– Да.

– Тогда как же это вы не знаете? За что она его?

– Понятия не имею.

– Она попала в страну нелегально.

Я понял, что Тони проболтался.

– Не могу сказать. Возможно.

– А что вы вообще можете сказать?!

– Только то, что знаю.

С минуту он бушевал и грозился, что заставит меня расколоться, но это была ошибка. Это дало мне возможность подумать. Мне могли вменить в вину лишь ее нелегальный въезд. Только на этом основании он мог бы меня задержать, если б захотел. Но допускать этого нельзя, ведь я сумею помочь ей, лишь находясь на свободе. Взяли они ее или нет – до сих пор неизвестно, но, сидя за решеткой, я уж точно ничего не смогу для нее сделать. Я сидел, глядя ему прямо в глаза, и думал об отметках в моем паспорте, и к тому времени, как он снова начал задавать вопросы, уже придумал свой план и решился попробовать солгать.

– Так что кончайте вилять, черт подери! Будьте уверены, я заставлю вас разговориться, ясно? Итак, она здесь нелегально. Да или нет?

– Я сказал, не знаю.

– Разве не вы ввезли ее в страну?

– Не я.

– Вот как? Но ведь вы были в Мексике?

– Да, был.

– И вывезли ее оттуда с собой, ведь так?

– Нет. Мы познакомились в Лос-Анджелесе.

– Каким именно образом вы попали в Штаты?

– Сперва автобусом до Ногалеса, потом на попутке до Сан-Антонио и уже оттуда, опять автобусом, в Лос-Анджелес. А с ней познакомился где-то через неделю в мексиканском квартале. Ну, потом начал работать в кино, и как-то так вышло, что она все время была со мной. А потом вместе поехали в Нью-Йорк.

Он тут же ухватился за последнюю фразу:

– Ага, так это вы привезли ее в Нью-Йорк!

– Нет. Она сама платила за свой билет.

– Какого дьявола! Я же предупреждал, кончайте крутить!

– Что ж, не верите – спросите у нее.

Глаза его как-то странно сверкнули, и я понял – они ее еще не взяли.

– Спросите у нее. И не выдумывайте лишнего. Не родилась еще на свет женщина, которой я стал бы покупать билет из Лос-Анджелеса до Нью-Йорка.

– Кто на нее донес?

– Понятия не имею.

– Опять двадцать пять! Я же…

– Говорю, не знаю! И вообще хватит! Я готов рассказать все, что знаю, готов помочь, чем смогу, но оставьте этот тон, эти дешевые приемчики из серии «допрос третьей степени». Иначе я начну сам, и вряд ли вам это понравится.

– Что вы хотите этим сказать?

– Скоро поймете. Я не позволю, чтоб со мной обращались, как с каким-нибудь занюханным гангстером! У меня есть друзья, кое-какие связи, ясно? Снисхождения я не требую, но и прав своих ущемлять не позволю.

– Ладно, Шарп. Давайте рассказывайте по порядку все как было.

– Мы пошли на вечеринку, она и я.

– Угу. Подходящее место для таких, как вы.

– Да, он был голубым, но к тому же еще был музыкантом, я работал с ним, он пригласил меня на новоселье…

– Вы что, тоже голубой?

– Снова за свое?! Итак, мы пошли. А вскоре появился мальчик и…

– Один из голубых?

– Один из коридорных. И сказал, что внизу меня дожидается какой-то парень. А потом выяснилось, что Хоувз три раза звонил в иммиграционную службу…

– Тогда выходит, он ее заложил?

– Я же сказал, не знаю. Зачем приписывать лишнее? Я передал ей предупреждение коридорного и посоветовал сматываться как можно быстрей. И она ушла, но скоро вернулась со шпагой, и они опять начали играть в эту дурацкую корриду…

– Да, да, это мы знаем.

– Ну тут она его и прикончила, шпагой. Бог видит, он сам напросился. Какое его дело, откуда она…

– И все-таки, как вы думаете, почему он ее заложил?

