Глава 11

Лучше не спрашивайте, что было дальше. Следующие три дня оказались настоящим кошмаром. Первым делом я отправился во Дворец правосудия и рассказал помощнику окружного прокурора, мистеру Гауденци, о том, каким образом замешан в этом деле. Он выслушал меня, все записал, после чего пошло-поехало.

Сначала я был вызван в суд, где меня попросили повторить под присягой то, что я рассказал ранее. При этом мне пришлось доказывать свою невиновность, и, если кто-то думает, что сделать это не составляло труда, пусть сам попробует. Я выкручивался как мог под градом идиотских вопросов, отвечая на которые сам чувствуешь себя полным идиотом. Никакой помощи или поддержки ни от судьи, ни от адвоката. Ты совершенно один перед окружным прокурором, стенографисткой и присяжными, от которых зависит твоя судьба. Так продолжалось два часа. Я рассчитывал, что смогу не отвечать, почему дал Шейле деньги. Не удалось. Пришлось признаться в том, что я попросил ее развестись с Брентом и выйти за меня замуж. Больше вопросов ко мне не было.

Когда я вернулся домой, позвонил Лу Фрейзер. Он был зол. Страховая компания уже известила о том, что отказывается возмещать пропавшие деньги. Сообщив об этом, Лу добавил, что я отстранен от работы вплоть до дальнейших указаний. Он бы уволил меня, если бы мог, но вынужден был ждать возвращения «старика» из Гонолулу. Все-таки я был в руководстве компании, и для моего увольнения требовалось согласие совета директоров.

Но больше всего мне досталось от газетчиков. К тому времени, когда в деле появился новый поворот, история об ограблении еще не успела сойти с первых полос, хотя и начала понемногу выдыхаться. Кажется, сказано было абсолютно все, и единственное, что оставалось, – строить догадки насчет местопребывания Брента. Одни уверяли, будто он в Мексике, другие – в Финиксе, а третьи – в Дель-Монте, где, по словам служащего местного мотеля, Брент останавливался в ночь ограбления. Но после моих показаний в суде история обрела второе дыхание. Газетчиков привлекла любовная подоплека, и то, как они обошлись со мной, было хуже убийства. Теперь историю окрестили «Ограбление в любовном обрамлении».

Газетчики наведались в дом к старику Роллинсону, куда Шейла отвезла детей. Они сфотографировали девочек, их деда и вдобавок выкрали по меньшей мере дюжину снимков Шейлы. Опубликовали и мои фотографии, все, какие только смогли найти, даже ту давнишнюю, на которой я был изображен в купальном костюме с однокурсницей в обнимку. Фото было сделано специально для одного футбольного обозрения.

И чего я добился своим признанием? За день до того, как я давал показания в суде, жюри присяжных признало Шейлу виновной в подделке банковских документов, растрате и соучастии в вооруженном ограблении. Единственное, в чем ее не обвинили, так это в соучастии в убийстве, и почему не сделали этого, было совершенно непонятно. Так что все наши старания оказались напрасны. Я влез в долги и пригвоздил себя к позорному столбу, только бы избавить ее от обвинений. И что же? Обвинения все равно были предъявлены. Теперь я шагу не мог ступить, чтобы не наткнуться на какого-нибудь газетчика. Целыми днями я сидел дома и слушал коротковолновый приемник, настроенный на полицейскую волну, в надежде узнать что-нибудь связанное с поисками Брента. Еще я слушал выпуски новостей, В одном из них сообщалось, что Шейлу выпустили под залог в семь с половиной тысяч долларов и что деньги внес ее отец. С моей стороны вряд ли было бы разумно вносить залог. Я уже сделал для нее все, что мог.

В тот день я сел в машину и отправился покататься по городу, просто для того, чтобы не свихнуться в четырех стенах. На обратном пути я проезжал мимо банка. Сквозь большие окна было хорошо видно, что происходило внутри. За конторкой сидел Снеллинг, на месте Снеллинга – Хельм, Черч занимала место Шейлы. Кроме них, были еще два кассира, которых я не знал.

