сжала ее в своей руке. Я будто услышал биение ее сердца. Тело у нее было нежным и зовущим. Аромат ее тела наполнял комнату. Аромат этот был неуловимым, сладостным и многообещающим. Что бы ни случилось, я должен был ею овладеть. И я овладел ею грубо, по-животному, без ласки. Потом откинулся в изнеможении рядом с ней.

– Ну и дела! – прошептала Лу. – Вот это – будильник!

Она приподнялась на локте и склонилась надо мною. Ее волосы щекотали мне лицо:

– Извините, забыла представиться. Меня зовут миссис Смит. Могу я узнать ваше имя, сэр?

Я поддержал игру:

– Джо «Как Все» к вашим услугам, малышка.

Она приблизила свои губы к моим губам.

– Очень приятно, мистер «Как Все».

Рот Лу был нежен и мягок. Я начал говорить, не разнимая наших губ:

– Где мы с тобой встретились, Лу?

Полоска света слепила ее. Она подняла голову.

– Чертова штора!

Я встал, опустил штору и склонился над ней. Она прижалась ко мне.

– Что ты сказал, дорогой?

– Я спросил, где мы с тобой встретились.

Лу немного подумала, потом ее осенило.

– Да в кабинете у судьи Уайта. Помнишь? Ты пил виски с Томом Беннером, и я вас застукала.

Я пристально взглянул ей в лицо. Глаза у нее были мутноваты.

– Ты что, все еще пьяна? – спросил я.

Она потрепала меня за ухо.

– Ну, ты!

– Отвечай!

– Абсолютно, – согласилась она, сдунув прилипшую ко лбу прядку волос. – Ты все время накачивал меня коктейлями с шампанским. Вот, полюбуйся на результат! А который час, Джим? – спросила она, уткнувшись мне в грудь лицом.

– Начало шестого, – ответил я.

Лу прижалась ко мне.

– Тогда давай спать. Только ненормальные встают в пять утра.

– Вот уже тридцать пять лет как я – один из них, – сказал я с горечью. – Подумай, Лу. Мне это очень важно знать. Где мы повстречались сегодня ночью?

– Я думаю, это было в – «Плантации». Да, именно так, я в этом уверена. Я сидела за столиком в одиночестве и уже собралась уходить домой, когда ты там появился.

– В котором часу это было?

– Что-то около полуночи.

– Я был пьян?

Лу прикусила нижнюю губу.

– К-кажется, да.

– Кажется?

– Ну, вид-то у тебя был нормальный, – прыснула Лу. – Но через полчаса, в «Бат Клабе», ты грохнулся на пол вниз лицом.

– А как мы пошли в «Бат Клаб»?

– А так.

– Но ведь я – не член клуба!

Лу снова рассмеялась.

– Именно это портье и пытался тебе объяснить. Но у тебя был такой вид, будто ты решил предать Соединенные Штаты мечу и огню. Ты заявил портье, что твои предки были маслозаводчиками в графстве Пальметто в те времена, когда нынешние члены «Бат Клаба» были мусорщиками, и что твои деньги ничуть не хуже, чем деньги членов клуба.

– И что он на это сказал?

– Это произвело на него впечатление, и он нас пропустил. – Лу подняла голову. – У тебя была куча денег и ты тратил их пригоршнями.

– А я тебе не говорил, откуда у меня взялись деньги?

– Нет.

– Они у меня уже были, когда мы встретились?

– Да.

– Я не говорил тебе, куда я до того ездил?

– Ты сказал мне, что отметился во всех кабаках на пляже, начиная с «Пассогриля» и кончая «Клерваттером».

– Я не произносил имя Мантин?

– Не помню.

– Ладно. Но за это время, что мы провели вместе, не говорил ли я тебе о невысоком мужчине в костюме из белого шелка? Ростом около метра шестидесяти пяти, сильно загорелый, лицо все в морщинах?

Лу отрицательно покачала головой.

– Нет. Мне во всяком случае не говорил. Может, это было донашей встречи... Пощади меня, Джим! Ведь я страдаю так же, как и ты. К чему все эти вопросы?

– Мне надо знать это, – ответил я.

Я спросил себя, стоило ли говорить с ней о Мантине и решил, что не стоило. Все это касалось только меня одного.

– А что произошло после того, как я проверил рожей твердость пола в «Бат Клабе»?

– Ты встал, заливаясь хохотом. Потом я подумала, что пора бы пойти в гостиницу, пока ты еще не вырубился окончательно.

– Так я вырубился или нет?

Лу захохотала, прикрыв рот ладонью.

– Из «Бат Клаба» мы прибыли прямо сюда? – спросил ее я.

– Да.

– На такси?

– Нет, в моей машине.

Я на мгновение задумался.

– А что ты делала в «Плантации»? Ты ведь должна была провести вечер с Кендаллом.

Лу потерлась щекой о мою грудь.

– Разговаривай сам с собой, если тебе это нравится, Джим. – Я сплю.

Я встряхнул ее.

– Отвечай. Я знаю, что ты должна была поехать с Кендаллом к Стиву в «Растик Клаб».

Лу не сопротивлялась. Я чувствовал грудью ее горячее дыхание. Глаза ее были закрыты.

– Так все и было, – пробормотала она. – Мы слопали по вот такому толстому бифштексу. Потом поехали в какой-то кабак в Тампа, где развлечения были совсем убогими.

– Ну, а потом?

– Потом Кендалл отвез меня назад в Сан Сити, и я послала его кое-куда.

– Почему это?

– Он был груб со мной.

– В каком смысле?

Лу еще сильнее прижалась ко мне.

– Он хотел затащить меня в гостиницу.

– А сейчас-то ты где находишься?

– Это – другое дело.

– А какая разница?

– Ты мне нравишься, – пробормотала Лу, как будто это все объясняло. – И потом – у тебя был день рождения.

Она говорила заплетающимся языком. Я же к тому времени был почти трезв. Глядя в освещенное рождающимся днем окно, я с удивлением ощутил, что самочувствие мое значительно улучшилось. Единственное чувство, которое всецело владело мной, было чувство страха.

Лу. Мантин. Десять тысяч долларов.

Я забыл выключить свет в ванной комнате. Коричневый конверт по-прежнему лежал на краю раковины умывальника. Он был открыт. Я видел в нем стопку зеленых бумажек. Мантин сказал: «Вот сумма, о которой шла речь: бумажки новые, только что из банка».

Я заставил себя глядеть в окно, чтобы не видеть этого конверта. Даже теперь, когда я пришел в себя, я ничего не помнил. Я встретился с Лу в «Плантации». Затем мы отправились в «Бат Клаб». Из «Бат Клаба» мы поехали на машине Лу в гостиницу. Лу не знала имени Мантина и никогда его не видела. Это могло означать, что я познакомился с маленьким человеком до того, как повстречался с Лу.

Я попробовал расставить факты в хронологической последовательности. Было ясно, что я не напивался специально для того, чтобы встретить Лу и затащить ее в «Глэдис Отель». Когда я уходил из дома, я и думать не думал о Лу.