Отец-Лес
ModernLib.Net / Ким Анатолий / Отец-Лес - Чтение
(стр. 28)
Автор:
|
Ким Анатолий |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(822 Кб)
- Скачать в формате fb2
(379 Кб)
- Скачать в формате doc
(362 Кб)
- Скачать в формате txt
(355 Кб)
- Скачать в формате html
(376 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28
|
|
Серафима Грачинская подошла и остановилась напротив. Лицо её, как и в первый день их встречи, было напряжённым, недоступным в своём странном выражении… Ах да, ведь это передо мною женщина, которая могла бы стать _той самой_, но не стала ею, подумал Глеб Тураев. Я вижу перед собою то, что было _возможностью_ любви, но любовью не стало. – Ну и зачем вы пришли сюда? – сказала она, склонив голову к свободному плечу – на другом покоилась головка спящего ребёнка. – Мне почему-то кажется, что я знаю этого малыша, – ответил я, показывая на него. – Откуда он у вас? Она ничего не ответила, и мы, не сговариваясь, повернулись и неторопливо пошли в сторону реки. – Как же вы могли, открывшись в Христе, совершить то, что вы совершили? – с упрёком молвила она, не глядя на меня. Она и не могла бы видеть меня, ибо лицо её отгораживала голова спящего ребенка. Что-то в искажённых чертах его лица, повернутого в мою сторону, действительно показалось мне знакомым. – Но ведь могло случиться, что я погиб бы при дорожной катастрофе, -попытался я оправдаться. – Изменилось бы что-нибудь? – Ах, это действительно не имеет никакого значения! – был ответ. -Единственное значение имеет то, к чему вы всегда стремились в своих тайных помыслах. От нашего громкого разговора проснулся ребёнок, поднял голову с её плеча и сразу же упорным взором уставился на меня. Отводя глаза от пристального, необычного взгляда мальчика, я произнёс: – А сам Христос… Не принял ли Он сам рокового решения в Гефсиманском саду? Ведь знал же, какая чаша его ожидает. И не захотел же отклонить её? – Что ж, исходя из
вашегопонимания, это действительно так, -отвечала Грачинская; заметив, что малыш проснулся, она быстрым движением прильнула щекою к его лицу. – Но представьте себе, что Он сделал то, чего вы тайно, постоянно желали себе. Он сделал и это за вас. – Да, но меня всё равно ничто не спасло. И вдруг я узнал малыша, – он забежал однажды в какой-то пустой храм… в Древней Греции. И остановился посреди портика, сквозь колоннаду которого широкими полотнищами падало солнце… Он остановился средь быстрого бега своих игр, нечаянно оказавшись в этом незнакомом доме. И маленькое сердце гулко стучало, и дерзновенные глаза смелого ребёнка стали робкими, вопрошающими… – В вашей воле было делать или не делать… – Грачинская остановилась и повернулась ко мне – мальчик на её руках тоже повернулся, но, вывернув голову, смотрел уже поверх другого своего плеча. – Вы не любили своей жизни. – Разумеется, – ответил я, улыбнувшись ребёнку. – Прошло около двух тысяч лет, как Он умер. И Он уже никогда не появится среди людей. Так чего же мне было любить свою жизнь? – Почему вы полагали, что Он больше не вернётся? – спросила Грачинская. – Потому что за эти две тысячи лет всё было сделано для того, чтобы Он не вернулся. Мы ни в коем случае не хотели, чтобы Он вернулся. В этом месте нашего разговора ребёнок, внимательно слушавший мои слова, дёрнулся на руках у женщины, взмахнул ручонкой, закривился весь лицом и вдруг неумело плюнул в мою сторону. Нежная детская слюна стекла по пухлой губе и повисла прозрачной ниткой, Серафима Грачинская мгновенно поймала её пальцем и, смеясь, вытерла рукою мокрый ротик ребёнку. Всмотревшись в искажённую гневом физиономию малыша, я вдруг узнал в нём одного из тех шустрых тараканчиков, которые бегали под кроватями в больничной палате, опустошая чужие тумбочки с