Вечером после ужина я включил радио, чтобы послушать выпуск новостей. На этот раз появились явные признаки того, что шумиха вокруг ограбления утихает. Сообщалось о том, что Брента по-прежнему ищут, но при этом не были упомянуто ни о Шейле, ни обо мне. Я успокоился, но ненадолго. Спустя какое-то время на душе у меня снова начали скрести кошки. Где Брент? Что если он и Шейла встречаются? Я сделал все, что в моих силах, чтобы с нее сняли обвинения, но это не значит, что я сам был уверен в ее невиновности. Мысль о том, что они могут встречаться, что она с самого начала водила меня за нос, вывела меня из равновесия. Я вскочил и принялся ходить взад и вперед по комнате. Я пытался заставить себя не думать об этом, но тщетно. Около половины девятого я не выдержал, сел в машину и отправился к ее дому. Я припарковался, не доезжая полквартала, в том месте, откуда мне все хорошо было видно, и стал ждать.

В окнах горел свет. Я просидел довольно долго. Чего только я не насмотрелся. Газетчики, крутившиеся возле дома, то и дело заглядывали в окна и звонили в дверь, а машины проезжали мимо с такой черепашьей скоростью, что в них на ходу могла бы забраться грузная дама. Но вот свет погас. Дверь отворилась, и показалась Шейла. Она зашагала по улице в мою сторону. Я бы сгорел со стыда, если бы она меня заметила. Я сполз вниз и пригнулся так, чтобы меня не было видно с тротуара. Я замер, прислушиваясь к звуку ее быстрых шагов. Казалось, она куда-то спешила. Не останавливаясь, она проследовала мимо моей машины, но через открытое окно я услышал, как она шепнула:

– За тобой «хвост».

И тут я понял, почему ей не предъявили обвинение в убийстве. С таким обвинением не выпускают под залог. Ее подозревают, но решили не трогать, чтобы она могла свободно передвигаться. За ней установили наблюдение, желая проверить, как и я, не приведет ли она к Бренту.

На следующий день я принялся обдумывать, как встретиться с Шейлой. Сделать это было непросто. Если за ней следят, значит, прослушивают телефон и просматривают корреспонденцию. Содержание любой записки от меня будет известно полиции прежде, чем ее получит Шейла. Уж это наверняка. Поразмыслив немного, я пошел на кухню, где стряпал Сэм.

– У тебя есть корзинка?

– Да, сэр, та, с которой я хожу за покупками.

– Хорошо. Послушай, что надо сделать. Положи в корзинку пару буханок хлеба, надень белый фартук и отправляйся по этому адресу на Маунти-Драйв. Зайди с заднего крыльца, постучи и спроси миссис Брент. Обязательно убедись, что разговариваешь именно с нею и вас никто не слышит. Передай миссис Брент, что я хочу ее видеть. Она найдет меня сегодня вечером в семь часов там, где мы обычно встречались после больницы. Передай, что я буду ждать ее в машине.

– Ясно, сэр. В семь часов.

– Ты все запомнил?

– Да, сэр.

– Вокруг ее дома полно полицейских. Если тебя остановят, постарайся не болтать лишнего. И по возможности не говори, кто ты.

– Положитесь на меня.

В течение часа я кружил по городу, пока не убедился, что за мной нет «хвоста». Была одна минута восьмого, когда я подъехал к больнице. Не успел я остановиться, дверца машины открылась, и Шейла опустилась на сиденье рядом со мной. Я нажал на газ.

– За тобой слежка.

– Не думаю. Если и был «хвост», я от него избавился.

– Значит, это мой. Наверняка водитель такси, в котором я приехала, получил указания до того, как отвез меня в больницу. Они держатся на расстоянии двухсот ярдов.

– Я никого не вижу.

– Они там.

Какое-то время мы ехали молча. Я размышлял, с чего начать. Первой заговорила Шейла:

– Дейв.

– Да.

– Нам лучше не встречаться больше. Наверное, это следует сказать мне. Я много думала о нас с тобой.

– Ну и...

– Я принесла тебе только несчастье.

– Я бы так не сказал.

– Подожди... Я знаю, о чем ты думал, когда нас везли в больницу. О том, сколько я доставила тебе неприятностей. Я и себе доставила их не меньше. Я забыла правило, о котором не должна забывать ни одна женщина. Вернее, я не забыла. Я просто попыталась не заостряться на нем.

– О чем ты?

– О том, что женщина не может входить в дом мужчины с испорченной репутацией. В некоторых странах невесте полагается иметь еще и приданое. У нас приданое не требуется, но без репутации обойтись нельзя. Я не могу дать тебе ни того ни другого. Более того, ты получил бы со мной в придачу еще и закладную, ужасную закладную. Тебе пришлось бы выкупать меня.

