Глава 13

Уже горели свечи, когда Данте у себя в кабинете осушил второй бокал бренди. Он не представлял себе, сколько времени прошло после неприятного разговора, состоявшегося между ним и Ханной. Никто в доме не решался его потревожить.

Хозяин Рейвенскара часто находился в дурном расположении духа, и это надо было пережить, как ураган. Но спокойный, тихий, безмолвный Данте... Это было нечто из ряда вон выходящее, и все попрятались от страха.

Остен радовался, что никто его не беспокоит. Хорошо бы кто-нибудь из лакеев набрался смелости и просунул ему в дверь графин бренди.

Проклятие. Как это могло случиться?

Каким образом его тайные желания, в которых он самому себе не признавался, стали предметом всеобщего обсуждения?

Когда он спросил у Ханны, с чего она взяла, что он хотел сделать ее своей любовницей, она честно ответила: «Мистер Аттик мне об этом сказал. Поэтому вы и прислали подарки».

Пара безделушек в обмен на женское тело, тело Ханны... Сама по себе мысль об этом показалась ему чудовищной.

Но что потрясло его до глубины души, так это ее согласие спать с ним, попроси он ее об этом, и почти враждебный взгляд, устремленный на него.

Хуже всего было то, что он безумно хотел ее, но ему и в голову не приходило воспользоваться ее бедственным положением. Он согласился бы лечь с ней в постель лишь при условии, что она ответит ему взаимностью, охваченная страстью, испытывая влечение к нему.

Господи, как же давно он не был близок с женщиной, не ощущал под ладонями бархата нежной кожи. Подавлял в себе желание и лишь перед самым восходом солнца давал ему волю.

Но Ханна Грейстон проникла за его оборонительные рубежи, затронула ту часть его души, которая кровоточила с того самого момента, когда он увидел Ханну, насквозь промокшую и с больным мальчонкой, прятавшимся за колонной.

Как же так получилось, что он привязался к Ханне Грейстон?

Что захотел от нее того, чего не заслуживал? И как будет скрывать свои чувства теперь, когда среди слуг пошли сплетни?

Он надеялся, что в постели, охваченная огнем страсти, она доверится ему и раскроет свою тайну, поселившую в ее серых глазах страх.

Проклятие, о чем он думает? Он не может предложить Ханне Грейстон ничего, кроме защиты. Он уже давно решил не раскрывать этой простодушной женщине того, что его мучает, чтобы, упаси Боже, не увидеть в ее глазах жалости.

Остен вызвал лакея. Мгновение спустя в дверь заглянул Мэтью Симмонз.

– Да, сэр?

– Немедленно позовите Аттика.

– Хорошо, сэр.

Лакей исчез, словно испарился. Остену показалось, что прошла целая вечность, прежде чем раздался стук в дверь.

– Войдите.

Уильям Аттик вошел в комнату с широкой улыбкой.

– С возвращением, сэр. Вы будете обрадованы, когда узнаете, что в ваше отсутствие я действовал точно в соответствии с вашими указаниями. Барабаны для цистерн в порядке, хотя пришлось испробовать различные материалы, прежде чем нам это удалось, и...

– Сейчас меня совершенно не интересуют цистерны.

– Сэр?

Аттик замер.

– Что-нибудь случилось? Неужели вы все еще переживаете из-за того несчастного случая с Дигвидом? Это была незначительная ошибка...

– Человек едва не лишился ноги! Но хуже всего то, что я так и не понял, почему машина работала неправильно. Я сотню раз рассматривал проект и производил расчеты. Всегда получалось одно и то же... Черт возьми! К изучению этого вопроса мы еще вернемся. А сейчас хочу обсудить с вами более неотложное дело.

– Более неотложное? – ошеломленно повторил Аттик. – Не понимаю...

– Вам не нужно понимать ничего, кроме того, что я вам сейчас скажу. Мои личные дела вас не касаются.

Слуга обиженно поджал губы.

– Само собой разумеется.

– Рад это слышать.

Данте пригвоздил его взглядом.

– Впредь прошу запомнить, что если я решу завести любовницу, то сообщу ей об этом самостоятельно, без посторонней помощи.

Аттик смутился.

