Но, в конце концов, дон Мануэль и королева являлись единственными, кто имел право говорить об этих делах, и, кроме того, существовал отчет о них дона Мануэля. В отношении остального, выдерживать болтовню ему помогала мысль, что он совершил в Англии благотворительное деяние, ибо популярность королевы возросла, и все англичане, а особенно их король, были в восторге от прекрасного сына, которого аист должным образом принес Алианоре в следующем июне.
      Мануэль ни разу не видел этого мальчика, который впоследствии правил Англией и стал уважаемым всеми воином, да и королеву Алианору дон Мануэль никогда больше не лицезрел. Поэтому Алианора уходит из этой истории, чтобы принести англичанам долгие годы несчастий и разрушительных войн, а дона Мануэля избавить от еще каких-либо обманов. Дон Мануэль никогда не мог ей противостоять из-за той подспудной нищеты чувств, которую, как говорят, он с ней разделял и которую они скрывали от всего мира, за исключением друг друга.
      ГЛАВА XXXV
      Тревожащее окно
      Одним словом, казалось, что тревоги оставили графа Мануэля. Тем не менее одним прекрасным солнечным и теплым утром (это был последний день апреля) дон Мануэль открыл окно в своей основной резиденции в Сторизенде и столкнулся со зрелищем, приведшим его в большее смятение, нежели все, на что смотрели когда-либо его суровые ясные глаза.
      Какое-то время он разглядывал открывшуюся перед ним картину. Дон Мануэль внимательно проэкспериментировал с тремя окнами в этой Комнате Заполя и выяснил, насколько можно доверять собственным органам чувств, положение дел. После чего, как подобает рассудительному человеку, он вернулся к письменному столу и стал заверять предписания, приказы и прочие бумаги, которые передал ему секретарь Рурик.
      Однако все это время взор дона Мануэля постоянно обращался к окнам. Их было три в южной стене. В них были вставлены толстые прозрачные стекла того сорта, искусство производства которого давно утеряно, ибо эти окна оказались среди добычи герцога Асмунда после гнусных налетов на Филистию, где эти окна являлись когда-то частью храма Заполя - древнего бога филистеров. Поэтому комната и называлась Комнатой Заполя.
      В этих окнах граф Мануэль видел хорошо знакомые поля, длинную тополиную аллею и поднимавшиеся дальше холмы. Все было так же, как и вчера и как все было с той поры, почти три года тому назад, когда граф Мануэль впервые вступил в Сторизенд. Все было точно так же, как было раньше, за исключением, разумеется, того, что до вчерашнего дня стол дона Мануэля стоял у дальнего окна. Он не мог вспомнить, чтобы это окно когда-либо открывалось, поскольку с тех пор, как молодость покинула его, граф Мануэль становился все более и более восприимчив к сквознякам.
      - Несомненно, оно очень любопытно, - сказал дон Мануэль вслух, покончив с бумагами.
      Он опять направился к очень любопытному окну, но тут с шумом появилась его дочка Мелицента, которой сейчас было три года, в отвратительно грязном виде и начала к нему приставать. Позднее она стала необычайно красива, но в три года принадлежала к тем детям, которых человеческие силы могут сохранять в чистоте не более трех минут.
      Дон Мануэль держал для нее у себя на столе маленькую плоскую палку и сейчас взялся за нее.
      - Выйди из комнаты, маленькая чума! - взорвался он. - Я занят.
      Поэтому девочка, в соответствии со своей привычкой, выбежала в коридор и встала там: уже не в комнате, но заступив ножкой за порог. Она смеялась в лицо своему огромному отцу и издевательски показывала крошечный красный язычок знаменитому сюзерену Пуактесма. Тут дон Мануэль, в соответствии со своей привычкой, опустился на четвереньки, чтобы шлепнуть ее палкой по ноге, а Мелицента завизжала от восторга и отдернула ногу как раз вовремя, чтобы избежать удара, но выставила за порог другую ногу и тоже постаралась отодвинуть ее до получения шлепка.