– Не знаю. Пару раз в разговорах он пытался намекнуть, что жизнь с девушкой до добра не доведет, что это вредит моей карьере…

– Карьере певца?

– Да, именно.

– Он что, принимал это так близко к сердцу?

– В какой-то степени. Видите ли, я ведь пою не только в Нью-Йорке. У меня контракт с одной голливудской кинокомпанией, а он ее контролировал, во всяком случае утверждал, что контролирует, и, видимо, опасался, что это помешает…

– Ах вот оно что… Понимаю. Продолжайте.

– Да, собственно, все. Так что дело тут не в дружбе или каких-то там моральных принципах, нет. Подоплека – деньги, боязнь потерять кругленькую сумму, опасение, что связь с ней может повредить карьере и имиджу одной из его звезд, вот и все. Правда, не на ту нарвался. Она его прикончила, так что пусть теперь считает свои доходы на том свете.

Он задал мне еще несколько вопросов, потом вышел. Пока вроде бы я делал все правильно. Изобрел мотив, достаточно убедительный, придумал, почему он хотел нас разлучить, ни словом, ни вздохом не намекнул на то, что в реальности было между мной и Уинстоном. Довольно удачно приврал насчет нелегального въезда, причем доказать, что дело обстояло иначе, было практически невозможно – даже если они и схватят Хуану, от нее ничего не добиться. Около семи мне принесли поесть, и я стал ждать, какой следующий ход они предпримут.

Примерно в восемь вошел фараон с одним из моих дорожных чемоданов. Там была одежда. Это означало, что они побывали у нас в квартире. Я был по-прежнему в вечернем костюме и начал переодеваться.

– У вас есть где умыться?

– О'кей, сводим вас. Желаете парикмахера?

Я отдал ей все деньги, и в карманах осталось только серебро. Пересчитал каждую монетку. Два доллара набралось.

– Да, пришлите.

Он вышел, а второй полицейский проводил меня в умывалку. Там оказался душ, я разделся и как следует вымылся, а потом переоделся в принесенный мне костюм. Пришел парикмахер и побрил меня. Вечерний костюм я сложил в чемодан. Они не забыли даже шляпу, и я надел ее. Потом снова вернулся в комнату.

Пошел уже десятый час, и только тут меня осенило: надо вызвать адвоката. Я вспомнил Шолто.

– Мне надо позвонить. Можно?

– Ладно, валяйте. Но только один звонок.

Мы вышли в холл, где, выстроившись в ряд, стояли телефоны-автоматы. Я отыскал в книжке номер, набрал и попал на него.

– О, приветствую! А я как раз ждал твоего звонка. У тебя вроде бы неприятности?

– Да, и ты мне нужен.

– Скоро буду.

Он примчался через полчаса. Выслушал меня. Беседовали мы в присутствии фараона, поэтому я в основном упирал на то, что мне необходимо срочно выйти отсюда. Он, поняв меня с полуслова, в подробности не вникал.

– Наверное, придется внести залог.

– А на каком основании меня вообще держат? Ты узнал?

– Как свидетеля. Важного свидетеля.

– Ага, понимаю.

– Тогда мне надо повидаться с поручителем. Или предпочитаешь внести деньги сам?

– Сколько это?

– Точно не скажу. Полагаю, пяти тысяч хватит.

– А как быстрее?

– Думаю, наличными.

У него нашелся незаполненный чековый бланк. Я проставил в нем сумму в десять тысяч долларов.

– Прекрасно, этого более чем достаточно. Жди меня примерно через час.

В начале одиннадцатого он вернулся, и мы в сопровождении полицейского отправились в суд. Все дело заняло не более пяти минут. Помощник районного прокурора установил размер залога – две с половиной, Шотло расплатился, и мы вышли на улицу. В такси он передал мне остаток от суммы стодолларовыми купюрами. Я отсчитал десять и протянул ему.

– В качестве аванса.

– Спасибо, премного благодарен.

