Господи, что она наделала!

Но был у нее другой выход? Если она отступит, Монтаньос поймет, что ее слова — всего лишь выдумка. Тогда слишком многое окажется под угрозой. Да какая беда в том, что она отдаст себя ему — ведь ее девственность уже потеряна безвозвратно! Правда, была еще одна неприятность, куда более важная в данный момент, — она не знала что делать. За всю свою жизнь Хеллер в сексуальных отношениях никогда не заходила дальше поцелуя. Она вспбмнила, как мать принимала одного из моряков, и прильнула к Хоакину, пытаясь найти губами его губы.

Вопреки ожиданию он не только не поддержал ее, но даже отступил на шаг.

— И вы называете это поцелуем?

Она широко открыла глаза от удивления и неожиданности, затем попробовала снова, на сей раз, стоя на цыпочках и обхватив руками его шею. Дон Рикардо оставался неподвижен и своим безразличием напоминал восковой манекен доктора Джордана. Дрожь страха пробежала по телу. Хеллер никак не могла понять, что делает неправильно. Теперь это была не игра — десятки жизней зависели от того, поверит ли Монтаньос ей. Хеллер снова попыталась поцеловать его, потом закрыла глаза и решительно продвинула язык между его губ. Тут она наконец почувствовала, что он отвечает ей.

Отчаянное напряжение росло внутри ее, обжигало, не давало дышать. Дикий огонь страсти разлился по ее телу, касаясь грудей, живота, поглощая разум. Единственной ролью, которую она играла, была роль женщины, желающей мужчину.

Ее губы мягко двинулись по его скулам вниз, к шее, а руки последовали за губами, ослабили галстук и, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, нащупали быстро бьющийся пульс под воротником.

Только когда Хоакин услышал ее стоны и понял, что она в самом деле отважно бросила себя в огонь собственной страсти, он принял ее в свои объятия. Выпущенная из клетки пристойности, Хеллер трепетала подобно птице в его руках — теплая, отзывчивая, чувственная… Нет, она никак не могла быть шлюхой!

Хоакин схватил расстегнутые полы корсажа и потянул их вниз, так что платье соскользнуло к ее ногам. Затем он запустил пальцы в ее волосы и запрокинул ей голову. Ее глаза сузились, в них он увидел смесь страсти и отчаяния. Это стало последней каплей, которая лишила его сдержанности.

— Черт бы тебя побрал! — Хоакин целовал ее грубо, безжалостно, впиваясь языком в ее чуткий рот, не обращая внимания на тихие вскрики, не задаваясь вопросом, являлись они следствием боли или удовольствия. Теперь уже ничто не имело значения: эта женщина отдала себя ему, и он возьмет ее так, как она того заслуживает, — без нежности и снисхождения. Хоакин снял с нее нижнее белье, затем начал раздеваться сам.

Хеллер больше не могла думать: ее тело отзывалось на каждое его движение собственным желанием, которое затягивало ее в поток его страсти. Теряя контроль над собой, она обхватила его руками, поглощая исходящее от него тепло, энергию, одержимость.

Когда ее живот почувствовал его набухшую плоть, желание переполнило Хеллер. Он поднял ее, подхватив под ягодицы, и тела выровнялись: грудь к груди, живот к животу, мужественность к женственности.

Обняв его за шею, она снова и снова покрывала лихорадочными поцелуями мужественное лицо.

Хриплый стон вырвался из груди Хоакина, не в силах больше терпеть, он понес ее к кровати. Погасив свет, лег около нее и прижался губами к ее груди.

Молния удовольствия пронзила тело Хеллер; протяжный стон слетел с ее губ, когда он прихватил зубами сосок. В тот же миг его рука скользнула вниз по ее бедру.

Хеллер напрягла ноги: она не ожидала, что он посмеет тронуть ее там; издав тихий тревожный вскрик, она постаралась остановить вторжение, но он был слишком силен. Желание остановить его тут же пропало, когда его пальцы погрузились внутрь.

— Пожалуйста, я… я хочу…

— Чего ты хочешь, Хеллер? Скажи мне.

— Тебя! — Ее дыхание коснулось его щеки. — Я хочу тебя!