      Они посвятили подобной возне больше четверти часа, и в подобном виде их нашел секретарь - серьезный молодой Рурик. Пристыженный граф Мануэль поднялся с пола, отряхнулся и послал Мелиценту в кладовую за сахарными пирожными. Он сказал Рурику, каковы самые благоприятные условия, которые он может предложить парламентариям Наренты, и дал заверенные предписания.
      Когда Рурик ушел, дон Мануэль вновь приблизился к дальнему окну, открыл его и выглянул в него еще раз. Он покачал головой, как человек, не сумевший разгадать некую загадку. Он надел доспехи, опоясался мечом и поехал в Пердигон, куда прибыл святой король Фердинанд посоветоваться с Мануэлем о замысле убийства военачальника мавров Аль-Мотаваккиля.
      Вдобавок в тот день в суде высший инстанции он решал одну тяжбу относительно некоторых, весьма ценных, пахотных земель, но присутствующие при поединке заметили, что он запорол сцену сбрасывания с коня и тяжелого ранения графа Ладинаса и вел себя так, словно его настроение не соответствовало повестке дня. В действительности, у него была причина найти вторжение подобных тайн без спросу в домашнюю жизнь уважаемого всеми дворянина довольно беспокоящим (ибо сверхъестественные тайны достаточно хороши, если человек является опрометчивым юношей или если он посвящает свою жизнь их раскрытию), а иметь в собственном доме разыгрывающие его окна казалось едва ли благопристойным.
      И весь этот месяц, пока он был занят преследованием Отмара и его бандитов в Тауненфельских горах, дона Мануэля в глубине души, по-видимому, тревожило какое-то воспоминание, и как только был схвачен и повешен последний отряд разбойников, он поехал домой и, выглянув в окно, обнаружил, что ничего не изменилось.
      Дон Мануэль задумался. Он ударил в гонг, вызывая Рурика. Поговорив с секретарем о том о сем, через какое-то время он заметил:
      - Но здесь становится душно. Открой это окно.
      Секретарь повиновался. Мануэль, сидя за письменным столом, внимательно за ним наблюдал. Но, открывая окно, секретарь стоял к графу спиной, а когда повернулся, смуглое молодое лицо Рурика оставалось совершенно бесстрастным.
      Дон Мануэль, теребя цепь с драгоценными камнями, висящую на шее, рассматривал лицо Рурика. Затем сказал:
      - Это все. Можешь идти.
      Но лицо графа Мануэля оставалось встревоженным, и остаток дня он продолжал приглядываться к молодому секретарю Рурику. После полудня было замечено, что Рурик под тем или иным предлогом часто заходил в Комнату Заполя, когда там никого не было. На следующее утро Мануэль обнаружил Рурика, средь бела дня вносящего в Комнату Заполя - подумать только! зажженную лампу. Граф немножко подождал, а затем вошел в комнату через единственную дверь. Комната была пуста. Граф Мануэль сел и забарабанил пальцами по крышке письменного стола. Через некоторое время третье окно открылось, и на подоконник влез секретарь Рурик. Он задул лампу.
      - Ты смелее меня, - сказал граф Мануэль, - может быть. Определенно ты моложе. Рурик, я не должен был заманивать темного и чопорного малого в это приключение, а должен был как можно скорее отважиться на него сам. Но у меня теперь другие обязанности, да еще внешние приличия, которые надо соблюдать. А люди начали бы болтать, если б увидели, как уважаемый всеми дворянин с положением в обществе вылезает из собственного окна, и просто не передать, что подумала бы об этом моя жена.
      Секретарь обернулся, вздрогнул и, уронив лампу, разбил ее. Его ладони, трясясь, поднялись к гладкому подбородку и схватились за него. Лицо у него было белым, как у прокаженного, глаза - безумные и сверкающие, а голова вжата в плечи, обтянутые черным костюмом, так что, представ перед хозяином, он показался горбуном. Мануэль мог заметить еще одну особенность, а именно то, что с левой стороны у Рурика была выстрижена большая прядь черных волос.