Первое, что я хотел знать, – взяли они ее или нет. Он утверждал, что вроде бы нет. Тогда я выхватил из рук пробегавшего мимо машины мальчишки утренний выпуск газеты и развернул ее. Почти всю первую полосу занимала моя фотография, а также фотография Уинстона, ее портрета не было. Так, уже легче. Насколько я помнил, за все время пребывания в Америке она ни разу не фотографировалась. Как-то руки не доходили. Затем следовали статейки: одна, представлявшая жизнеописание Уинстона, другая обо мне и, наконец, третья, главная, в деталях повествующая о случившемся. Там было подробно изложено все, что я рассказал детективу, а венчала этот перл шапка, набранная крупным шрифтом: «Убийца со шпагой», а также подзаголовок: «Разыскивается». Я все еще читал, когда мы добрались до «Радио-сити».

Мы зашли в его офис, и я начал рассказывать, что и как говорил детективу о нелегальном въезде в страну, и прочее, и почему мне пришлось соврать, но тут он меня остановил:

– Послушай, давай сразу расставим все по своим местам. Адвокат вовсе не является твоим сообщником и не может участвовать в обмане полиции. Он всего лишь твой представитель в суде и обязан проследить за тем, чтобы все твои права, гарантируемые законом, были там соблюдены. Чтоб твое дело или ее, не важно, чье именно, было представлено там в наиболее выгодном для вас свете. А то, что ты наболтал детективу, меня не касается, и пока лучше мне вообще об этом не знать. Придет время, и я попрошу просветить меня на эту тему, причем желательно, чтоб ты тогда говорил правду. Однако на данный момент предпочитаю не знать о том, как ты их обманул. И еще – отныне самая верная линия поведения для тебя: не говорить полиции вообще ничего.

– Понял.

Он побродил по комнате, взял со стола бумагу, некоторое время изучал ее, снова принялся ходить.

– Хочу предупредить еще кое о чем.

– Слушаю.

– Как-то уж слишком легко они тебя выпустили…

– Но я же ничего не сделал!

– Если б они захотели задержать тебя, им ничего не стоило выдвинуть два или три обвинения. Безусловно допускающих выпуск на поруки, однако позволяющих продержать под арестом какое-то время. Да и сумма залога была смехотворно низкой.

– Что-то не пойму, куда ты гнешь.

– Они ее не поймали. Хотя возможен и другой вариант. Поймали и держат где-нибудь в другом участке, скажем, в Бронксе, и молчат из боязни, что им пришьют нарушение habeas corpus[69]. Впрочем, не думаю. Они ее не поймали и наверняка выпустили тебя с одной целью: чтоб ты навел на ее след.

– О, теперь понимаю…

– Ты отсюда домой?

– Не знаю. Наверное.

– Тогда приготовься – за тобой будут следить. И ночью, и днем за тобой будет хвост. Телефон тоже может прослушиваться.

– Да как они смеют!

– Очень даже смеют, будь уверен. Там уже наверняка установили диктофон, они исхитряются запрятать его в такое место, где и в голову не придет искать. Тем более квартира огромная, что очень облегчает задачу. Не знаю, каковы твои намерения, да и ты, наверное, сам еще толком не решил, как действовать дальше. Но в любом случае помни: дело может обернуться очень скверно. Если ее схватят, я, разумеется, постараюсь сделать все, что в моих силах, но предупреждаю – дело скверное. И хорошо бы ее не нашли вообще… Так что будь осторожен.

– Хорошо.

– Тебя используют как приманку.

– Постараюсь быть осмотрительнее.