Он повернул ее на спину и поднялся над ней зловещим штормовым облаком. Напряжение было так велико, что Хеллер не могла думать о своей израненной спине, даже когда коснулась ею прохладного постельного белья. Она лишь посмотрела вниз, на их голые тела и закрыла глаза.

Итак, все решено: занавес вот-вот поднимется, и представление начнется. Она сомневалась, что сможет остановить его теперь, даже если захочет. Вот он согнулся, целуя ее, затем втиснул одно колено между ее бедрами, потом другое. Она почувствовала, как задрожало его копье… и тут же глубоко вошло в нее.

Тело Хеллер прогнулось, и она невольно вскрикнула… Хоакину все стало ясно.

Она лгала! Хеллер была девственницей, и она не отдала себя Мейджеру! Должно быть, этот мерзавец имел какую-то другую власть над ней.

Хоакин резко отстранился и, взглянув в ее большие глаза, увидел в них боль. Проклятие! Он должен был понять, что она притворялась. Впрочем, что толку теперь осуждать себя: назад хода не было, и ничего нельзя было исправить.

Он замер в ожидании, пока его тело само не начало двигаться, сначала медленно, потом все быстрее, показывая ей, что она не должна больше бояться боли.

Хеллер почувствовала нечто особенное, какое-то тепло внутри. Он что-то говорил ей на странной смеси испанского и английского, все вокруг нее колыхалось подобно морю перед штормом, а она только крепче прижимала бедра к его телу.

Когда Хеллер почувствовала, как разгоревшаяся внутри ее искра разлетелась и разорвалась тысячами осколков, она обхватила Хоакина за шею и изо всех сил притянула к себе, глубоко впиваясь пальцами в мускулистые плечи.

— Расслабься, дорогая, — раздался у ее уха его шепот. Он медленно двигался в ней, давая возможность подольше наслаждаться его присутствием внутри ее, и Хеллер подумала, что никогда прежде не испытывала чего-либо настолько приятного, настолько совершенного.

Внезапно его движения ускорились, и она ощутила его настойчивость. Он проникал в нее все глубже, пока из его груди не вырвалось ее имя.

— Хеллер! Боже, Хеллер! — Он сделал последний сильный толчок…

Легкий ночной ветерок успокаивал их разгоряченные тела, казалось, навсегда слившиеся друг с другом. Наконец он повернулся на бок.

— Тебе хорошо? — спросил он Хеллер, целуя в губы.

— Да. Пожалуйста, поцелуйте меня снова, — попросила она, проводя пальчиком по контурам его лица, словно желая запомнить навсегда таким, каким оно было сейчас.

Через некоторое время Хоакин встал с кровати и подошел к открытому окну — высокая, великолепно сложенная фигура в дорожке лунного света. Он будто нарочно предоставлял Хеллер возможность любоваться собой.

Хеллер не раз слышала рассказы шлюх с Коу-Бей о потере ими девственности — некоторые из них ощущали боль, их мучило кровотечение. Она также была свидетельницей того, как они хихикали, обсуждая, насколько хорош тот или иной мужчина, и в конце концов приходя к мнению, что не всех мужчин Бог создал одинаковыми. Со временем, размышляла Хеллер, ее тело приспособится к телу дона Рикардо, и не будет больше ощущать боли.

Вот только у нее этого времени не было.

Завтра она уедет и больше никогда не увидит его снова.

Ветер колыхал шторы, и Хеллер как зачарованная наблюдала, как его тело впитывало воздух, словно некую живую субстанцию, выполняя какой-то древний языческий ритуал.

Затем ветер прошептал ее имя, и она погрузилась в сон, лежа в объятиях теплой ночи.

Хоакин вступил в едва освещенную прихожую и, положив руку на ручку двери, остановился. Обернувшись, он пристально посмотрел на Хеллер, мирно спавшую среди беспорядочно смятого постельного белья.

До сегодняшнего вечера его единственной целью в жизни было отомстить за смерть Роситы, раз и навсегда уничтожив Лютера Мейджера, и вот теперь его судьба неожиданно переплелась с судьбой этой милой бостонской девушки, которая каким-то непостижимым образом не только нашла место в его сердце, но и стала заложницей Мейджера. Наблюдая за ее сном, Хоакин поклялся себе, что непременно выяснит, какое влияние имеет на нее Мейджер, а для этого станет ее невидимым постоянным сопровождающим. Другого способа защитить ее от Мейджера он не видел.

