Нежная лилия

Кимберли Кейтс

Нежная лилия

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Jane Rotrosen Agency LLC и Andrew Nurnberg.

© Kim Ostrom Bush, 1999

© Перевод. Е.М. Клинова, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2012

Пророчество

Это была ночь, когда человек может обрести бессмертие. С Ирландского моря ветер гнал волны, шепча им на ухо о славе героев, живших на заре веков. Луна, божество друидов, плыла над землей, которую никогда не могла укротить рука захватчика. От таинственного светила тянулась полоска света, искушая иного дерзновенного найти в сердце достаточно мужества, чтобы, ступив на этот иллюзорный путь, в конце его, на небесах, обрести бессмертие.

Путешествие, которое для многих было бы вполне по плечу. Но для остальных – коварных, вероломных – это было лишь жестокой насмешкой богов – ведь когда от гордости не остается ничего, душа с каждым днем все больше погружается в колодец, до краев заполненный жгучей горечью.

Конн Верный, верховный тан Гленфлуирса, стоял на берегу, не замечая, что соленый морской ветер сечет его закоченевшее от непогоды лицо. Что он делал здесь – воин, который должен был бы сейчас упиваться радостью, пируя в тесном кругу боевых товарищей? Люди пили и веселились, не замечая его отсутствия, вновь и вновь хвастаясь своей доблестью перед женами, не сводившими с них восхищенных глаз.

Он победил, враги были разбиты. Ему приятно было слышать, как шептались за его спиной юный бард и старый друид. Скоро вся Ирландия даст Конну прозвище Непобедимый. О том, чтобы присоединить к имени подобное прозвище, любой из многочисленных танов мог только мечтать. Тогда его имя навеки останется жить на этой земле, как стоят на ней горы Слив-Миш, вздымая могучие плечи под самые небеса. Но он знал, что этим гордым прозвищем будет обязан не собственным подвигам, а беспечной щедрости другого человека.

Финтан Макшейн. Повернувшись, Конн легко отыскал взглядом в пирующей толпе этого рыцаря без страха и упрека. Высокий, богатырского телосложения, с плечами настоящего копьеносца, Финтан сидел в углу рядом с женой, по-видимому, совершенно равнодушный к тому, что половина женщин за этим столом оставила бы мужей, чтобы нырнуть к нему в постель, а потом хвастать на весь свет, что им посчастливилось испытать на себе его легендарную магию. Да что там женщины – каждый из воинов с готовностью пожертвовал бы любыми богатствами ради сокровища, которым одарила Финтана щедрая судьба, – величайшего дара побеждать врага, и это при том, что он был совершенно слеп.

Сражение за сражением выигрывал Конн, и все благодаря Финтану. Конн лишь покорно тащился вслед в хвосте его славы. И только наедине с собой мог он позволить себе горькую радость. Пусть, думал он, пусть имя Финтана и рассказы о его немеркнущей славе всемогущие боги вписали на огненной скрижали между сияющих звезд. Зато жена Финтана, любимая и обожаемая, оставалась бесплодной! И в жизни, полной ратных подвигов, сын или дочь никогда не станут отрадой слепого воина. Семя Финтана исчезнет с лица земли, тогда как сыновья и внуки Конна будут жить вечно.

Но теперь жестокая судьба решила все по-иному. Феи снова покровительствуют своему любимцу Финтану. Его жена, хоть для нее давным-давно миновала пора материнства, была беременна ребенком, о котором оба, и муж, и жена, так долго мечтали. Даже сейчас они, обнявшись, шептались, словно сгорающие от страсти новобрачные, и рука Финтана украдкой ласкала через ткань платья Гренны еще не родившееся дитя.

Горечь и обида на несправедливость судьбы снова захлестнули Конна. Злоба душила его, ядовитая злоба, о которой, как он надеялся, никто не подозревает. Но в эту минуту из-за стола вдруг поднялся бард, проницательный, несмотря на свою юность, с лютней в руке, и когда он бросил взгляд в сторону Конна, тот прочел в глазах юноши угрюмое презрение.

– Я спою вам песню о Финтане. – Зал заполнил сладкозвучный голос барда. – О Финтане, чье место среди звезд!

Конн поморщился, отлично зная, что не может позволить себе выказать недовольство – ведь эти люди сегодня в который раз стали свидетелями воинского гения Финтана. Пробираясь между скамьями к своему столу, где его ждал полный доверху кубок, он старался выдавить из себя улыбку.

– Финтан! – проревел он и высоко поднял кубок, приветствуя копьеносца. Не важно, что слепой соперник не мог видеть его в тот момент. Важно, что другие видели. – Пусть твое имя живет вечно и сын твой увеличит славу отца!

Однако голос Конна предательски дрогнул, и юный бард успел заметить слишком много, разгадав тайну ненависти, которую тан питал к слепому копьеносцу. Потрясенный этим, Конн попытался отвлечь внимание барда.

– Друид! – с напускной сердечностью воскликнул он, обернувшись к человеку в скромной темной одежде, стоявшему за спиной юного барда. – Воспользуйся ниспосланным тебе великим даром предвидения ради героя этого дня! Расскажи, каким воином суждено стать сыну великого Финтана!

Друид двинулся через комнату, волоча за собой подол своего одеяния. Казалось, старик принадлежал уже другому миру. Жена Финтана робко подняла на него глаза, и в них на мгновение блеснул тревожный огонек. Блеснул и погас, только рука женщины легла на выпирающий живот, словно пытаясь защитить еще не родившееся дитя. От чего? От жестокости будущих битв, которые ждали его впереди? Или от темной силы пророчества друида?

– Успокойся, свет моей души, – весело хмыкнул Финтан, уловивший испуганное движение жены, и убрал руку с ее живота. – Или ты забыла, что нет на земле такой силы, которой мы должны бояться? Ничего дурного не может случиться с нашим ребенком, – пробормотал он. – Это дитя судьбы, драгоценный дар богов! – И он улыбнулся с такой самоуверенностью, будто не сомневался, что бессмертие ему уже обеспечено.

Жгучая ненависть душила Конна. Но он не мог дать ей волю – воинский гений Финтана по-прежнему был ему нужен. Старый седой друид положил свою высохшую руку на живот Гренны, и вдруг полустон-полувздох сорвался с губ старика и он отдернул руку, будто дотронулся до раскаленных углей. Взглянув в его исказившееся лицо, Гренна пронзительно вскрикнула, глаза ее расширились от ужаса.

– Что это значит? – прогремел Финтан. Он был слеп, но не мог не почувствовать ужаса, сжавшего сердце любимой жены.

– Ребенок, – едва шевеля онемевшими губами, прошептал друид. Казалось, за это мгновение он постарел еще на сотню лет. – Это девочка, дочь.

– Ты старый дурак, друид, если думаешь, что подобная новость может меня огорчить! – фыркнул Финтан. Отвернувшись от старика, слепой копьеносец обнял жену и крепко прижал ее к себе. – Успокойся! Твоя дочь для меня драгоценнее, чем сын любой другой женщины.

– Финтан, это еще не все. Это дитя… – С трудом оторвав взгляд от будущих родителей, старик перевел его на Конна. И то, что верховный тан прочел в этих бесцветных, будто не имевших возраста глазах, заставило кровь в его жилах превратиться в лед. – Этот ребенок станет причиной гибели тана! Ее следует… она должна быть умерщвлена еще до того, как сделает первый вздох!

– Нет! – обхватив руками живот, дико вскрикнула Гренна.

Сжимая в руке копье, Финтан вскочил на ноги, будто испугавшись, что друид вырвет еще не родившееся дитя из чрева матери.

– Ты ошибся, друид! – прорычал слепец. – Нет на свете воина более преданного и верного тану, чем Финтан Макшейн.

– Но я не говорю о верности, Финтан, – взмолился старый друид. – Просто это ее судьба.

Но тот, не слушая старика, топнул ногой.

– Судьба?! Пусть только кто-либо осмелится тронуть мое дитя – и этот день станет для него последним! – С этими словами слепой воин повернулся к тану и поднял голову, будто глядя ему в глаза. – Я сражался за тебя. Я проливал свою кровь. И теперь скажи мне, тан: что я купил ценой этой крови? Докажи, насколько велика твоя вера в меня. Кому ты веришь – мне, Финтану Макшейну, который клянется, что никогда дитя одной с ним крови не причинит тебе вреда, или нелепым сказкам старика?

Конн замер, парализованный страхом и сознанием того, что сейчас, может быть, держит в руках свое будущее. Как часто мечтал он об оружии, которое смог бы занести над головой Финтана! И вот теперь одним сокрушительным ударом он может уничтожить ненавистного соперника! Но достаточно одного неверного шага, и все надежды на то, чтобы остаться в веках под гордым именем Непобедимого, могут враз пойти прахом.

Конечно, тяжело будет сознавать, что своей славой он обязан другому человеку, но лучше уж такая слава, чем никакой.

– Финтан, опусти копье. Пусть навечно проклянут меня боги, если я посягну на жизнь ребенка, отца которого почитаю и люблю больше, чем собственного брата.

– Но ты должен выслушать меня! – в отчаянии взмолился друид. – Великое несчастье ждет тебя! Я почувствовал это в тот миг, когда дитя ударило ножкой в мою ладонь!

Конн передернул плечами.

– Какую опасность может представлять для меня девчонка? У нее нет и не будет иного оружия, кроме красоты! А как только дитя появится на свет, я отошлю ее в монастырь, где добрые и благочестивые сестры станут заботиться о ней, как о принцессе. Когда же девочка вырастет и превратится в женщину, я верну ее домой, чтобы выдать замуж за человека, достаточно сильного для того, чтобы пренебречь любым проклятием.

Облегчение и благодарность осветили лица Финтана и его жены.

– Забрать наше дитя! – простонала Гренна. – Нет, я этого не переживу!

Но муж крепко прижал ее к себе.

– Это величайший дар Конна, любовь моя, – голосом, хриплым от горечи и боли, прошептал он. – Этот дар – жизнь нашего ребенка. Милая, пойми, другого пути нет.

Тремя днями позже из покоев, которые занимал Финтан, раздался крик, и руки воина, привыкшие держать в руках тяжелое копье, обнимали жену, в то время как она в муках старалась произвести дитя на свет. Всего одну ночь, одну только короткую ночь прелестной малышке довелось провести в материнских объятиях. Всего лишь одну ночь загрубевшие отцовские пальцы ласкали нежные, как персик, щеки новорожденной дочери.

А на рассвете Финтан взял малышку на руки и унес из комнаты. В тени убогой лачуги друида его поджидал Конн.

– Ты поклялся, что моя дочь будет в безопасности, – протянув ему дочь, прошептал воин.

– Ты сомневаешься в моем слове?! Ты забыл мое прозвище? Ведь недаром меня прозвали Верным! – твердо произнес Конн.

Ему одному было известно, сколько чувств смешалось в его душе в этот миг: горечь, разочарование и торжество. Теперь ему суждено быть единственным в мире человеком, кто будет держать судьбу Финтана в своих руках.

Финтан со вздохом передал крошку верховому, ожидавшему у высокой каменной скалы.

– Ее зовут Кэтлин, – хрипло прошептал он, – Кэтлин-Лилия, ведь моя дочь белизной может поспорить с этим цветком.

Не веря, Конн осторожно отогнул уголок пеленки, в которую была завернута крошка, и замер, глядя в самое прелестное детское лицо, которое он когда-либо видел. Ничего подобного он и вообразить не мог – это было лицо ангела или прекрасной феи, чья красота словно магнитом притягивала бесчисленных смертных мужчин. На мгновение Конн заколебался – ему показалось, что девочка обладает какой-то магией. Но, взяв себя в руки, он отбросил глупые суеверия. Глупости! У него на руках – обычная новорожденная девочка, такая же смертная, как и все. Какую опасность может она представлять для такого могущественного тана, как он?

Всадник с девочкой на руках уже скрылся вдали, а Конн все смотрел им вслед. Все трудности, связанные с рождением девчонки, можно преодолеть, только сделать это надо осторожно. Он нуждался в мастерстве и отваге Финтана, его воинском гении для того, чтобы занять достойное место в легендах. Но даже верховному тану трудно осмелиться бросить вызов волшебной магии. Так что пусть ребенок живет… пока. А потом, когда нужда в Финтане отпадет, Конн будет знать, что делать. Он украдкой бросил взгляд в сторону Финтана. Слепые глаза ненавистного соперника провожали невидящим взглядом дочь. И вдруг слезы потекли по иссеченному шрамами лицу воина.

Похоже, ему не составит особого труда разрубить этот узел, решил Конн. Даже легендам порой приходит время умирать.

Глава 1

Дикие холмы Ирландии – это причудливые обломки скал, покрытые буйной зеленью лугов, и кружева туманов, в редких просветах которого кое-где голубеет небо, сверкающее, словно наряд феи.

Легенды утверждали, что много лет назад Туата де Данаан, прелестная фея, в то время правившая островом, потерпела поражение в великой битве, но в конце концов одержала победу над врагами, вместе со всем своим народом вселившись в деревья и склоны холмов, скалы и ручьи.

И вот теперь Ирландии предстояло выдержать еще одну битву – схватку между древними богами друидов, обитавшими на земле, и Господом Иисусом Христом в небесах. И хотя Кэтлин-Лилия выросла в стенах тихого монастыря Святой Девы Марии Милосердной и всей душой любила сестер-монахинь за их доброту и поистине безграничную веру, она понимала правду, постичь которую они просто не могли.

Кэтлин догадывалась: сколько бы святых ни населяли древнюю ирландскую землю, сколько бы ни трудились монахи, исписывая бесчисленные рукописи в тщетной надежде передать невероятную красоту омываемых океаном берегов острова, в душе Ирландия навсегда останется языческой.

И как бы низко ни склоняла она голову в молитве, ей все равно слышался голос родной земли, дикой и нежной: «Ты никогда не станешь такой, как большинство из них, Кэтлин-Лилия, потому что душой и телом ты принадлежишь мне». В конце концов Кэтлин постепенно привыкла к невидимому барьеру, отделявшему ее от других монахинь. И тем не менее за двадцать лет жизни она ни разу не решилась бы отрицать, что этот барьер существует.

Какое бы пророчество ни было произнесено в ту страшную ночь, когда Кэтлин чудом не попала на алтарь друидов, оно исполнилось. И никогда она не чувствовала его силу так, как сегодня. Ведь это был ее день – двадцать лет назад досточтимая матушка нашла ее, новорожденную, на пороге, завернутую в старый плащ.

Кэтлин оглянулась на стены старого аббатства, зная, что среди набожной паствы досточтимой матушки немало таких, кому не по душе ее предрассветные прогулки к древним камням, на которых еще можно различить старинные письмена. Монахини считали, что ей пристало проводить дни в молитвах и покаянии, замаливая свою греховную связь с этой землей. Но как она могла послушаться их? Тем более сегодня, в этот единственный день в году, когда она могла убедиться, что звучащие в ее снах голоса – отзвук чего-то реального.

Кэтлин пробиралась между деревьями, предчувствуя, что именно здесь ее ждет разгадка тайны. Она уже чувствовала в своих пальцах прохладный стебель лилии безупречной красоты, ощущала благоухание, аромат, нашептывавший ей о сладостной разгадке. Кэтлин не сомневалась, что кто-то за пределами монастырских стен думает о ней.

Кто бы ни упрятал ее сюда, под эти своды, ее помнят – мать, отец, настоящая семья, вероятно, только ждали возможности забрать ее к себе.

Девушка ощутила смутное чувство вины. Как она может быть такой неблагодарной?! Ни одна мать, приемная или настоящая, не могла бы любить ее с такой нежностью, как настоятельница монастыря. И все же Кэтлин помнила, сколько тайной скорби было в глазах старой монахини, словно досточтимая матушка молила небо о другой доле для своей любимой воспитанницы.

Невольные угрызения совести мучили Кэтлин. Она дала себе слово, что как только вдоволь насладится лилией и теми дивными образами, которые цветок всегда воскрешал перед ее внутренним взором, то сразу же вернется в монастырь, отправится в келью настоятельницы и покажет ей цветок. Склонившись к коленям старушки, она поклянется ей в вечной любви.

Нет, решила Кэтлин, не стоит омрачать этот день пустым раскаянием – ведь досточтимая матушка всегда мечтала о том, чтобы такие прогулки доставляли ей только радость. Уже давно, почувствовав в Кэтлин пытливую душу, старая женщина все поняла и смирилась.

Сколько раз эти морщинистые губы ласково улыбались, когда она рассказывала Кэтлин о том, что помнила сама! О крепости, в которой она выросла. Мать-настоятельница рассказывала Кэтлин и о том горе, которое причинила когда-то любимому отцу, избрав путь монахини. Досточтимая матушка только намекнула Кэтлин об опасностях, что подстерегали ее за монастырскими стенами, – о человеческой слабости, о грехе и страстях столь невыносимых, что женщины порой по собственной воле устремлялись в монастырь в поисках убежища.

И все-таки вопреки тому, что ей довелось услышать, в воображении Кэтлин представляла дикие просторы Ирландии совсем иначе. В ее девичьих мечтах все женщины отличались храбростью, а мужчины были настоящими героями. И каждый год прекрасная белая лилия еще на один шаг приближала ее к этому волшебному царству.

Сказать по правде, Кэтлин не слишком преуспела, пытаясь представить себе образ прекрасного мужественного воина. Уже давно аббатиса предупредила ее, что в один прекрасный день она, возможно, покинет стены монастыря, и тогда замужество станет ее уделом.

К сожалению, до сих пор единственным мужчиной, которого ей удалось увидеть, был отец Колумсилль, сморщенный, старый, с багровым носом луковицей и вечно слезящимися выпученными глазами. Еще ребенком Кэтлин с любопытством подглядывала, не выпадут ли они из орбит.

В конце концов все мужчины, которые фигурировали в рассказах матери-настоятельницы, превратились в фигуры чуть ли не мифические, почти легендарные. Жизненной правды в них было не больше, чем в языческих богах, с которыми сражался герой Кухулин. Впрочем, какая разница, настоящие они или нет, подумала Кэтлин, покачав головой. Все равно это был ее мир, ее воображение, ее мечты, и вот сегодня пришел наконец тот единственный в году день, когда она могла углубиться в этот волшебный мир, который и пугал, и манил ее.

Солнце за спиной Кэтлин, бросая на землю широкие полосы света, клонилось к горизонту. Вдруг девушка замедлила шаги. Может, таинственное очарование этого уголка внушило ей благоговейный восторг? Она знала, что, как только минует последний дуб и приблизится к огромному обломку скалы, чтобы найти свою лилию, ощущение чуда развеется, исчезнув до следующего года.

Тонкая, изящная рука отбросила на спину шелковистые локоны, в прелестных синих глазах сверкал огонь любопытства.

Кэтлин осторожно ступала босыми ногами, стараясь не примять первые весенние цветы.

Пальцы девушки придерживали грубую ткань простенькой туники. Перед глазами ее появилось массивное каменное сооружение, и Кэтлин невольно закусила губу. Медленно-медленно взгляд ее обежал грубую поверхность камня, скользнул вверх, к древним письменам, разобрать которые она не могла. Девушка нерешительно подняла глаза выше, туда, где в шероховатой впадине ее всегда ждала лилия, и вдруг оцепенела. Там, на самом верху, на языческом алтаре, лежал человек. Глаза его были закрыты, темные ресницы бросали лиловатые тени на высокие, резко очерченные скулы. Может, он спал? Или прилег на древний камень, обессилев от колдовского очарования этого места? Или это часть магического заклинания, повинуясь которому она каждый год приходит сюда?