На Двадцать Второй авеню меня уже ждала целая толпа репортеров, и я задержался минут на десять. Посчитал, что лучше как-то ответить на вопросы и избавиться от них, а то потом будут доставать весь день. Не успел я войти в квартиру, как зазвонил телефон. Это из газеты, они предлагали мне пять тысяч долларов за историю убийства и предваряющую ее историю нашего знакомства и любви. Я сказал «нет» и повесил трубку. Телефон затрезвонил снова, тогда я позвонил дежурному на коммутатор и попросил не соединять меня ни с кем, а также никого не впускать. В дверь позвонили. Гарри и Тони, им не терпелось рассказать мне все. Я достал стодолларовую банкноту, протянул им и предупредил насчет диктофонов. Мы вышли в холл, и там шепотом они поведали мне следующее. Оказалось, она ушла не сразу. Успела зайти в квартиру, переодеться, собрать кое-какие вещи. Минут через пять-десять она два раза нажала на кнопку в лифте. Тони все это время держал лифт на нашем этаже. Открыл, втолкнул ее, и они спустились в подвал. Оттуда через боковую аллею вышли на Двадцать Третью улицу, там он поймал такси, и она уехала. С тех пор он ее не видел, и полиции, разумеется, не сказал ни слова. Гарри в то время был внизу, в вестибюле. Он не обратил особого внимания на разбегавшихся гостей, и парень из службы иммиграции тоже. Как фараоны узнали, что произошло, неизвестно. Должно быть, все же кто-то из гомиков стукнул, подумав, что лучше будет сообщить. Во всяком случае, она еще не успела уйти, а фараоны уже были в квартире Хоувза.

Они ушли, а я отправился к себе. Телефон молчал, но я начал искать диктофон. И, как и следовало ожидать, обнаружить его не удалось. Выглянул в окно – посмотреть, не наблюдает ли кто за квартирой снаружи. Не заметил никого и ничего. И уже начал склоняться к мысли, что у Шолто чересчур развито воображение.

Около двух почувствовал, что проголодался, и вышел. Репортеры, все еще торчавшие внизу, бросились навстречу, но мне удалось вырваться и прыгнуть в такси. Доехав до Четвертой авеню, я попросил водителя свернуть на Вторую и ехать по ней, затем вышел у ресторана, на углу, невдалеке от Двадцать Третьей улицы. Заказал еду и записал номер платного телефона-автомата, установленного в вестибюле. Затем вернулся домой и, проходя мимо мальчика, дежурившего на коммутаторе внизу, попросил соединить меня с мистером Куглером, если тот позвонит. Затем поднялся к себе и набрал номер ресторана.

– Мистер Куглер у вас?

– Не вешайте трубку. Сейчас взгляну.

Я не вешал и через минуту вновь услышал тот же голос:

– Нет, мистера Куглера сейчас нет.

– Когда придет, попросите позвонить мистеру Шарпу. Шарпу.

– Слушаюсь, сэр. Передам.

Я повесил трубку, и минут через двадцать раздался звонок.

– Мистер Шарп? Это Куглер.

– О, добрый день, мистер Куглер. Я насчет этого пропуска в оперу, который обещал. Боюсь, придется вас разочаровать. В ближайшие дни ничего не получится. Возможно, вы уже знаете из газет, у меня неприятности. Может, отложим до следующей недели?

– Да, разумеется, мистер Шарп. В любое время, когда вам будет удобно.

– Вы уж извините, мистер Куглер.

Я повесил трубку. Я знал, что Шолто понял и принял мою информацию. Никакого Куглера я, разумеется, не знал.

Гарри приносил мне свежие выпуски газет по мере их поступления в продажу, так что я был в курсе. Ее до сих пор не поймали, хотя разыскали таксиста, увозившего ее с Двадцать Третьей улицы. Он рассказал, что довез ее до Бэттери-парк и что она расплатилась пятидолларовой бумажкой, которую ему пришлось бежать разменивать в кассы сабвея, а когда он вернулся, увидел, что она уходит с чемоданом. Он также рассказал, что машину его остановил Тони, и Тони пришлось совершить еще одно путешествие в участок. Там он узнал, что полиция склоняется к версии о ее самоубийстве и что вроде бы они даже собрались вылавливать тело из реки. Мне продолжали поступать телеграммы, письма и карточки, бог знает откуда и от кого, в том числе от поклонников, любителей оперы, знакомых и малознакомых людей и никому не ведомых адвокатов по разным темным делишкам. Пришло известие от «Панамьер» – они сообщали, что программу временно будет вести кто-то другой. Пришло письмо и от Лютера, где он выражал уверенность, что мне стоит воздержаться от выходов на оперную сцену, пока все не прояснится. В дневном выпуске в разделе новостей была напечатана статейка о Пудински. Увидев заголовок, я похолодел. Он ведь был единственным человеком, который мог что-то знать обо мне и Уинстоне. Но, даже если и знал, он не сказал ничего. Просто расписал, каким прекрасным человеком был Хоувз, какого надежного и преданного друга он потерял в его лице. Он даже нашел оправдание доносу в службу иммиграции, подчеркнув, что Уинстон в глубине души руководствовался самыми честными и благородными намерениями.