– Мисс Грейстон вам сказала?.. – Он прокашлялся и, с досадой развел руками. – Простите, сэр, если сказал лишнее. Но в соответствии с вашими распоряжениями я переселил мальчика в отдельную комнату. Проследил, чтобы служанки сшили именно то платье, которое вы пожелали. Ткань была необычайно красивая. Что еще я мог подумать, кроме того, что вы собираетесь... э-э... вступить в интимную связь с мисс Грейстон?

– Я плачу вам не за то, чтобы вы что-то думали, Аттик. А за то, чтобы вы исполняли мои приказы. Ни больше ни меньше.

Аттик замер.

– Очевидно, я ошибся, мне очень жаль. Но не можете же вы так беспокоиться по поводу недоразумения, возникшего между вашим слугой и служанкой. Мисс Грейстон явно билась в истерике и раздула недоразумение до невероятных размеров.

– Никогда в жизни не встречал более выдержанной женщины, – отрезал Остен. – Готов поспорить на лучшую охотничью собаку, что мисс Грейстон скорее способна довести до истерики других.

Аттик смотрел на Данте так, будто тот всадил ему в спину нож.

– Сэр, я не верю, что вы цените слово этой женщины выше моего. Разве плохо я служил вам все эти годы? Разве не старался быть вам другом? – В его голосе звучала обида. – Я даже пытался заменить вам отца, когда вас отверг собственный родитель. Какое-то ничтожное недоразумение со служанкой не должно испортить наших отношений.

Данте подумал, что Аттик прав, однако все равно чувствовал к нему неприязнь.

– Сэр... Остен. Самое лучшее, если Ханна Грейстон покинет этот дом. В ней есть нечто беспокойное. Я ей почему-то не доверяю. Женщина с таким умом – это неестественно. Это нарушение естественного порядка вещей.

– Теперь я понимаю, почему вы никогда не могли договориться с моей матерью. Хотелось бы мне послушать ваш спор по этому вопросу.

– Я никогда не считал, что должен унаследовать Рейвенскар вместо вас, как ошибочно полагала ваша матушка. Однако ее недоверие ко мне было вполне естественным. Но я доказал свою преданность вам сотни раз, разве не так? Я управлял вашим поместьем, вашими финансовыми делами, давая вам возможность работать над изобретениями. И даже в личных делах старался оказать вам поддержку. Да что там, я множество раз умолял вас помириться с семьей... если бы вы захотели обсудить этот вопрос...

– Нет!

Черт побери, у него и без того голова идет кругом.

– Женщины, подобные мисс Грейстон, вносят в дом сумятицу. Со временем она начнет совать нос не в свои дела. Она независима и готова бросить вызов любому, если сочтет нужным.

– Лишь благодаря этому она и Пип еще живы.

– Вы когда-нибудь интересовались, почему она оказалась на улице?

Данте отвернулся, чтобы скрыть свое волнение.

– Я разберусь с мисс Грейстон сам. Не хочу, чтобы вы снова вмешивались в наши отношения. Вы поняли?

– Да, сэр. Что-нибудь еще?

Мгновение Остен колебался. Аттик занимался всей корреспонденцией с того момента, как Данте покинул Остен-Парк.

Больше некому было довериться.

– Кстати, есть еще кое-что. Я жду письмо от мистера Хокли. Дело очень важное. Сообщите мне, как только оно придет, даже если это будет ночью.

– Как пожелаете, сэр.

«Как я пожелаю? – подумал Данте, отрывая взгляд от окна, за которым вереск раскрасил дальние болота в бледно-лиловый цвет. – Хотелось бы мне пустить часы вспять до того момента, когда я впервые обнял Ханну. Хотелось бы мне суметь прогнать ужасные мысли, из-за которых она разговаривает во сне. Хотелось бы мне, чтобы она поняла...»

Что поняла? Почему он подарил ей платье? Да он и сам не знал, черт побери.

– И все же я не понимаю, почему вы так сердитесь на меня, сэр. Это была ошибка, вот и все. Вы, несомненно, успокоили леди.

Данте задумался. «Может быть, это и так, но а как же я? Я уже ощущал в мечтах вкус ее поцелуев, представлял ее себе в моей постели с рассыпанными по подушке волосами».

Опасно, слишком опасно предаваться мечтам.

Но слова зажгли свет в самых темных углах его сознания.

Ханна... его любовница...

– Оставьте меня, Аттик.