А может, это сам герой Кухулин, по мановению волшебной палочки вернувшийся на землю из страны героев, подумала она, в немом восхищении любуясь могучим телом, выпуклыми мощными мускулами, туго обтянутыми полотном рубашки.

На глянцевом коричневом меху куртки из шкуры оленя горели полосы огненно-красного цвета – последние отблески заходящего солнца. Лучи его мягко скользили по загорелому лицу, обрисовывая четкие, словно чеканные, черты. Нос незнакомца, с надменной горбинкой, говорил о гордости, а высокие скулы – о некоторой доле высокомерия. Взгляд Кэтлин упал на его рот, и она ошеломленно заморгала. Это был рот поэта, любовника, каким-то непостижимым образом оказавшийся на суровом лице воина.

Кэтлин судорожно сглотнула, наслаждаясь этой картиной. Господи, подумала она, один только взгляд – и весь ее мир изменился!

Неужели это и было то, что обещала ей лилия? Тогда, значит, это и есть ее судьба? Этот мужчина, лица которого она никогда не видела прежде?

Полно, да был ли он человеком из плоти и крови? Смертен ли он или перед ней один из древних богов? Возможно ли, что на пути ее встало загадочное, непостижимое, нечто такое, о чем она и помыслить не могла?

Мысль эта показалась ей и сладкой, и пугающей. И все же разве могло это быть чем-то, кроме знака судьбы? Ведь она приходила сюда каждый год, в один и тот же день, и каждый раз на этом месте ее ждала прекрасная лилия. А теперь здесь лежал он.

Снедаемая любопытством, Кэтлин осторожно потянулась к его руке, коснулась гладкой кожи, невольно подивившись тому, какая она холодная. Слишком холодная для волшебного видения, вдруг подумала она. Девушка наклонилась и почувствовала щекой слабое дыхание. Значит, он живой, обрадованно подумала она. Прикрыв глаза, Кэтлин решила испробовать горячий шелк его губ своим ртом. Собрав все свое мужество, девушка склонилась к незнакомцу.

Что-то мелькнуло в воздухе, и две могучие руки сжали девушку. Она попыталась вскрикнуть, но не успела, потому что в следующее мгновение оказалась лежащей на спине, а тяжелое тело незнакомца придавило ее к поверхности алтаря. Кэтлин забилась, отчаянно пытаясь высвободиться. Пронзительный крик уже готов был сорваться с ее губ, но широкая ладонь мужчины закрыла ей рот, не дав издать ни звука.

Сжав руки в кулаки, Кэтлин сопротивлялась, как разъяренная кошка. Один из маленьких кулачков угодил мужчине в скулу, а колено попало в пах. Издав вопль, чудовище скатилось с нее.

– Дьявольщина! Просто дикая кошка, а не женщина! Да ты чуть не убила меня! – услышала она низкий, хриплый голос.

Кэтлин вдруг обнаружила, что смотрит прямо в глаза незнакомцу, и почувствовала неясную боль, будто лишилась чего-то дорогого. Спящий герой, которым она только что благоговейно любовалась, исчез навсегда.

– А я думал, что ваш христианский бог повелевает возлюбить своих врагов, – презрительно фыркнул он, кидая надменный взгляд на Кэтлин, – а не бить их чем попало чуть ли не до беспамятства.

Кэтлин рванулась назад, но ноги ее запутались в полах длинной одежды, и она никак не могла встать.

– К-кто вы такой?

– Меня зовут Нилл, – ответил он, и рот его сурово сжался. – Нилл Семь Измен.

Господи, что за человек перед ней? Один из тех, чье имя говорит о дурной славе? Взгляд Кэтлин встретился с его взглядом, и она заметила, как отвращение, исказившее ее лицо, отразилось в его зеленых глазах. На губах заиграла жестокая усмешка.

– Что ж, по крайней мере у вас хватает ума бояться меня, леди.

В душе Кэтлин вспыхнула ненависть к нему за то, что он так легко почувствовал ее страх, а к самой себе – за то, что не смогла его скрыть. С трудом пытаясь казаться невозмутимой, девушка высокомерно вздернула подбородок.

– Это вы украли мой цветок? – возмутилась она.

– Украл?! – эхом повторил он. – Какого дьявола? Зачем он мне?

– Он должен был лежать здесь, на алтаре друидов.

– Позвольте уверить вас, прекрасная дама, что если уж однажды я решу зарабатывать на жизнь воровством, то не стану тратить драгоценное время, воруя какие-то дурацкие цветы. Прах меня побери, вам-то он зачем? – Глаза незнакомца быстро скользнули вниз, по грубому холсту ее домотканого платья, и он задумчиво поскреб подбородок. – Впрочем… Должно быть, свидание с любовником, верно? Право, не знаю, понравится ли это вашей аббатисе!

– Да она, к вашему сведению… – Прикусив язык, Кэтлин заставила себя замолчать.

Щеки ее вспыхнули. Как ей хотелось в эту минуту дать ему пощечину, одним ударом стерев наглую усмешку с красивого надменного лица!

– Стало быть, вы пришли из монастыря. Чудесно! Вполне вероятно, это будет мне на руку. – Что-то в его голосе заставило Кэтлин не на шутку испугаться. – Я ехал верхом три дня, даже на ночь не останавливался – все искал аббатство Пресвятой Девы Марии. Черт побери, никак не мог найти проклятое место! Вымотался, да так, что уснул на этой вашей скале. Может быть, это судьба. Вы сами укажете мне путь к аббатству.

Кэтлин захлопала глазами, не веря тому, что только что услышала. Господи, оказывается, ему нужен монастырь! И он требует, чтобы именно она указала ему дорогу!

Вспомнив о добрых сестрах, которые воспитали ее, девушка содрогнулась. Она старалась не думать о том, какую угрозу может представлять этот гигант с суровым лицом закаленного в битвах воина для беззащитных женщин.

– Что за дело может быть у такого человека, как вы, в мирном аббатстве? – сдвинув брови, спросила Кэтлин.

На его лице появилась нетерпеливая гримаса, в глазах блеснул огонек гнева.

– Пришел за девчонкой, – буркнул он.

Кэтлин в испуге перекрестилась:

– Г-господи, помоги этой несчастной!

Нилл, откинув голову, разразился презрительным хохотом:

– Боюсь, ей понадобится куда больше помощи, чем может дать ваш Господь!

– К-кто она? – с трудом пролепетала Кэтлин. Но раньше чем имя слетело с его губ, она уже знала, что он ответит, почувствовав, как сердце ухнуло в пятки.

– Ей дали на редкость дурацкое имя: Кэтлин-Лилия.

– Нет! – вскрикнула Кэтлин. Волшебные мечты ее лопнули, точно мыльный пузырь. – Это невозможно!

Мать Пресвятая Богородица, и как она сразу не догадалась?! Как не заподозрила того, о чем давно предупреждали ее добрые сестры? Так, значит, то, чего они боялись, оказалось правдой?! Ее лилии не более чем сладкий яд, навлекший на нее беду, а вовсе не сияющая звезда, предсказывающая Кэтлин судьбу.

Ужас придал ей сил, и, высоко подобрав подол, девушка вскочила на ноги и бросилась бежать назад, туда, где ждало ее все, что она любила.

Но увы, хоть Кэтлин и летела со всех ног, однако от правды не убежишь, и она это хорошо понимала. Разве стены аббатства окажутся преградой для этого человека? Слезы хлынули из ее глаз. Теперь, думала Кэтлин, даже любовь матушки-настоятельницы вряд ли сможет защитить ее.

Кэтлин вихрем ворвалась в аббатство. Сестры ахнули от изумления, когда девушка с грохотом захлопнула за собой тяжелые створки ворот. Сестра Люция, пухленькая женщина, частенько подремывавшая над молитвенником, испуганно выронила корзинку с морковью. На ее круглом, похожем на луну лице отразился страх. Она бросилась к Кэтлин.

– Господи, спаси нас и помилуй! – запричитала она. – Что с тобой? Несешься, будто все дьяволы преисподней хватают тебя за пятки!

– Н-не все! – дрожа всем телом, пролепетала Кэтлин. – Вполне достаточно и одного! – Ей было невыносимо стыдно за слезы, что по-прежнему текли у нее из глаз, но она была бессильна что-либо поделать. – А где матушка-настоятельница?

Пухлые щеки сестры Люции побелели как снег.

– В своей келье, кажется. Но она попросила не беспокоить ее.

Кэтлин, с опаской покосившись на ворота, поежилась, ожидая каждую минуту услышать за спиной оглушительный грохот лошадиных подков и низкий голос.

Кэтлин вцепилась в рукав старой монахини.

– Что бы ни случилось, сестра Люция, не открывайте ворота, хорошо? Ни в коем случае не впускайте его сюда! Умоляю вас!

– Не впускать его? Э-э-э… мужчину? – Старушка осенила себя крестом. – Никогда, дитя мое! Клянусь кровью святого Патрика!

Чуть-чуть успокоившись, Кэтлин круто повернулась и торопливым шагом направилась через двор к старинному каменному строению. Миновала несколько узких келий, в которых когда-то играла еще ребенком, а потом училась читать молитвы. Это было место, где ничто, даже ночной кошмар, не могло потревожить сон невинного ребенка.

Сердце гулко стучало в груди. Бог даст, подумала она, матушка-настоятельница все уладит. Кэтлин свернула за угол, оказавшись в покоях настоятельницы, и замерла при виде того, что было ей до боли знакомо. Это место до такой степени дышало миром и спокойствием, что дикая сцена, которая разыгралась на алтаре друидов, вдруг показалась Кэтлин лишь игрой воспаленного воображения.

Худенькая, но ловкая, обладающая несокрушимым здоровьем, матушка-настоятельница что-то искала в сундуке. В окно лился солнечный свет, пожилая монахиня, достав ворох материи, подслеповато прищурилась, разглядывая ее.

Кэтлин изумленно заморгала, разглядев, что это пеленки, в которые она была завернута еще младенцем. Она была совершенно уверена, что их много лет назад отдали кому-то из бедняков, как и все остальное, что люди приносили в монастырь.

Вдруг матушка вздрогнула и насторожилась, заслышав у себя за спиной шорох шагов. Смутившись, она повернулась, и Кэтлин заметила, как вспыхнули ее щеки. Глаза ее потемнели, затуманенные дымкой воспоминаний, на губах играла чуть печальная улыбка. Взгляд старушки упал на Кэтлин, руки ее невольно разжались. Складки нежной материи сверкающим водопадом стекли вниз, в открытый сундук.

С трудом скрывая беспокойство, аббатиса осенила себя широким крестом и бросилась к Кэтлин. Обхватив ладонями лицо девушки, она испуганно заглянула в ее глаза:

– Кэтлин, дитя мое! Что случилось? Ты не заболела?

Нарушить хрупкий покой старой женщины оказалось труднее, чем Кэтлин воображала. Но кроме матушки, некому прийти ей на помощь.

– Я ходила к языческому капищу.

– Боже мой, ты не поранилась? Эта тропинка такая каменистая!

– Нет, но моя лилия – ее там не было!

Явное облегчение разгладило морщинки на лице монахини. Ее старческие серые глаза светились мягким сочувствием.

– Знаю, что ты разочарована, моя голубка, но не печалься. Может, ее просто сбросило ветром. Хочешь, пойдем поищем твою лилию?

– Нет! – При мысли о том, чтобы вместе с почтенной матушкой снова встретить это чудовище, все поплыло у нее перед глазами. – Ни за что! Там, на этом самом месте… – Теперь Кэтлин уже дрожала всем телом, с губ ее сорвался стон, но остановиться она уже не могла: – Чудовище, настоящее чудовище в образе человека! Он схватил меня и…

Мать-настоятельница побелела, чувствуя, как сердце ее разрывает невыносимая боль. Опомнившись, она призвала на помощь всю силу воли.

– Кэтлин, ты должна рассказать мне, что случилось, – твердо сказала она. – Этот человек – он что, коснулся тебя неподобающим образом?

– Да, матушка! – Кэтлин заметила, как старушка сжалась. – Ты только посмотри на мои руки! – Завернув рукава, девушка показала ей темные пятна. – Этот негодяй схватил меня! А потом бросил на алтарь и сам навалился сверху!

Аббатиса, замерев как изваяние, не издала ни звука, только в глазах ее светилась надежда.

– Это все, дитя мое? Ты уверена?

– Все?! – задохнулась от возмущения Кэтлин. – Господи, да ни один человек никогда не позволял себе такого безобразия! Я дала ему оплеуху! Оттолкнула его, а потом убежала.

Наконец старая монахиня улыбнулась.

– Конечно, дитя мое! Слава Всевышнему, все обошлось! – Прижав девушку к груди, настоятельница ласково гладила ее по голове. – Тише, радость моя, теперь все будет хорошо.

Кэтлин прижалась к старушке, ища покоя и защиты в ее объятиях.

– Вне всякого сомнения, это был просто беглый виллан, – пробормотала старая настоятельница. – Или странствующий воин, рыскающий по округе в поисках легкой добычи. Однако надо послать весточку жителям соседских ферм, чтобы они были настороже. И предупредить остальных сестер!

– Послушай, ты, наверное, не поняла. Этот человек не собирается никуда уезжать. – Кэтлин с трудом сглотнула вставший в горле комок и подняла залитое слезами лицо. Ее заплаканные глаза встретились с встревоженным взглядом настоятельницы. – Он приехал за мной.

Ахнув от неожиданности и негодования, матушка-настоятельница поспешно отвернулась. Ее старческая рука сжала пышные складки вышитого полотна, которое она извлекла из старого сундука.

– Я всегда боялась, что рано или поздно этот день придет. Пеленка, в которую ты была завернута… неспроста она была такой роскошной. И эта лилия, которую кто-то оставлял для тебя каждый год… Я старалась привыкнуть к этой мысли и подготовить тебя.

Кэтлин оцепенела, заметив на лице старушки выражение, которого никогда не видела прежде, – яростная, исступленная любовь, которая заставляет мать, забыв обо всем, броситься навстречу разъяренному быку, чтобы защитить своего ребенка.

– Одно я могу твердо обещать тебе, Кэтлин. Пусть моя бессмертная душа будет проклята навеки, если я позволю какому-то негодяю забрать тебя отсюда вопреки предназначению твоей судьбы!

– Досточтимая матушка! – прошелестел из-за дверей чей-то робкий голос.

Обе, и настоятельница, и Кэтлин, испуганно вздрогнули.

– В чем дело? – строго спросила настоятельница.

В дверь просунулась голова сестры Люции. Губы ее дрожали.

– В ворота монастыря стучит какой-то человек. Я объяснила ему, что у нас очень строгий устав – мы ведем уединенную жизнь и не поддерживаем сношений с внешним миром. Но он твердит, что принес весть от верховного тана, и клянется, что если я не позволю ему войти в монастырь, то он разнесет ворота в щепки.

– Не стоит так расстраиваться из-за пустых угроз. Хорошо, я спущусь поговорить с этим посланцем. А ты, сестра Люция, уведи отсюда Кэтлин. Спрячьтесь обе в старой хижине и сидите тихо, пока я не пришлю за вами.

Мать-настоятельница, поспешно подобрав полы старенькой рясы, почти выбежала, захлопнув за собой дверь. Испуганная неожиданным поворотом, который сегодня сделала ее до сих пор безмятежная жизнь, Кэтлин вслед за ней выпорхнула из кельи, оказавшись на крохотном, вымощенном каменными плитами дворике. Здесь стоял каменный домик, в котором ей предстояло укрыться.

Кэтлин любила ощущение мира и покоя, исходившее, казалось, от этих каменных стен.

Закрыв глаза, она перебирала в памяти истории, что когда-то слышала от аббатисы, о чудесах, совершаемых ангелами, об удивительной силе святого волшебства.

Только чудо могло спасти ее сейчас!

Опустившись на колени возле сестры Люции, она истово молилась, как никогда прежде. «Прошу вас, – умоляла она, обращаясь сразу ко всем известным ей ирландским святым, – сделайте так, чтобы все осталось по-прежнему!»

С самого детства ее опекали, поэтому она долго оставалась ребенком, слишком наивным, чтобы понять, что судьба порой бывает беспощадна. Кэтлин обожала слушать рассказы аббатисы о славной судьбе, о прекрасном, хотя и загадочном, будущем, которое ждет ее впереди. Все эти истории приятно щекотали самолюбие девушки – ей нравилось чувствовать свою избранность.

Кэтлин никогда не подозревала, как высока будет цена, которую ей предстоит уплатить за это счастье. Догадывайся она об этом, кто знает, что бы она предпочла. Может статься, рухнув на колени перед доброй настоятельницей, она умолила бы матушку оставить ее навсегда в стенах монастыря.

Но теперь Кэтлин ясно чувствовала, что это ее судьба с грохотом колотит в створки ворот. И уж конечно, матери-настоятельнице не по силам остановить этого человека, тут не поможет даже ее сан. Кэтлин задрожала всем телом. Неужели ничто в мире не спасет ее?

Ветер тряс ветхую дверь, напоминая о других силах, что некогда властвовали в этих местах. Туата де Данаан! В полном отчаянии Кэтлин взывала к ней. «Послушай меня, – умоляла она, – если я принадлежу тебе. Моя лилия и мои детские мечты, та странная судьба, о которой рассказывала мне матушка-настоятельница, – забудь о ней! Я не могу уйти отсюда!»

Кэтлин с трудом проглотила застрявший в горле сухой комок, прошептав слова, которые никогда не произносили ее губы:

– Я боюсь!

Глава 2

Нилл громыхнул кулаками в ветхие створки ворот. Раздражение и бешенство охватили его с такой силой, что он готов был разнести их голыми руками.

– Клянусь кровью Кухулина! – яростно выругался он.

Вся его жизнь была жизнью воина – без единого стона или жалобы переносил он испытания на мужество и выдержку, которым подвергала его судьба. Однако когда-то, мрачно думал он сейчас, даже терпению закаленного воина приходит конец.

Будь она трижды проклята, эта девчонка! Мало того что дала ему оплеуху, но еще и умудрилась убежать от него, захлопнув проклятые ворота перед самым его носом, будто он был не воином, а каким-то нищим попрошайкой. Господи, да если кто-нибудь при дворе верховного тана услышит о том, что произошло сегодня!..

Господи помилуй, ну кто бы мог предположить, что воин, отважно бросавшийся в пекло битвы, нервничает, как безусый юнец, только оттого, что ядовитая насмешка для него хуже отточенного лезвия меча?!

Представив себе, как глаза, лазурно-синие, словно чистейшие озера его родной Ирландии, заискрятся насмешкой, он до боли закусил губу. Нилл Семь Измен! Боже милосердный, да одного упоминания его имени оказалось достаточно, чтобы глаза незнакомки расширились от страха и презрения, а пухлые розовые губы скривились!

Впрочем, ему давно стоило привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на незнакомых людей. Ему, правда, казалось, что с годами он овладел искусством скрывать боль, которую это причиняло ему, но при виде юной девушки старые раны снова открылись.

К счастью или к несчастью, на собственном горьком опыте ему довелось узнать, что если дать волю гневу, то будет только хуже. Нет, он должен скрывать свои чувства, чтобы никто никогда не догадался, что он испытывает в такие минуты. А уж тем более эта красивая ведьма с черными как вороново крыло волосами!