      - Что ты узнал, - спросил Мануэль, - там?
      - Я не могу вам этого рассказать, - ответил Рурик, по-идиотски засмеявшись, - но я расскажу вам одну историю. Да-да, граф Мануэль, я расскажу вам веселую историю про то, как давным-давно наша общая бабушка Ева купала своих детей неподалеку от Эдема, когда ее позвал Бог. И она спрятала детей, которых не закончила мыть. А когда добрый Бог спросил ее, все ли ее дети находятся здесь и прижимаются кроткими головками к Его коленям, чтобы помолиться Ему, она ответила: '"Да". Поэтому Бог сказал ей, что все то, что она скрыла от Бога, должно быть скрыто и от людей. И Он забрал немытых детей и создал для них некое место, где все вечно остаются юными и где нет ни добра, ни зла, поскольку эти дети не запятнаны человеческим грехом и не спасены драгоценной кровью Христа.
      Граф, нахмурившись, сказал:
      - Что за бред ты несешь средь бела дня? Я требую от тебя не какой-то глупой легенды, а точных сведений о том, что ты там встретил.
      - Любую свободу и любое наслаждение, - безумно ответил ему молодой Рурик, - любой ужас и любой бунт.
      Затем он говорил еще какое-то время. Когда Рурик закончил свою речь, граф Мануэль презрительно рассмеялся и сказал все, что можно ожидать от уважаемого всеми дворянина.
      Рурик выхватил нож и бросился на своего хозяина с криком:
      - Я следую своим помыслам и своим желаниям, старый самодовольный косоглазый лицемер!
      Граф Мануэль схватил Рурика за горло и голыми руками задушил молодого секретаря.
      - По-моему, сейчас я избавил мир от сильной заразы, - сказал вслух дон Мануэль, а Рурик лежал мертвый у ног Мануэля. - Так или иначе, я не могу потерпеть у себя в доме подобные речи. Однако лучше бы я не завлекал юношу в это приключение, которое по праву принадлежало мне. Я не привык избегать приключений.
      Он позвал двоих слуг убрать тело, потом прошел в спальню, и лакеи надели на него камзол из пурпурного шелка, а седую голову увенчали диадемой. А когда граф Мануэль сел за ужин, затрубили трубы. Ему прислуживали пажи в горностае, приносящие яства на золотых блюдах и наливающие белые и красные вина из золотых кубков в золотую чарку Мануэля. Искусные музыканты играли на виолах, лютнях и флейтах, пока возвышенный граф Пуактесмский ел богато приправленные яства и невозмутимо беседовал с женой.
      Они не питались так, когда Мануэль только что бросил пасти свиней, а Ниафер была служанкой на посылках у своей госпожи, и когда они вдвоем с благодарностью ели хлеб Портуны. Не было у них и нужды подбадривать себя дорогими винами, когда они переживали такое множество странных приключений из-за любви друг к другу. Когда-то давно они познали любовь, и менестрели повсюду слагали песни о всепобеждающей страсти, насмехающейся над смертью, и никто не отрицал, что даже сейчас они вместе живут душа в душу.
      Но сегодня вечером госпожа Ниафер была не в духе, поскольку кондитер приходился двоюродным братом молодому Рурику, и она боялась, что у него еще не прошел припадок гнева из-за того, что дон Мануэль задушил секретаря.
      - Тогда повысь этому малому жалованье, - сказал граф Мануэль.
      - Легко сказать, а главное, совершенно по-мужски. Мануэль, ты же наверняка знаешь, что тогда повар и дворецкий тоже потребуют больше, и этому не будет конца.
      - Но, моя милая, юноша произносил безумные святотатства и собирался перерезать мне горло большим ножом с роговой рукояткой.
      - Конечно, он был не прав, - утешительным тоном сказала Ниафер, - и я, Мануэль, вообще не защищаю его поведение, что, надеюсь, ты понимаешь. Но, если б ты остановился хоть на миг и подумал о том, как тяжело сейчас заменять слуг и как ненадежны самые лучшие из них, я верю, ты бы увидел, что мы находимся в их полной власти.