Он произнес это так тихо, что Аттик побледнел.

– Сэр... Остен, мальчик, послушайте меня... Будет гораздо лучше, если вы снова займетесь жаткой. Я никогда не смогу догадаться, что там не так, но вы настоящий гений по части подобных изобретений. Напишите в одно из научных обществ и представьте ваши находки, они наверняка вам помогут...

Данте отвернулся, его кулаки были сжаты, а лицо неподвижно.

– В данный момент это волнует меня меньше всего. Есть только одно дело, в которое я хочу внести ясность. Не вмешивайтесь в мои отношения с Ханной Грейстон. Понятно?

– Да, сэр. Вполне.

– А теперь оставьте меня, – приказал Остен.

Управляющий повернулся и устремился из комнаты.

Казалось, каждая клеточка его тела спрашивала: «Что вызвало такое раздражение хозяина?»

Господи, почему он так зол на этого человека? Самый большой грех Аттика был в том, что он озвучил желания, которые Остен так яростно отрицал.

Ему хотелось заполучить Ханну в свою постель, чувствовать ее под собой. Никогда еще он не желал женщину так сильно. Но он не может ее получить. Он ее не заслуживает.

Остен закрыл глаза. Почему все-таки он подарил Ханне голубое муслиновое платье?

Чтобы материал мог ласкать ее так, как никогда не могли бы ласкать его руки? Чтобы мог дотронуться до самых интимных мест, которые она так тщательно пыталась скрыть?

Господи, что он наделал? Только бы она не догадалась о его тайных желаниях. Он сделает все, чтобы этого не случилось.

Уильям Аттик пришпорил лошадь навстречу ветру. Проклятие, он с самого начала подозревал, что от этой ирландки будут неприятности, однако не предполагал, что дело зайдет так далеко.

Настолько далеко, чтобы поколебать лояльность кузена по отношению к нему. Чтобы отвлечь внимание Данте от блестящих изобретений, которые были страстью этого дворянина, с тех пор как он покинул Остен-Парк.

Это была опасность, которую Аттик не предусмотрел. С этой опасностью нужно разобраться сразу. Он не допустит, чтобы Данте изменил к нему отношение и чтобы ирландка совала нос не в свое дело.

Она завоевала благосклонность Данте. Не стоит говорить, к чему это может привести.

Он должен сделать так, чтобы Ханна Грейстон и мальчик покинули Рейвенскар как можно скорее.

Он сделал все, чтобы оградить Данте от внешних влияний. Даже не дал ему возможности восстановить отношения с семьей. Разрыв длился уже много лет. А уж с ирландкой он справится без труда. Эту женщину даже хорошенькой не назовешь!

Но между хозяином и Ханной Грейстон что-то назревает.

Это необходимо немедленно прекратить.

Губы управляющего сложились в мрачную улыбку. Если кто и мог их разлучить, так это он.

Уильям всегда жил своим умом, с того самого дня, как его родители умерли, не оставив единственному сыну ни пенни.

Аттику было восемнадцать, когда он понял, что не может позволить себе роскошь бездельничать в доме состоятельного деда, как это делали его родители. И он более чем успешно возмещал ущерб, нанесенный мезальянсом матери, когда в поместье приехала Энн Остен Данте с семьей...

Аттик отогнал воспоминания и горечь. Что Бог ни делает, все к лучшему. Он рано понял, что у каждого есть своя слабость, и со временем научился их обнаруживать, используя на благо себе и Остену Данте. Однако никогда не рассказывал об этом кузену.

И теперь Аттик снова воспользуется этой своей способностью на пользу хозяину. Он должен найти подходящее оружие. И тогда сможет выкинуть Ханну Грейстон из жизни Данте раз и навсегда. После чего все вернется на круги своя.

* * *

Данте проснулся с таким ощущением, будто его переехала телега Энока Дигвида.

Ханна снова, в который уже раз, удивила его.

Он провел кончиками пальцев по тяжелым векам, пытаясь стереть ощущения вчерашнего дня – брошенное в него платье, Ханну, трепещущую от справедливого негодования. Вместо того чтобы сделать ей приятный сюрприз, он поставил ее в унизительное положение шлюхи хозяина Рейвенскара. И теперь все слуги насмехались над ней.