Он снова громыхнул в ворота и с трудом расслышал робкий старческий голос:

– Еще минуту, сэр. Досточтимая аббатиса должна решить, что делать. Это просто неслыханно – позволить мужчине войти под своды нашего монастыря! Эти старые стены привыкли видеть только слабых и немощных, добрый сэр!

Нилл стиснул зубы. Вся его жизнь, в сущности, была ожиданием, чтобы его впустили – в чью-то душу, в чье-то сердце. Ему довелось совершить немало подвигов во славу своего тана, шесть раз он пускался на поиски приключений, рискуя жизнью, чтобы смыть черное пятно позора, которое досталось ему в наследство благодаря отцу. Что ж, еще немного, и с имени его будет смыто позорное пятно. Нилл не сомневался, что станет до последней капли крови сражаться за поруганную честь, но что может случиться теперь, когда при дворе тана узнают, каким должен быть его последний подвиг? Умора – забрать из монастыря какую-то девчонку! Нилл поморщился. Если бы дорогу ему преграждала вражеская армия или огнедышащий дракон, пожиравший все живое на несколько миль вокруг, может быть, такое поручение и считалось бы подвигом, достойным настоящего мужчины. Но пока единственным препятствием у него на пути были проклятые ворота, которые, казалось, вот-вот рассыплются от одного его взгляда, да стайка перепуганных монахинь.

Но хуже всего было смутное подозрение, все время не дававшее Ниллу покоя. Возможно ли, чтобы повелитель тысяч людей, носивший горделивое прозвище Верный, с самого начала планировал уничтожить сына своего злейшего врага?

Сделав над собой усилие, Нилл отогнал эту мысль. Нет, наверняка он ошибся. О честности и благородстве тана в Ирландии складывали легенды. Именно его благородству Нилл и был обязан тем, что в детстве не умер с голоду.

Пальцы Нилла стиснули висящий на поясе кожаный кошель. Что бы там ни было на уме у тана, скоро это выяснится, ведь в кошеле лежало письмо, которое тан собственноручно положил туда. В голове его молнией мелькнула безумная мысль: забыть о том, что ему поручено, прочитать его – и пусть его подозрения либо рассеются, либо подтвердятся. Но Конн потребовал от него клятвы не читать письма до той ночи, как они в первый раз останутся с девушкой наедине.

Ворота протяжно скрипнули, пробудив Нилла от мрачной задумчивости, и он внезапно почувствовал нечто вроде признательности к перепуганной монахине, которая, бледнея, распахнула их перед ним.

– Я не причиню вам никакого вреда, – выдавил он из себя, с неудовольствием заметив, что прозвучало все это на редкость нелепо – словно вызов на битву, а не желание успокоить. Окончательно струсив, несчастная монахиня едва не юркнула обратно.

– А-аббатиса ждет вас, с-сэр. Б-будьте любезны следовать за мной.

Нилл раздраженно покачал головой. Он мог не тратить времени зря, чтобы успокоить ее. Шурша подолом черного платья, пожилая монахиня почти бежала впереди него. Наконец они добрались до скромной кельи, где почти не было мебели. Посреди нее, в ореоле света, пробивавшегося в узкое стрельчатое окошко, стояла какая-то женщина. Нилл усмехнулся. Ему доводилось видеть целые армии вооруженных мужчин, в ком было куда меньше уверенности в себе, чем в этой хрупкой старушке. Он огляделся, рассчитывая увидеть где-нибудь в уголке девушку, ради которой и приехал.

– Я приехал по поручению Конна Верного, верховного тана Гленфлуирса. Он приказал забрать из монастыря девушку по имени Кэтлин-Лилия и доставить ее ко двору. Она ведь была под вашим покровительством, не так ли?

– Она и сейчас под моим покровительством, – надменно вздернув подбородок, ответила аббатиса.

– Отлично. В таком случае я рад сообщить, что освобождаю вас от этого нелегкого бремени. В ваших услугах более не нуждаются. – Из-под складок плаща Нилл достал тяжелый кожаный кошель. – А это вам за труды. – Развязав тесемки, он опрокинул кошель над столом, присвистнув про себя при виде богатства, сверкающей грудой рассыпавшегося по растрескавшейся поверхности стола.

Богатые, чистого золота, застежки для плаща, подвески и кольца, украшенные драгоценными камнями. Слишком роскошные дары, когда речь идет о простой послушнице, невольно подумал Нилл.

– Верните все это вашему господину. – Аббатиса едва удостоила взглядом бесценные сокровища, сверкавшие на столе нестерпимым блеском. – Никакое золото в мире не может заменить счастье, которое я испытала, воспитывая этого ребенка.

Нилл сделал гримасу, ощутив знакомое напряжение между бедер.

– Я, кажется, встретил в лесу одну из ваших послушниц. Если это она и есть, я вполне могу понять ваши чувства.

– Вы ничего не способны понять. – Аббатиса впервые взглянула ему в глаза, и Нилл невольно поразился пылавшей в них безумной ярости. – Этот ваш тан – будет ли он заботиться о ней? Постарается ли, чтобы она была счастлива? За все годы, что она провела здесь, мы не получили от него ни единой весточки!

Нилл почувствовал себя неловко при виде исказившегося лица пожилой женщины: любовь, ярость, безумная отвага и желание защитить своего детеныша – все смешалось в едином порыве. Такого он не видывал много лет – с тех самых пор, когда в последний раз смотрел в глаза сестры.

– Верховный тан никому не обязан сообщать о своих намерениях.

– Но лично я куда больше обязана Кэтлин, чем вашему верховному тану. И сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее.

Резкий ответ уже готов был сорваться с губ Нилла, но тут он вдруг взглянул ей в лицо. По правде говоря, проклятой старухе ничего не стоит упрятать девчонку в одно из потайных мест, где ее никто не найдет и которых полным-полно в любом монастыре. Он будет топтаться дурак дураком посреди двора, ругаясь на чем свет стоит и не зная, что делать.

Ему хотелось схватить старую женщину за плечи, но Нилл знал заранее, что эта женщина позволит разрезать себя на куски, чтобы защитить девчонку. И тут что-то шевельнулось в его груди. Верность – вот что всегда трогало его, может быть, потому, что для его отца преданность не значила ничего. Отец изменял всем, начиная со своего господина и собственной жены и кончая той единственной женщиной, при виде которой он сходил с ума от желания.

Неожиданно для себя Ниллу захотелось успокоить старую женщину. Он заглянул в ее потемневшие глаза:

– Вы спрашивали о тане. Я не могу знать о его планах относительно вашей воспитанницы. Но одно могу сказать твердо: он хороший хозяин, настоящий глава клана.

Надежда, вдруг осветившая сморщенное лицо аббатисы, была почти безумной. Радость, тревога и, наконец, сомнение.

– Вы ведь его посланец, верно? Поэтому и хвалите его.

– Я был сыном злейшего врага верховного тана. Мой отец оказался предателем и был казнен. Меня ждала голодная смерть. Но тут Конн сделал меня своим приемным сыном. Его отговаривали, но он твердо стоял на своем. В конце концов, именно он стал мне настоящим отцом, а не тот негодяй, чья кровь течет в моих жилах.

– Это был благородный поступок, – вынуждена была признать аббатиса.

– Да, тан благороден. Он кормил и поил меня, защищал от врагов и учил сражаться. Благодаря ему у меня есть дом.

– Но как я могу поверить вам на слово? Ведь я вижу вас первый раз в жизни!

– Вы можете довериться мне. Есть еще один дар в цепочке бесконечных щедрот, которыми осыпал меня Конн, самый для меня драгоценный: возможность восстановить свою честь.

– Вашу честь?

– Да. Так решил Конн. Семь подвигов, которые я должен совершить. Ровно семь – и тогда позорное пятно, которое легло на мое имя после предательства отца, будет смыто. Я смою его собственной кровью. Шесть я исполнил. Привезти Кэтлин-Лилию к его двору – это должно было стать последним подвигом. А теперь скажите: можно ли найти лучшее доказательство благородства намерений тана, чем это?

Аббатиса заколебалась:

– Но она еще так молода, ничего не знает о жизни. Никогда не видела ни одного мужчины, кроме отца Колумсилля. А вы воин. И вы уедете с ней вдвоем.

Нилл вздохнул. Оба они, и воин, и старая женщина, прекрасно понимали грубую правду жизни, что крылась в ее словах.

– Я заберу девушку, хотите вы этого или нет, – сказал Нилл. – Но клянусь вам всем, что для вас свято, я не причиню ей никакого зла. И пусть меня растерзают все демоны вашего христианского ада, если я обману доверие моего тана.

Кто-то направлялся сюда. Вслушиваясь в приближавшиеся тихие, размеренные шаги, Кэтлин обмирала от страха. Что принесет с собой этот человек – избавление или гибель? Слова молитвы, которую она исступленно повторяла, наверное, уже в сотый раз, замерли у нее на губах. Украдкой покосившись в сторону сестры Люции, Кэтлин почувствовала, как страх ее удесятерился. Неужели старой монахине, как и Кэтлин, мерещатся разные ужасы? Ей представляется могучий воин, быстрыми шагами направляющийся к ним. Тугие бугры мускулов играют на солнце, делая его тело похожим на обломок скалы, до блеска отшлифованный морем. Даже в воображении Кэтлин взгляд незнакомца пылал таким огнем, что ей показалось, будто воздух вокруг нее раскалился.

Чья-то тень вдруг легла на порог хижины. Кэтлин замерла, как испуганный зверек. К счастью, вместо широченных мужских плеч она увидела складки монашеского одеяния и с облегчением вздохнула.

– Сестра Клер! – радостно воскликнула она, а сестра Люция, захлюпав носом, почти упала на грудь молодой монахини.

– Он уехал? – спросила Кэтлин скорее от отчаяния, чем в самом деле рассчитывая на это.

– Нет, милая. Он сейчас у нашей аббатисы. Меня послали привести тебя.

Безумное желание бежать охватило Кэтлин, но сестра Люция успела схватить ее за руку.

– Все будет хорошо, детка. Вот увидишь, аббатиса все уладит.

Обе монашенки встали по обе стороны от нее, словно охрана. Отбросив с лица спутанные темные локоны, Кэтлин горделиво расправила плечи.

– Я пойду одна. Лучше умру, чем дам ему понять, как я боюсь.

Сестра Клер попыталась было протестовать, но девушка твердо стояла на своем. Поспешно выбежав из хижины, она зашагала через монастырский цветник.

В покоях аббатисы после залитого солнцем монастырского двора казалось прохладно и темно. Кэтлин, сощурившись, заморгала, стараясь сориентироваться в полумраке коридора. Здесь она играла ребенком, и сейчас память помогала ей пробираться вперед, к знакомой двери. За ней стояла тишина, от которой тяжко давило грудь. Нахмурившись, девушка заставила себя открыть дверь и войти.

Он стоял, прислонившись к стене, заложив руки за спину, с лицом, непроницаемым, как лица каменных истуканов, которым молились друиды. Рядом на стуле выпрямилась мать-настоятельница, руки ее были сложены в молитве. Лица обоих были едва видны в полумраке.

– Дитя мое. – Нежная, знакомая с детства рука протянулась навстречу Кэтлин.

Девушка схватила ее, и на душе у нее сразу стало легче.

– Все… уладилось? – прерывающимся голосом спросила Кэтлин.

– Да, – голос аббатисы предательски дрогнул, – кажется, тебя ждет небольшое приключение.

Кэтлин испуганно вздрогнула и сделала шаг назад.

– Я не понимаю.

– Этот человек – посланник верховного тана, того самого, кто много лет назад доверил тебя нашим заботам. Сейчас он хочет, чтобы ты вернулась назад. Он желает видеть тебя при своем дворе.

Уповая на то, что врожденная горделивая осанка поможет ей скрыть панический страх, Кэтлин подняла глаза на сурового воина.

– Я благодарна тебе, Нилл Семь Измен, за то, что ты принес в нашу скромную обитель волю своего тана. И мне очень жаль, что тебе пришлось потратить столько времени, чтобы отыскать меня.

– Ты – та самая девчонка из леса! – В суровых глазах Нилла вспыхнула искорка, он узнал ее. – Так, значит, ты и есть Кэтлин-Лилия!

– Д-да. – Кэтлин сжалась.

Слишком хорошо помнила она силу этих могучих рук и его ярость, когда ей удалось вырваться.

– Прошу вас, поблагодарите верховного тана за его заботу обо мне и передайте, что я предпочитаю остаться в монастыре.

– Тут решать не вам! – прорычал незнакомец.

Кэтлин уже открыла рот, чтобы возразить, но он не дал ей вымолвить ни слова.

– А теперь ступай, собери свои вещи, пока я оседлаю коня, и отправимся в путь. Мы уезжаем немедленно.

– Немедленно? – тупо переспросила Кэтлин. Она с растерянным видом оглянулась на аббатису.

Та растерялась ничуть не меньше.

– Но это невозможно! Вы не можете уехать прямо сейчас!

– Таков приказ, – буркнул Нилл. – Мне приказано доставить ее ко двору верховного тана.

– Но ведь она и так проведет там всю жизнь, – запротестовала аббатиса. – Позвольте нам побыть с Кэтлин хотя бы до утра.

Нилл принялся спорить, но тут аббатиса пустила в ход последний аргумент:

– Вы уверяли меня, что ваш тан – человек справедливый. Много ли значит всего одна ночь? А для меня, для этой девочки, которая никому никогда не причинила зла, она бесценна!

– Я должен выполнить свой долг, – упрямо заявил Нилл.

– Если это все, о чем вы волнуетесь, тогда вы можете выполнить возложенное на вас поручение, а потом забыть об этом навсегда, верно? Тогда почему вас до такой степени заботит пятно на вашем имени? Почему вы тратите столько сил, чтобы очистить его от грехов, да еще и не своих, а вашего отца? – спросила аббатиса.

На скулах воина вспыхнули багровые пятна.

– Чего стоит мужчина, когда имя его замарано?

– Ничего. Но честь – это много больше, чем просто долг. Иногда она требует от мужчины жертв, принести которые, кажется, свыше человеческих сил. – Взгляд аббатисы стал отстраненным. – Вы говорили, что рисковали жизнью, и все ради чести. Теперь я взываю к ней. Неужели за те двадцать долгих лет, пока я растила эту девочку как собственную дочь, я не заслужила награды хотя бы попрощаться с ней? Ведь вы тоже мечтаете о награде – возможности избавиться от позорного имени?

На губах его мелькнула недовольная гримаса.

– Ладно. Ждите меня на рассвете у ворот. Но учтите, нам придется скакать во весь дух, чтобы нагнать потерянное время, и если я услышу хоть одно слово жалобы…

Маленькая, но победа!

– Можете не беспокоиться. Даю вам слово, – пробормотала Кэтлин.

Грубиян наградил ее взглядом, от которого по спине у девушки побежали мурашки. Потом молча повернулся и широкими шагами вышел из кельи.

Девушка почувствовала, что вся дрожит. Наверное, ей следовало бы радоваться, но она не могла. Достаточно было одного только взгляда на лицо настоятельницы, как боль в груди Кэтлин стала нестерпимой. Ее предали, и этот удар нанесла ей та, от которой она никогда не видела ничего, кроме добра.

– Грубое животное! – зарыдала Кэтлин. – Как ты можешь даже думать о том, чтобы отпустить меня с этим человеком?! – Она лихорадочно гадала, что же могло заставить эту святую женщину согласиться на такое. – Он угрожал аббатству?

– Нет.

– Тогда почему? – Голос Кэтлин сорвался, и она вдруг возненавидела себя за эту слабость. – Ты же обещала, что не позволишь ему забрать меня отсюда!

– Да, пока не смогу убедиться, что тебе не угрожает опасность. Может быть, я поторопилась дать тебе это обещание. Одно могу тебе сказать: я поверила тому, что увидела в глазах этого человека, тому, что прочла в его сердце.

– У него нет сердца! – сердито выпалила Кэтлин.

– А может, он просто прячет его, потому что оно слишком много страдало прежде? – возразила аббатиса. – Он сказал мне все как есть, не скрывая, что будет вынужден забрать тебя, хочу я этого или нет. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы понять, что он свое слово сдержит.

– Я могла бы спрятаться! Есть же места, где меня никто не найдет!

– Ах, если бы все было так просто! Но с той самой минуты, когда ты появилась у нас, мы знали, что когда-нибудь этот день наступит. Тебе придется уехать, дитя мое. Именно поэтому я согласилась отпустить тебя.

– Но я не хочу уезжать. Только не с ним! В нем есть что-то, что пугает меня до смерти!

С губ аббатисы сорвался смешок.

– Тебе кажется это смешным? – спросила раздосадованная Кэтлин.

– Конечно, нет, радость моя. Я просто вспомнила случай, когда сама перепугалась до смерти. Это случилось той ночью, когда я нашла тебя на камне друидов и в первый раз взяла на руки. «Что мне делать с такой малышкой?» – гадала я. Моя мать умерла, рожая меня, и я никогда не знала материнской ласки. Кроме того, я ведь монахиня, Христова невеста. Я сделала свой выбор, решив провести жизнь в этих стенах, молясь Господу, и навсегда оставила надежду иметь собственное дитя. И вот Бог послал мне тебя. Могла ли я знать, как дорога станешь ты мне? – Голос ее прервался. И столько боли, столько любви и благодарности судьбе было в ее лице, что на глаза Кэтлин навернулись слезы. – Но в ту минуту, держа тебя на руках, я испытывала настоящий страх. Мне хотелось положить тебя обратно на камень, а потом убежать, забыть, что я тебя видела. Но в конце концов я поняла, какой драгоценный дар послал мне Господь. Чувствовать тяжесть твоего крохотного тела, когда, укачивая, я прижимала тебя к груди. Я бы не могла любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью.

Кэтлин чувствовала, как по щекам ее текут слезы.

– Тогда не отсылай меня, – взмолилась она, – если ты меня любишь!

– Но именно поэтому я и согласилась на твой отъезд, дитя мое. Может быть, и тебе суждено найти свое бесценное сокровище.

– Мне ничего не нужно! Не нужно никаких сокровищ, если для этого придется уехать! Потерять тебя навсегда!

– Ты не потеряешь меня, радость моя! Благодаря тебе я обрела такое чудо, как любовь. И мы обе сохраним это сокровище в своих сердцах до самой смерти.

Аббатиса раскрыла объятия, и Кэтлин бросилась ей на шею, молясь о том, чтобы рассвет никогда не наступал.

– Мы не должны тратить драгоценные минуты на слезы, – сказала аббатиса. – Давай лучше вспоминать о том, чего мы с тобой никогда не забудем.

Кэтлин кивнула. Свернувшись клубочком на коленях матери-настоятельницы, как она делала еще девочкой, она прижалась к ее груди, и обе погрузились в воспоминания. Счастливые картины одна за другой вставали перед ними – детские шалости, проказы и маленькие радости их прошлой жизни. Они перебирали в памяти, как бродили по окрестным холмам, как каждый год ходили в лес, чтобы на камне древних друидов найти предназначенную Кэтлин лилию.