Закрыв за собой дверь, выйдя в коридор, Хоакин пригладил волосы, когда неожиданно соседняя дверь распахнулась и Абигайль Пейтон, выглянув из нее, взволнованным шепотом спросила:

— Дон Рикардо, ну как она? Могу я пройти к ней теперь?

Тетушка с надеждой и доверием смотрела на него, и Хоакин поежился, будто школьник. Однако он не мог не ответить и поэтому, прокашлявшись, проговорил так же тихо:

— Я думаю, Хеллер чувствует себя лучше, сеньора, но она действительно уже легла спать и просила не беспокоить ее.

Абигайль подозрительно огляделась, затем прижала руку к горлу и осторожно вышла в холл.

— А как насчет этого нелепого брака с Гордоном Пирсом? Она все еще думает об этом?

Хоакин медленно кивнул.

— К сожалению, я не смог переубедить ее. — Он не мог успокоиться. — Ваша племянница очень упряма, сеньора.

Абигайль печально вздохнула.

— Ума не приложу, что мне теперь делать…

Не желая, чтобы их слышали, Хоакин понизил голос до шепота:

— Поезжайте с ней, сеньора, и не спускайте с нее глаз. Я не слишком доверяю мистеру Пирсу, но, возможно, если вы будете рядом, он побоится переступить границы приличия.

Абигайль с облегчением вздохнула, ее лицо посветлело.

— А теперь извините меня, уже поздно.

— Да-да, конечно! — Старушка с готовностью кивнула. — Мне нужно многое сделать, раз я еду завтра с Хеллер. — Она протянула Хоакину руку. — Спасибо, дон Рикардо! Я с первого взгляда поняла, что вы благородный человек, поэтому желаю Хеллер и вам… — Она покачала головой и засмеялась. — О, разумеется, я ничего не подразумеваю. Еще раз большое спасибо за все.

С этими словами Абигайль исчезла за своей дверью.

Хоакин немного постоял в тишине, затем направился к лестнице, унося в душе благодарность к этой милой старой леди.

На следующее утро Хеллер мрачно ходила взад и вперед между платяным шкафом и дорожным сундуком, перенося вещи по одной, будто так она могла отдалить неизбежное. Абигайль милостиво оставила ее одну, позволив принять ванку и приготовиться для поездки. Теперь, тщательно укладывая в сундуке свои пожитки, она смотрела на них так, будто они принадлежали не ей, а кому-то еще. Они и принадлежали другой Хеллер Пейтон, целомудренной бостонской леди, секретарю по культуре правления Бостонской торговой палаты.

Последним Хеллер взяла платье, которое снял с нее дон Рикардо; разложив его на кровати, она аккуратно застегнула маленькие деревянные пуговки и пригладила руками воротник.

Говоря по правде, она должна бы испытывать стыд оттого, что позволила себе накануне; на самом же деле Хеллер была даже рада случившемуся. Ей довелось пережить самые лучшие ощущения, которые она когда-либо знала. Даже если дон Рикардо не раскроет ей своих чувств, она истолкует их сама.

Внезапная мысль о том, что ей уже никогда не придется быть с ним снова, пронзила ее подобно ножу, вонзающемуся глубоко в грудь. Теперь эта рана никогда не заживет; не пройдет и дня без того, чтобы она не подумала о нем, задаваясь вопросом, что он делает сейчас, с кем он…

Что ж, по крайней мере у нее была вчерашняя ночь, которая навсегда сохранится в ее памяти. Хеллер уложила платье в сундук, а золотую двадцатидолларовую монету спрятала внутрь корсажа. При этом ей пришло в голову, что у нее была еще одна причина для радости — занятие любовью с доном Рикардо, так или иначе, очистило ее от мерзости насилия Гордона Пирса. Хотя у Хеллер из-за воздействия эфира не осталось никаких воспоминании об этом, она чувствовала себя оскверненной. Несмотря на то что Гордон забрал ее девственность, она обещала себе, что всегда будет думать о ночи с доном Рикардо как о своей первой ночи любви.

Услышав, что тетушка открыла дверь, она поспешно обернулась.

— Ты закончила собираться, дорогая?