продуктами. Грачинская с весёлой улыбкою взглянула на меня и кивнула головою. – Да, это так. Он из тех детей, – сказала она, стараясь удержать в нежном объятии расходившегося мальчишку. – Через две тысячи лет после Христа появились у нас вот они, голубчики, не знающие любви. Люди ничего не могли дать таким, как он. Мы подошли уже к самому краю старого погоста, который располагался на ровной верховине обрывистого берега. Внизу под глиняными обрывами начиналась и уходила к далёким излучинам, в обе стороны горизонта, громадная водяная равнина серебристо-сиреневого цвета. Ни одной морщины не было на её плоскости, ни одной лодчонки или пенного всплеска – бездонное небо отражалось в этом громадном зеркале вод, одно серебристо-сиреневое затянутое небо. И лишь под кручей берега, на котором мы стояли, внизу водная гладь вздымалась валами струй, длинными мускулами реки, и отображение небес в них слегка было колеблемо. Что-то беспредельно спокойное и властное таилось в глубине тихого плёса и в туманном небо над вечным человеческим покоем. – Вот и пришли, – сказала мне Серафима Грачинская. – Дальше вам нельзя. – А вы? – спросил я. – Вам можно? Не ответив, она подошла к самому краю обрыва; громко смеясь, оторвала от себя руки малыша, который цеплялся за её шею, и с размаху швырнула его в пустоту. С воплем и хохотом ребёнок пролетел вниз и врезался в воду, подняв высокие фонтаны брызг. Затем он показался на секунду, вновь прозвенел звонким хохотом и после исчез – река сомкнулась над ним и вновь разгладилась. Серафима Грачинская быстро уходила от меня, не оглядываясь, вдоль неровного края обрывистого берега. Звонкий крик малыша раздался уже откуда-то с середины плёса – мгновенно удалившись на очень большое расстояние от берега. Женщина взмахнула рукою, глядя в ту сторону, затем побежала, стремительно удаляясь от меня. Всё ещё не веря, что мне дальше нельзя, я хотел последовать вслед за бегущей вдоль реки Серафимой Грачинской. Я не знал, куда удаляются женщина и этот смеющийся чудесный ребёнок, мне за ними было нельзя, но всё равно я полагал, надеялся всей душою, что когда-нибудь снова встречусь с ними. И я понял, что я вовсе не Глеб Тураев, – уже давно мечется по свету моя душа неприкаянной, ищет своего Преображения. И, думая об этом, я сделал первый шаг: двое с Еммаусской дороги были уже в Иерусалиме, в тайном доме среди одиннадцати апостолов, и запыленные путники рассказывали им, перебивая друг друга, как Гость был узнан ими в момент преломления хлеба. – Когда Он благословил и взял хлеб в руки, я заметил, господа, два одинаковых красных пятнышка на тыльных сторонах кистей, – говорил бородатый Клеопа, румяный от волнения. – Присмотрелся я и вижу, что это две не совсем зажившие раны… – Такие же раны на голенях заметила моя рабыня, египтянка из Сиены, когда смывала ему ноги, – дополнил рассказ Клеопы его спутник, высокий, сухощавый Лука с бритыми, по римской моде, плоскими щеками. – А когда Он преломлял хлеб, я смотрел в лицо этому человеку – и вдруг понял, господа, что это лицо существа, какого на земле не бывает. Он же поднял глаза на меня, и взор Его был такой силы, что дыхание моё пресеклось, и стал я как мёртвый, не имеющий ни памяти, ни собственной воли… Никто из присутствовавших не мог потом сказать, как Он возник меж ними, никто ничего не заметил, а двери дома были крепко заперты. По завершении рассказа Луки выступил Он вперёд и, одиноко стоя посреди комнаты, где все возлежали или сидели на разостланных войлоках, с приветливой улыбкою на лице молвил: – _Мир вам_. Кто-то привскочил с места, другой отшатнулся назад, а кто-то пополз вдоль стены, пробираясь к выходу из дома, и тогда Он сказал, обращаясь ко всем: – Вижу, приняли вы меня за духа. Но чего боитесь? _Что смущаетесь? И почто мысли такие входят в ваши сердца?