– Я согласен.

– Дейв, это невозможно. Я запросила цену, которую не сможет заплатить никто. Я уже обошлась тебе слишком дорого. Ты поплатился своей карьерой, добрым именем, тебя допекают газеты. Ты многое сделал для меня. И до того злосчастного утра, и даже после. Но я не стою этого. Ни одна женщина не стоит. Не имеет права даже мечтать. В общем, ты не должен больше оставаться со мной. Можешь считать себя свободным, а я по возможности постараюсь возместить хоть что-то. Конечно, ни карьеру, ни доброе имя я тебе никогда не смогу компенсировать, но, что касается денег, их с Божьей помощью я когда-нибудь верну. Вот, собственно, и все, что я хотела сказать. Прощай.

Я обдумывал ее слова пять или десять миль. Времени на пустопорожнюю болтовню у нас не было. Она была со мной откровенна, и мне следовало быть так же откровенным. Должен признаться, большая часть того, что она сказала, была правдой. Мне не доставляло удовольствие то, что мы делали в банке, пока исправляли записи и вкладывали деньги. К тому же во всем этом не было ничего романтического. Зато какой обворожительной Шейла казалась в тот вечер, когда мы возвращались домой, одержав победу. Но не это занимало мои мысли. Если бы я мог быть уверен, что она честна со мной, я заплатил бы любую цену. Я бы остался с нею, но мне хотелось знать, действительно ли я ей нужен. И я решил выяснить это немедленно.

– Шейла.

– Что, Дейв?

– Я и правда о многом думал тогда, по дороге в больницу.

– Не нужно об этом.

– Наверное, ты права. Не стоит повторяться. И уж тем более не стоит обманывать друг друга. То утро было ужасным. И все, что случилось с нами потом, не менее ужасно. Но не это главное.

– Что же главное?

– Я не был уверен. Я с самого начала не был уверен и не уверен даже сейчас в том, что ты не изменяешь мне.

– О чем ты говоришь? С кем я могу тебе изменять?

– С Брентом.

– С Чарльзом? Ты спятил.

– Нет, я не спятил. Послушай. Раньше я подозревал, а теперь совершенно уверен, что ты знаешь больше, чем рассказываешь. Ты что-то скрываешь от меня и от полиции. Давай начистоту, ты была заодно с Брентом?

– Дейв, как ты можешь спрашивать такое?

– Ты знаешь, где он?

– Да.

– Именно это я и хотел услышать.

Это вырвалось непроизвольно. Сказать по правде, я все-таки надеялся, что в действительности она честна со мной, и, когда она созналась, меня точно ударили промеж глаз. Я не мог говорить, но чувствовал, что она глядит на меня. Наконец она произнесла тихим, сдавленным голосом:

– Я знаю, где он, и знаю о нем гораздо больше, чем рассказала тебе. До того утра я молчала потому, что не хотела копаться в грязном белье, даже ради тебя. А после – потому что... я не хочу, чтобы его схватили.

– Ну конечно!

– Я втянула тебя в эту историю, когда обнаружила растрату, по одной-единственной причине, о которой уже говорила, я не хочу, чтобы мои дети росли, зная, что их отец в тюрьме. Если бы я не покрывала Чарльза, не утаивала от тебя всю правду, он уже был бы осужден за убийство. А я не хочу этого. Мне все равно, потеряет ли банк свои девяносто тысяч или что будет с твоей карьерой – прости, Дейв, я должна это сказать, – для меня важно лишь то, чтобы мои дети не жили с пятном позора.

По крайней мере, все встало на свои места. Но тут я подумал вот о чем. Меня снова вынуждают делать то, что мне претит, – покрывать преступника. Я почувствовал себя связанным.

– На меня можешь не рассчитывать.

– Я ни о чем тебя не просила.

– Не думай, это не из-за того, что ты сказала о моей карьере. Или что ты не ставишь меня превыше своих детей.

– Я не смогла бы, даже если бы ты попросил.

– Просто пора остановиться. Ты должна понять, что твои дети не лучше кого-либо другого.

– Прости. Для меня они самые лучшие.

– Они узнают, когда вырастут, что таково было испытание, которое определил им Господь. Когда-нибудь и ты поймешь это. А сейчас ты готова разрушить чужую жизнь, чтобы скрыть от своих детей то, что рано или поздно им станет известно. Ладно, поступай как знаешь. Но меня уволь.

