- Интересно, о какого рода снах ты говоришь, Мирамон?
      Волшебник объяснил, что он имел в виду.
      - Теперь подобные сны она тоже категорически запретила, - добавил он со вздохом.
      - Понятно, - сказал Мануэль, - почему у меня с некоторых пор не было снов такого рода.
      - Нигде ни одному человеку не позволено видеть сны такого рода в эти ночи, нигде никому во всем мире. И тут опять-таки страдает мое искусство, ибо мои создания в этой сфере всегда были особенно живы и действенны и доставляли удовольствие самым стойким. Кроме того, Жизель уверяет, что все делает и говорит все ради моего блага. Короче, ребята, моя жена проявляет такой "лестный" для меня интерес ко всем моим предприятиям, что единственный выход для любого гуманного волшебника организовать освобождение ее из моих когтей, - сказал Мирамон с раздражением. - Трудно объяснить это тебе, Мануэль, прямо сейчас, но после того, как ты женишься на Жизели, ты постигнешь это на своей шкуре.
      - Но, Мирамон, я изумляюсь тому, что какая-то женщина во власти великого волшебника управляет им, женщина, которая, в конце концов, может всего лишь болтать.
      Мирамон, какое-то время беспомощно моргая, смотрел на Мануэля.
      - Неженатого человека это действительно удивляет, - сказал он. - В любом случае я позову ее, и ты сможешь объяснить, как ты победил меня, а значит, сможешь забрать ее и взять себе, да помогут тебе Небеса!
      - Но объяснить ли мне, что это ты дал мне неодолимый меч?
      - Нет, Мануэль. Нет, ты должен быть откровенным в разумных пределах. Теперь ты знаменитый герой, осененный победой, справедливый повод для которой создан высшей жертвой множества верных рыцарей и галантных кавалеров, поскольку они знали, что в итоге справедливость восторжествует. Твой успех, таким образом, представляет собой осуществление великого нравственного принципа, и объяснять практические мелочи подобных величественных процессов не всегда вполне порядочно. Кроме того, если Жизель дознается, что я хочу от нее избавиться, она определенно прибегнет к выражениям, которых я предпочитаю не слышать.
      Но тут в комнату вошла жена волшебника Жизель.
      - Она, несомненно, весьма мила, - говорит Ниафер Мануэлю.
      Мануэль же восторженно заявляет:
      - Она изящнейшее и прелестнейшее существо, которое я когда-либо видел. Созерцая ее несравненную красоту, я осознаю, что сбылись все прежние мечты. Я также вспоминаю свои прежние песни, которые обычно пел свиньям, о моей любви к прекрасной принцессе, которая "бела, как лилия, краснее роз, великолепнее рубинов стран Востока", ибо здесь приложимы все мои песенные эпитеты. И я поражен неспособностью этого жалкого волшебника оценить такую несравненную красоту.
      - О, на этот счет у меня есть некоторые подозрения, - отвечает Ниафер. - И как только она заговорит, думаю, они оправдаются, ибо у госпожи Жизели далеко не мирный нрав.
      - Что за чушь я слышала? - говорит гордая блестящая дама Мирамону Ллуагору. - Мне сказали, что ты побежден.
      - Увы, любовь моя, это свершившийся факт. Этот герой неким необъяснимым образом достал магическое оружие Фламберж, являющееся единственным оружием, которым меня можно победить. Так что я сдался ему, и он, по-моему, вот-вот отрубит мне голову.
      Прекраснейшая из девушек пришла в негодование, поскольку поняла, что, будь ты волшебник или нет, существует небольшая разница в супругах после первой пары месяцев замужества; и при вполне сносно прирученном Мирамоне она пока не собиралась менять его ни на кого другого. Поэтому Жизель тоном, предвещавшим бурю, спросила:
      - А как же я?
      Волшебник беспокойно потер руки.
      - Моя милая, я, к сожалению, совершенно бессилен перед Фламбержем. Твое освобождение совершено по всем правилам, и герой-победитель обязан казнить меня за мои злодеяния и возвратить тебя твоим горюющим родителям. Я ничего не могу поделать.