Они не знали, что за все свои двадцать восемь лет Остен Данте никогда не имел любовницы и спал с женщинами, лишь когда становилось невмоготу. У него никогда не хватало смелости подпустить женщину к сердцу, пока острая на язык ирландка с красивыми глазами и пышными темно-рыжими волосами не вторглась в его замкнутый мир.

Самым удивительным было то, насколько глубоко его задело недоверие Ханны. Пора бы ему привыкнуть, что он обманывал ожидания людей и разочаровывал их. Он думал, что стал невосприимчивым к этому, особенно когда общался с отцом.

Тяжело было думать, что он все еще восприимчив к боли. Что не желает снять маску и стать самим собой.

Больше всего ему хотелось сесть на Огнеборца и поскакать навстречу солнцу. Но сегодня у него не было такой возможности.

Лакей, который приводил его по утрам в порядок, обычно медлительный, сегодня справился со своими обязанностями в мгновение ока.

Данте собирался пройти в кабинет и ненадолго уединиться там.

Нужно сделать все, чтобы Ханна Грейстон не догадалась о его чувствах. Она не должна узнать, что ей удалось ранить его так, как раньше это мог сделать лишь отец. Она не должна знать, что он впустил ее в свое сердце.

Пусть его назовут трусом, но сегодня утром он не хочет с ней встречаться. Может быть, навестить кого-нибудь из арендаторов? Для этого ему потребуется преодолеть большое расстояние. Он поедет один, и у него будет достаточно времени для размышлений. Если только...

Он увидел щенка, промчавшегося по коридору, за ним бежал златокудрый мальчик. Ну конечно! Пип – прекрасное решение! Мальчик может болтать о щенке без умолку. И отвлечет Остена от мрачных мыслей.

– Пип! – позвал Данте.

Мальчик робко выглянул из-за угла, прижимая к себе Лиззи.

– Простите, сэр. Я постараюсь вести себя потише. Раньше это было просто, а сейчас гораздо сложнее.

По крайней мере хоть этому можно порадоваться – ребенок прербражался на глазах.

– Я не хочу, чтобы ты вел себя тихо, малыш. На самом деле сегодня мне самому не нравится тишина. Именно поэтому хотелось бы знать, не хочешь ли ты присоединиться ко мне в поездке по землям Рейвенскара?

– Вы взяли бы меня... – Пип осекся и приуныл. – Я не могу, сэр, прошу прощения. Я боюсь ездить верхом.

– Мы могли бы поехать в фаэтоне.

– Фаэтон? – обрадовался Пип.

Данте вздрогнул, услышав звук, который донесся с лестницы. Он сразу догадался, кто там стоит, еще до того, как Пип закричал:

– Нанна! Меня берут на прогулку в фаэтоне! Будет именно так, как ты говорила, когда я очень устал от ходьбы.

Пип сжал Данте руку, и Остен осознал, как дорого ему импульсивное прикосновение мальчика.

– Мимо нас тогда проехал человек в фаэтоне, и Нанна сказала, что я должен представить себе, будто фаэтон волшебный, запряженный небесными лошадьми и может доставить нас куда угодно. В какое-нибудь красивое, веселое и безопасное место. Она сказала, что не ездила в фаэтоне с тех пор, как умер ее отец.

Мальчик устремил на Данте свои серо-зеленые глаза.

– А она не могла бы поехать с нами?

– Пип, нет! Я не думаю... – Щеки Ханны залились румянцем. – Уверена, что мистер Данте не хочет, чтобы я... присоединилась.

– Разумеется, хочет! Мистеру Данте ты тоже нравишься, не так ли, сэр?

Данте перевел взгляд с Пипа на Ханну.

Нужно во что бы то ни стало выбить из Пипа эту сумасшедшую идею. Найти какое-то логическое объяснение. Сказать, что сиденье в фаэтоне маленькое, трое на нем не поместятся, или что у Ханны есть срочная работа – переписать какое-нибудь его сочинение или пересчитать струны в фортепиано.

Должно быть, было совсем просто избежать этого «несчастья». Так почему же он кланяется Ханне?

– Я буду польщен, если вы к нам присоединитесь, мисс Грейстон. Конечно, я не могу похвастаться небесными лошадьми, лошади у меня земные, но хорошие.

Ханна готова была провалиться сквозь землю.

– Сэр, я...