Уже перед самым рассветом аббатиса помогла Кэтлин собрать маленький узелок. Немного одежды, ветхой, но чистой, которую этой ночью тщательно перештопали монахини. Морская раковина – дар одной из сестер, которую она еще послушницей привезла в монастырь, а потом, дав окончательные обеты, подарила маленькой Кэтлин. Гребешок сандалового дерева с ярким рисунком – творение ловких пальцев аббатисы. После этого настоятельница подвела Кэтлин к деревянному сундуку, где до сих пор хранились ее детские пеленки.

– Здесь лежит одна вещь, которую я сберегла для тебя.

Аббатиса вытащила из сундука длинное платье. Из груди Кэтлин вырвался восхищенный вздох – ничего подобного у нее еще не было.

Мягкая ткань, украшенная причудливой вышивкой, сверкала и переливалась в свете свечи.

– Откуда оно?

– Я шила его сама, по ночам, когда мне особенно хотелось, чтобы ты осталась со мной навсегда. Это помогало мне, напоминало, что Господь Бог послал мне тебя всего лишь на несколько лет. – Искренняя печаль и смиренная гордость были написаны на лице аббатисы. – И тогда я дала обет вручить тебя твоей судьбе одетой словно принцесса из сказки.

Чтобы не расплакаться, Кэтлин склонилась над платьем, притворяясь, что щупает мягкую ткань.

– Оно прекрасно! Я сохраню его навсегда!

Мать-настоятельница помогла Кэтлин снять ветхое одеяние послушницы, потом накинула ей на плечи драгоценную ткань. Дрожащими пальцами девушка разгладила рукава, богато украшенные вышивкой. Касаясь каждого стежка, сделанного руками доброй матушки, Кэтлин глотала слезы – ведь это платье было символом неиссякаемой любви старушки к своей воспитаннице.

– У меня есть для тебя кое-что еще, дитя мое. Я обнаружила это в твоих пеленках в ту же ночь, когда принесла тебя в аббатство. – Снова склонившись над сундуком, мать-настоятельница извлекла оттуда какой-то предмет, ярко сверкнувший в свете свечи. – Это браслет, – прошептала аббатиса. – Самый роскошный, какой я когда-либо видела.

Кэтлин опасливо коснулась холодного металла.

– Какой красивый! – благоговейно вздохнула она.

– Кто бы ни положил эту вещь в твои пеленки, он любил тебя всем сердцем. – Аббатиса надела браслет на тонкое запястье Кэтлин. – Конечно, милая, сейчас тебе кажется, что ты уезжаешь на край света, но это не так. И если тебе будет одиноко, взгляни на звезды и знай: я тоже смотрю на них и думаю о тебе.

Глаза Кэтлин жгло от невыплаканных слез. Страх перед миром, которого она не знала, ледяными пальцами стиснул ей горло.

– Я буду мужественной, – пообещала она. – Клянусь, какая бы судьба меня ни ждала, ты будешь гордиться мной!

– Я всегда буду счастлива считать тебя своей дочерью. – Аббатиса нежно погладила ее по щеке. – Мне будет очень не хватать тебя, радость моя.

Когда нельзя было больше откладывать неизбежное расставание, Кэтлин и аббатиса спустились в монастырский двор и обнаружили, что он заполнен монахинями.

– Не забывай молиться! – твердила одна из них.

– Бог да благословит тебя, дитя!

Кэтлин пробиралась сквозь толпу сестер, слезы рекой струились у нее по щекам. У ворот девушка не могла не обернуться и вдруг увидела такое, что заставило ее растеряться. Ветхие створки, накануне еле державшиеся в петлях, теперь были кем-то старательно укреплены. Кэтлин нахмурилась – неужели сестры, перепуганные насмерть вторжением Нилла, всю долгую ночь возились с воротами?

Однако, увидев в его темной шевелюре свежие древесные стружки, а на руке кровоточащую царапину, девушка сообразила, что ошиблась.

– Это вас нам следует благодарить? – спросила аббатиса, указывая на ворота.

– Не мог заснуть. Пришлось придумать, чем бы заняться, иначе к утру я бы попросту спятил, – пробурчал Нилл.

Аббатиса понимающе улыбнулась:

– Бог да благословит вас, сын мой.

– Ни одна женщина не имеет права называть меня сыном! – с неожиданной злобой в голосе огрызнулся он.

Отвернувшись, он протянул Кэтлин сильную руку. Ей безумно захотелось убежать, но на память пришло данное ею слово быть послушной, и она позволила усадить себя на лошадь. Нилл легко вскочил в седло позади Кэтлин, и, почувствовав жар и твердость его налитого силой, мускулистого тела, она вздрогнула.

– Кэтлин! – бросившись вперед, крикнула аббатиса и на мгновение прижалась к ее руке. – Запомни, дитя мое, в этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива, как только сможешь!

Насмешливая ухмылка мелькнула на губах Нилла. Он дал шпоры коню, и тот галопом вынес их за ворота. Кэтлин обернулась, и глаза ее не отрывались от монастыря до тех пор, пока заплаканное лицо аббатисы стало неразличимо.

Глава 3

Природа, казалось, пыталась успокоить Кэтлин – солнце катилось по небу золотым шаром, брошенным ангельской рукой. Слепящий свет превращал покрытые бархатным ковром зелени холмы в пылающие факелы, а лепестки цветов будто превратились в чистое золото – так ослепительно сверкали они на солнце. В небе не было ни облачка, только птицы чертили свои круги над головами путников.

Кэтлин хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этой красоты, спрятать тоску глубоко в груди.

Но по мере того как конь Нилла уносил их все дальше, Кэтлин чувствовала, что даже ее тело предало ее. Глаза, печально опущенные долу, пока она вспоминала тех, кого оставила позади, сейчас жадно следили за рыжим оленем, изящными скачками пересекавшим заросшую цветами поляну. Она наслаждалась прекрасным видом долины, покрытой буйной растительностью. Крошечные фермы, мелькавшие тут и там, напоминали драгоценные геммы. Соломенные крыши домов вдалеке отливали золотом; миниатюрные фигурки гнали игрушечные стада, которые, казалось, легко уместились бы у Кэтлин на ладони.

Всю жизнь она слушала рассказы старой аббатисы об удивительном мире, который лежит за стенами монастыря, но даже представить не могла, каково это – чувствовать на разгоряченном лице свежий ветер, любоваться красотой долин и холмов, упиваясь ароматами цветов. Краски казались настолько яркими, что у нее зарябило в глазах.

Неясное чувство вины вдруг навалилось на нее. «Боже, какая же я бессердечная!» – с раскаянием думала она. Ощущать себя почти счастливой, когда на глазах матери-настоятельницы наверняка еще не высохли слезы! Бедная, чуть не плакала Кэтлин, запертая в темной, тесной келье, как птица в клетке! Вот и весь ее мир! Однако как она сказала, когда Нилл, взяв Кэтлин за руку, уже повернулся спиной к воротам аббатства? «В этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива!» Вот во что верила матушка. Она знала стойкость Кэтлин и знала, что именно эта стойкость не позволит ей пасть духом.

Кэтлин прикрыла глаза, заинтригованная каким-то необычным звуком. Он слышался издалека – странный, напоминающий глухой навязчивый ритм. Девушке казалось, что он вторит ее собственным мыслям.

Она повернула голову в ту сторону, откуда доносился звук, сообразив наконец, что это не плод ее воображения. Ритмичный напев усиливался, становился все громче. И тут Кэтлин не выдержала. Еще полчаса назад она пребывала в таком настроении, что скорее откусила бы себе язык, чем обратилась бы к этому чудовищу, и вдруг с изумлением услышала собственный голос.

– Что это? – крикнула она сквозь шум ветра.

– Что именно? – вздрогнул Нилл, явно не поверив собственным ушам, будто с ним заговорила не Кэтлин, а кусок свежевыпеченного хлеба, который сунула ему на дорогу аббатиса.

– Этот звук, он похож на неясный гром, но…

– Это море. Оно как раз вон за тем холмом.

– Море, – эхом повторила она, вспомнив, сколько раз ее пальцы касались прихотливо изрезанных краев раковины, за серебристыми и розовыми складками которой крылись все тайны моря. – А я и не знала, что оно поет.

Угрюмые темные брови незнакомца сдвинулись.

– Если бы начался шторм, держу пари, тебе бы и в голову не пришло назвать это песней. – В его голосе звучала нескрываемая насмешка.

Подбородок девушки упрямо вздернулся кверху.

– Мне нравится шторм. Еще ребенком во время грозы я выбегала во двор, смотрела, как небо раскалывают молнии, и наслаждалась, слушая раскаты грома. Это было так величественно.

– Ты сумасшедшая.

Уголки губ Кэтлин изогнулись в лукавой улыбке.

– Нет. Просто любопытная. Мне хотелось самой стать частью стихии.

– Должно быть, вашей аббатисе хлопот с тобой было по горло. Интересно, как она наказывала тебя за грехи? Заставляла проводить на коленях долгие часы в молитвах?

От нахлынувших воспоминаний у девушки сладко и мучительно заныло в груди.

– Думаю, больше всего ей было жаль, что она не может позволить себе сделать то же самое, – вздохнула она.

Возможно ли, чтобы это грубое чудовище в образе мужчины вдруг догадалось о том, что происходит в ее душе?

– На небе сегодня ни облачка, Кэтлин-Лилия. Увы, организовать для тебя шторм я вряд ли смогу.

Кэтлин решила перевести разговор на другую тему:

– Скажи, а замок верховного тана находится неподалеку от моря?

– Нет, он стоит в долине. Тан слишком умен, чтобы возвести замок на берегу, где достаточно одного набега с моря, чтобы захватить его владения. Врагу необходимо пересечь долину, чтобы подойти к замку, и у тана хватит времени, чтобы собрать войско для защиты.

От разочарования Кэтлин прикусила губу.

– Жаль. Значит, я вообще никогда не увижу моря. Расскажи, какое оно.

Он раздраженно передернул плечами.

– Мокрое.

Дурочка, ругала себя Кэтлин, для чего было спрашивать его? Разве он хоть сколько-нибудь похож на аббатису, расцвечивавшую яркими красками любой рассказ?

Замолчав, Кэтлин стала вспоминать истории, которые слышала, – об Ионе, попавшем в чрево кита, и еще более загадочные и таинственные – сказания о гневном боге Кельтского моря, объезжавшем необозримые морские владения верхом на коне, у которого вместо ног были волны.

Кэтлин настолько погрузилась в мечты, что очнулась, только когда лошадь галопом въехала в лес и мимо замелькали стволы деревьев. Испуганный крик вырвался из ее груди, когда дробный стук тяжелых подков внезапно оборвался. Нилл вовремя натянул узду. Еще мгновение – и они бы сорвались с обрыва в пропасть.

Ахнув от страха, Кэтлин вцепилась в его руку.

– Ты сумасшедший! – взвизгнула она. – Тут же нет дороги!

– Какому идиоту, по-твоему, придет в голову ехать через море?

– Море?! – Широко раскрытые от изумления глаза девушки остановились на его суровом лице. С трудом отведя взгляд, Кэтлин обернулась, и у нее захватило дух. Никогда, даже в мечтах, она не видела зрелища настолько загадочного и полного столь величавой красоты!

Чудовищной величины черные валуны спускались вниз, образуя нечто вроде ступеней гигантской лестницы, более чем вдвое превышавшей высоту стен аббатства. Внизу, у подножия скалы, танцевали волны, и солнечные лучи ослепительно сверкали в зеленовато-синей воде, точно бриллианты в волосах русалки. Белоснежные клочья пены были похожи на облака, которые море смахнуло с небес, чтобы украсить ими свои пышные локоны. Оно простиралось всюду, насколько хватало глаз: сине-зеленое, в белых барашках волн – настоящее живое чудо.

Слабый возглас удивления сорвался с губ Кэтлин.

– У моего коня в подкове застрял камешек, – словно оправдываясь, пробурчал Нилл. – Так что можешь спуститься и побродить тут немного, пока я вытащу его.

Он еще не успел договорить, как Кэтлин уже соскользнула на землю. От долгой езды верхом все тело ее затекло. Шум прибоя, доносившийся снизу, казался ей волшебной музыкой.

Кэтлин слышала, как Нилл сердито кричал ей вслед, наверное, предупреждая о чем-то, но она не обращала внимания. Птицей летела Кэтлин к краю обрыва, где у зеленой кромки брала начало гигантская каменная лестница.

Высоко подобрав юбку, она сползла вниз, не обращая внимания на то, что шероховатая поверхность камня больно царапает нежную кожу. Рокот прибоя, казалось, околдовал ее. Словно ночная бабочка, которая летит на огонь, не думая ни о чем, Кэтлин спускалась туда, где волны с грохотом бились о скалы, разлетаясь мириадами сверкающих брызг.

Ей хотелось почувствовать мощь этой стихии, раствориться в ней точно так же, как в детстве, когда она выбегала во двор, где бушевала гроза. Всей грудью вдыхая соленый морской воздух, она спускалась все ниже, завороженно наблюдая, как в небе парят чайки, как они вдруг, словно повинуясь команде, камнем падают вниз или взмывают в небо.

Брызги морской воды попали ей на щеку, и Кэтлин радостно рассмеялась, вспомнив легенды о морских котиках, которые в лунные ночи выбираются на берег, чтобы принять человеческий облик и найти земных возлюбленных. Все эти истории, от которых у маленькой Кэтлин захватывало дух, в детстве казались такими романтическими, но сейчас она могла только удивляться, как живое существо могло бы решиться хоть на мгновение оставить этот дивный мир.

Все вокруг казалось удивительно прекрасным. Невозможно было предположить, что эта красота может оказаться смертельно опасной. Позже Кэтлин и сама не могла понять, как все случилось. Ноги ее вдруг соскользнули с камня, и в следующую минуту сильные пальцы волн вцепились в край ее платья. Она покачнулась, потеряла равновесие и внезапно почувствовала, что летит куда-то.

Кэтлин погрузилась в холодную воду и с удивлением почувствовала, что тело ее ничего не весит. Она словно парила в небесах. Но тут предательская сущность моря открылась ей во всей полноте.

Дивная музыка прибоя вдруг превратилась в оглушающий грохот, и Кэтлин уже не слышала ничего, кроме похоронного звона колоколов, уныло гудевших в ее голове. Но в то мгновение, когда очередная волна уже готова была утащить ее за собой, где-то рядом раздался сильный всплеск, словно что-то тяжелое рухнуло в воду и стремительно метнулось в сторону Кэтлин, из последних сил боровшейся с волнами. Мускулистая рука с силой вцепилась ей в волосы и потянула наверх.

Нилл проворно выбрался на широкую плоскую поверхность скалы, вытащил Кэтлин, и они почти упали рядом, с трудом переводя дух. Девушка незаметно наблюдала за ним из-под завесы мокрых спутанных волос. Лицо Нилла, еще мокрое, было суровым и жестким. Он поранил ногу об острый выступ скалы; тонкая струйка крови текла вниз по перепачканной песком коже.

– Т-ты поранился, – заикаясь, пробормотала Кэтлин.

– Дьявольщина, а ты чуть было не утонула! – прорычал он хрипло, так и не отдышавшись как следует. – Какого черта тебя туда понесло?!

Кэтлин съежилась, чувствуя себя дурочкой, когда попыталась объяснить ему, что за таинственная сила повлекла ее к самой воде.

– Я в жизни не могла вообразить себе что-либо подобное, настолько могущественное, громадное. Мне хотелось хотя бы пальцем дотронуться до него.

– Дотронуться? – повторил он, не веря своим ушам. – До чего?

– До моря, – совершенно спокойно объяснила она.

– Что за идиотская мысль! Ты хотя бы подумала, что скажет верховный тан, когда ему станет известно об этом? Кэтлин-Лилия, дескать, утонула в море, потому что, видите ли, хотела попробовать пальчиком, какое оно. Конн приказал бы снести мне голову с плеч – и был бы прав. А я, между прочим, вовсе не стремлюсь ее потерять!

И тут Кэтлин впервые почувствовала раскаяние. Ей и в голову не приходило, какая кара ждет Нилла, если он не доставит ее к тану живой и невредимой. Господи, что она наделала? Поддалась этой красоте, этому волшебству, чуть было не позволила увлечь себя на дно.

– Но я не думала, что это может быть опасно.

– Разве ты не слышала, как я тебя предупреждал? – грозно прорычал он.

Несмотря на сотрясавшую ее дрожь, щеки девушки чуть заметно порозовели.

– Я никогда никого не слушала, когда выбегала из дома в грозу.

Его суровый взгляд заставил Кэтлин смущенно потупиться.

– Если уж тебе суждено жить в замке верховного тана, то следует заранее научиться быть осторожной. В конце концов, не буду же я ходить за тобой по пятам, чтобы вытаскивать отовсюду, куда тебе вздумается сунуть свой любопытный нос. А в окрестностях замка тебе может грозить опасность пострашнее, чем на берегу моря.

Опешив от столь суровой отповеди, Кэтлин ненадолго притихла. Само собой, пристыженно думала она, ей следовало бы прислушаться к его предостережению. Ведь то, что случилось с ними, произошло исключительно по ее вине; если бы не помощь Нилла, она бы, несомненно, утонула. Но теперь, когда смертельная опасность была уже позади, Кэтлин ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поймала себя на том, что нисколько не огорчена – наоборот, всю ее переполняла пьянящая радость.

Она все-таки дотронулась до воды, почувствовала сильные объятия моря! Да, это было страшно, опасно – и все-таки великолепно!

Когда Нилл снова усадил ее в седло, Кэтлин набрала полную грудь воздуха и наконец решилась.

– Мне хотелось бы попросить тебя еще об одном одолжении.

– Проголодалась? Можешь поесть и в седле.

– Нет, я хотела задать тебе один вопрос.

Ожидая, пока она снова заговорит, Нилл скрестил на груди могучие руки, напоминая одного из древних богов друидов – точь-в-точь как в тот день, когда она увидела его на плоском камне алтаря.

– Я просто не могу понять, почему… – Заглядевшись на то, как капля воды, сбежав с виска Нилла, медленно скользит вниз по его мощной челюсти, она вдруг замолчала.

– Что – почему?

Она взглянула ему прямо в глаза, стараясь не думать о том, как эта капля сейчас прокладывает дорожку вдоль мускулов шеи.

– Почему ты все-таки отвез меня к морю?

Нилл перевел дыхание, будто маленький кулачок Кэтлин неожиданно впечатался ему в живот, лицо его потемнело.

– Говорю же тебе – лошадь захромала. Нужно было.

– Никакого камня там и в помине не было. Мне, конечно, очень жаль это говорить, но, боюсь, ты просто напускаешь на себя суровый вид. А на самом деле ты очень добрый человек.

– Добрый?! К дьяволу эту проклятую доброту! – рявкнул он с таким свирепым видом, будто она нанесла ему невесть какое оскорбление. – Я просто делаю то, что приказал мне верховный тан!

– К чему так волноваться? – улыбнулась Кэтлин. – Считай, что твоя тайна во мне и умрет.

Это невероятно, просто-таки дьявольски красивое лицо вдруг побагровело. Кэтлин готова была поклясться, что он готов на все, лишь бы только переменить тему.

– Теперь мы не останавливаясь будем ехать до самой темноты. Поэтому, если ты проголодалась, скажи сейчас. Монашки дали нам в дорогу хлеба и сыра.

Вместо ответа Кэтлин откинулась назад, чтобы в последний раз подставить лицо свежему морскому ветру. Всей грудью вдыхая соленый запах моря, она тоскливо окинула взглядом берег, который ей не суждено было увидеть снова, торопливо бегущие к берегу волны, похожие на табун морских коней с развевающимися белыми гривами пены.