      - Посмотри мне в глаза, Мирамон Ллуагор! - приказала госпожа Жизель. Волшебник повиновался с умиротворяющей улыбкой. - Да, ты что-то затеял, сказала она, - и только Небеса знают - что. Хотя в действительности это не имеет значения.
      Затем госпожа Жизель посмотрела на Мануэля.
      - Так это ты - герой, пришедший меня освободить? - спросила она с расстановкой, и ее большие сапфировые глаза блеснули поверх огромного веера из разноцветных перьев так, что Мануэлю стало не по себе.
      Наконец она обратила внимание на Ниафера.
      - Должна сказать, что твое прибытие произошло с достаточным опозданием, - заметила Жизель.
      - Мне потребовалось два дня, сударыня, чтобы найти и поймать черепаху, и это меня задержало.
      - Ох, у тебя всегда найдутся отговорки, отдаю тебе должное, но лучше поздно, чем никогда. Ну так, Ниафер, знаешь ли ты что-нибудь об этом желтоволосом герое-простофиле?
      - Да, сударыня, он прежде жил, присматривая за свиньями мельника недалеко от Ратгора, и мне случалось видеть его на кухне Арнейского замка.
      Жизель обернулась к волшебнику, а ее тонкие золотые цепочки и бесчисленные драгоценные камни вспыхнули не более ярко, чем сапфиры глаз.
      - Вот как? - сказала она страшным голосом. - И ты собираешься отдать меня свинопасу с наполовину обстриженной головой и дырами на локтях!
      - Моя дорогая, и прическа, и костюм - дело вкуса и только, и будь он хоть дважды свинопасом, но он владеет магическим мечом Фламбержем, перед которым все мои силы - ничто.
      - Вздор, все очень легко устроить. У вас, мужчин, нет ни капли здравого смысла! Мальчик, дай мне этот меч, пока ты не поранился, балуясь с ним, и положим конец этому недоразумению, - потребовала надменная дама, и какое-то время герой-победитель по-детски обиженно смотрел на нее, но он не обратился в бегство.
      - Госпожа Жизель, - ответил Мануэль. - Я, возможно, простофиля, бедно одет и молод, но, пока обладаю этим оружием, я - господин вас всех и своего будущего. Отдав его, я потеряю все, что мои предки научили меня ценить, ибо мои суровые предки считали, что богатство, земли и красавицу жену приятней иметь под боком, чем стадо свиней. Поэтому, если кто-то предлагает мне сделку, я сперва поторгуюсь, прежде чем договориться о цене.
      Он повернулся к своему товарищу.
      - Дорогой коротышка, - сказал Мануэль, - ты тоже должен сказать свое слово, потому что с самого начала именно твоя смекалка спасла нас и завела так высоко. Посмотри, я наконец обнажил Фламберж и стою на подозрительной вершине Врейдекса, и я - господин данного часа и будущего. Теперь мне осталось отрубить мерзкую голову этому проклятому волшебнику - и делу конец.
      - Ради Бога! - сказал Мирамон. - Я после этого превращусь во что-нибудь другое, что, вероятно, нам лучше не обсуждать. Это ничуть меня не затруднит, так что воздержитесь от неуместного милосердия по отношению ко мне, а вместо этого действуйте мечом и забирайте заслуженную награду.
      - И так и этак, - признал Мануэль, - мне нужно лишь ударить мечом - и я получаю большое богатство, плодородные пахотные земли и красавицу жену, и свинопас станет знатным дворянином. Но именно ты, Ниафер, добыл это для меня, и я чувствую сейчас, что эти неожиданные блага не так чудесны, как ты, мой дорогой друг.
      - Но ты тоже чудесен, - был ответ Ниафера. Мануэль же сказал с печальной улыбкой:
      - Я не такой, и в час своего триумфа я в ужасе от собственной ничтожности. Послушай, Ниафер, я думал, что изменюсь, когда стану героем, но, несмотря на то, что стою здесь, красуясь с этим длинным мечом, и являюсь господином данного часа и будущего времени, я остаюсь мальчишкой, который в прошлый четверг еще пас свиней. Я не испугался чудовищ, которые встретились нам на дороге, но графскую дочку я ужасно боюсь. Ни за что на свете не останусь я с ней наедине. Нет, такие изящные дамы не для свинопасов, и я хочу другую жену.