«Давай, Ханна. Ты умная, так придумай, как нам выйти из этого положения».

Пип распрямил плечи и задрал подбородок.

– Я без тебя не поеду, – заявил мальчик.

Было это упрямство или тайная гордость? Трудно сказать. Пип выбрал не самое подходящее время для их проявления, но Остен испытывал удовлетворение.

– Вот видите, мисс Грейстон, – проговорил Остен, смахивая воображаемый кусочек корпии со светло-коричневой куртки для верховой езды. – Ваш материнский долг – составить нам компанию. Нам нужно ненадолго забрать Пипа от своры собак, иначе он будет лаять за ужином, вместо того чтобы просить повара передать ему пудинг.

Он видел, что Ханна колеблется. Что у нее нет ни малейшего желания провести с ним день в фаэтоне. Но она не хотела огорчать Пипа.

– Полагаю, я могла бы поехать, – сдалась она наконец. – Но прежде я должна извиниться перед вами за вчерашнюю грубость.

Ханна? Извиняется? Чего это ей стоит? Остен окончательно растерялся. Меньше всего ему хотелось говорить о платье, особенно сейчас, когда на них смотрел Пип.

– Все в порядке, – заявил Остен, зная, что это не так.

Вмешательство Аттика действовало как злое колдовство, вызывая в воображении слово «любовница». Атмосфера была накалена до предела. Словно мифическая Пандора обрушила на Остена и Ханну содержимое своего ящика.

– Подождите, пока я схожу за шляпкой, – проговорила Ханна.

Данте смотрел, как она взбегает по лестнице. Он видел, что девушка смущена не меньше, чем он.

Остен чувствовал, что предстоящий день не сулит ничего хорошего.

Глава 14

Фаэтон был предназначен для быстрой езды по сельской местности, а великолепные серые лошади – для того чтобы упиваться ветром. Но даже устремись они к самому небу, все равно не смогли бы успокоить чувства, бушевавшие в груди Ханны.

Чего бы она не отдала, только бы находиться подальше от Остена Данте. Она до сих пор не могла прийти в себя после сцены, разыгравшейся между ними прошлым вечером.

Всю ночь она ворочалась с боку на бок в постели, большой, пустой и холодной. Пип теперь спал в отдельной комнате.

Вне всякого сомнения, Остен был прав, когда предложил Пипу отдельную комнату. Видит Бог, как Ханне хотелось, чтобы страхи Пипа остались в прошлом, чтобы он стал самостоятельным.

А собственная постель – первый шаг на пути к выздоровлению.

Ханна не понимала, насколько сильно сама нуждалась в том, чтобы мальчик был рядом, ведь именно благодаря Пипу она держала в страхе собственных ночных демонов – одиночество и ощущение безысходности. Она знала, что их с Пипом одинокая жизнь не изменится до тех пор, пока за ней будет гнаться Мейсон Буд.

Она поежилась. Мейсон... Где он теперь?

Должен был уже пройти по ложному следу, который она для него оставила. Можно было не сомневаться, что он перешел от злости к убийственной ярости.

– Нанна, что-нибудь случилось?

Она увидела широко раскрытые, обеспокоенные глаза Пипа. Он словно пытался убрать с ее лица искусственную улыбку и рассмотреть то, что за ней скрывается. Она не может позволить ему это сделать.

– Я просто любуюсь болотами. Они такие красивые, правда? Гораздо красивее, чем тогда, когда по нашим лицам текли струи дождя!

– Но ты говорила, что мы полетим. – Вид у Пипа был огорченный. – Я боюсь.

– Страх тут совершенно ни при чем, – вмешался Остен и подмигнул. – Это вопрос здравого смысла. Рейвенскар можно рассмотреть гораздо лучше, если лошади не торопятся.

Сердце Ханны наполнилось чем-то похожим на боль при виде больших рук Остена, державших поводья и заставлявших лошадей послушно двигаться. Время от времени он бросал взгляды на Пипа, удостоверяясь, что личико мальчика не омрачил страх.

Но Остен не мог бы сказать ничего, что защитило бы Пипа от голоса Мейсона Буда, эхом отдававшегося в его головке, поэтому в его серо-зеленых глазах порой появлялось затравленное выражение.

– Но я очень боюсь. Я даже не стал бы держаться за поводья в ваших руках, как вы предлагали, чтобы вместе с вами править.