– Я не голодна, – с тяжелым вздохом сказала она. – Я сыта тем, что увидела. Наверное, я бы никогда не могла пресытиться всей этой красотой.

Мрачно ухмыльнувшись, Нилл повернул коня в сторону от берега, спрашивая сам себя, чего это его сюда понесло. Неужели только ради того, чтобы дать возможность глупой девчонке поплескаться в морской водичке? Господи, да он просто спятил! А что, если ему подсознательно захотелось дать ей возможность полюбоваться этой красотой, прежде чем ее навсегда запрут в замке Конна?

Кэтлин-Лилия, девушка-ребенок, которой на роду написано навлечь немыслимые несчастья на верховного тана, спасенная от неминуемой смерти только лишь благодаря милосердию Конна. Да ведь она, можно сказать, стала в Гленфлуирсе живой легендой! Дочь прославленного воина, самого обожаемого героя, которого только знал их народ!

Теперь Нилл ловил себя на том, что чувствует к этой почти незнакомой девушке нечто похожее на жалость.

Он украдкой покосился на Кэтлин. Да полно, та ли это девушка, с которой он провел столько часов в одном седле? Неужели можно переродиться, окунувшись с головой в холодную воду? Соленые морские волны будто смыли с Кэтлин тонкий слой монастырского воспитания, превратив ее в загадочное, совершенно непонятное для него существо.

Она просто искрилась радостью, счастьем, ощущением бескрайней свободы, будто за спиной у нее выросли два сверкающих алмазной россыпью крыла.

Приходилось ли ему когда-нибудь испытывать нечто подобное? Нет, по крайней мере никогда он не радовался так, как радовалась сейчас она.

Уж он-то хорошо знал, как опасно слишком сильно радоваться чему-то. Предательница-судьба, посмеявшись, постарается отобрать именно то, что тебе дороже всего.

Он вдруг вспомнил аббатство, стайку одетых в черное монахинь, молившихся за них, когда его конь уносил Кэтлин в другой, неизвестный им мир. Оставалось надеяться на то, что эти молитвы будут оберегать Кэтлин в той жизни, которая ее ждет.

Неожиданно ему захотелось рассказать ей о том суровом, полном опасностей мире, лежавшем за монастырскими воротами, о котором ей ничего не было известно. Но Нилл только стиснул зубы и вонзил шпоры в бока коня. Он воин, а не сладкоголосый бард! В конце концов, ее счастье не его забота. В тот момент, когда Нилл вручит ее Конну, он избавится от нее навсегда. Скоро Кэтлин сама все узнает. Оставалось уповать только на то, что самого его в это время уже не будет в замке.

Языки пламени, ярко вспыхивая синими, оранжевыми и багрово-алыми сполохами, отгоняли ночь. Листва в кроне дерева, низко склонившегося над Кэтлин, жалобно шептала, будто чья-то беспокойная душа.

Все ее тело болело. От долгой скачки ныла, казалось, каждая косточка, каждый мускул. Лицо саднило после того, как она, набрав в ручье полные пригоршни ледяной воды, долго терла его, пытаясь отмыть дорожную пыль. Нилл безжалостно гнал коня весь день, и у нее совсем не осталось сил. Кэтлин до такой степени хотелось спать, что она почти не замечала этого, желая скорее погрузиться в мечты о морских богах, разъезжающих в колесницах, запряженных конями с гривой из пены волн.

Но стоило Ниллу спрыгнуть с коня и сунуть ей сумку с припасами, которую дали им в дорогу добрые сестры, и сон мигом улетучился. Развязав сумку, она вытащила знакомый ей с детства каравай хлеба, и воспоминания о великолепии моря потеснила нахлынувшая на девушку волна грусти.

Кэтлин задумчиво провела кончиком пальца по чуть заметной впадинке, образующей в корочке хлеба крест – священный символ, которым до сих пор всегда был отмечен хлеб, который она ела.

Должно быть, в последний раз ей придется есть этот хлеб, ставший для нее символом родного дома. Ей очень хотелось сохранить его на память, однако, бросив взгляд на мужчину, сидевшего напротив нее с голодным блеском в глазах, Кэтлин передумала.

Она разломила хлеб на две части, протянув одну из них Ниллу, и тот принялся жевать свою долю так ожесточенно, будто не ел уже неделю. Только на мгновение оторвался он от этого занятия, чтобы бросить недовольный взгляд на ее руку.

– Тебе лучше поесть, – сказал он, смахнув с подбородка приставшие крошки. – Завтра будет тяжелый день – придется скакать без отдыха до самого вечера.

– Не бойся, я не свалюсь с лошади. Мне хорошо известно, как ты торопишься, чтобы поскорее добраться до… – Она вдруг замялась. – Это так странно, я ведь даже не помню, как зовут вашего верховного тана. А между тем в его руках мое будущее.

– Конн. Его зовут Конн Верный. И не только твоя жизнь, но и жизнь каждого, кто живет в этих местах, находится в его руках.

– Может быть, и так. Боюсь только, что сам он редко об этом вспоминает. Может быть, мне легче было бы понять это, если бы я знала, почему…

– Почему что?

Кэтлин снова пальцем коснулась изображения креста.

– Почему именно я? Почему сейчас? Я провела в аббатстве много лет, и почему вдруг именно сейчас я удостоилась его внимания?

Нилл поднес к губам кожаную флягу, которую наполнил ледяной водой из ручья, и сделал большой глоток.

– Думаю, причины, толкнувшие Конна на этот шаг, легко понять. Ты достигла того возраста, когда девушек принято отдавать замуж. Скорее всего он нашел для тебя подходящего мужа, вот и все.

Глаза девушки расширились. Почему-то ей никогда не приходило в голову, что все произойдет таким образом. Она-то надеялась, что придет день – и она влюбится, что у нее будет выбор. Даже в стенах аббатства ей доводилось слышать истории о молодых женщинах, которых отводили к венцу против их воли. Неужели и ей на роду написано всю жизнь делить кров и постель с совершенно незнакомым человеком?!

– Но я не могу сейчас выйти замуж, – заикаясь, пролепетала Кэтлин. – Я не знаю никого, кто бы… – И осеклась, растерянно уставившись на него. – Ты ведь не думаешь, что ты… и я… что Конн именно тебя послал в аббатство, потому что предназначил мне в мужья?

Нилл поперхнулся хлебом.

– Не говори глупости! – прорычал он. – Верховному тану отлично известно, что я поклялся никогда не жениться! – И тем не менее на лице его отразилась та же растерянность, что и у Кэтлин.

Он украдкой коснулся рукой висевшего на поясе кожаного кошеля, в котором что-то чуть слышно хрустнуло.

– Есть только один способ узнать это, – пробормотал он и, перехватив ее вопросительный взгляд, выпустил кошель из рук.

– А что там такое? – с любопытством спросила Кэтлин.

– Это тебя не касается! – рявкнул он. – Заруби себе на носу: ни одной женщине не удастся назвать меня своим мужем!

Даже при свете угасавшего костра Кэтлин заметила, как вдруг потемнело его лицо, будто он боялся, что она поднимет его на смех.

– Раз уж ты так уверен, что Конну не придет в голову заставить тебя обзавестись женой, тем более против твоего желания, то почему ты думаешь, что он вздумал выдать меня замуж?

– А почему бы и нет? В Гленфлуирсе полным-полно мужчин.

– Да много ли среди них таких, кто с радостью возьмет за себя девушку, у которой за душой нет ни гроша? – Она пожала плечами. – Думаешь, я такая простушка, что вообще ничего не знаю о жизни? Обязанность хорошей жены – принести что-то в дом мужа. Богатство или знатное имя, родственные связи, чтобы у него были союзники и друзья. – При этой мысли ей почему-то стало неуютно.

Нилл раздраженно передернул плечами.

– Да любой мужчина, кроме меня, был бы счастлив взять тебя в жены!

– Интересно почему?

– Тому, кто женится на тебе, ты принесешь в приданое то, что дороже любых драгоценностей или богатых земель. В жилах его сыновей будет течь кровь храбрейшего воина, самого знаменитого копьеносца нашего времени!

Все мысли о замужестве вмиг улетучились у Кэтлин из головы.

– Ты знаешь моего отца? Мою семью?

Нилл, поднеся к глазам краюху хлеба, притворился, что внимательно разглядывает ее.

– У тебя еще будет время узнать обо всем, когда ты очутишься в замке, – проворчал он.

– Ах, да перестань! – Выронив недоеденный хлеб, она вскочила, не сводя с него глаз. – Всю жизнь я ждала случая узнать, почему мои родители покинули меня, почему у меня не было ни матери, ни отца, как у других детей!

– Это не мое дело – рассказывать тебе о таких вещах! Мне не давали приказа!

– А не рассказывать тебе приказывали? – вскричала Кэтлин. – Или тут есть что скрывать?

– Нет, но… Проклятие, женщина, ты все переворачиваешь с ног на голову!

– Я переворачиваю с ног на голову?! Ты хоть можешь себе вообразить, что это такое – всегда гадать, вечно сомневаться, боясь услышать ответ, и все равно умирать от желания узнать хоть что-то! И вот теперь… мои родные… может быть, они ждут меня в замке и я наконец увижу их! – Кэтлин вдруг заметила, как глаза Нилла сузились и на лице его появилось странное выражение. Казалось, он колеблется.

– Ты не найдешь в замке своих родных, – сказал он наконец.

– Значит, они живут не там? Впрочем, не важно. Я все равно их найду.

Он отвел глаза в сторону. Предчувствуя недоброе, Кэтлин замерла.

– Они… – прошептала она едва слышно, и голос ее предательски дрогнул.

– Они умерли. – Он произнес это с грустью, совершенно неожиданной в этом суровом человеке.

Кэтлин отвернулась, стараясь скрыть слезы. Настало долгое молчание.

– Мать-настоятельница отдала мне это перед тем, как я покинула аббатство. – Рука Кэтлин осторожно коснулась драгоценного браслета. – Должно быть, он когда-то принадлежал моей матери. Всю свою жизнь я гадала, какие они, мои родители. Должно быть, красивые, благородные и храбрые, думала я, мои мама и папа, которые любили меня так же, как я их. Когда-нибудь мы встретимся, они обнимут меня и я узнаю наконец, почему они покинули меня. Они были почти живыми, настоящими. И вот одно твое слово – и их нет. Они ушли навсегда, и я уже никогда, никогда не увижу их. Никогда!

– Ты не права. – Кэтлин вздрогнула, почувствовав прикосновение его руки. – Они не ушли навсегда. В песнях бардов твои родители будут жить вечно.

Украдкой покосившись в его сторону, она заметила, что он как будто колеблется. И тем не менее он продолжал:

– Ты – дочь могучего Финтана Макшейна, воина столь славного и знаменитого, что о нем и его волшебной силе сложили легенды.

Кэтлин с раздражением отмахнулась:

– Мне не нужны ни легенды, ни сказки о волшебстве и волшебной силе! Я хочу иметь что-то свое, родное, а не плод чьего-то вымысла!

– Но это вовсе не сказки – то, что я рассказываю о твоем отце. Это правда!

– Так ты знал его?

– Думаю, никто на свете, кроме жены Гренны, не знал его по-настоящему. Его дар всегда служил преградой между ним и остальными воинами.

– Что это за таинственный дар?

– Никогда, ни разу в жизни он не промахнулся мимо цели. Это чудесно уже само по себе. Но становится настоящим чудом, если знать, что Финтан был слеп.

– Слеп?! Но это… это же невозможно! Откуда ему было знать, куда он нацелил копье?

– Барды говорят, что если остальные воины видят глазами, то Финтан видел сердцем. Якобы у Финтана был соперник, также добивавшийся любви твоей матери, и когда она предпочла твоего отца, негодяй ослепил Финтана, чтобы счастливец никогда в жизни не увидел ее прекрасного лица. Понимая, что означает потеря зрения для знаменитого воина, которого она полюбила, Гренна якобы отправилась к феям и умоляла их взять ее собственные глаза, лишь бы Финтан прозрел. Ее горькие слезы тронули фей, они пожалели несчастных влюбленных и наградили Финтана божественным даром внутреннего зрения.

– Перестань! – Горло Кэтлин сжала судорога. – Перестань выдумывать сказки, чтобы утешить меня!

– Ты не веришь мне? Что ж, не могу тебя винить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел собственными глазами, как бросок его копья спас мою собственную шкуру. Если бы не Финтан, быть бы мне разрубленным надвое боевым топором!

– А моя мать? Ты знал ее?

Нилл, казалось, смутился.

– Она была похожа на тебя – с такими же темными волосами и синими глазами. И все-таки не такая. – Взгляд его остановился на зардевшемся личике Кэтлин. – В ее красоте я видел один лишь яд, вроде того, что погубил моего отца.

Глаза Кэтлин вспыхнули. Она закусила губу, и Нилл тревожно покосился в ее сторону.

– Ты хотела узнать, кто были твои родители? – хмуро спросил он. – Однажды я слышал, как твой отец говорил, что ослеп, потому что Гренна была светом его очей.

Горло Кэтлин сжалось.

– Может быть, поэтому я была им не нужна, – едва слышно прошептала она.

Кэтлин обхватила себя руками, пытаясь представить себе эту великую любовь, столь сильную, что о ней слагались легенды, – любовь, которую родители не хотели разделить даже с ней. Браслет больно врезался в ее запястье. Она с горечью вспоминала, как еще ребенком гадала, какой же ужасный грех лежит на ней, раз родители отреклись от нее с самого рождения. Теперь их уже нет, и она никогда не сможет спросить их об этом.

Кэтлин удивленно вздрогнула, почувствовав, как теплая ткань плаща укутала ее плечи. Она еще хранила тепло сильного тела Нилла, пахла землей и ветром и еще чем-то неуловимым – должно быть, самим Ниллом.

Глава 4

Наконец она крепко уснула. Тихие, судорожные вздохи сменились спокойным посапыванием. Уснула, подумал Нилл и облегченно вздохнул. Но совесть его была неспокойна.

О чем, черт возьми, думал Конн, когда посылал его с этим поручением?! Куда лучше было бы отправить в аббатство одного из придворных шаркунов, которым обычно так ловко удается осушать слезы молоденьких женщин. Или хотя бы Деклана. Нилл прикрыл глаза, представив себе дородного рыжеволосого воина, который, пожалуй, был единственным, кого он мог считать другом.

Деклан, о чьем уродливом шраме, обезобразившем лицо, все мгновенно забывали, стоило ему разразиться добродушным смехом… Деклану и в голову бы не пришло вот так, без подготовки, ляпнуть, что никого из ее родных уже нет в живых. Он бы придумал, как утешить ее.

Да, но даже если бы Конн и послал Деклана, все равно куда больше Кэтлин нуждалась в женщине, которая смогла бы смягчить горечь первого удара, хотя бы вначале, пока Кэтлин еще не оправилась после того, как ее чуть ли не силой увезли из аббатства.

Взгляд Нилла невольно снова обратился к Кэтлин. На фоне темной подкладки плаща ее измученное личико казалось особенно бледным. Одну руку она подложила под щеку, как наплакавшийся ребенок. Колечки черных волос оттеняли кожу, белую, словно лепесток лилии. Шелковистые густые ресницы бабочками трепетали на щеках, губы слегка приоткрылись во сне.

Можно было бы принять ее за Спящую Красавицу из сказки, если бы не блестящие дорожки слез, еще не высохшие на щеках, и то, как она съежилась, обхватив себя руками, словно ожидая следующего удара.

Удара вроде того, что нанес ей он, когда сказал, что родители ее умерли. Нилл почувствовал угрызения совести. Нет бы ему промолчать! Пусть бы на здоровье забивала себе голову всякой чепухой о матери с отцом, которых не видела никогда в жизни.

Так нет же, словно черт тянул его за язык. Теперь он обречен смотреть, как эта девушка истекает кровью от раны, только ранено было не ее тело, а то, что гораздо глубже – ее душа.

Он причинил ей боль, и все же нельзя было привезти ее в замок Конна, когда она ничегошеньки не знала! Как он мог позволить, чтобы она только там узнала бы горькую правду и чужие люди стали бы свидетелями ее горя?! Кому бы не захотелось полюбоваться, как станет убиваться дочь прославленного героя?! В Гленфлуирсе наверняка найдется немало таких, которые возненавидят Кэтлин за ее красоту, грацию, да и просто за то, что она дочь знаменитого Финтана Макшейна.

Только почему при одной мысли об этом вся кровь разом вскипает в его жилах? Что это – неужели гнев, который никогда не охватывал его прежде? Нилл попытался взять себя в руки. Для подобных сантиментов сейчас не время.

Он тяжелым взглядом уставился на огонь, перебирая в памяти каждое оскорбление, каждую презрительную усмешку, которые услышал за все эти годы. Даже несмотря на неизменную доброту Конна, в душе его вечно кровоточила рана и сердце его, измученное стыдом и ужасом из-за предательства отца, казалось, вот-вот разорвется на части.

На месте Нилла другой давным-давно уехал бы прочь из Ирландии, взял себе другое имя и начал новую жизнь, отринув мучительное прошлое, которое разъедало его душу и тело.

Но Нилл остался. Он сражался, как мужчина, который хочет восстановить поруганную честь. Ничто не в силах было заставить его сойти с этого пути. И не важно, насколько чудесной, мужественной или беззащитной окажется Кэтлин, – он не станет ее защитником.

Единственное, на что оставалось уповать Ниллу, – это на его веру в Конна, который вот уже почти тридцать пять лет правил мудро и справедливо. Нилл никогда не забудет, каким огнем горели глаза тана, когда он вложил в его руку письмо.

«Я верю тебе, как не верил никому и никогда, – сказал тогда верховный тан, сжимая руку Нилла. – С тех пор как от моей руки умер твой отец, я принял тебя как собственного сына. И вот теперь пришло время доказать свою преданность. Скажи мне, Нилл: правы ли были твои враги? Или же ошибались? Неужели же я верил тебе напрасно?» И после того как тан вложил в его руки несколько листков, скрепленных его печатью, Нилл поклялся, что скорее умрет, чем нарушит данную Конну клятву нерушимой верности. Одну из этих бумаг он должен был прочесть сразу же, как только выедет из замка, – в ней говорилось, что он должен сделать и где искать девушку. А во второй…

Нилл коротко выругался про себя. Конн велел ему распечатать второе письмо нынче ночью, как только Кэтлин уснет. Краска стыда за свою забывчивость бросилась в лицо Ниллу. Будь прокляты эти залитые слезами глаза и хорошенькое личико, если ради них он хотя бы на минуту смог забыть о своем долге перед Конном!

Распустив завязки кошеля, висевшего у него на поясе, Нилл поспешно вытащил оттуда свиток. Печать, скреплявшая его, в пламени костра блеснула, точно сгусток крови.

Нилл украдкой покосился в сторону Кэтлин, невольно вспомнив о ее невинном любопытстве – как она гадала, уж не его ли тан предназначил ей в мужья. Глупость какая, чертыхнулся он. И все-таки, как он ни злился на себя, в этой мысли было какое-то колдовское очарование. А что, если Конн, при всей его мудрости и к тому же хорошо зная, что Нилл согласится жениться, только повинуясь его прямому приказу, задумал связать его нерушимыми узами с женщиной? Этот брак доказал бы всему Гленфлуирсу, что кровь благородного Финтана все еще жива. Она будет струиться в венах следующего поколения воинов, даруя им волшебную силу знаменитого предка. На мгновение что-то вдруг шевельнулось в его груди. Искушение? Он и сам этого не знал.