      Затем она рассказала ему все о своей второй служанке, и в то время как Мануэль говорил "Да", и "Никогда не слышал ничего похожего", и "Ты совершенно права, моя милая", и тому подобное, в глубине души, по-видимому, его что-то мучило.
      ГЛАВА XXXVI
      Отклонение от сути
      В последствии граф Мануэль не мог долго оставаться вдали от окна, через которое вылез с лампой Рурик и через которое он вернулся в умопомешательстве, понося закон и порядок.
      Вид из этого окна определенно был любопытен. Из двух других окон Заполя, расположенных рядом с этим и внешне во всех отношениях сходных с ним, вид оставался всегда неизменным и точно таким, каким был в третьем окне, если смотреть сквозь толстое прозрачное стекло, Но когда третье окно Заполя открывалось, весь мир солнечного лета, за которым вы наблюдали сквозь толстое прозрачное стекло, пропадал, и вы смотрели в безграничный серый полумрак, в котором ничего нельзя было разобрать определенно, а воздух там пах весной. Графу Мануэлю казалось весьма любопытным вот так рассматривать сквозь прозрачное стекло свои процветающие владения и все награды за свои знаменитые подвиги, а потом обнаруживать, что они исчезают, как только открываешь третье окно. Это было любопытно и удивительно. И из-за таких происшествий люди начинают сомневаться в вещах, безоговорочная вера в которые, как всем известно, и представляет собой мудрость.
      Сейчас, в июне, на второй день после гибели Рурика, граф Мануэль стоял перед тремя окнами и видел на тополиной аллее свою жену, госпожу Ниафер, ведущую за руку маленькую Мелиценту. У Ниафер, несмотря на хромоту, была прекрасная фигура - пока он наблюдал за Ниафер через закрытое окно Заполя. Дон Мануэль с чувством удовлетворения смотрел на жену, которая являлась наградой за его труды и страдания в Дан-Валахлоне, и на девочку, которая являлась наградой за его дружелюбность и проницательность в отношениях с аистом, - пока он наблюдал за ними через закрытое третье окно.
      Рука у него почему-то задрожала, когда он открыл это окно, чтобы оказаться лицом к лицу с серой, сладкопахнущей пустотой. Но в оконном стекле внешний вид его цветущих садов оставался неизменным: в правой половине окна были колышущиеся тополя, ему улыбались Ниафер и маленькая Мелицента, и девочка посылала ему воздушный поцелуй. А в отворенной половине окна была сплошная пустота. Он, наклонившись вперед, прикрыл немного эту створку окна и увидел, что за привлекательной картиной ничего нет: казалось, его жена с ребенком живут и движутся лишь в старом стекле Заполя.
      Дон Мануэль усмехнулся.
      - Ха-ха, - сказал он, - значит, возможно, эта скучная, милая, сварливая женщина и эта бесценная, курносая девчушка нереальны. Возможно, они просто удачные образы, скрывающие ночь, которая лишь одна реальна. Рассмотрение вероятности этого факта тревожит. Оно даже способствует еще большему одиночеству. Тем не менее я знаю, что я - реален, и, несомненно, эта серость передо мной тоже реальна. В общем, неважно, что там случилось с Руриком. Должно быть, в этой серости существует какое-то иное существо, которое реально и не удовлетворено. Я должен отправиться на поиски этого существа. Здесь я тупею среди безмятежных и успокаивающих сновидений, которые делаются еще скучнее после нашептывания моей прежней госпожи о том знании, которым обладал отец моего отца.
      Тут в сером полумраке появилось лицо, которое было не вполне человеческим, и его круглый беззубый рот тихо сказал:
      - Меня зовут Лубрикан, и я пришел проводить тебя, если ты посмеешь последовать за мной.
      - Я всегда считал слово "сметь" очень забавным, - ответил Мануэль с высокомерной развязностью, которую он приберегал для общества.