Около семи я вышел пообедать, снова отбивался от репортеров, затем съел бифштекс в ресторане на Бродвее. Моими портретами пестрели, кажется, все городские газеты, однако, как ни странно, никто меня не замечал. Наверное, потому, что большинство фотографий было сделано в Голливуде, а я с тех пор изрядно прибавил в весе. Ведь по возвращении из Мексики толстым меня назвать было никак нельзя. К тому же начались нелады со зрением, и я носил очки. Я поел, немного прошелся по улице и часам к девяти вернулся. Гуляя, я непроизвольно, сам того не желая, все время оборачивался – посмотреть, нет ли за мной хвоста. И в такси непрестанно вертел головой, проверяя, не едет ли сзади какая-нибудь подозрительная машина.

Дома ждала новая кипа писем и телеграмм, но распечатывать их я не стал. Посидел, перелистал газеты. Похоже, ничего не оставалось, как лечь спать. Я лежал в постели, сперва пытался думать, потом заснуть. Ни то ни другое не получалось. Потом, наверное, все же задремал. Проснулся в холодном поту от собственного стона. Весь прошедший день вылился в бессмысленную лихорадочную суету с поездками на такси, попытками отбиться от репортеров, попытками сбить полицию со следа, если они вообще следили за мной, и чтением дурацких газет. Только теперь до меня, похоже, дошло, в какую историю мы влипли. Ее разыскивают за убийство и, если поймают, сожгут живьем на электрическом стуле…

Разбудил меня наутро телефонный звонок. Звонил Гарри.

– Я знаю, мистер Шарп, вы велели ни с кем не соединять, но тут один человек, он звонил вчера весь день и вот теперь опять звонит. Говорит, что он ваш друг и хочет поговорить по очень важному делу, так что я на всякий случай решил спросить…

– Как он назвался?

– Никак. Но просил передать одно слово – «Акапулько» и сказал, что вы все поймете.

– Соедините.

Я надеялся, что это Коннерс, и понял, что не ошибся, услышав в трубке:

– Это ты, парень? – Он был, как всегда, лаконичен. – Никак не получалось связаться с тобой. Я и звонил, и телеграмму послал, и опять звонил…

– Я попросил отключить телефон, а последние телеграммы просто не распечатывал. Если б вы сразу назвались, нас тут же соединили бы. Нам надо встретиться. Я обязательно должен…

– Да, увидеться надо. Есть новости.

– Стоп! Ни слова больше. Мой телефон прослушивается.

– Я так и понял. Поэтому не назвался. Где и как нам встретиться?

– Так, погодите, погодите минутку… Вы не могли бы перезвонить минут через пять? Мне надо подумать.

– Через пять так через пять.

Он повесил трубку, и я судорожно пытался сообразить, как нам договориться, чтоб не навести фараонов на след. Но никак не удавалось сосредоточиться. Ведь он сказал, у него новости, и голова просто кругом шла. Телефон зазвонил снова.

– Ну что, парень? Где?

– Не знаю. За мной следят, вот в чем загвоздка. Погодите минутку, сейчас…

– Тогда слушай меня. Есть идея.

– Да?

– Помнишь ключ к серенаде, которую ты пел мне тогда, ну в первый раз?..

– Да, конечно.

– Запиши эти цифры, их будет две, рядом. Потом еще раз запиши те же цифры. Получится четырехзначное число…

Я вскочил, схватил ручку и записал цифры в настольный блокнот. Это была серенада из «Дон Жуана», и ключ давал цифры 6/8. Я записал: 6868.

– Есть. Записал.