      - Кого же ты желаешь себе в жены, - спрашивает Ниафер, - как не прелестнейшую и богатейшую даму во всем Ратгоре и Нижнем Таргамоне?
      - Что ж, я возьму умнейшее, милейшее и самое чудесное существо на свете, которое, по моим воспоминаниям, я видел недель шесть назад, когда заходил на кухню Арнейского замка.
      - А! Тогда это можно устроить. Но кто она, эта изумительная женщина?
      Мануэль же сказал:
      - Ты - эта женщина, Ниафер!
      Ниафер ничего не ответила, но улыбнулась. Она подняла плечико и потерлась им о широкую грудь Мануэля. Так они вдвоем какое-то время смотрели друг на друга, не произнося ни слова, и, судя по всему, не замечая ни Мирамона Ллуагора, ни его чудес - ничего на свете, кроме друг друга.
      - Для меня теперь здесь все изменилось, - сказал наконец Мануэль вполголоса, - и остаток жизни я теперь буду жить в мире, где Ниафер единственная из всех женщин.
      - Мой дорогой, - ответила Ниафер, - и блестящая королева, и изысканная принцесса - это лишь сердце женщины, прыгающее от радости, когда на нее посмотрят дважды, что говорить обо мне, я - простая служанка!
      - Это точно, - сказала Жизель дребезжащим голосом, - Ниафер - моя переодетая служанка-язычница, на которую мой муж неделю назад наслал сон с приказанием явиться ко мне, чтобы следить за моими вещами. Поэтому, Ниафер, раз тебя вызвали служить, прекрати лапать этого свинопаса и отвечай мне, что это такое я слышу о твоем замечательном уме.
      Но Мануэль сам с гордостью рассказал о ловушках, которые миновала хитроумная Ниафер, о змеях и прочих ужасах. И, покуда он хвастался, Мирамон Ллуагор улыбался, а Жизель скептически смотрела на Ниафер: и Мирамон, и его жена - оба знали, что ум Ниафер искать можно так же долго, как и ее миловидность, и что именно сон, насланный Мирамоном, досконально сообщил ей хитрости и уловки, которые так очаровали свинопаса.
      - Поэтому, госпожа Жизель, - говорит в заключение Мануэль, - я отдам вам Фламберж, Мирамона, Врейдекс и все остальные горы в придачу в обмен на самую чудесную и умную женщину на свете.
      И Мануэль изящным жестом вручил заколдованный меч Фламберж прелестной графской дочке, а сам взял руку ее смуглой невзрачной служанки.
      - Ну, - говорит Мирамон в тихом смятении, - эта картина производит сильное впечатление. Но что касается твоих собственных интересов, Мануэль, неужели ты считаешь свой выбор вполне разумным?
      Высоченный Мануэль посмотрел на него сверху вниз с презрительной жалостью.
      - Да, Мирамон, ибо я - Мануэль, и я следую своим помыслам и своим желаниям. Конечно, с моей стороны очень великодушно отказаться от богатств и власти, но Ниафер стоит этой жертвы, и, кроме того, она свидетельница моего великодушия.
      Ниафер же, конечно, размышляла: "Это очень мило с его стороны, и я буду вынуждена из простой порядочности позволять ему такие безумства пару первых месяцев замужества. После чего, надеюсь, мы перейдем к более благоразумному образу жизни".
      Между тем она с обожанием смотрела на Мануэля: совершенно так, словно считала, что он выказывает необыкновенную рассудительность.
      А Жизель и Мирамон переглядывались, не понимая, что нашел этот длинноногий юноша в глупенькой замухрышке, которая на много лет его старше.