– Попытаемся в другой раз. – Остен взъерошил волосы мальчика. – Когда мне удастся найти небесную лошадку, о которой тебе рассказывала Ханна.

У Ханны сжалось сердце, когда Данте ловко сменил тему и заговорил о новых щенках, ожидаемых со дня на день, стараясь рассеять охватившее ребенка уныние.

Пип без умолку болтал, Остен изо всех сил старался казаться веселым, но обмануть Ханну не мог. Напряжение между ними не ослабевало.

Она ощущала каждый мускул под рукавом его куртки, каждый порыв ветра, шевеливший его густые темные волосы. Его руки, державшие поводья, были такими ловкими и сильными – она хорошо помнила их прикосновения.

Даже ветер над болотами не мог прогнать его запах. Он был словно буря. Его смятение передалось и ей. И никто, кроме Остена Данте, не смог бы ее успокоить.

Она отогнала от себя эту мысль, образы, пришедшие в голову, казались слишком живыми. Красивое лицо Остена парило над ней, его руки обнимали ее, губы владели ее губами.

Она не пережила бы эту поездку на фаэтоне, если бы не справилась с проклятым воображением. Гораздо лучше сосредоточиться на землях Рейвенскара, попытаться разгадать загадку их владельца, чем вызывать в воображении вспыхнувшую страсть.

Но, несмотря на то что она изо всех сил старалась сосредоточиться на земельных угодьях, простиравшихся вокруг нее, каждая миля, которую они проезжали, приводила ее в еще большее смятение. С каждым часом она ощущала себя все более растерянной, очарованной Остеном Данте.

Ей все труднее и труднее становилось держать себя под контролем.

Люди в Ноддинг-Кросс могли подумать, что владелец Рейвенскара лишился рассудка, но простые сельские жители, жившие на его землях, выражали ему свое искреннее уважение.

На нее и на Пипа они смотрели с таким изумлением, будто их хозяин привез на поля Рейвенскара русалку с ребенком. Но как только им удавалось справиться с удивлением, они принимались болтать об урожае и домашнем скоте, детях и погоде.

Наверное, их лендлорд и правда выстроил дома арендаторов так, чтобы ему было хорошо видно озеро из окна кабинета. Новенькие домики блестели свежестью и белизной и прекрасно смотрелись на фоне холмов и долин, а чистая соломенная кровля сверкала на солнце, словно золото.

В хлевах, стоявших отдельно от жилых домов, обитали ухоженные коровы и гуси. Цветы вились по стенам и дверным проемам. И все, от мала до велика, останавливались, чтобы поприветствовать хозяина и поболтать о предстоящем празднике.

Ханна вздрогнула, вспомнив поместье отца, полуразрушенное, запущенное. Он проиграл все, кроме маленького надела, поскольку это была наследуемая земля, которую не имели права отчуждать.

Она любила каждый камень и каждое зеленое поле, но, даже будучи ребенком, беспокоилась из-за того, что видит ветхие жилища, в которых изможденные семьи ютились вместе с коровами и свиньями, а матери не держали колыбели у огня, а ставили их так, чтобы младшего ребенка не залило дождем через дыру в крыше.

Она понимала, что что-то было неправильно, чувствовала это. А когда в перерывах между партиями в карты отец выслушивал ее детские опасения, его грудь сотрясалась от снисходительного смеха: «Так было всегда. Мрак во времена деда и деда его деда. Кто я такой, чтобы спорить с этим?

Помнишь, мы нашли крольчат в норе? Эти люди подобны тем крольчатам – они находят удовольствие в том, что живут все вместе. Они не похожи на тебя и на меня».

Она так любила отца. Смеющийся, веселый, красивый папа.

Она так хотела ему верить.

– Ханна? – Голос Остена вывел ее из задумчивости. – Что-то случилось?

С тех пор как он помог ей сесть в фаэтон, он ни разу не взглянул ей в глаза. А сейчас внимательно смотрел на нее.

– Ничего, – приглушенно ответила Ханна, поправив шляпку так, чтобы поля скрыли лицо. – Я лишь... витала в облаках.

Он замолчал, но их взгляды встретились. Они были красноречивее всяких слов.

– Мне нужно ненадолго остановиться у следующего дома, – сказал наконец Остен. – Но если желаете, я с удовольствием отвезу вас обратно.