– Теперь вычти из этого следующее число. – И он продиктовал мне число, которое следовало вычесть, что я и сделал. – Так, у тебя получился номер телефона. Только прибавь еще в конце шестерку. Пойди куда-нибудь к автомату и позвони мне.

– Через двадцать минут. Только оденусь.

Я поспешно натянул брюки и куртку, выбежал в аптеку напротив и набрал номер. Если они и толклись где-нибудь рядом с будкой, меня это не волновало. Все равно не услышат, что он говорит на том конце.

– Это ты, парень?

– Я. Какие новости?

– Она у меня. Подошла со мной к автомату. Мы в самом начале Семнадцатой улицы. Сегодня в полночь снимаюсь с якоря. Если хочешь попрощаться с ней, подходи после одиннадцати. Но смотри, чтоб не было хвоста.

– Как вы ее нашли?

– Она меня сама нашла. Она здесь со вчера. Мы звонили, но никак не могли дозвониться.

– Я буду. И спасибо огромное.

Я вернулся домой. Так, хватит валять дурака, надо сосредоточиться и обдумать все хорошенько. Я мысленно выстроил программу действий – что надо сделать в первую очередь, что потом. План составлялся с учетом того, что за мной непременно будет хвост. Прежде всего я отправился на вокзал и узнал там расписание поездов до Рая. Выяснилось, что есть местный поезд, отходящий в десять вечера. Выйдя с вокзала, я зашел в магазин и купил иголки и нитки. Затем отправился в банк. У меня еще оставалось шесть тысяч стодолларовыми купюрами, но этого было недостаточно. Я снял со счета десять тысяч – половину тысячедолларовыми банкнотами, две с половиной сотнями и остальное мелкими купюрами по пять-десять долларов. Распихал деньги по карманам и пошел домой. Мне вспомнилось, как в гостинице в Мексике я натягивал на себя две рубашки, и я решил действовать тем же методом. Взял две пары кальсон, вложил одну в другую, зашил каждую штанину внизу, затем рассовал туда деньги, все банкноты, за исключением мелких, которые разложил по карманам. Потом натянул эти двойные кальсоны. Тяжеловаты, но ничего. Натянул сверху брюки. Вроде бы ничего не заметно. Заглянул Тони. Они раскололи его, заставили рассказать, как он ловил такси, и парень пребывал в отчаянии и едва не плакал, так как чувствовал себя предателем. Я утешил его, заметив, что теперь это уже значения не имеет.

Подошло время обеда, но выходить я не стал, а заказал еду на дом. Собрался. Затолкал в чемодан кипу газет и несколько тяжелых вещей и защелкнул замок. Надел фланелевые брюки, приобретенные еще в Голливуде, а поверх рубашки – темно-красный свитер. Поверх свитера пиджак, а сверху накинул еще и плащ. Выбрал серую шляпу, надел, слегка сдвинул набок. Взглянул в зеркало и убедился, что выгляжу именно тем, кем хотел, – человеком, собравшимся в дорогу. Я знал: это первое, что им придет в голову. Вот почему был выбран именно такой план.

В 9.30 я позвонил Тони – попросил зайти за чемоданом и вызвать такси. Мы распрощались, крепко пожав друг другу руки, и я попросил водителя отвезти меня к «Гранд Сентрал» [70]. Машина свернула на Вторую авеню. Тут же с места тронулись еще две машины: одна, стоявшая в самом конце Двадцать Первой улицы, и вторая, притулившаяся у тротуара на повороте на Двадцать Третью. Мы свернули на Четвертую авеню, они не отставали. У «Гранд Сентрал» они тоже остановились, и из них вылезли человек пять, причем ни один на меня не смотрел. Я отдал чемодан носильщику, пошел к кассам, купил билет до Рая, затем направился к киоску и купил газеты. Смешавшись с толпой, повалившей с поезда, прислонился к ограждению, развернул газету и стал читать. Трое в штатском торчали поблизости и тоже читали газеты.