      Так они наблюдали происходящее, и к ним пришла эта потрясающая мысль, которая удерживает множество супружеских пар в объятиях человеческой природы: "И насколько мудрее и счастливее наш брак, так или иначе, любого среднего брака!"
      Мирамон лично был так глубоко тронут этим жутким открытием, что погладил жену по руке. Потом он вздохнул.
      - Любовь победила мои создания, - сказал он загадочно, - а секрет счастливого брака, в конце концов, заключается в том, чтобы уделять как можно больше внимания чужим женам.
      Жизель попросила его не строить из себя дурака, но сказала это очень мягко и, говоря, сжимала его руку. Она понимала этого могучего волшебника много глубже, чем позволяла ему это обнаружить.
      Вслед за этим Мирамон стер с небесной тверди светила и зажег там праздничную радугу, а под ней затеял для свинопаса и служанки в честь их помолвки такое представление со всякими фантазиями и иллюзиями, какое показало весь спектр искусства Мирамона и доставило удовольствие всем, но особенно самому Мирамону. Их смешил дракон, охраняющий сокровища, танцевали наяды, и порхали херувимы, сладкоголосо распевая песни и загадывая забавные загадки. Затем они пировали, а им прислуживали сказочные слуги и оказывали все почести, достойные небожителей. А когда это празднество закончилось, Мануэль сказал, что, поскольку он в конце концов не стал богатым дворянином, они с Ниафер должны найти ближайшего священника, а потом вернуться к его свиньям.
      - Не уверен, что тебе это удастся, - сказал Мирамон, - ибо если восходящим на Врейдекс препятствуют мифические змеи, то тем, кто решил вернуться, мешают настоящие смерть и судьба. Ибо должен сказать тебе, что у меня есть весьма капризный брат - форменный скучный реалист, без намека на эстетическое чувство, и он совершенно непредсказуем.
      - Однако, - сказал Мануэль, - нельзя вечно жить среди сновидений, а смерть и судьба ждут всех. Так что мы попробуем.
      Тут какое-то время темные глаза Мирамона Ллуагора оценивали их, и волшебник слегка вздохнул. Он знал, что этим молодым людям можно позавидовать, но в итоге они уже для него не важны - они сыграли свою роль.
      Поэтому Мирамон сказал:
      - Тогда идите своей дорогой, и, если не встретите автора и разрушителя всего живого, это будет для вас хорошо, а если встретите его, это тоже хорошо, потому что таково его желание.
      - Я не буду ни искать, ни избегать его, - ответил Мануэль. - Я только знаю, что должен следовать своим помыслам и желанию, которое не удовлетворено сновидениями, даже если они, - юноша, по-видимому, искал сравнение, а затем с улыбкой сказал: - великолепны, как рубины стран Востока.
      После чего Мануэль попрощался с Мирамоном и его красавицей женой и стал спускаться с волшебного Врейдекса вместе со своей замухрышкой Ниафер. Оба были довольны, потому что с ними шло счастье, хотя и не очень долго.
      ГЛАВА V
      Засада Вечности
      Мануэль и Ниафер без помех спускались с Врейдекса. Нигде не существовало более счастливого, да и более преданного влюбленного, чем юный Мануэль.
      - Мы первым делом поженимся, милая коротышка, - говорил он, - и ты поможешь исполнить мой гейс, а после мы отправимся в путешествие на край земли, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить.
      - Вероятно, нам лучше подождать до следующей весны, когда дороги станут лучше, Мануэль, но мы непременно первым делом поженимся.
      В залог этого Ниафер позволяла Мануэлю поцеловать себя, и юный Мануэль говорил в очередной раз:
      - Нигде нет такого счастья, как мое счастье, и любви, как моя любовь.
      Вот так переговариваясь и вот так развлекаясь, они спустились к подножию серой горы и к старым кленам, под которыми обнаружили двух людей, явно кого-то поджидавших. Один - высокий мужчина, - сидя на белом коне, держал поводья другого черного коня без всадника. Шляпа у него была надвинута на лицо так, что едва можно было разглядеть его черты.