Нилл вдруг заметил, что комкает письмо, словно боясь увидеть то, что в нем написано. Еще совсем мальчишкой он хорошо понял, что иные слова могут ранить сильнее, чем лезвие меча. Он научился не доверять словам.

Нет, Конн не мог обмануть его доверие. Он единственный, кто любил его. Конн знал о клятве, данной Ниллом. Тану и в голову не пришло бы сыграть с ним подобную шутку. И все-таки, что могло быть в этом проклятом письме, кроме разве что сообщения о предстоящей свадьбе?!

Собрав все свое мужество, Нилл сорвал печать, развернул свиток и поднес его поближе к огню. Он прочел выведенные ровным почерком тана слова, и ужас и отвращение охватили его.

Этой женщине на роду написано стать причиной разрушения и гибели моего дома – такую судьбу предсказал ей самый мудрый друид из всех живущих на земле. В ее власти – все силы зла. Могущество этих темных сил так велико, что даже родители ее испугались и приказали отослать девочку в монастырь. Смерть сотен и тысяч храбрых воинов, все ужасы войны – вот что принесет с собой Кэтлин-Лилия всем, кто живет в Гленфлуирсе, если у тебя не хватит мужества выполнить последнее, что я решил поручить тебе, сын мой. Ты давно стал воином, стало быть, уже успел узнать, что в иных случаях, как это ни ужасно, смерть бывает необходима. Так убей же эту девушку, пока она спит, – и ты спасешь жизнь других людей. Никто в целом мире не будет знать о том, что ты совершил, кроме твоего тана. И благодарность будет вечно жить в моем сердце.

Убить ее?! Судорога отвращения стиснула горло Нилла. Нет, ни за что! Неужели Конн мог подумать, что он способен хладнокровно совершить подобное злодейство? К тому же все в Гленфлуирсе знали, что тан поклялся Финтану заботиться о его дочери. Прославленный воин поручил Кэтлин заботам тана, согласившись отправить ее в монастырь.

«Ты единственный, кому я могу доверять». Слова тана эхом отдались в памяти Нилла, и он вдруг вспомнил темное облачко, которое не раз туманило лицо тана незадолго до того, как он дал Ниллу это проклятое поручение. Что за ужасы предвидел он в будущем для себя и своего народа, раз решился нарушить слово чести?!

Ниллу вдруг показалось, что мир вокруг него погрузился в тишину. Слышен был только бешеный стук его сердца.

Смерть. Ниллу не раз приходилось встречаться с ней на поле битвы. Тогда все было понятно, но сейчас… Ведь то, что приказал ему Конн, – это же убийство!

Пот выступил на лбу Нилла. В ушах эхом отдавался глухой голос тана: «Кто же мудрее, храбрее, мой мальчик? Тот, кто с угрюмой безнадежностью идет навстречу неизбежной смерти? Или тот, кто находит в себе мужество остановить резню прежде, чем брызнет первая кровь?»

Что же делать? Нарушить слово чести или сдержать его и тем самым навлечь неисчислимые бедствия на всех, кто живет в Гленфлуирсе? Ведь замок, лишившись хозяина, обречен на гибель!

Так вот, значит, в чем состояло испытание, последняя проверка преданности Нилла! Вот почему Конн послал именно его! Остановить реки крови, прежде чем они прольются.

Если рассудить, Конн предоставил ему возможность спасти сотни человеческих жизней, пожертвовав одной. Но хотел ли этого сам Нилл?

Он вдруг вспомнил, как Кэтлин карабкалась по камням, спускаясь к морю, и лицо ее светилось детской радостью. Она была полна жизни – больше, чем кто-либо, мрачно подумал Нилл. А клятва, которую он дал аббатисе? Клятва, которую нарушил Конн, – это его личное дело. Но честное слово Нилла касается только его одного.

«Но ведь прежде всего ты обязан Конну, – произнес тихий голос в его душе. – И клятва верности, данная ему, превыше всего».

Нилл искал в душе силу, которую обрел на полях бесчисленных сражений, уголок, где скрывалась темная ярость, обычно владевшая им в сражении. Искал – и не находил.

Медленно и неохотно Нилл вытащил из ножен меч. Ему казалось, что пальцы, которыми он сжимал рукоятку, онемели и уже не принадлежат ему. Неслышными шагами он подкрался к тому месту, где спала Кэтлин. Темные локоны ее разметались, приоткрыв нежную белую шею, трогательную в своей беззащитности. Кожа девушки в свете луны казалась жемчужно-белой. Скоро она уже ничего не будет чувствовать, попытался успокоить себя Нилл. Одно быстрое движение – и все будет кончено! Он высоко поднял меч над головой, чувствуя, как предательски дрожат руки.

И в этот миг смутный шорох листвы в гуще деревьев заставил девушку проснуться. Ресницы затрепетали, глаза, еще затуманенные сном, широко открылись. И сладкий сон, казалось, превратился в кошмар – Кэтлин увидела лезвие меча, занесенное над ее головой.

«Бей! – крикнул кто-то в душе Нилла. – Один удар, идиот, и все будет кончено!»

– Прости меня! – вместо этого выдохнул он. – Это приказ Конна. – Нилл опустил тяжелый меч, в последнее мгновение зажмурившись, чтобы не видеть того, что произойдет.

Отчаянный крик замер на губах Кэтлин. Но вместо того чтобы войти в мягкую плоть, острие меча глубоко вонзилось в рыхлую землю.

Открыв глаза, Нилл успел заметить, как девушка с исказившимся от ужаса лицом отпрянула в сторону. Не сознавая, что делает, Нилл потянулся к ней, почти коснувшись нежного локтя, но она увернулась, с испуганным криком метнувшись в темноту. И он замер, сам не зная, что сделает, если она окажется в его руках. «Беги, Кэтлин! Спасайся!» – кричал чей-то голос в его душе. Точно так же кричал он в тот день, когда увидел, как Конн загнал на охоте оленя. В мозгу Нилла вдруг вспыхнуло воспоминание, как прекрасное животное, испуганное, несчастное, из последних сил старалось спасти свою жизнь, в то время как свора почуявших запах свежей крови охотников неслась за ним по пятам.

Будь он трижды проклят, если позволит ей сбежать, когда у нее нет при себе ничего, даже ножа, чтобы защитить себя! Все, что она найдет там, в темноте, – это лишь более ужасную, мучительную смерть. Поклявшись, что не допустит этого, он бросился за ней. Ярко светила луна, помогая ему в поисках.

До чего же все это бессмысленно и глупо, мелькнуло вдруг в его мозгу. Ведь он только что пытался убить ее – и сделал бы это, если бы Кэтлин по чистой случайности не успела увернуться.

И вдруг слуха Нилла коснулся еще один звук, от которого застыла кровь в жилах. Это был рев дикого вепря, страшные клыки которого несли смерть любому, кто отважился бы встать на его пути.

Острые ветки деревьев царапали руки Кэтлин, узловатые корни цеплялись за ноги, но она упрямо бежала вперед, подгоняемая страшным видением. Перед ее глазами стоял Нилл с поднятым мечом. Он собирался убить ее. Еще мгновение – и острое лезвие меча вонзилось бы в ее беззащитную плоть.

Споткнувшись о торчавший из земли камень, Кэтлин упала на колени. Вспыхнула острая боль, но девушка заставила себя снова вскочить на ноги. Она слышала, как Нилл с треском продирается сквозь чащу. Он был воином, привыкшим убивать, отчетливо осознала Кэтлин.

Нет, этого не может быть, внезапно мелькнуло у нее в голове. Ведь он же дал клятву защищать ее! Он поклялся матери-настоятельнице! А может, именно поэтому он решил доставить ей последнюю в жизни радость – полюбоваться морем?! Видимо, неясное чувство вины томило его – ведь Нилл наверняка знал, что ему предстоит совершить.

Господи, а ведь она доверилась ему! Доверила не только себя, свою жизнь, но еще нечто гораздо более хрупкое – ее детские мечты о родителях, которых она никогда не знала. И вот теперь, может быть, они все трое снова будут вместе, на небесах.

Кэтлин лихорадочно обвела взглядом залитую тусклым светом поляну. Лунный луч вдруг выхватил из темноты заросли колючего кустарника, за ними чуть слышно журчал ручей. Люди обычно селятся возле воды, мелькнуло у нее в голове. Если ей повезет и она успеет добежать до ручья, то, может быть, ей встретится кто-то, у кого хватит смелости прийти ей на помощь, или она отыщет хоть какое-то оружие.

Ринувшись прямо в самую чащу колючек, Кэтлин закусила губу от боли. Что-то острое расцарапало ей спину, но по мере того, как она пробиралась все глубже в самую чащу, на душе у нее становилось легче. Ей показалось, или топот за ее спиной звучит уже не так близко? Господи, как же ей не хотелось умирать!

Кэтлин поползла еще быстрее, не обращая внимания на боль, и чуть было не зарыдала от облегчения, когда вдруг выползла на крошечную полянку. Ручей с мелодичным журчанием омывал торчавшую в самой середине потока скалу, почти такую же высокую, как она видела на берегу моря. Может быть, ей удастся укрыться где-нибудь в расщелине, подумала она. Кэтлин бросилась к скалам и внезапно застыла, похолодев от ужаса, услышав чудовищный рев. Громадный дикий вепрь, рывшийся в земле в поисках желудей, повернулся к ней.

В тусклом лунном свете блеснули чудовищные клыки, и робкая надежда спастись покинула Кэтлин.

Сзади до нее доносился приближавшийся топот ног Нилла. Он по-прежнему гнался за ней. С трудом проглотив вставший в горле комок, девушка посмотрела вперед, на вепря. Черная грубая щетина покрывала огромную уродливую голову, крохотные глазки в лунном свете горели зловещим красным огнем.

Бросив взгляд под ноги, Кэтлин заметила сломанную ветку, достаточно толстую, чтобы послужить оружием. Крепко сжав ее в руке, девушка прошептала краткую молитву и шагнула навстречу зверю.

Чудовище затрясло громадной головой, на губах его выступила пена, будто от ярости, что такое маленькое, ничтожное создание осмелилось заступить ему дорогу. На мгновение воцарилась тишина, от которой у Кэтлин зазвенело в ушах, и зверь, сделав огромный прыжок, кинулся на нее. В последнее мгновение девушка успела отпрянуть в сторону и, собрав все силы, ударила его веткой между глаз. От удара ветка разломилась надвое, и страшный рев вырвался из пасти чудовища. Кэтлин увидела, как кровь заливает ему глаза, но, судя по всему, это была не более чем простая царапина и она лишь еще больше разъярила зверя. Налитые кровью глаза его сверкали бешенством.

Время, казалось, остановилось – вепрь, будто в страшном сне, летел прямо на нее, и Кэтлин застыла, сжимая в руках обломок палки. Вдруг произошло нечто непонятное: какая-то неведомая сила отшвырнула ее в сторону. Крик вырвался из ее груди, когда она с размаху приземлилась на камни.

Она успела услышать яростный рев вепря, к которому теперь примешивался человеческий голос, хрипло выкрикивающий проклятия. Привстав с земли, Кэтлин увидела, как зверь и человек схватились насмерть.

Кровь обагрила ногу Нилла там, где ее пробороздили страшные клыки, и такими же страшными багровыми пятнами был покрыт его меч, который он готовился вонзить в косматую тушу зверя.

Нилл наносил удар за ударом, оттесняя вепря к подножию скалы. Или дальше от Кэтлин? Все это было похоже на безумный сон.

Но ведь он хотел, чтобы она умерла! Господи, тогда какой же был смысл защищать ее?! Руки Кэтлин сжались в кулаки, она кусала губы, чтобы не закричать.

– Кэтлин, беги! – заорал Нилл, едва избежав еще одного удара чудовищных клыков. – Дерево! Забирайся на дерево!

Боже милостивый, что это он говорит?! Только что он хотел ее убить – и вот рискует собственной жизнью, чтобы спасти ей жизнь!

И тут в его глазах блеснуло что-то, чего она не могла понять. Суровое лицо его напоминало высеченную из камня маску отчаяния, искаженную такой болью, которую не может причинить ни одна рана.

Вепрь развернулся, чтобы вновь броситься на человека.

– Нилл, берегись! – пронзительно крикнула она.

Широко расставив ноги, тот приготовился к атаке, но он был слишком близко к краю обрыва. Вепрь бросился на него, в воздухе блеснул меч, и Кэтлин услышала ужасный звук, когда человек и зверь сшиблись грудь с грудью.

Из раны в горле вепря фонтаном хлынула кровь, его голова задергалась в агонии. Через мгновение он упал. Задние ноги животного в предсмертной судороге ударили Нилла. Крик замер на губах Кэтлин. Она увидела, как тот покачнулся на краю скалы и с воплем рухнул вниз, в темноту.

Кэтлин никогда не смогла бы забыть жуткий глухой стук, с которым тело Нилла ударилось о скалы, грохот камней и крик боли, вырвавшийся из его груди.

Закусив губу и дрожа всем телом, Кэтлин разглядывала чудовищную тушу вепря. Из груди его торчал меч. Если бы она тогда не проснулась, то сейчас она, а не зверь лежала бы в луже собственной крови. Ей никогда не забыть, каким мрачным было лицо Нилла, когда он склонился над ней с мечом в руке.

Она бежала, чтобы спасти свою жизнь, и он бросился за ней в погоню, чтобы привести в исполнение свой план. Но почему, Боже милосердный, почему? Ведь сам тан послал его охранять ее в дороге! Такой человек, как Нилл, мог решиться на убийство, только повинуясь приказу своего господина. Только долг значил для него больше, чем жизнь какой-то женщины.

Теперь она должна завладеть его мечом и бежать, исчезнуть навсегда. К тому времени когда Конн узнает, что произошло, ни одна живая душа ее не найдет.

Подобравшись поближе к вепрю, Кэтлин опасливо потянула за рукоятку меча, потом дернула посильнее. Нагнувшись, она внимательно разглядывала грозно изогнутые клыки. Чтобы спасти ее, Нилл готов был погибнуть ужасной смертью. Все это было очень странно.

Слезы, хлынувшие из глаз Кэтлин, обожгли ей щеки.

– Что мне делать, матушка? – прошептала она, обращаясь к единственному на земле человеку, в котором привыкла искать защиту. – Я не знаю, что мне делать!

Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Перед ее мысленным взором вставали то морские волны, пронизанные лучами солнца, то мрачное лицо Нилла с сурово сжатыми губами. И еще одно видение, которое она никогда не забудет, навечно врезавшееся в ее память за мгновение перед тем, как туша вепря ударилась о тело Нилла: его лицо, искаженное ужасной мукой. Нет, это был не страх смерти, а, скорее, безысходное отчаяние человека, когда душа его рвется на части.

«Он пролил свою кровь ради тебя, – подумала Кэтлин. – Он сражался за тебя, рискуя собственной жизнью. И если ты сейчас уйдешь, то никогда не узнаешь, почему он пытался тебя убить, и будешь мучиться из-за этого до конца своих дней».

Кэтлин осторожно подкралась к краю обрыва и глянула вниз. Подножие утеса было залито тусклым лунным светом. Тело Нилла лежало на гребне скалы. До него было страшно далеко. Даже такой человек, как Нилл, не мог бы упасть с такой высоты не разбившись насмерть. Она может только помолиться о его душе и уйти.

Но не успела она перекреститься, как услышала слабый жалобный звук, едва донесшийся до нее в тишине ночи.

Нилл был жив.

Глава 5

Бок Нилла острыми когтями рвала боль. Стиснув зубы, он отполз от края гребня, и сердце его екнуло, когда он представил, что ждало его там, внизу. Он понял, что достаточно было ему потерять сознание, и его беспомощное, истерзанное болью тело, соскользнув по изрезанной глубокими морщинами поверхности утеса, рухнет туда, где его ждет смерть.

Наверное, ему нужно было яростно цепляться за жизнь – ведь он так и не выполнил своего последнего поручения и, значит, останется с позорной кличкой навсегда. Насмешница судьба настигла его, когда он сражался в последний раз. И все же Нилл лежал неподвижно, не решив, что для него страшнее всего: уйти из жизни с запятнанным именем или же убить невинную девушку и тем самым восстановить свою честь.

Наверное, именно так много лет подряд в нерешительности мучился Конн, подумал он. Его останавливал страх – страх перед Финтаном, живым или мертвым, потому что даже из царства мертвых рука его могла покарать убийцу дочери. Ужас быть проклятым навеки, потому что кровь Кэтлин оказалась бы на его руках, – вот что удерживало Конна.

И Нилл вдруг с горечью осознал, что его попросту использовали.

Логично было предположить, что тан не станет обшаривать свои владения в поисках молодой девушки. Ведь если в Гленфлуирсе станет известно о судьбе, которую он уготовил единственной дочери Финтана, невозможно даже представить себе тот хаос, который воцарится во владениях тана. За те годы, пока ее не было, страх перед проклятием почти исчез, и причиной этому была всеобщая любовь к Финтану. А клятва Конна защитить его дочь избавила всех от мучительного выбора между своим таном и ребенком всеми почитаемого героя.

Но даже теперь, когда Финтана уже не было в живых, преданность воинов его памяти намного превышала верность тану. Финтан проливал вместе с ними кровь, вел их в сражения, стал живым символом славы и торжества. В могущество его волшебного дара все они верили с детства. Только Ниллу, своему приемному сыну, Конн мог верить как самому себе, и по иронии судьбы именно Нилл обманул его доверие.

Угрюмый смешок сорвался с его губ. Девчонка оказалась не только храброй, но и толковой. И к тому же наверняка сообразила прихватить его лошадь. А если так, то скоро она будет уже далеко.

Что она станет делать? Вернется в аббатство? Оставалось только молиться, чтобы монахини смогли защитить ее, раз уж это оказалось ему не под силу.

Закрыв глаза, он попытался отогнать прочь воспоминание о том, как она испуганно смотрит еще сонными глазами на занесенный у нее над головой тяжелый меч. Он вдруг снова услышал радостный смех Кэтлин, когда море приняло ее в свои объятия и вода играла ее черными кудрями.

Нил нахмурился. Наверное, сейчас она ненавидит его. Или боится. Впрочем, какая разница? Он знал, что в Гленфлуирсе многие считают его отродьем дьявола.

Но почему-то мысль о том, что именно эта девушка станет ненавидеть его, была нестерпима. Она ни на минуту не усомнится, что, делясь с ней плащом, он уже хладнокровно замышлял убийство. Что ж, его смерть все уладит, с чувством какого-то странного удовлетворения подумал Нилл и закрыл глаза. И теперь уже не надо решать, что для него важнее – верность своему тану или жизнь этой девушки.

Вдруг чуть слышный звук коснулся его слуха. Нилл слегка приоткрыл глаза, ни минуты не сомневаясь, что гребень скалы начал потихоньку осыпаться, не выдержав веса его тела. Но то, что он увидел, было настолько дико, что он чуть было не вскрикнул. Призрачный свет луны окружал серебристым облаком хрупкую девичью фигурку, свесившуюся с края обрыва. Волосы цвета воронова крыла, бледный овал лица – все это было ему до боли знакомо.