      И он вылез из третьего окна Заполя. Когда позднее он влез обратно, с одной стороны его седой головы была сострижена прядь.
      Теперь история рассказывает, что впоследствии дон Мануэль изменился и его приближенные сплетничали об этом. Госпожа Ниафер также была приведена в легкое изумление переменой в нем, но не думала, что это очень важно, поскольку поступки мужа всегда было очень трудно объяснить. Кроме того, требовали внимания другие вопросы, так как в то время, разграбив Пию, во владения короля Теодорета вторглись монголы и осадили Мегариду, и разоренный король послал гонцов к дону Мануэлю.
      - Но это же не мое дело, - сказал Мануэль. - Я начинаю уставать от войн и простужаюсь, когда сплю на полях с трудом выигранных сражений.
      - Ты бы не простужался, как я много раз тебе говорила, - заявила Ниафер, - если б ел больше зелени, а не напичкивал себя мясом и не перегревался в бою. Все же тебе лучше пойти в поход.
      - Моя милая, я ничего подобного не сделаю.
      - Да, тебе лучше пойти, ведь эти монголы - отъявленные язычники.
      - Когда-то давным-давно некоторые особы были язычницами, милая коротышка...
      - Есть вещи намного хуже, Мануэль, - сказала Ниафер с тем мрачным намеком, перед которым дон Мануэль всегда пасовал, поскольку было непонятно, что он означает. - Да, эти монголы - отъявленные язычники, а у короля Теодорета есть, по крайней мере, приличие, чтобы называться христианином, и, кроме того, этот даст мне возможность основательно прибраться у тебя в комнатах.
      В соответствии со своей привычкой, Мануэль сделал то, что Ниафер считала наилучшим. Он призвал своих вассалов, собрал родственников и, не создавая никакого шума горнами и рожками, напал на язычников монголов под покровом ночи. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что никто никогда не видел такого кровопролития и такой резни, которые дон Мануэль до того, как сесть завтракать, учинил в отношении этих хвастливых варваров.
      Он атаковал их со стороны Санназаро. Оставшиеся в живых, не имея выбора, бежали через поля к востоку от Мегариды, но были настигнуты и истреблены на открытом пространстве все до единого.
      Владения, таким образом, были спасены от страшной опасности, а Мануэль на некоторое время задержался в Мегариде из-за последовавших банкетов, церковных служб, казней пленных и фантазий сестры короля. Эта романтичная и очень миловидная девушка вынуждала короля Теодорета докучать Мануэлю высокопарными предложениями, чтобы избавитель Мегариды прогнал свою уродливую, увечную жену и женился на прелестной сестре короля.
      Мануэль над этим посмеялся. Вернулся он в Пуактесм, разумеется, с простудой, но и с новой славой, множеством награбленного добра, а также двумя новыми фьефами, записанными в графу прихода. В Пуактесме дон Мануэль обнаружил, что кондитер ушел, а его комнаты основательно прибраны и приведены в такой совершенный порядок, что он не мог ни к чему притронуться пальцем.
      - Прямо для тебя! - говорит Ниафер. - Мне лишь остается заметить, что теперь ты, надеюсь, удовлетворен.
      Мануэль невесело рассмеялся.
      - Сейчас все и вся сговорились меня удовлетворять, и это-то меня главным образом и раздражает.
      Он потрепал Ниафер по подбородку и сказал, что она сейчас должна думать о том, какой знаменитый у нее муж, а не беспокоиться о каких-то кондитерах. Затем он стал расспрашивать маленькую Мелиценту о том, как сильно скучала она по папе, пока папы не было дома, с чувством долга поцеловал других двоих детей и надлежащим образом восхитился расширением словаря Эммерика за время отцовского отсутствия. А после он один пошел в Комнату Заполя.
      Впоследствии он проводил в Комнате Заполя все больше и больше времени, и о перемене в графе Мануэле говорили все больше и больше. Прошло лето. И заключил или нет граф Мануэль, как заявляли некоторые, союз с нечистой силой, - было бесспорно, что граф Мануэль процветал. Но, совершенно определенно, он изменился.