      У второго - рыжего, с непокрытой головой - была внешность юнца, но его лица также было не разобрать, поскольку он сидел на обочине и подравнивал ногти маленьким ножичком с зеленой рукояткой.
      - Приветствую вас, друзья, - сказал Мануэль, - и кого же вы здесь ждете?
      - Я жду того, кто поскачет на моем черном коне, - ответил всадник. Предписано, что первый, кто пройдет здесь, сядет в это седло, но вас двое, вы идете в обнимку. Поэтому выбирайте, кто из вас будет первым.
      - Это отличный конь, - сказал Мануэль, - скакун, достойный Шарлеманя, или Гектора, или любого из знаменитых героев старины.
      - Все они скакали на моем черном коне, - ответил незнакомец.
      - Мне страшно, - прошептала Ниафер. Над ними в редкой, побуревшей листве кленов зашуршал украдкой ветер.
      - Да, это отличный скакун, хоть и старый, - продолжил незнакомец, - он самый быстрый и неутомимый скакун, обгоняющий всех. Некоторые, правда, считают за недостаток, что его всадники не возвращаются, но всем не угодишь.
      - Мой друг, - сказал Мануэль переменившимся голосом, - кто ты и как тебя зовут?
      - Я - брат Мирамона Ллуагора, повелителя девяти снов, но я повелитель другого рода сна. А что до моего имени, то оно - в твоих мыслях. Это то, что больше всего страшит тебя, это то, о чем все думают с рождения.
      Наступила тишина. Мануэль заставил губы двигаться.
      - Если б мы шли по другой дороге! - сказал он. - Если б остались в стране сновидений!
      - Все высказывают сожаления при встрече со мной. Но это уже не играет никакой роли.
      - Если бы не выбор, то мне было бы легче вынести это. Ты говоришь, что только один последует за тобой, и если я скажу: "Ниафер" - я всегда буду помнить об этом и ненавидеть самого себя.
      - Но я скажу то же самое! - Ниафер прижалась к нему: она дрожала.
      - Нет, - заметил всадник на белом коне, - ты можешь выбрать.
      - Увы, - ответил Мануэль, - другого я произнести не смогу. Однако мне бы хотелось, чтобы меня не принуждали в этом признаваться. Это звучит дурно. Так или иначе, я люблю Ниафер сильнее, чем кого бы то ни было, но я не могу ставить жизнь Ниафер выше своей, было бы просто нелепо так думать. Нет, моя жизнь мне весьма необходима, и на меня наложен гейс - я должен создать статую на этом свете, прежде чем покину его.
      - Мой дорогой, - сказала Ниафер, - ты выбрал правильно.
      Всадник ничего не сказал. Но он снял шляпу, и они затрепетали. Было видно родство с Мирамоном, поразительное сходство, но они ни разу не видели на лице изобретателя иллюзий того, что увидели здесь.
      Затем Ниафер шепотом попрощалась с Мануэлем. Они поцеловались. После чего Мануэль помог ей подняться в седло, и Ниафер ускакала с Дедушкой Смертью вместо Мануэля.
      - Сердце мое разрывается, - сказал Мануэль, мрачно рассматривая свои ладони, - но лучше она, чем я. Все же это скверное начало: вчера у меня в руках было огромное богатство, сегодня - огромная любовь, а сейчас я потерял все.
      - Но в отношении того, как в чем-либо добиться успеха, вы рассуждаете неверно, - сказал другой незнакомец.
      Теперь он перестал заниматься ногтями и поднялся. Было видно, что это высокий худощавый юнец, правда, не такой высокий, как Мануэль, и, конечно, не такой мощный, с румяными щеками, широко расставленными карими глазами и вьющимися темно-рыжими волосами.
      Мануэль вытер о штаны свои влажные руки, и они зашагали вместе с этим юношей и тот рассказал о том, что было, и о том, что должно случиться. Мануэль сказал ему:
      - Для меня, Горвендил (поскольку таково твое имя), подобные речи бессмысленны и не дают никакого утешения моему горю от потери Ниафер.