– Значит, нам придется расстаться?

– Полагаю, да.

– Именно это я и пыталась тебе объяснить.

Она заплакала, взяла меня за руку и пожала. В эту минуту я любил ее больше, чем прежде. Мне хотелось остановить машину, обнять ее и начать все сначала, но я не мог. Я знал, что это ни к чему не приведет, и продолжал вести машину. Тем временем мы добрались до пляжа. Я повернул назад, чтобы отвезти ее домой. Между нами все было кончено. Больше мы никогда не увидимся.

Не знаю, сколько мы проехали по дороге в Вествуд. Шейла молча сидела, прислонившись к ветровому стеклу, глаза ее были закрыты. Вдруг она встрепенулась и включила погромче радио. Последние дни я оставлял его приглушенным и настроенным на полицейскую волну. Из приемника доносился голос, отдававший кому-то указания: «Сорок вторая, сорок вторая, слышите меня? Присоединяйтесь к шестьдесят восьмой на Санберн-авеню в Вествуде. Немедленно. Похищены двое детей из дома доктора Генри Роллинсона».

Я прибавил газу, но она схватила меня за руку:

– Останови!

– Я мигом доставлю тебя туда.

– Останови! Я сказала, останови! Ты можешь остановиться?

Я не видел в этом ни малейшего смысла, тем не менее нажал на тормоза. Шейла выскочила из машины, я – за ней следом.

– Ты можешь объяснить, зачем мы остановились? Это твои дети. Разве ты не...

Но она уже стояла на обочине и махала рукой. Внезапно свет фар ослепил нас, Я не видел позади никакой машины, но эта явно следовала за нами. Подъехав, машина затормозила. В ней оказались двое полицейских. Шейла бросилась к ним:

– Вы слышали сообщение на полицейской волне?

– Какое сообщение?

– Сообщение по поводу кражи двух детей в Вествуде.

– Милочка, это касается сорок второй машины.

– Перестаньте ухмыляться и выслушайте меня. Это мои дети. Их похитил мой муж, а значит, он собирается уехать из города.

Не успела она закончить, полицейские выскочили из машины. Шейла коротко объяснила им суть дела. По ее словам, Брент, перед тем как покинуть город, наверняка вернется туда, где скрывался все это время, и полицейские должны поехать за нами, потому что мы знаем дорогу. Пусть только не отстают. Но у полицейских была другая идея. Они понимали, что сейчас дорога каждая минута, поэтому разделились. Один из них, выяснив у Шейлы точный адрес, поехал впереди в полицейской машине, а второй сел за руль моей машины. Мы с Шейлой забрались на заднее сиденье. Если кто-то думает, что умеет водить, пусть попробует проехаться с парой полицейских. Мы пулей промчались через Вествуд и минут через пять были уже в Голливуде. Мы нигде не останавливались на красный сигнал светофора. Всю дорогу Шейла сжимала мою руку и молила:

– Господи, только бы мы успели! Только бы успели!

Глава 12

Наконец мы въехали в Глендейл и остановились перед небольшим белым многоквартирным домом. Шейла выскочила из машины, полицейские и я последовали за ней. Шейла шепотом попросила нас не шуметь. Она подошла к дому и посмотрела наверх: свет горел только в одном окне. Затем направилась к гаражу, он был открыт, и заглянула внутрь. Вернулась, сделала нам знак соблюдать тишину и зашла в подъезд. Мы двинулись следом. Шейла поднялась на второй этаж, на цыпочках прокралась по коридору и остановилась возле одной из дверей. Постояла с минуту, прислушиваясь, после чего так же осторожно вернулась к нам. Полицейские вытащили пистолеты. Шейла снова подошла к двери, но теперь уже обычным шагом и постучала. Дверь тут же отворили, на пороге стояла полная женщина. На ней были шляпа и пальто, видимо, она собиралась уходить, в руке – сигарета. Я вгляделся получше, чтобы удостовериться, что не ошибся. Это была Черч.

– Где мои дети?

– Но, Шейла, откуда мне знать?

– Где мои дети?

– С ними ничего не случилось. Он просто хотел повидаться с малышками перед тем, как...