      ГЛАВА XXXVII
      Мнение Гинцельманна
      Дальше история рассказывает, что утром Михайлова дня маленькая Мелицента, находясь на сей раз в мирном настроении, расположилась с куклой в высоком кресле у третьего окна Заполя, тогда как ее отец писал что-то, сидя за своим большим столом. Он останавливался, надолго задумываясь и кусая ногти, и был настолько увлечен письмом к Папе Иннокентию, что не заметил, как медленно открылось третье окно. И Мелицента какое-то время беседовала со странным мальчиком, прежде чем дон Мануэль рассеянно не взглянул на них. Тут Мануэль, похоже, заволновался и позвал Мелиценту к себе. Она послушно забралась к отцу на колени.
      В Комнате Заполя воцарилась тишина. Странный мальчик сел, откинувшись на спинку кресла, которое только что покинула маленькая Мелицента. Он сидел, закинув ногу на ногу и положив руки в перчатках на правое колено, оценивающе разглядывая Мелиценту. У него было красивое грустное лицо, вьющиеся пшеничные волосы ниспадали на плечи. Одет он был в ярко-красный шелковый камзол. На левом боку, словно меч, висели огромные ножницы. На голову была надета четырехцветная остроконечная шляпа, а кожаные перчатки были расшиты жемчугом.
      - Вскоре она станет женщиной, - сказал незнакомый мальчик нежным, тонким голоском, - и тогда она тоже придет к нам, и мы обеспечим ее прекрасными печалями.
      - Нет, Гинцельманн, - ответил граф Мануэль, поглаживая соломенную головку маленькой Мелиценты. - Она - мамина дочка. Она происходит из народа, у которого нет времени высовываться в сомнительные окна.
      - Она ведь и твоя дочь, граф Мануэль. Поэтому между сегодняшним днем и своими похоронами она также захочет, пусть дорогой ценой, вырваться из королевства моей сестры Сускинд. О, совершенно определенно, вы заплатили пока слишком мало, лишь одну прядь своих седых волос, но в свое время вы заплатите другую цену, которую потребует Сускинд. Я-то знаю, ибо именно я собираю причитающееся моей сестре Сускинд, и, когда пробьет час, поверьте мне, граф Мануэль, я не буду просить вашего соизволения, да и нет такой цены, которую вы, по-моему, охотно не заплатите.
      - Вероятно. Сускинд мудра и странна, а грозная красота ее юности осуществление старой надежды. Жизнь превратилась в скучное решение вопроса больших денег и большой крови, но Сускинд восстановит для меня злато и пурпур рассвета.
      - Так вы очень сильно любите мою сестру Сускинд? - спросил Гинцельманн с довольно грустной улыбкой.
      - Она - наслаждение моего сердца и желание моего желания, и именно по ней я всегда невольно тосковал с тех пор, как ушел, чтобы взойти на высокий Врейдекс в погоне за богатством и славой. Я видел, как мои пожелания исполнились, а мечты осуществились, и все божественные недовольства, облагораживавшие мою юность, умерли без мук в тепле и уюте. И жизнь стала лишь привычкой делать то, чего ожидают от тебя маленькие люди, а молодость покинула меня, и я, который прежде с высоко поднятой головой следовал своим помыслам и своим желаниям, больше уже не могу очень сильно чем-то интересоваться. Теперь я изменился, ибо Сускинд еще раз выпустила меня из Страны Юных и из серых глубин нестареющей, истязающей себя юности, что свели с ума Рурика, но не меня.