      - Это лишь начало твоих утрат, Мануэль. Я думаю, что постепенно ты потеряешь все, некогда желанное, пока наконец не останется у тебя лишь пресыщение, усталость и тихое отвращение ко всему, что человеческая мудрость твоих предков побуждала тебя выполнить.
      - Но, Горвендил, разве можно предсказать будущее? Или, может, Мирамон прав, сказав, что вместе со смертью и судьба встречает покидающего эту гору?
      - Нет, Мануэль, я не скажу, что я судьба или один из Леших, мне, скорее, кажется, что я сумасшедший. Поэтому чем меньше ты будешь меня слушать, тем лучше. Должен сказать тебе, что эта пустынная местность, эта гора, эта дорога, эти старые клены и вон тот камень существуют только в моем воображении; и ты, и эта Ниафер, от которой ты избавился не самым гуманным образом, и Мирамон со своей прекрасной строптивой женой - все вы кажетесь мне персонажами, которых я придумал; и все происходящее на этом свете кажется мне лишь моими собственными фантазиями.
      - Что ж, тогда определенно я бы сказал, или, скорее, я бы подумал, что необходимо сказать, что ты безумен.
      - Ты говоришь без колебаний, и это происходит из-за твоей способности немедля осаживать чужие фантазии, благодаря чему ты, возможно, добьешься успеха.
      - Да, но, - медленно спросил Мануэль, - что такое успех?
      - В глубине твоей души, по-моему, этот вопрос уже решен.
      - Несомненно, у меня есть свое мнение, но я спрашиваю о твоем.
      Горвендил посмотрел сурово и, однако же, лукаво.
      - Я где-то слыхал, - говорит он, - что в своей высшей степени успех всего лишь достижения бесхвостой обезьяны, отчаявшейся забраться на самый верх, но, однако, воображающей себя символом - неким полномочным представителем Всемогущего.
      Мануэль, похоже, намотал это на ус.
      - А чем занимается преуспевающая обезьяна?
      - Она блуждает, переходя от тайны к тайне, при помощи жалких паллиативов, ничего не понимая, жадная во всех своих желаниях и одновременно пронизанная трусостью, но, однако, когда доходит до дела, готовая отдать все, даже умереть, ради той бредовой идеи, что она наместница и наследница Небес.
      Мануэль покачал своей небольшой головой.
      - Ты употребляешь слишком много ученых слов. Но, насколько могу тебя понять, это не тот успех, о котором я мечтаю. Нет, я - Мануэль, и я должен следовать своим помыслам и своему желанию, не глядя на других людей и их представления об успехе.
      - Что касается этого, то я вижу (будучи свидетелем того, как ты недавно избавился от своей возлюбленной), что ты уже в значительной степени освоил этот вид отрицания.
      - Ха, но ты не знаешь, что происходит здесь, - ответил Мануэль, ударив себя в широкую грудь. - И я не стану говорить тебе об этом, Горвендил, поскольку ты не есть ни судьба, ни один из Леших, чтобы удовлетворить мое желание.
      - А какое бы у тебя было желание?
      - Я хочу всегда получать все, что могу пожелать. Да, Горвендил, я часто думал, почему в древних легендах, когда предложено три желания, никто не просит чего-то разумного и расчетливого с первого раза.
      - Какая нужда беспокоить Леших по поводу такого скромного желания, если все всегда можно купить за определенную цену - получить все, что захочешь? Тебе нужно лишь идти вон туда, - показал Горвендил и объяснил Мануэлю одну, на первый взгляд, странную и рискованную затею. Затем он с грустью сказал:
      - В этом-то пустяке в Михайлов день я не могу отказать никому. Но должен назвать тебе цену: по достижении каждого желания ты будешь ощущать, чего оно стоит!
      Сказав это, Горвендил раздвинул кусты у дороги.
      Там его ждала прекрасная, цвета сумерек, женщина в зеленом с голубым платье. На голове у нее сверкала голубая диадема, увенчанная зелеными перьями, в руке она держала вазу. Горвендил шагнул к ней, и кусты за ним сомкнулись.