Кэтлин! Господи, к этому времени она должна быть далеко отсюда. Неужто она сошла с ума? Или просто хочет убедиться, что он не станет преследовать ее?

– Нилл? – Голос ее дрогнул.

Адский огонь! Ведь она должна бояться его!

Ответить? Нет, пусть лучше идет своей дорогой, считая, что он мертв. По крайней мере бедняжке не в чем будет себя винить… Винить?! Дьявольщина, да в чем ей винить себя, коль скоро он чуть было ее не прикончил?! Да если бы она столкнула его со скалы собственными руками и сплясала бы над его могилой, то и тогда не за что было ее обвинять.

Кэтлин исчезла, и слуха Нилла коснулся негромкий звук – это звякнула подкова. Слава Богу, у нее хватило ума воспользоваться его конем. Нилл мучительно вслушивался в темноту, дожидаясь, когда Кэтлин уедет, и вдруг поймал себя на мысли, что, если она исчезнет из его жизни навсегда, он станет еще несчастнее, чем прежде.

Как странно: он, который с детства привык держаться особняком, вдруг почувствовал себя безумно одиноким. Почему? Из-за того, что какая-то девушка в один прекрасный день поделилась с ним своими радостями и печалями?

Внезапно с вершины утеса до него снова донесся какой-то неясный звук. Несколько мелких камешков ударились о его грудь, и Нилл вскрикнул. Что это? Какой-то зверушке не повезло, как и ему? Что-то коснулось его тела, и он схватил это «что-то» своими израненными в кровь руками. Веревка! Его собственная веревка, которую он всегда возил под седлом и о которой совсем позабыл!

– Не шевелись! – прозвучал откуда-то сверху тоненький голос. – Я спускаюсь, сейчас я тебе помогу.

– Ты сошла с ума? – прохрипел он. – Не смей! Это слишком опасно!

– Выхода-то ведь нет, верно?

– Какое это имеет значение?! Я не стою этого, ведь я чуть было не убил тебя!

– Признаюсь, это было не самое приятное пробуждение в моей жизни, но, может, мы обсудим это потом, когда ты окажешься наверху?

Целый дождь мелких камешков вперемешку с грязью осыпал его лицо. Черт возьми! Она уже балансировала на гребне скалы, очевидно, преисполнившись твердой решимости повторить его «подвиг».

– А ну назад! – прорычал Нилл. Стараясь не замечать мучительной боли, он с трудом приподнялся на локте. – Адский огонь, ты погубишь нас обоих!

– Тысяча извинений! – крикнула она сверху с надменностью королевы. – Может быть, вас, воинов, учат сидеть сложа руки, когда гибнут беспомощные люди, но мои наставницы в аббатстве учили меня другому. Готовность помочь – вот чему меня учили. И сейчас я постараюсь спуститься вниз, и мне наплевать, будешь ты орать на меня или нет.

Судя по всему, Кэтлин изо всех сил старалась скрыть от него, как ей страшно. Проклятие, до чего же упряма!

Перед глазами Нилла все плыло, тело ныло от боли, и все же он ухитрился приподняться, прислонившись спиной к шероховатой каменной стене и перекинув ноги через гребень скалы.

– Веревка не выдержит нас обоих. Помоги мне обвязаться ею вокруг пояса и конец привяжи к седлу. Конь сможет меня вытащить.

Кэтлин заколебалась.

– Своими израненными руками тебе вряд ли удастся завязать достаточно тугой узел.

– Нет! Кэтлин! – запротестовал он.

Но было уже слишком поздно. Кэтлин ступила на край гребня, пытаясь найти опору, но нога ее соскользнула, и девушка покачнулась, балансируя на грани жизни и смерти. Страшное проклятие сорвалось с губ Нилла. Он призывал ад и дьяволов спасти ее, раз уж святые не могли этого сделать. Боль вновь вонзила в него свои клыки, и он в ужасе зажмурился, подумав, что может увлечь ее за собой. И наконец почувствовал, как руки Кэтлин дотронулись до его пояса.

Она обвязала его веревкой и вновь карабкалась наверх. Все это, казалось, продолжалось несколько часов. Рывок – и веревка сильно натянулась, вибрируя под тяжестью его тела.

– Нилл, постарайся не удариться о скалы! – окликнула Кэтлин сверху.

Он попытался выставить ноги вперед, упираясь ими в утес, но его израненное тело отказывалось повиноваться, а в голове однообразно стучали невидимые молоточки: «Лучше бы мне умереть!»

Тело Нилла с размаху наткнулось на скалу, из груди вырвался хриплый стон. Спасительная темнота окутала его измученный мозг, и с каким-то облегчением он почувствовал, что проваливается в беспамятство.

– Нилл, все уже почти позади! Дай мне руку!

Он потянулся к Кэтлин, сжал ее нежные пальчики. Девушка дернула его на себя, и он еще успел напоследок удивиться той силе, которая обнаружилась в ее изящной, хрупкой фигурке. Тело Нилла перевалилось через край, и он упал животом на землю, хрипло и тяжело дыша. Кэтлин, отлетев в сторону, с размаху села на траву.

С трудом перекатившись на спину, Нилл заставил себя разлепить тяжелые веки и увидел над головой кружащиеся в безумном водовороте звезды и темный шатер листвы. Собрав силы, он поднял голову, чтобы посмотреть в глаза Кэтлин. С трудом шевеля распухшими губами, он произнес одно только слово:

– Почему?!

Кэтлин разглядывала лицо спящего Нилла. Освещенное первыми лучами солнца, оно обрело красноватый оттенок. Девушка, как могла, перевязала его раны и задумалась. Внутренний голос подсказывал ей, что нужно бежать – бежать, не медля ни минуты, забрать его коня, чтобы он не смог броситься в погоню. В конце концов, она сделала все, что могла, чтобы спасти ему жизнь, – вытащила его из пропасти. И никто, даже мать-настоятельница, не посмел бы требовать от нее большего.

И все же она не трогалась с места. Ей вдруг вспомнилось, что говорила сестра Люция, когда учила других монахинь ходить за больными. Раны на теле не всегда самые страшные. Есть куда более опасные рубцы, но они так глубоко внутри, что их не в силах разглядеть даже глаз самого опытного лекаря.

Но почему ее заботит, что теперь будет с этим человеком? Ведь он пытался ее убить! Из-за него она уже больше никогда не сможет смотреть на мир прежними глазами. И все-таки каждый раз, когда она порывалась убежать, в мозгу вновь звучал его вопрос: «Почему?»

Что ответить на это? Она и сама не знала, понимая, что у нее не было выбора.

Нилл заметался, хриплый стон вырвался из его груди. Взяв чашку с водой, Кэтлин разжала его губы и влила несколько капель ему в рот. Глаза его вдруг широко раскрылись, и она впервые увидела их не затуманенными болью – нет, его взгляд сверлил ее, будто и в небытие он мучительно искал и не находил ответа на свой вопрос.

Холодок страха вновь пробежал по спине, но девушка прогнала прочь терзавшие ее опасения. Может быть, у него и хватило бы сил открыть глаза, но все же он был еще слишком слаб, чтобы снова попытаться убить ее. Да и вряд ли бы он сделал это, даже если бы смог. По крайней мере ей хотелось в это верить.

Она попыталась скрыть свой страх, заговорив с ним.

– Ты ранен не так уж сильно. Думаю, ты будешь жить.

Нилл облизнул мокрые от воды губы и с трудом сглотнул.

– И все лишь благодаря тебе.

Пожав плечами, Кэтлин ничего не сказала.

– Кэтлин, ты должна была дать мне умереть. Почему ты… не позволила мне этого? Я ведь был послан, чтобы убить тебя. – Сильный кашель сотряс его беспомощное тело. – Что нам теперь делать?!

Она рассматривала его красивое суровое лицо, искаженное мучительной болью, которая была вызвана отнюдь не его ранами.

«Что нам теперь делать?!» – эхом отдавалось у нее в голове.

– Я не знаю, – прошептала она чуть слышно, но веки Нилла уже сомкнулись.

Дождь, тихий, успокаивающий дождь. Нилл слышал, как он шуршит по листьям деревьев над головой. И, как в детстве, ему захотелось встать во весь рост, чтобы струи дождя омыли его тело, как они омывают каждый цветок, каждую травинку в лесу, чтобы вновь стать чистым, будто родившимся заново.

Но ничто в мире не смогло бы очистить его душу от того, что он сделал. Или того, что не сделал. Мучительным был вопрос, который он снова и снова задавал себе: «Что же теперь делать?»

Открыв глаза, он увидел зеленый свод листьев над головой – нечто вроде самодельного шалаша, защищавшего их от дождя. Должно быть, его соорудила Кэтлин. Он вдруг вспомнил, как ее рука подносила чашку к его губам и что-то горячее, отдающее терпкой горечью лилось ему в рот. И потом навалился сон – благословенный сон, избавивший его от злобных демонов, с дьявольским хохотом вонзавших раскаленные крючья в его измученное тело.

Откуда такая доброта к тому, кто пытался отнять у нее жизнь? Неужели эти глупые курицы в аббатстве не вбили ей в голову хоть каплю здравого смысла?

И вот теперь, очнувшись, он увидел Кэтлин, съежившуюся под самодельным навесом. По лицу ее было видно, что она все еще боится, но, проклятие, взгляд ее оставался все таким же доверчивым. Сердце его невольно сжалось: она, обреченная гневом Конна на смерть, – и ни семьи, ни друзей, чтобы защитить ее. Вернуться назад, в монастырь, значило бы навлечь несчастье на тех, кого она любит. Даже столь юная и неопытная девушка, как Кэтлин, должна была уже сообразить это.

Украдкой покосившись на него, Кэтлин вдруг обнаружила, что глаза Нилла широко раскрыты.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она и снова поднесла к его губам чашку с напитком.

– Скоро буду на ногах – на рассвете самое время убивать молоденьких девушек.

Кэтлин резко вздрогнула, потом заставила себя вновь сделать невозмутимое лицо.

– Выпей. Это поможет тебе как следует поспать, чтобы восстановить силы.

Подняв дрожащую руку, Нилл с трудом оттолкнул чашку.

– Что ты теперь намерена со мной сделать? Усыпить, чтобы я проспал лет этак сто?

– Конечно же, нет! Я… – возмутилась она и тут заметила угрюмую усмешку, кривившую уголки его рта. – Да и к чему это? Ничуть не сомневаюсь, что твой справедливый тан наверняка пошлет кого-то разыскивать тебя или охотиться за мной. – Ее напускная храбрость исчезла.

Голос Кэтлин прервался. Да, она была невинной, но, уж во всяком случае, глупой ее не назовешь. Она отлично понимала, какая опасность нависла над ее головой, понимала всю безнадежность своего положения. Ниллу вдруг мучительно захотелось хоть как-то успокоить ее, лаской или нежностью стереть следы, которые страх уже наложил на ее прелестное лицо. Ну нет, поклялся он. Будь он проклят, если подаст ей ложную надежду! Хватит на его совести грехов и без этого!

– Нилл, – помолчав немного, окликнула она, – почему этот твой тан так хочет моей смерти? Всю ночь я ломала над этим голову. Ничего не понимаю. Почему бы просто не оставить меня навсегда в аббатстве? Я была так счастлива там! Меня все любили. – Голос ее дрогнул, и зазвеневшие в нем слезы больно отозвались в его душе.

Проклятие! Как объяснить этой юной девушке, что за черная судьба выпала на ее долю? И все же он должен попытаться сделать это!

– Нилл, почему Конн приказал меня убить? Я никому не причинила зла.

– Но это еще случится.

Она изумленно уставилась на него, явно не веря собственным ушам.

– Но это же глупо! Как может слабая женщина причинить зло могущественному тану?

– Однако так и будет. Это предсказано самым мудрым друидом из тех, что когда-либо жили в священных лесах.

Кэтлин молча смотрела на него.

– Я слышал только обрывки этой истории. Никто при дворе тана не смел говорить об этом вслух, будто боясь, что предсказание исполнится. Конн захотел, чтобы друид предсказал будущее ребенку великого Финтана. Тот положил руку на живот твоей матери, и тогда… – Нилл замялся, подыскивая слова.

– И что же он сказал?

– Сказал, что ты навлечешь величайшие бедствия на Конна и на всех, кто живет в его владениях.

Кровь отхлынула от ее щек, они стали мертвенно-бледными.

– Святая Дева Мария! Не могу поверить! – Кэтлин прижала дрожащие пальцы к губам. – Да будь моя воля, я бы в жизни не причинила никому зла!

– Я верю в это. Но иногда воля судьбы завязывает нити наших судеб в такой узел, о котором мы и подумать бы не смогли. – Никто не знал этого лучше самого Нилла – с самого рождения ему пришлось сражаться с призраком собственного отца. – И я верю, что Конн был вынужден отдать приказ, обрекающий тебя на смерть, только ради того, чтобы помешать кровопролитию.

– Он решил пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти тысячи других, – тихо сказала Кэтлин.

– Да.

Кэтлин вздрогнула.

– Но тогда почему же он не приказал умертвить меня сразу же, как я только появилась на свет?

– Точно я и сам не знаю. Может, сама мысль о том, чтобы убить ни в чем не повинного ребенка, была ему отвратительна? По натуре он не злой человек и склонен к милосердию. Он доказал это, усыновив меня, когда все вокруг умоляли его прикончить меня на месте.

– Мальчика?! Господи, откуда такая жестокость?!

– Со временем сыновья вырастают и у них уже достаточно сил, чтобы отомстить за своих отцов, Кэтлин. Нет, я это не к тому, что когда-нибудь решился бы. – Он осекся, и зоркий глаз Кэтлин успел заметить на его лице стыд и горечь, которые он безуспешно старался скрыть. – Есть только одна вещь, которую я знаю точно, – продолжал Нилл. – К тому времени как ты появилась на свет, и еще много лет спустя Конн нуждался в Финтане, чтобы вести в бой свои армии. А твои мать и отец – они обожали тебя. Ты была их единственным ребенком. И я верю, что Конн вынужден был сохранить тебе жизнь потому, что не осмелился бы взглянуть в лицо Финтану, если б тебя не стало. И он решил подарить тебе жизнь – счастливую, поскольку в аббатстве тебя любили. Никто в Гленфлуирсе тебя не видел, поэтому, когда он все-таки решил избавиться от тебя, некому было его остановить.

Сердце Нилла мучительно ныло – верховный тан был для него божеством. Но разве еще ребенком он не имел случая убедиться, что даже тот, кого любишь больше всех, тоже не безгрешен? Однако то, что сделал Конн, и близко не могло сравниться с тем ужасным преступлением, что когда-то совершил его отец! Это Нилл по крайней мере мог если не простить, то хотя бы понять.

– Конн объявил твоему отцу, что отправит тебя куда-нибудь подальше от Гленфлуирса, в такое место, где ты вырастешь в любви и заботе. Он торжественно поклялся Финтану и Гренне, что потом, когда ты вырастешь, прикажет привезти тебя в замок и возьмет под свою защиту. Финтан свято верил в слово, данное ему таном. Чтобы спасти тебе жизнь, родители позволили увезти тебя в монастырь. Думаю, браслет, который ты носишь на руке, – это знак любви, которую они оба питали к тебе.

Кэтлин бессознательно тронула золотой ободок, ставший для нее бесценным.

– А когда мой отец умер и уже больше не был нужен тану, Конн отдал приказ убить меня!

Намерения Конна, высказанные вот так, напрямик, выглядели настолько бесчеловечно, что Нилл невольно содрогнулся. Словно маска добродетели, прикрывавшая лицо его кумира, внезапно сползла, приоткрыв личину чудовища.

– Кэтлин, я знаю, это тяжело.

– Всю свою жизнь я задавала себе этот вопрос – почему? Теперь я знаю, что была проклята еще до своего рождения.

– Нет! Это было просто предсказание! Друид мог ошибиться.

– Сестры в монастыре тоже сказали бы так. Но что скажешь ты, Нилл? Во что веришь ты сам?

Он избегал встретиться с ней взглядом.

– Ты хотел убить меня, пока я спала. Я прочла это в твоих глазах. Тебе не хотелось, Нилл, но ты пошел на это.

Нилл уставился неподвижным взглядом на свои руки – руки, которые были бы запятнаны кровью Кэтлин, если бы не неожиданный поворот судьбы.

Кэтлин умолкла. Они долго молчали, сидя в тишине, которую ничто не нарушало, кроме слабого шелеста дождя.

– Странно, досточтимая матушка любила повторять, что меня ждет особенная судьба. Мне кажется, она думала, это будет нечто чудесное, романтическое – какой-то великолепный дар провидения. Не думаю, что она могла предположить, каким злым роком мне предначертано принести кровь и смерть тысячам невинных людей.

Даже такому суровому, привычному ко всему воину, каким был Нилл, было невыносимо видеть страдание на этом прекрасном, как цветок лилии, лице. Радость, счастье – вот для чего была она рождена.

– Кэтлин, силы, которые нами управляют, подобны волнам океана. Может быть, пророчество старого друида уже утратило силу.

– А если нет? Что, если его слова сбудутся? – Кэтлин закусила губу, и Нилл с тревогой заметил, как в глазах ее блеснули слезы. – Может быть, Конн был все-таки прав. И единственный способ избежать проклятия – убить меня!

– Кэтлин, эти люди для тебя ничего не значат! Ты ведь их даже никогда не видела!

– Да, но ведь кому-то они нужны! Кто-то ведь их любит, правда? Это чьи-то матери и отцы, дети, сестры и братья. Целые семьи, а у меня никогда не было семьи. И когда я умру, некому будет меня оплакивать.

– А аббатиса?! – «А я?!» – добавил он про себя, и мысль эта обожгла его будто огнем.

– Ну… я ведь уехала из аббатства, чтобы больше туда не возвращаться, верно? И аббатиса никогда не узнает, что со мной случилось. – Кэтлин обратила к Ниллу взгляд огромных глаз, и он прочел в нем не только страх, но и мужество и решимость. – Так что если… ты выполнишь свой долг…

От этих слов у него все сжалось внутри.

– Проклятие! – прорычал он. – Ты что, спятила?!

Слезы ручьем хлынули у нее из глаз.

– Но разве я имею право навлечь беду на тысячи ни в чем не повинных людей?!

Да что она, не в своем уме?! Подумать только – чуть ли не дает ему разрешение перерезать ей горло! За всю свою изломанную, искалеченную жизнь Нилл никогда еще не встречал человека, который бы так любил жизнь, как она, так умел радоваться ей!

– Ты не можешь предлагать мне такое! – придя в бешенство, заорал он. – Я этого не сделаю!

Кэтлин подняла на него глаза, полные страха, гнева и упрека.

– Тогда что же нам делать?

– Найти какой-то способ помешать этому, разрушить то, что предсказал старый друид.

Она рассмеялась смехом, в котором слышалось отчаяние.

– Как, Нилл? Может, ты волшебник?

В груди его волной поднималось раздражение.

– Нет, я не знаю, как нам это сделать. Знаю только, что это единственный способ. – Выругавшись сквозь зубы, он замолчал.

– И куда же мы пойдем, пока ты будешь ждать и надеяться, что чудо произойдет? Что нам делать, Нилл? Твой повелитель пожелал, чтобы я умерла. Как только он заподозрит неладное, пошлет кого-нибудь в погоню за мной.