Она осеклась, увидев полицейского с пистолетом, направленным на нее. Полицейский прошел мимо нее и шагнул в открытую дверь. Его напарник остался в коридоре, не спуская глаз с Черч. Через минуту или две первый полицейский выглянул из двери и пригласил нас войти. Шейла и Черч зашли внутрь, я – за ними. Это была однокомнатная квартира с кухней и ванной. Все двери были распахнуты, даже дверь в туалет. Видимо, полицейский открывал их по очереди, чтобы убедиться, что в квартире никого нет. На полу посреди комнаты стояли два чемодана, перетянутые ремнями. Полицейский повернулся к Черч.

– Ну, толстушка, давай выкладывай.

– Не понимаю, о чем вы.

– Где дети?

– Откуда мне знать!

– Хочешь, чтобы эта киска расцарапала тебе лицо?

– Он привезет их сюда.

– Когда?

– Скоро. Он должен вот-вот вернуться.

– Зачем ему дети?

– Чтобы взять с собой. Мы собирались уехать.

– У него машина?

– Да.

– Ладно. Открой чемоданы.

– У меня нет ключа.

– А я говорю: открывай.

Черч согнулась над чемоданами и принялась расстегивать на них ремни. Полицейский стоял рядом, подталкивая ее дулом пистолета.

– Ну же, быстрее.

Наконец ремни были расстегнуты. Черч достала из сумочки ключ и открыла замки. Полицейский заглянул в первый чемодан и присвистнул. Чемодан был доверху набит деньгами. Они были в пачках, перетянутых резинками или обклеенных бумажной лентой, с обозначением сумм. Новенькие банкноты, те самые, что лежали в хранилище и которые мы еще никому не выдавали.

Черч зашипела на Шейлу:

– Ну что, добилась своего? Думаешь, я не знаю, чем ты занималась? Не замечала, как подправляешь записи, чтобы потом, когда обнаружат растрату, свалить всю вину на него. Но он раскусил тебя. Он заставил раскошелиться твоего отца, этого старого придурка. Больше ты не увидишь ни Чарльза, ни своих отпрысков. Я...

Она бросилась к двери, но полицейский, остававшийся в коридоре, втолкнул ее обратно. Он обратился к напарнику, склонившемуся над чемоданом с деньгами:

– Джейк!

– Что?

– Этот тип вернется за деньгами. Позвони, чтобы прислали подмогу. Нельзя его упустить.

– Боже правый, в жизни не видел таких деньжищ.

Полицейский подошел к телефону и набрал номер. Неожиданно с улицы донесся громкий сигнал клаксона. Черч хотела было закричать, но Шейла подскочила к ней и зажала ей рот рукой.

– Скорее. Он там.

Полицейские кубарем скатились вниз по лестнице. Я – за ними. Едва мы выскочили из парадной, раздался выстрел. Стреляли из машины, стоявшей рядом с моей. Один из полицейских юркнул за урну, стоявшую возле парадной, другой – за дерево. Но я не стал прятаться. Времени было в обрез: машина уже тронулась с места и набирала ход. Я должен был поймать Брента, чего бы мне это ни стоило. Я бросился ему наперерез через лужайку перед домом. Я бежал так быстро, как только мог. Свернуть ему было некуда. Я выскочил на проезжую часть возле какой-то машины, припаркованной у обочины, и пригнулся так, чтобы меня не было видно с дороги. Через секунду машина Брента была уже рядом. Я вскочил и ухватился за ручку передней двери.

В те несколько мгновений, которые последовали, я едва сознавал, что происходит. Машина рванула вперед. Я потерял равновесие и все же успел зацепиться за ручку задней двери и повис на ней, при этом ударившись головой. Рана, полученная мною при перестрелке в банке, еще не зажила, и боль от удара была нестерпимой. Все произошло в считанные секунды, быстрее, чем я могу рассказать. Брент явно решил, что я все еще вишу за передней дверью, и открыл по ней огонь. Одно за другим в обшивке начали появляться отверстия от пуль. У меня мелькнула мысль пересчитать их, чтобы узнать, когда у Брента закончатся патроны. Я насчитал три отверстия и тут понял, что выстрелов было больше. К тому же звук некоторых из них доносился сзади. Значит, полицейские бросились в погоню. Я оказался в буквальном смысле между двух огней, но продолжал держаться за ручку. С заднего сиденья донесся плач, и я вспомнил о детях. Я закричал полицейским, чтобы они не стреляли, но тут машина замедлила ход, повернула влево, стукнулась о бордюр тротуара и остановилась.