      Мануэль остался один. Ошеломленно озираясь, он прошел немного по дороге, а потом бросился ничком на землю и зарыдал. Причиной этого, как считают, было то, что юный Мануэль полюбил Ниафер так, как он не мог любить больше никого. Поплакав, он поднялся и отправился к Гарантонскому пруду он возвращался домой, так ничего и не достигнув, во всем потерпев поражение.
      ГЛАВА VI
      Расчетливость Мафи
      Все, что случилось на этот раз у Гарантонского пруда, доподлинно не известно, но, судя по всему, оказалось достаточно любопытным, чтобы придать мыслям Мануэля новое направление, однако при этом его мысли не стали веселей. Во всяком случае, Мануэль вернулся к своей сестре Мафи, которая была женой мельника, безо всякого оптимизма.
      - И где тебя носило целую неделю? - спросила Мафь. - Свиньи-то совсем озверели и перерыли всю округу, мукомол целыми днями шпынял меня твоей никчемностью, а эта рыжая Сускинд каждый вечер спрашивала тебя и изводила меня жалобными стенаниями. И по какой такой причине ты хмур?
      - У меня есть повод, - вздохнул Мануэль.
      Он поведал ей о своих приключениях на Врейдексе, а Мафь сказала, что это доказывает, к чему приводит пренебрежение своими прямыми обязанностями, заключающимися в присмотре за свиньями ее супруга. Затем Мануэль поведал ей о том, что случилось у Гарантонского пруда.
      Мафь укоризненно покачала головой:
      - Бесстыдник, ведь твоя Ниафер едва устроилась в раю, а твоя Сускинд воет о тебе в своих сумерках! Впрочем, это, наверно, Алианора - Недоступная Принцесса. Говорят, это она появляется в виде лебедя с той стороны Бискайского залива - прилетает из далекой страны Прованс, чтобы искупаться в нашем пруду, навевающем странные сны, а потом она надевает платье Апсар, когда ей приходится спасаться от такого бесстыдного плута, каким оказался ты.
      - Да-да! Одеяние все было из сверкающих белых перьев, сестра. Вот одно, которое сломалось, когда я пытался ее схватить.
      Мафь повертела перо в руке.
      - Смотри-ка! Первый раз вижу такое чудо! Все же сломанное перо никому не нужно, а я не выношу у себя на кухне всякого хлама, сколько можно тебе говорить?
      И Мафь бросила сверкающее белое перо в огонь, на котором подогревалась похлебка. Какое-то время они наблюдали, как горит перо, и Мануэль со вздохом сказал:
      - Дни мои расточаются, и моя юность пропадает в безнадежном захолустье, где Сускинд только об одном и думает, где нет никого умнее Ниафер и где нет девушек, прелестных, как Алианора.
      Мафь сказала:
      - Я никогда не говорила плохого о мертвых. Так что пусть удача и прекрасные слова сопутствуют Ниафер в ее языческом раю. О Сускинд тоже, Мафь перекрестилась, - чем меньше сказано, тем лучше. Но что до твоей Алианоры, то я тебе скажу, что порядочная девушка не станет летать, показывая свои лодыжки пяти народам, и снимать платье в местах, где может пройти кто угодно, к тому же в понедельник. Это совершенно неприлично, и куда смотрят ее родители?
      - Но, сестра, она же принцесса!
      - В том-то и дело. Вот я и сожгла это перо, поскольку не годится людям нашего звания что-либо брать у принцесс, пусть даже простое перо.
      - Сестра, ты права! Согласен, что нехорошо красть, и это, по-видимому, накладывает на меня еще один долг и еще одно обязательство, которое надо выполнить, потому что, взяв это перо, я взял то, что мне не принадлежало.
      - Мальчик, не думай меня одурачить, - когда у тебя на лице такое выражение, я знаю, что ты придумал очередную ерунду. По тому, как ты описал это дело, я догадываюсь, что легкомысленная, совершенно голая принцесса решила, будто ты собираешься отобрать у нее что-то другое. Поэтому я сожгла перо, чтобы его не узнали и не отправили тебя на виселицу или еще куда похуже. Ты почему не вытер ноги, прежде чем зайти на мою чистейшую кухню? И сколько раз, по-твоему, мне нужно тебе об этом говорить?