Кэтлин была права. Нилл почти наяву видел суровые лица воинов, съехавшихся, чтобы выполнить приказ верховного тана. И все же больно деликатным было это дело, подумал он. Один неверный шаг… Так что вряд ли он будет торопиться, решил Нилл. А это, возможно, даст им время, в котором они так отчаянно нуждались.

– Отыщем место, где ты спрячешься, пока я придумаю, что можно сделать, – предложил Нилл.

– Интересно где? Не могу же я снова вернуться в монастырь! Это ведь его владения, верно? Значит, любой, кто поможет мне, рискует собственной жизнью. Даже если и найдется кто-нибудь достаточно благородный и мужественный, чтобы предложить мне убежище, могу ли я пойти на это? Это значило бы навлечь несчастье на голову своего спасителя. А когда Конн проведает, что произошло, тебя станут травить так же, как и меня.

Нилл всю жизнь привык к тому, что за спиной его стоит целая армия. Но на этот раз все будет по-другому – он останется один. Теперь только его меч будет отделять Кэтлин от верной гибели.

Нилл молчал, ненавидя в эту минуту и закипавший в нем гнев, и то чувство бессилия, которое охватывало его, пока он пытался придумать, где могла бы спрятаться Кэтлин. И вдруг ответ, который он так долго искал, вспыхнул у него в мозгу, отдавшись в сердце мучительной болью. «Нет! Только не это! – подумал он. – Я не могу вернуться туда!»

Но иначе Кэтлин умрет. Это ненадолго, уговаривал себя Нилл. Всего только на несколько часов, пока он запасется едой, чтобы они могли пересечь Ирландию. А потом он отыщет другое безопасное место.

– Есть в Ирландии одно место, где Конну никогда не придет в голову меня искать. Это замок Дэйр.

– Но ведь он кому-то принадлежит. Не могу же я навлечь на этих людей опасность!

Нилл поднял на нее глаза.

– Замок принадлежал раньше моему отцу. А теперь, стало быть, мне.

От взгляда проницательных синих глаз ему вдруг стало неуютно, будто Кэтлин заглянула в его душу.

– Нилл, – тихо сказала она, – уж наверняка Конн в первую очередь станет искать тебя именно там.

– Я поклялся собственной кровью, что никогда не вернусь туда.

Она робко коснулась его руки.

– Но ведь, позволив мне остаться в живых, ты уже нарушил одну клятву. И Конн скоро узнает об этом.

– Да. Только, кроме этого, он хорошо знает и другое – что ждет меня в замке Дэйр.

– Воспоминания?

Глаза его будто заволокло туманом. В памяти всплыли серые камни стен, внутренний дворик, заполненный вооруженными воинами верхом на лошадях. Связанный отец, переброшенный через седло боевого коня. И крики матери и сестры.

Ярость снова поднялась в нем волной, ярость перепуганного мальчишки, вдруг увидевшего, как весь его мир на глазах разлетелся вдребезги. Как объяснить это Кэтлин? Это значило бы впустить чужого в самые тайные уголки его измученной души!

Может быть, ангелы Христа, в которого она верит, учтут это там, на небесах, подумал Нилл, вглядываясь в завесу дождя, – ведь это они обрекли его вернуться в его собственный ад, чтобы укрыть там Кэтлин.

Глава 6

Полуразрушенная от времени башня замка Дэйр одиноко маячила на фоне неба. Клонившееся к горизонту солнце заливало багровым светом крепостную стену, пока не стало казаться, что она насквозь пропитана свежей кровью. Годами это видение преследовало Нилла по ночам. Унылое, мрачное место – самое подходящее для того, чьи мечты разрушены навсегда, а честь поругана.

Туго натянув поводья жеребца, Нилл угрюмо разглядывал величественную громаду замка. Он мрачно нахмурился, не в силах забыть первую ночь, которую провел под кровом Конна. Сгорая от стыда и горя, он с головой завернулся в старый плащ и улегся возле огня вместе с остальными, не в силах сомкнуть глаз, смотря на пламя и мечтая стать таким, как легендарный воин Кухулин.

Всегда, в самых жутких кошмарах Нилл знал, что замок по-прежнему ждет его. Нилл всю свою жизнь бесстрашно смотрел в глаза смерти, и тем не менее стоило ему только вспомнить Дэйр, как желудок скручивало судорогой.

Но ни в одном кошмарном сне не могло ему присниться, что когда-нибудь он будет смотреть на этот замок, стоя рядом с девушкой, которой каким-то непостижимым образом удалось проникнуть в его душу. Нилл готов был возненавидеть себя за эту слабость.

Кэтлин внезапно шевельнулась в седле, и тупая боль пронзила ногу Нилла. Он почти обрадовался этому и, взяв поводья в одну руку, другой принялся потирать болевшие мышцы.

– Раны все еще болят? – мягко прошептала Кэтлин. – Я ведь тебе говорила – надо было остановиться на ночь.

– Мои чертовы раны не твоя забота! – огрызнулся Нилл. – И ни одна женщина не смеет указывать, спешиться мне или ехать дальше!

Кэтлин обиженно выпрямилась.

– Что ж, в следующий раз я промолчу. Просто подожду, пока ты свалишься на землю. Интересно, много ли останется от твоего ослиного упрямства, когда ты зароешься носом в грязь?

Нилл недовольно скривился – слова Кэтлин попали в цель. Израненное тело горело огнем – чудо, что он еще держался в седле.

Что за сила гнала его вперед? Можно было, конечно, сделать так, как предлагала Кэтлин: разбить лагерь между холмов, оттягивая возвращение в Дэйр, насколько это возможно. Но опыт, приобретенный в бесчисленных сражениях, мудро подсказывал, что самый лучший удар – это быстрый удар. Тот, кто колеблется, обречен. Чем раньше они попадут в Дэйр, тем раньше уедут оттуда.

– Надо добраться до замка как можно скорее. – Нилл и сам не понимал, зачем старается объяснить ей это. – Каждая лишняя минута на дороге грозит смертельной опасностью. Любой, кто встретит нас в пути, может донести на нас Конну, и он бросится на поиски.

– Нилл, но ведь не смогут же они все меня запомнить!

– Запомнить твое лицо?! – прорычал он. – Ад и все его дьяволы! Да любой мужчина, кто хотя бы раз увидит его, будет помнить это до своего смертного часа!

Кэтлин, вздрогнув, замерла, и, прежде чем она успела отвернуться, Нилл заметил повисшую на ресницах слезу. Он снова выругался, проклиная судьбу, которая жестоко посмеялась над ним, заставив вернуться в Дэйр.

В какой-то степени он был прав. Лицо Кэтлин, сиявшее столь редкой, почти неземной красотой, неизбежно врезалось бы в память каждому, кто хоть раз увидел ее, и в то же время она неуловимо изменилась. Даже глаза ее стали другими. Теперь дочь Финтана наконец узнала, что мир, в который она с радостным нетерпением готова была вступить, может быть жестоким и беспощадным.

Конь вдруг споткнулся, и Нилл едва успел подхватить Кэтлин, чтобы восстановить равновесие.

– Проклятие! Что за дьявольщина тут творится?! – пробормотал он, растерянно оглядывая то, что еще несколько лет назад по праву могло считаться чуть ли не самым прекрасным замком во всей Ирландии.

Когда-то Дэйр составлял особую гордость его матери, утопая в цветах. Сейчас Нилл не увидел ни одного, даже самого чахлого, цветочка – все они исчезли. Узкие дорожки, такие ухоженные раньше, сейчас буйно заросли сорняками. Заросли вьющихся роз, которые когда-то разводила его мать, превратились в спутанный клубок, из-под которого то тут то там виднелись обломки домашнего скарба.

Сердце Нилла сжалось. Перед глазами вдруг встало воспоминание – вот его младшая сестренка пробирается сквозь заросли роз, упрямо прижимая к груди охапку благоухающих цветов и стараясь не обращать внимания на то, что колючки глубоко впиваются ей в кожу.

Натянув поводья, он соскочил на землю, потом снял с седла Кэтлин. Она огляделась, и Нилл не мог не заметить, как по лицу ее скользнула тень разочарования. Впрочем, как он мог ее винить? Даже земля под их ногами, казалось, источала враждебность. Угрюмой громадой нависли над их головами крепостные стены. Природа словно стремилась превратить замок Дэйр в груду камней.

– Здесь можно неплохо спрятаться, – проговорила Кэтлин, беспокойно озираясь вокруг. – Вряд ли кому-то придет в голову заподозрить, что в таком месте кто-то живет.

Как раз в эту минуту дверь молниеносно распахнулась и непонятное существо с рыжей растрепанной головой и обнаженным мечом в руках вихрем подлетело к ним. Нилл с проклятием схватился за оружие, но было уже поздно. Острый конец меча ткнулся ему в горло.

– Только пошевелись – и я проткну тебя насквозь! – прорычал невысокий воин с угрюмым лицом.

Нилл онемел. Кэтлин шагнула вперед. На лице ее не было ни тени страха – одна лишь жалость.

– Мы не причиним тебе зла, малыш. Нам ничего не нужно – только укрыться здесь на какое-то время. У нас с собой есть еда – можем поделиться с тобой.

– Я не нуждаюсь в милостыне! – фыркнул маленький бродяга. – Этот замок мой!

– Что?! Проклятие, это мой замок, и тебе это отлично известно! – прогремел Нилл, невольно удивившись, как грозно прозвучал его голос. – Ты что, не узнала меня, Фиона?

Он успел перехватить изумленный взгляд Кэтлин, которая только теперь поняла, что этот заморыш в грязных лохмотьях – девушка. То, что отразилось на лице Фионы, будто кинжалом полоснуло его по сердцу: недоверие, невольная радость, тут же угасшая и сменившаяся жгучей ненавистью.

– Нилл! Ты?! Проклятый предатель! Паршивый пес, считающий за счастье лизать руки убийце! Жалкий прихлебатель Конна!

Суровое лицо Нилла покрылось багровыми пятнами.

– Хватит, девчонка! – прорычал он и шагнул вперед, стараясь добраться до меча, но девушка только сильнее ткнула острием ему в шею. Кровь тоненькой струйкой брызнула на меч, потекла вниз, заливая тунику Нилла.

– Стой на месте или умрешь! – яростно прошипела девушка, и только чуть заметная дрожь руки выдавала ее волнение. – На всем свете нет никого, кроме разве что самого Конна, кого я с большей радостью проткнула бы мечом!

Нилл сузившимися глазами следил за ней, стараясь угадать, когда она нанесет удар. Да, угрюмо подумал он про себя, похоже, девчонка не станет колебаться ни минуты – хотя бы ради того, чтобы доказать, что она не трусиха. Слегка скосив глаза в сторону, он увидел потрясенное лицо Кэтлин и, откашлявшись, решил заговорить с сестрой, стараясь, чтобы голос его звучал как можно строже.

– Фиона!

– Не смей называть меня так! Я теперь Финн, хозяин замка Дэйр! И мой меч в любую минуту готов вышвырнуть отсюда любого ублюдка, который явится в замок, чтобы красть наше добро!

Слова ее хлестнули Нилла по лицу, словно увесистая пощечина, и он сразу сник. Больше всего на свете ему хотелось броситься вон отсюда, а потом скакать день и ночь без отдыха, стереть навсегда память о младшей сестренке и о той грязной бродяжке, в которую она превратилась.

– Так вас грабят?

– Мама была совершенно беспомощна, а я… кто я такая – только лишь девчонка! Мы остались вдвоем, и некому было нас защищать! Как ты думаешь, братец, что случилось дальше?

– Но ведь в замке было полно слуг! – пробормотал Нилл больше для себя, чем для своей разъяренной сестры.

– Финн!

Услышав голос Кэтлин, Нилл осекся. Неужто она не понимает, насколько девчонка опасна? Не сводя глаз с меча, по-прежнему направленного ему в горло, он попытался схватить Кэтлин за руку, но она легко высвободилась и протянула к Фионе руки ладонями вверх – древний как мир жест доверия.

– Финн, – мягко повторила она. – Тебя так зовут? А меня – Кэтлин. Я тоже навлекла на себя ненависть Конна.

– Каждая женщина, не побрезговавшая таким негодяем, как Нилл Семь Измен, сполна заслуживает любой кары небес!

– Проклятие, Фиона! – прогремел Нилл. – Не смей оскорблять ее!

– Ты можешь думать обо мне все, что угодно, – вмешалась Кэтлин, – и все же ты должна услышать правду. Конн приказал меня убить. И послал Нилла сделать это.

Брови Фионы сошлись на переносице, заинтересованный взгляд неожиданно метнулся к лицу Кэтлин.

– И как он собирался это сделать? Милосердно перерезать тебе горло или же разбить сердце, как когда-то разбил сердце нашего отца?

Челюсти Нилла сжались, на скулах заходили желваки.

– Думаю, Конна устроил бы любой способ, лишь бы поскорее избавиться от меня. Нилл пытался выполнить приказ тана, но не смог. И вот теперь мы с ним изгои. Чтобы спастись, нам нужно найти место, где мы могли бы передохнуть, решить, что делать, и собрать то, что нам понадобится для бегства.

Закусив губу, Фиона немного помолчала.

– И поэтому-то вы и приехали сюда? Конну никогда в жизни не придет в голову, что ты унизишься до того, чтобы испачкать ноги грязью замка Дэйр. Не так ли, Нилл?

– Я бы с большей радостью спрятал ее в аду, чем здесь! – вынужден был признаться Нилл.

Ярость, жаркая и неистовая, вспыхнула в глазах Фионы, смешавшись с какой-то неясной обидой.

– Так ступай, ищи свой ад, братец, и будь проклят! Только в преисподней я бы увидела тебя с большей радостью! А теперь убирайся с моей земли! Слышишь – с моей земли, братец!

С губ Нилла уже готово было сорваться проклятие, но Кэтлин успела броситься между ними.

– Может быть, это было бы самое лучшее.

Что-то похожее на сожаление чуть заметно смягчило суровое лицо Фионы. Но было ясно, что жизнь в замке давным-давно приучила ее думать в первую очередь о собственной шкуре. Ад и преисподняя, угрюмо выругался про себя Нилл, а не сам ли он научил ее этому в тот день, когда уехал из Дэйра, даже не оглянувшись на тех, кто остался здесь?

– Я окажу тебе одну услугу, братец, из жалости к этой женщине. Если Конн все-таки пришлет сюда своих воинов, я не скажу им, что ты был здесь. – Фиона с опаской покосилась куда-то в сторону. – А теперь проваливай, прежде…

– Фиона, сокровище мое, у нас гости?

Нилл вздрогнул, услышав этот голос, в котором еще слышался полный неизъяснимого очарования певучий акцент Северной Ирландии.

– Нет, мама, это просто воры. – Голос Фионы вдруг дрогнул, и Нилл с удивлением догадался, что это страх. – Оставайся в доме! Я уже прогнала их отсюда! – Обернувшись к брату, она отчаянно зашептала: – А теперь, Бога ради, уходи – или я вынуждена буду убить тебя! Разрази меня гром, если я позволю тебе переступить порог дома и разбить ее сердце!

Нилл заколебался, ничего так не желая, как вскочить в седло и умчаться. Куда легче встретиться лицом к лицу с целым отрядом воинов, посланных Конном, чем терпеть эту мучительную пытку! Он уже повернулся к лошади, как вдруг увидел стоявшую рядом Кэтлин, совсем растерявшуюся, испуганную и все-таки с искренним сочувствием в глазах. Кого она жалела сейчас? – мелькнуло у него в голове. Разъяренную, тоже испуганную Фиону? Или его, Нилла?

Забыв про меч, он круто повернулся и негромко позвал:

– Мама!

Лицо Фионы побелело, в глазах сверкнул гнев. Глухой стон сорвался с ее губ. Ниллу так никогда и не довелось узнать, убила бы она его или нет, потому что в то же мгновение из дверей выпорхнула хрупкая, изящная женщина. Белые как снег волосы обрамляли ее лицо, все еще хранившее следы былой красоты.

– Нилл! – вскрикнула она. – О, мальчик мой! Я знала, что когда-нибудь ты вернешься домой!

Нилл молча жадно вглядывался в это лицо, которое так отчаянно пытался забыть, и сам не знал, что боялся увидеть на нем – гнев или горе. Слезы ручьем хлынули из глаз матери. Она смотрела на него, будто сын был единственным ее счастьем на этом свете.

Неужели же эта женщина не винит его – ведь обе они столько вытерпели, и все из-за него, Нилла? Или мать уже забыла и голод, и унылый, готовый рухнуть им на голову замок? Но ему даже в голову не могло прийти, что они так страдают: Конн заверил его, что с ними обеими все будет в порядке.

Слезы стояли в глазах Фионы. Лицо ее яростно сморщилось, и он вдруг вспомнил, что она делала так еще совсем маленькой, когда не хотела, чтобы кто-то видел, что она плачет.

– Ах, Фи! – рассмеялась ее мать. – Хватит твоих игр, девочка! Убери куда-нибудь этот меч и обними своего брата!

Мать легко разжала пальцы Фионы и вытащила меч из ее рук.

– Теперь тебе не будет от нее покоя, Нилл. Помнишь, она ведь вечно бродила за тобой по пятам, словно щенок, который боится потеряться?!

От зоркого взгляда Нилла не укрылась краска гнева, вспыхнувшая на щеках сестры.

– Я ведь была тогда совсем маленькой, мама. Но теперь Ниллу не будет от меня никакого беспокойства, уверяю тебя.

«Да, конечно, – иронически проворчал про себя Нилл. – Кроме разве ножа между ребрами!»

Сияющий радостью взгляд матери упал на Кэтлин, и улыбка осветила ее лицо.

– А это кто? Фи, сокровище мое, ты видела когда-нибудь более очаровательное лицо?

– Ее зовут Кэтлин, мама, – начал Нилл, – и она…

– Нилл! – воскликнула Фиона с умоляющим выражением в глазах.

– Ваш сын дал слово защищать меня от опасностей, – вмешалась Кэтлин.

Нилл нахмурился, но она бросила на него предостерегающий взгляд. Господи помилуй, подумал он, как сговорились обе! Неужто они хотят, чтобы он солгал и ни слова не проронил о том, какую опасность навлек на их дом?!

– Бедное золотце! – воскликнула женщина. – Пойдем скорее, согреешься у огня. Фи, прикажи Кифу, чтобы он приготовил Кэтлин что-нибудь поесть.

– Кифу?! – ошеломленно протянул Нилл. Он помнил шустрого старого слугу, который когда-то учил его ловить силком куропаток. – Он что, все это время был здесь?

– Отведи Кэтлин в дом, мама, – с едва скрываемой насмешкой попросила Фиона. – Я не сомневаюсь, Нилл будет счастлив снова увидеть Кифа!

Схватив брата за руку, она потащила его за собой.

В замке было темно и сыро, пахло плесенью, полы были засыпаны мусором, потолки – в паутине. Увидев жалкую тень дома, который когда-то покинул, Нилл был потрясен. Даже в ночных кошмарах Дэйр всегда являлся ему таким, каким он знал его прежде, – великолепным, сияющим ослепительной чистотой.

Споткнувшись обо что-то, он едва не растянулся на полу и вслед за Фионой ввалился в совершенно пустую кладовую, где на потемневшей от времени полке лежала половинка одной-единственной овсяной лепешки.

– Дьявольщина, что тут произошло? – взорвался Нилл. – Когда я ушел, тут было полным-полно всего!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.