— Почти. — Хеллер притворно улыбнулась. Она будет скучать по Абигайль, ужасно-ужасно скучать. Именно Абигайль спасла ее от жизни в нищете, забрана к себе в дом, одела, накормила, более того, Абигайль дала ей образование, любила ее. Мысль о том, что они никогда больше не увидятся, была непереносима. Впрочем, возможно, когда-нибудь…

— Надеюсь, ты не сердишься на меня за то, что я взяла на себя смелость попросить дона Рикардо поговорить с тобой?

Хеллер опустила глаза, боясь, что тетушка заметит, какое действие оказывает на нее само упоминание его имени.

— Нет, разумеется, нет.

— Я видела, как он выходил… от тебя.

— И… что он сказал?

— Только то, что не смог переубедить тебя.

Хеллер начала намеренно небрежно бросать свои туалетные принадлежности в сундук.

— О да, он опробовал все… но мое сердце требует, чтобы я вышла замуж за Гордона, тетушка.

— Не пытайся обмануть меня! Ты прекрасно знаешь, что дон Рикардо любит тебя, и твое сердце…

Хеллер взмахнула рукой, прерывая ее, и в отчаянии опустилась на кровать.

— Тетушка, вы не правы, он не любит меня! — Она надеялась, что не ошибается: для всех было бы лучше, если бы он ненавидел ее, она вовсе не хотела причинить ему боль.

— Да нет же, нет! Он тебя любит, моя дорогая девочка, и более того, ты тоже любишь его!

Соленый бриз ворвался в комнату, и перед глазами Хеллер вновь возникло чарующее видение: дон Рикардо, стоящий перед окном. Ее горло сжалось.

— Позволь мне узнать, что ты сказала ему прошлой ночью?

— Тетушка, пожалуйста, я сейчас не хочу говорить об этом…

— Доброе утро, леди! — Лютер Мейджер бесцеремонно открыл дверь и по-хозяйски вошел в комнату, как будто уже имел на это все права. Поцеловав Хеллер в щеку, он небрежно спросил: — У вас все готово к отъезду?

Хеллер искоса посмотрела на него; в ее взгляде сквозило презрение.

— Берите сундук, шляпную коробку, чемодан и несите все вниз, в холл. Мы спустимся через минуту, — обратился Мейджер к появившимся следом за ним китайским мальчикам, служащим отеля.

— Вы можете также забрать и мой сундук, и шляпную коробку, — как ни в чем не бывало обратилась Абигайль к одному из мальчиков.

Хеллер удивленно посмотрела на нее:

— Как, вы тоже…

— Разумеется, я еду с вами, дорогая, — объявила Абигайль, демонстрируя улыбку Чеширского кота Мейджеру. — Я думала всю ночь и пришла к выводу, что это единственно правильный поступок. — Покачав предостерегающе пальцем перед его лицом, она добавила: — Надеюсь, мистер Пирс, вы не тот человек, который позволит другим допускать непристойные мысли о ваших отношениях с моей племянницей. Именно для того, чтобы укоротить злые языки, я и решила поехать с вами и действовать как наставник до того времени, когда вы поженитесь.

— Но вы не можете, тетушка…

— Очень даже могу, дорогая, — Абигайль ласково похлопала племянницу по руке, — и уже обо всем позаботилась. Когда я спустилась на завтрак, то поговорила с Алексом и объяснила ему ситуацию. Алекс просил меня телеграфировать ему через день или два — он должен быть уверен, что мы благополучно добрались. Разумеется, я пообещала ему это.

Хеллер не знала, огорчаться ей этим новым обстоятельством или вздохнуть с облегчением. В любом случае вряд ли ей удалось бы отговорить Абигайль от ее затеи. Видимо, Гордон Пирс тоже не мог ничего с этим поделать, поскольку даже не попытался остановить мальчиков, тут же подхвативших багаж Абигайль.

— Между прочим, Хеллер, дорогая, я сказала Алексу, что ты отдашь ему свой дневник…

— О да, конечно!

— Вот и хорошо. А теперь пойдемте. Я уверена, Алекс всем успел рассказать, что мистер Пирс завоевал твое сердце, племянница, и что мы отправляемся прямо сейчас. Вероятно, наши друзья уже собрались в холле, чтобы проводить нас.