      - Послушайте, граф Мануэль, это юное ничтожество без гроша в кармане, этот секретарь Рурик, был пойман не так, как пойманы вы. От веры остальных не убежать с этой стороны окна. Всемирно известного Спасителя Мануэля здесь не оставляет удача, и он будет процветать и самоутверждаться до тех пор, пока приказы лишенных воображения богов совершенно не погубят Мануэля, который когда-то следовал своим помыслам и своим желаниям. Даже возвышенные боги с одобрением отмечают, что вы стали таким человеком, которому боги доверяют, и поэтому они бессовестно вам благоволят. Здесь для вас все подготовлено заранее помыслами других. Здесь вам не убежать от стремления сегодня получить еще немного богатств, а завтра - еще немного лугов при каждодневно усиливающихся рукоплесканиях, почитании и зависти ваших собратьев наряду с медленно, но постоянно углубляющимися морщинами, тупеющим мозгом, увеличивающимся брюшком и чопорным одобрением всех на земле и на небесах. Вот награда для тех, кого вы в шутку называете преуспевающими людьми.
      Дон Мануэль отвечал очень медленно, и маленькой Мелиценте показалось, что у отца грустный голос. Мануэль сказал:
      - По-моему, несомненно, что мне не убежать с этой стороны окна Заполя. На мне лежал долг создать в этом мире некую фигуру, и я выполнил это обязательство. Затем нужно было выполнить еще и другие обязательства. А теперь на меня лег гейс, который неосуществим ни трудом, ни чудом. Это гейс, который наложен на каждого, а жизнь у любого человека такая же, как и у меня: ни на миг она не освобождается от того или иного обязательства. Да, юность болтлива и хвастлива, но в самом конце никто не может следовать своим помыслам и своему желанию. На каждом повороте тебя встречает то, что ожидал, долг следует за долгом, и в конце концов ни один герой не может стать сильнее всех. Поэтому мы волей-неволей уступаем ужасной неразумности этого мира, и Гельмас делается мудрым, а Фердинанд святым, я же преуспевающим. Мы выполняем то, что от нас и ждали, потому что ни у одного из нас никогда не было настоящей возможности сопротивляться в мире, где все люди питаются своей верой.
      - А разве успех вас не удовлетворяет?
      - Но, - медленно спросил Мануэль точно так же, как он когда-то в своей потерянной молодости спросил Горвендила, - что такое успех? Мне говорят, что я во всем чудесно преуспел, поднявшись с самого низа до таких высот, однако, слыша это, я порой диву даюсь, поскольку знаю, что на уютной вершине графа Мануэля кривляется существо с высохшим сердцем, человек духовно не такой богатый, как выходивший в поле с Мельниковыми свиньями.
      - Да, граф Мануэль, вы пришли к приемлемому соглашению с этим миром, уступив его глупости. Так довольствуйтесь покоем, ибо это единственный путь, открытый любому, кто не совсем правильно увидел и оценил пределы этого мира. На худой конец, вы обрели все свои желания и представляете собой весьма знаменитую фигуру, не говоря уж о завидном положении.
      - Но я голодаю, Гинцельманн, я высыхаю, становясь каменным, и эта завидная жизнь превращает меня в почитаемого дураками самодовольного идола, а одобрение дураков превращает мое сердце и мозг в каменное сердце и мозг идола. И я оглядываюсь назад, на свои прежние бездыханные устремления, и печально спрашиваю: "Неужели ради этого?"
      - Да, - сказал Гинцельманн и пожал плечами, так и не расставаясь со своей грустной улыбкой. - Да-да, все это - лишь еще один способ доказать, что Беда сдержала свое слово. Но ни одному человеку не избавиться от Кручины, граф Мануэль, разве что дорогой ценой.
      Какое-то время они молчали. Граф Мануэль гладил соломенную головку маленькой Мелиценты. Гинцельманн вертел в руке крестик, висевший у него на шее и казавшийся сплетенным из струн. Когда Гинцельманн тряхнул им, крест зазвенел, как колокольчик.
      - Но тем не менее, - сказал Гинцельманн, - вы остаетесь здесь. Нет, определенно я вас не понимаю, граф Мануэль! Как пьяница идет назад к губительному бочонку, так и вы продолжаете возвращаться в свой прекрасный дом в Сторизенде и к непрестанному нашептыванию отца вашего отца, несмотря на то что вам нужно лишь остаться в низком дворце Сускинд с красными колоннами, чтобы навсегда избавиться от этого шепота и этого тоскливого насыщения человеческих желаний.