Носильщик проводил меня до поезда, но вагон я выбрал сам. Это был местный сидячий поезд, но мне нужен был вагон без крытого перехода. Он оказался вагоном для курящих, что ж, это меня устраивало. Я занял место у двери и продолжал читать. Трое расселись чуть дальше, причем один устроился лицом ко мне, чтобы не выпускать из виду. Я и глаз не поднял, когда поезд тронулся и вполз в туннель у Сто Двадцать Пятой улицы, не поднял и когда он выполз. Но через пару секунд после этого вскочил, оставив чемодан на полке, вышел на площадку и спрыгнул. И, не теряя времени даром, тут же поймал такси и велел водителю ехать к «Гранд Сентрал». Он включил счетчик. Я осторожно покосился назад. Нас никто не преследовал.

Мы свернули к парку, тут я постучал в стеклянную перегородку и сказал, что все равно уже опоздал на поезд, а потому прошу отвезти меня сейчас на угол Восьмой авеню и Двадцать Третьей улицы. Он кивнул. Я снял шляпу, плащ и пиджак, скатал их в плотный узел и положил на сиденье. Доехав до Восьмой авеню, вышел и протянул водителю пять долларов.

– Я тут оставил в машине плащ и шляпу. Отвезите все это на вокзал и сдайте в камеру хранения. Талончик оставьте в справочной на мое имя. Мистер Хендерсон. Это не срочно. В любое время в течение вечера.

– Да, сэр, понял, сэр.

Он взял пятерку, притронулся к козырьку и отъехал. Я не спеша двинулся по Восьмой авеню. Теперь вместо человека, собравшегося в дальнюю дорогу, вы видели перед собой парня без шляпы, вышедшего немного прогуляться теплым весенним вечером. Взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. Я развернулся и, пройдя квартал-другой по Двадцать Третьей, зашел в кинотеатр.

Минут через двадцать я вышел из зала и вновь двинулся во Восьмой авеню, в направлении Семнадцатой улицы. Шел не спеша, заглядывал в витрины, время от времени смотрел на часы. И оказался на причале примерно в четверть двенадцатого. Еще издали заметив на борту надпись «Порт-оф-Коб», поднялся по мосткам на палубу. Никто меня не остановил. Поднял глаза и заметил на мостике на фоне лебедки знакомую фигуру. Поднялся и обнял его.

– Она там, в вашей прежней каюте. А ты опоздал.

Я спустился, постучал и вошел. В каюте было темно, и прежде чем я успел затворить за собой дверь, меня обняли две руки, ко рту прижались губы, и я пытался что-то сказать, но не мог, и она пыталась что-то говорить, но не могла, и оба мы просто сидели на одной из коек и держались за руки.

Казалось, прошла всего секунда, прежде чем в дверь постучали и вошел он.

– Тебе пора на берег. Чего ж пораньше не пришел?

– О чем вы?

– Через две минуты снимаемся с якоря.

– С якоря… Дьявол! Я еду с ней.

– Нет, милый. Прощай, прощай… Ты теперь свободный. Помни Хуана. Но не ехать, нельзя. Я иметь много денег, я буду в порядке. Теперь поцелуй своя Хуана. Я люблю тебя.

– Я еду с тобой.

– Нет, нет!

– Ты, парень, думай, что говоришь. Одна она может исчезнуть, затеряться. С тобой она приговорена.

– Я еду с ней.

Он вышел. С буксирного судна донесся звон колокола, и мы тронулись. Я выглянул в иллюминатор. «Порт-оф-Коб» уже развернулся в устье реки, и был виден Джерси. Перед глазами медленно проплывал берег. Мы вышли на палубу и отыскали его на мостике. Он стоял, провожая взглядом Лонг-Айленд. Я что-то сказал, но он не ответил и только указал куда-то рукой. Навстречу двигался яркий пучок света.

– Полицейский катер. Идет прямиком на нас.

Мы следили за ним затаив дыхание. Он почти настиг нас, затем вдруг развернулся и взял курс на Стейтен-Айленд. «Порт-оф-Коб» набирал скорость. Первая морская волна приподняла нос судна. Она взяла мою руку в свою и легонько сжала.