      Мануэль ничего не сказал. Он, похоже, решал в уме сложную задачу. Потом он вышел на птичий двор мельника, поймал гуся и выдернул у него перо. Затем Мануэль надел свой воскресный костюм.
      - Слишком хорош, чтобы ты в нем странствовал, - сказала Мафь.
      Мануэль посмотрел сверху вниз на сестру и пару раз моргнул своими странными, сверкающими глазами.
      - Глупая, если б я был прилично одет, когда стал господином подозрительного дворца, госпожа Жизель отнеслась бы ко мне серьезней. Я помню, что она сказала о моих локтях.
      - По одежке только встречают, - благочестиво ответила Мафь.
      - Именно любовь к поговоркам сделала из тебя мельничиху, и ты будешь ею до скончания веков. Теперь я понял причину своих неудач на Врейдексе, а от безумного Горвендила я узнал, что должно случиться.
      - Потому ты стал отращивать волосы? - подозрительно спросила Мафь.
      Мануэль сказал:
      - Да.
      - Мальчик мой, нарушение правил может тебе дорого обойтись.
      - Тоже рискованная затея, сестричка, однако мы все волей-неволей делаем ставки в этой игре.
      - Сейчас ты говоришь чушь...
      - Может, и так, но я начинаю подозревать, что и заведомая чушь может принести добрые плоды. Может, я не прав, но проверю свои догадки.
      - Интересно, за какой такой дуростью погонишься ты теперь, чтобы только не присматривать за стадом?
      - Я - Мануэль, сестра, я должен следовать своим помыслам и своим желаниям, а и то и другое намного выше свиней.
      После чего Мануэль поцеловал Мафь и, вновь не попрощавшись с Сускинд, отправился в далекую страну Прованс.
      ГЛАВА VII
      Корона Мудрости
      Случилось так, что, когда король Гельмас поехал на охоту в Невет в первое полнолуние после осеннего равноденствия, называемое Луной Охотника, ему повстречался громадный, пышущий здоровьем малый, весьма достойно одетый во все черное, у которого был странно опущен один глаз и который, по-видимому, искал приключений в осеннем лесу. И тут король вспомнил, что ему предсказали.
      - Что это я вижу у тебя в кармане завернутое в красный шелк?
      - Это перо, король, завернутое в лоскут от лучшей юбки моей сестры.
      - Да славится твоя темная магия, мой друг, однако за какую цену ты продашь мне это перо?
      - Но перо никому не нужно, король, ибо, как видите, это совершенно обычное перо.
      - Ну, ну! - рассмеялся король. - Разве где-нибудь заворачивают обычное перо в красный шелк? Мой друг, не думай обмануть короля Албании Гельмаса, а то не поздоровится. Я точно узнаю в этом сверкающем белом пере перо, которое потеряла в лесу во время линьки Жар-Птица - еще в древности, до того, как мои деды пришли в эту страну. Ибо предсказано, что такой вот молодой кудесник, как ты, принесет глупейшему королю, правящему Этиопами, это перо, которое дарует его владельцу совершеннейшую мудрость. И для тебя было бы богохульством оспаривать пророчество.
      - Я не оспариваю вашу глупость, король Гельмас, да не оспариваю и ничьих пророчеств в мире, где нет ничего определенного.
      - Однако, по крайней мере, определенно, - заметил король Гельмас, строго нахмурившись, - а именно то, что среди Этиопов все, оспаривающие пророчества, сжигаются на костре.
      Мануэль чуть вздрогнул и сказал:
      - Оно мне кажется самым обычным пером. Но ваши пророки - без сомнения, вполне заслуженно - больше славятся мудростью, чем я, а смерть на костре достаточно непривлекательна! Поэтому я вспоминаю, что говорил мне один сумасшедший, и, раз вы уверены, что это перо Жар-Птицы, я продам его вам за десять цехинов.