      - Я, конечно же, вскоре обоснуюсь там постоянно, - сказал граф Мануэль, - но еще рано. Было бы не вполне честно по отношению к жене покинуть Сторизенд прямо сейчас, когда мы собираем урожай и когда все так или иначе уже в беспорядке...
      - Я так понимаю, что вы по-прежнему выдумываете извинения, граф, чтобы отложить признание вассальной зависимости от моей сестры.
      - Нет, это не так, совсем не так! В делах сейчас действительно беспорядок, и, кроме того, Гинцельманн, в конце следующей недели аист принесет нам последнюю девочку. Мы назовем ее Эттаррой, и мне бы, конечно, хотелось на нее взглянуть...
      Гинцельманн по-прежнему грустно улыбался.
      - В прошедший месяц вы не могли прийти к нам просто потому, что ваша жена тогда была изнурена стоянием на жаркой кухне и изготовлением варений и солений. Дон Мануэль, придете ли вы, когда девочка будет доставлена, а весь урожай засыпан в закрома?
      - Но, Гинцельманн, в течение пары недель мы будем варить пиво, а я всегда более или менее за этим следил...
      Гинцельманн, так же грустно улыбаясь, указал маленькой рукой в перчатке на Мелиценту.
      - А как насчет другого вашего порабощения - этим ребенком?
      - Несомненно, Гинцельманн, что потомство нуждается в отцовском присмотре, а она всего лишь ребенок. И, естественно, я последнее время думал об этом довольно серьезно...
      Гинцельманн заговорил, тщательно подбирая слова:
      - Она почти самая глупая и самая непривлекательная девочка, которую я когда-либо видел. А я, как вы должны помнить, кровный брат Каину и Сету.
      Но дон Мануэль не рассердился.
      - Будто я не знал, что в ребенке нет ничего замечательного! Нет, мой милый Гинцельманн, вы, служащий Сускинд, показали мне много странного и прелестного, но не более странного и прелестного, чем то, что я открыл сам. Ведь я - тот Мануэль, которого называют Спасителем Пуактесма, и мои деяния станут темой для менестрелей, чьи дедушки еще не родились. Я познал любовь, войну и всевозможные приключения. Но все вздохи и приглушенный смех вчерашнего дня, и все трубные звуки и крики, и все, что я видел на блистательных возвышениях великих мира сего, и все добро, которое я в свое время, возможно, сделал, и все зло, которое я определенно уничтожил, все это кажется тривиальным по сравнению с производством на свет этого взъерошенного потомства. Нет, разумеется, она менее развита, чем Эммерик и даже Доротея, и она, как ты говоришь, ничем не примечательный ребенок, хотя зачастую, могу тебя уверить, она творит изумительные вещи. Вот к примеру...
      - Избавьте меня! - сказал Гинцельманн.
      - Но это действительно было с ее стороны очень умно, - с разочарованием сделал оговорку дон Мануэль. - Однако я собирался сказать, что я, который громил язычников и перекидывался шутками с королями, а сейчас ставлю условия Святому Отцу, стал считать поступки этой дурно воспитанной, эгоистичной, некрасивой, маленькой чертовки более важными, чем свои. И пока я не могу решиться покинуть ее. Поэтому, мой друг Гинцельманн, думаю, пока я не приму на себя такое обязательство. Но после Рождества посмотрим.
      - А я расскажу вам о двух причинах этих колебаний, граф Мануэль. Одна причина состоит в том, что вы - человек, а другая - в том, что у вас на голове седые волосы.
      - Так, может быть, - безнадежно спросил огромный воин, - я, который не прожил еще и двадцати шести лет, уже миновал свой расцвет? И жизнь покидает меня?
      - Вы должны помнить цену, которую заплатили, чтобы возвратить из рая госпожу Ниафер. Оценивая такие вещи не по календарю, а как есть на самом деле, вам сейчас около пятидесяти шести.