_ Я сам пришёл к вам, а не дух мой. Вот руки мои и ноги, посмотрите! – И Он протянул перед собою ладони, посреди которых были уже затянувшиеся чистые раны; затем прихватил рукою и откинул полу длинного платья – и все увидели Его раны над стопами ног, обутых в новые сандалии. – _Потрогайте Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как то видите у Меня_. – Господи! Господи наш! – вскрикнул первым рыбак и кинулся Ему в ноги. И тут все, сколько было в доме, вскричали и заплакали от радости, среди них был и я в образе одноглазого лохматого раба, слуги, который снял сандалии с ног Его, когда Гостя усадили наконец на двойной мягкий войлок. И тут, обнимая кого-то, совсем юного, длинноволосого, который громко смеялся и плакал и дрожал всем телом, Он превесело воскликнул: – Дети мои, _найдётся ли в этом доме какая-нибудь пища для Меня?_ Проголодался Господь ваш. И я опрометью кинулся в кухню, в спешке зацепив большим пальцем ноги за каменный порог, и сорвал ноготь, и не заметил этого – я принёс Ему то, что ещё оставалось из еды: хорошую головную часть печёного карпа, и с полки схватил блюдо с сотами диких пчёл, которые я накануне вырубил из дупла засохшего дерева. И Он взял всё это и ел пред нами. …А потом я был среди тех, кто провожал Его до Вифании, – остановился раньше других, отстал и смотрел издали, как Он, подняв руки, благословляет учеников. А потом Он, продолжая оставаться лицом в их сторону, с простёртыми вверх руками, стал отдаляться и медленно возноситься в небо. И вскоре незаметным образом исчез с глаз. И тогда я подошёл к ученикам Его, наклонился к плачущему Луке, который оказался передо мною, и шепнул ему такие слова. Гость улетел от нас безвозвратно, сказал я Луке, но в моём сердце, пока оно есть, память о Нём останется навсегда. И, сказав это, я повернулся спиною к апостолам и пошёл назад: была предо мною огромная сосна с двумя изогнутыми рогами, словно исполинская лира. И под нею, у самого комля, едва виднелся, затянутый плетением трав, сечённый дождями и беленный солнцем многих лет голубой переплёт старинной книги. Когда-то, будучи в образе молодого человека, я читал её, сидя под этим деревом, но тут подошёл ко мне мой ветхий отец, чем-то озабоченный, и я отложил книгу на чистую траву. С тех пор прошли годы, книга обрастала мхами и травами, их шуршащие семена осыпали её, ветер переворачивал страницы, ничего не понимая, – и вот я подошёл и поднял книгу из травы. Бумага её слиплась и покоробилась, а в том месте, где книга была раскрыта, на выбеленной солнцем странице оставалось заметным лишь одно слово: "Еммаус". Прошло две тысячи лет, как побывал Гость у меня, а нынче я держу в руках книгу о Нём, потерявшую всякий облик свой. И с грустью в душе вспоминаю миг хлебопреломления, когда я узрел Звёздного Гостя в его истинном свете. И за все эти две тысячи лет, произрастая на земле Лесом и Человечеством, я ни разу не смог полюбить другое дерево или другого человека так, как учил любить небесный Гость, Сын Человеческий. Осталось сто или, может быть, сто двенадцать лет до того времени, когда Гость снова посетит мою маленькую планету: увидит ли Он новый мир на Земле, который родится без тех свойств, что погубили прежний? В новом мире я сначала умру от ненависти, которая исходит от моего одиночества, а затем воскресну от любви, которая не сможет умереть вместе со мной. И на земле вырастет новый Лес, благоухающий без гнева и зла, и его Отцом будет тот маленький мальчик, которого Серафима Грачинская бросила с обрыва в реку, а он только засмеялся громко и стремительно поплыл вперёд.
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
05.01.2009
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28
|