Больше всего на свете ей хотелось выйти из фаэтона, но это было бы проявлением слабости с ее стороны.

– Нет. Не стоит беспокоиться. То есть я... я хочу сказать, что мне нравится быть на воздухе.

Интересно, хватит ли у него смелости продемонстрировать разочарование? Показать, что он так же сильно мечтает избавиться от нее, как она от него.

– Ну хорошо. – Он расправил плечи. – Вот то место, о котором я вам говорил. Это дом Энока Дигвида. Он прекрасный фермер, один из лучших арендаторов, на зависть любому лендлорду. Энок помогал мне размечать новые участки для строительства, а его жена Флосси придумала, как должно выглядеть жилье.

Ханна вопросительно взглянула на Остена. Несмотря на явное смущение, теплота и уважение сквозили в его голосе, когда он говорил об арендаторе. Но времени на то, чтобы ломать голову над объяснением, не было. В этот момент из домика высыпала целая куча детей.

– Мистер Данте приехал! Скорее! Прячьте сюрпризы! – пискнула малютка лет четырех, путаясь в подоле желтовато-коричневой юбки.

Ошеломленный Пип свернулся калачиком в углу фаэтона, с испуганным видом глядя на детей, словно те могли укусить его. Ханна задалась вопросом, разрешали ли ему когда-нибудь играть с другими детьми.

Девочка добралась до фаэтона и неуклюже присела в реверансе. Но Данте, похоже, был смущен таким бурным приемом точно так же, как Пип.

Его глаза потемнели, а в глазах появилось чувство вины, когда он повернул к залитому солнцем углу дома, увитому розовым виноградом.

Ханна увидела мужчину в инвалидном кресле на колесах, с широким румяным лицом, одетого в аккуратно заштопанную кожаную куртку. Он попытался встать с помощью двух крепких сыновей.

– Ради Бога, Энок, сядь! – выкрикнул Остен. – Костоправ шкуру с меня спустит!

Ханна заметила, что правая нога фермера находится в неподвижных деревянных лубках.

– Доброе утро, сэр! – весело поздоровался арендатор. – В подземном царстве мне припомнят, что я не проявил к вам уважения.

Ханна была поражена, когда увидела, что Остен густо покраснел.

– Не глупи, Энок. Сядь, не то я усажу тебя силой.

Фермер грузно опустился на стул, его губы исказила гримаса боли, но быстро исчезла. Ханна услышала, как Остен тихонько зашипел сквозь зубы, будто сам ощутил эту боль.

Дигвид изумленно и в то же время с восторгом уставился на Ханну и Пипа.

– Мадам, юный сэр, – проговорил Энок, неуклюже кивнув львиной гривой. – Добро пожаловать в дом.

Остен нервно дернул пуговицу.

– Это мисс Грейстон и ее сын Пип. Они гостят в Рейвенскар-Хаусе.

– Сейчас? – Густые брови взлетели вверх. – Как же я рад, что у вас есть общество, сэр. Флосси будет просто в восторге. Она очень волнуется, что вы живете один в таком большом доме.

– Один? – повторил Остен. – Да у меня полно слуг. Не дают мне ни минуты покоя.

– Как скажете, сэр, – усмехнулся Дигвид.

– Я... я помогаю Остену, то есть мистеру Данте, разбираться с его музыкальными сочинениями, – выпалила Ханна, не желая, чтобы Энок все неправильно понял. – Он нанял меня, чтобы...

Чтобы что? Записывать ноты, хотя она не имела ни малейшего понятия о том, как это делается? Ханна ощутила стыд. Словно почувствовав это, Дигвид сказал:

– Флосси испекла пироги с вишнями, сэр. Она будет очень горда, если вы возьмете один.

– Спасибо, но я не могу...

– Сэр, не обижайте меня! – Полная женщина с распущенными волосами и блестящими глазами показалась на пороге, держа в ловких руках самый восхитительный пирог из всех, какие когда-либо видела Ханна. – Я знаю, что он не так хорош, как те, что пекут в усадьбе, но этот с вишней, он еще теплый.

У Ханны потекли слюнки, из-за всей этой истории с платьем она плохо позавтракала.

Ей захотелось поколотить Остена, когда тот махнул рукой: