Глава I

Почему Юрген совершил мужественный поступок

Эту историю в Пуактесме рассказывают так. В стародавние времена жил один ростовщик по имени Юрген. Но жена частенько называла его куда более дурными именами. Она была вспыльчивой женщиной, не обладавшей особым даром молчания. Говорят, имя у нее было Аделаиза, но люди обычно называли ее госпожой Лизой.

Рассказывают также, что в стародавние времена, закрыв как-то на ночь окна лавки, Юрген по пути домой проходил мимо цистерцианского монастыря, а один из монахов споткнулся на дороге о камень. Он проклинал дьявола, положившего его здесь.

– Фу, брат! – говорит Юрген. – Разве у дьявола недостаточно силы, чтобы перенести его?

– Я никогда не соглашался с Оригеном, – отвечает монах. – И, кроме того, у меня страшно болит большой палец.

– Тем не менее, – замечает Юрген, – богобоязненному человеку не надлежит говорить с неуважением о божественно назначенном Князе Тьмы. Для еще большего смущения рассмотри промысел этого монарха! Ты можешь заметить, что он денно и нощно трудится над задачей, поставленной перед ним Небесами. Такое можно сказать лишь о нескольких причастниках, но никак не о монахах. Подумай, к тому же, о его изящном искусстве, о котором свидетельствуют все те опасные и прелестные ловушки сего мира, бороться с которыми твое дело, а мое – ссужать на это деньги. А не будь его, мы оба остались бы без работы. Рассмотри также его филантропию и взвесь, насколько невыносимо было бы наше положение, если б ты и я, да и все наши прихожане сегодня водили бы дружбу с остальными зверями в Саду, отсутствие которого мы притворно чувствуем по воскресеньям! Встать со свиньей и лечь с гиеной?.. О, нестерпимо!

Так он пошел дальше, придумывая поводы для того, чтобы не размышлять слишком сурово о Дьяволе. Большей частью это были отрывки стихов, сочиняемых Юргеном в лавке, когда дела шли вяло.

– Я считаю, что все это чепуха и ерунда, – была реплика монаха.

– Без сомнения, в твоей точке зрения больше чувства, – заметил ростовщик, – зато в моей – красоты.

Затем Юрген миновал цистерцианский монастырь и уже подходил к Бельгарду, когда повстречал некоего черного господина, который поприветствовал его и сказал:

– Благодарю, Юрген, за доброе слово.

– Кто вы такой и почему меня благодарите? – спрашивает Юрген.

– Мое имя большой роли не играет. Но у тебя мягкое сердце, Юрген. Да будет твоя жизнь лишена забот!

– Спаси нас от зла и вреда, мой друг, но я уже женат.

– Эх, господа, такой изящный и умный поэт, как ты!

– Я уже с давних пор занимаюсь поэзией.

– Конечно же! У тебя темперамент художника, который не совсем соответствует ограничениям семейной жизни. Я предполагаю, что у твоей жены особое мнение о поэзии, Юрген.

– В самом деле, сударь, ее мнение нельзя повторить, ибо уверен, что вы не привыкли к таким выражениям.

– Весьма печально. Боюсь, жена не совсем тебя понимает, Юрген.

– Сударь, – говорит пораженный Юрген, – вы умеете читать самые затаенные мысли?

Черный господин казался весьма удрученным. Он сжал губы и начал что-то считать на пальцах: когда те двигались, острые ногти сверкали, словно язычки пламени.

– Весьма плачевно для тебя, – говорит господин в черном, – оказаться первым человеком, в котором я нашел готовность замолвить доброе слово о зле. Да к тому же, за все эти века! Это же самый прискорбный пример дурного управления! Неважно, Юрген, утро вечера мудренее. Теперь же я, разумеется, награжу тебя!

И Юрген вежливо поблагодарил прямодушного старика. А когда Юрген пришел домой, его жены нигде не было видно. Он искал ее, где только можно, и расспрашивал всех подряд, но безрезультатно. Госпожа Лиза исчезла во время приготовления ужина – внезапно, бесследно и необъяснимо, словно (в юргеновских образах) пронесся ураган и оставил позади себя спокойствие, которое, по контрасту, казалось жутким. Ничто не могло пролить свет на это чудо, своего рода магию, и Юрген вдруг вспомнил странное обещание черного господина. Юрген перекрестился.

– Как же несправедливо, – говорит Юрген, – в благодарность создавать людям скверную репутацию! Но я осознаю, насколько я мудр, что в этом мире сплетников всегда обо всех говорю любезно.

Затем он приготовил себе ужин, а после лег в постель и спал очень крепко.

– У меня безоговорочная уверенность в Лизе, – говорит он. – У меня исключительная уверенность в ее способности позаботиться о себе при любых обстоятельствах.

Все было очень хорошо, но время шло, и поползли слухи, что госпожа Лиза разгуливает по Морвену. Ее брат, бакалейщик и член городского совета, пошел туда проверить это сообщение. И действительно, в сумерках там бродила жена Юргена и непрестанно что-то бормотала.

– Фу, сестра! – говорит член городского совета. – Это весьма недостойное поведение для замужней женщины, и об этом, похоже, начнут говорить.

– Следуй за мной! – отвечает госпожа Лиза. И член совета последовал за ней в потемках, но, когда она пришла на Амнеранскую Пустошь и продолжала идти дальше, он понял, что лучше за ней не следовать.

На следующий вечер в Морвен отправилась старшая сестра госпожи Лизы. Эта сестра была замужем за нотариусом и считалась весьма проницательной женщиной. Как следствие этого, вечером она взяла с собой очищенный от коры ивовый прут. А по Пустоши в сумерках разгуливала жена Юргена и непрестанно что-то бормотала.

– Фу, сестра! – говорит жена нотариуса, которая была проницательной женщиной. – Разве ты не знаешь, что сейчас Юрген сам себе штопает носки и опять положил глаз на графиню Доротею?

Госпожа Лиза вздрогнула, но сказала лишь то же самое:

– Следуй за мной!

И жена нотариуса последовала за ней на Амнеранскую Пустошь и пересекла эту Пустошь, а там оказалась пещера. Об этом месте ходила дурная слава. В сумерках навстречу им вышел, высунув язык, тощий пес, но жена нотариуса трижды хлестнула его прутом, и молчаливый зверь оставил их. Госпожа Лиза молча прошла в пещеру, а ее сестра повернулась и, плача, отправилась домой к детям.

На следующий вечер Юрген сам пошел в Морвен, поскольку родственники жены убедили его, что нужно совершить этот мужественный поступок. Юрген оставил лавку на Уриена Вильмарша, считавшегося весьма достойным служащим. Юрген последовал за своей женой через Амнеранскую Пустошь и достиг пещеры. Юрген охотно оказался бы где-нибудь в другом месте.

Там сидел пес на задних лапах и, казалось, ухмылялся Юргену. А вокруг были и другие твари, летавшие в сумерках низко над землей, как совы. Но они были значительно крупнее сов, и от этого становилось не по себе. И, более того, все это происходило сразу после заката в канун Вальпургиевой ночи, когда случается даже более чем невероятное.

Тогда Юрген сказал немного брюзгливо:

– Лиза, моя дорогая, если ты войдешь в пещеру, мне придется последовать за тобой, поскольку нужно совершить этот мужественный поступок. А ты знаешь, как легко я простужаюсь.

Голос госпожи Лизы казался тонким и причитающим, он престранным образом изменился.

– У тебя на шее крест. Ты должен его выбросить.

Юрген носил крест из сентиментальных воспоминаний, поскольку тот когда-то принадлежал его покойной матери. Но теперь, к удовольствию жены, он снял эту безделушку и повесил на барбарисовый куст. И с мыслью, что дело, похоже, принимает скверный оборот, он последовал за госпожой Лизой в пещеру.

Глава II

Принятие примечательного одеяния

История рассказывает, что там было темно и Юрген не мог никого разглядеть. Но пещера тянулась вперед и вниз, а в дальнем конце мерцал свет. Юрген все шел и шел, и вскоре наткнулся на кентавра, и это его вовсе не удивило, поскольку Юрген знал, что кентавры являются воображаемыми существами.

Определенно, на него было интересно посмотреть. Нижняя часть была телом прекрасного гнедого коня, верхняя – загорелого молодого юноши, который смотрел на Юргена суровым, но далеко не недружелюбным взором. Кентавр лежал у костра, в котором горели кедровые и можжевеловые дрова и чем-то намазывал себе копыта. Это вещество по мере того, как кентавр втирал его пальцами, делало копыта похожими на золотые.

– Приветствую тебя, мой друг, – говорит Юрген, – если ты творенье Бога.

– Твое условное предложение звучит не совсем по-гречески, – замечает кентавр, – поскольку в Элладе мы не делаем таких оговорок. Кроме того, тебя волнует не столько мое происхождение, сколько цель моего путешествия.

– Хорошо, мой друг, куда же ты собираешься?

– В сад между рассветом и закатом, Юрген.

– Это, несомненно, прекрасное название для сада! И я бы с радостью увидел это место.

– Садись ко мне на спину, Юрген, и я доставлю тебя туда, – говорит кентавр и поднимается на ноги. Заметив же, что ростовщик колеблется, кентавр добавляет: – Поскольку, как ты должен понять, другого пути нет. Этот сад не существует и никогда не существовал там, что люди забавно называют реальной жизнью. В него могут войти, конечно же, лишь воображаемые существа вроде меня.

– Это звучит весьма разумно, – оценивает предложение Юрген, – но так случилось, что я ищу свою жену, которую, как я подозреваю, утащил дьявол. Бедняжка!

И Юрген начал объяснять кентавру, что произошло.

Кентавр рассмеялся.

– Возможно, по этой причине я здесь и нахожусь. В любом случае, существует лишь одно средство достижения этой цели. Над всеми дьяволами и всеми богами, – так мне говорят, но, несомненно, и над всеми кентаврами, – власть Кощея Бессмертного, который создал все таким, какое оно есть.

– Не всегда безопасно, – указал Юрген, – говорить о Кощее. Похоже, это особо нежелательно в таком темном месте.

– Тем не менее я подозреваю, что в поисках справедливости ты должен отправиться именно к нему.

– Я бы предпочел этого не делать, – сказал Юрген с неподдельной искренностью.

– Я тебе сочувствую, но вопрос предпочтения не стоит, когда речь идет о Кощее. Или ты думаешь, например, что я околачиваюсь в этом подземелье по собственному желанию? И случайно узнал твое имя?

Юрген немного испугался.

– Хорошо, хорошо! Но совершение мужественного поступка обычно предполагает наличие всяких там чертей. Как же тогда смогу я дойти до Кощея?

– Окольным путем, – ответил кентавр. – Другой дороги нет.

– А путь в этот сад окольный?

– О, во многом, поскольку он обходит как судьбу, так и здравый смысл.

– Значит, необходимость требует, – сказал Юрген. – Во всяком случае, я готов отведать любой напиток.

– Однако ты простудишься, путешествуя вот так. В поисках справедливости мы отправимся в странный путь над могилой мечты и через злобу времени. Так что тебе лучше всего надеть поверх своей одежды вот эту рубаху.

– В самом деле, это прекрасное и удобное блестящее одеяние с любопытным рисунком. Я с радостью принимаю такое облачение. И кого же мне благодарить за доброту?

– Меня зовут, – сказал кентавр, – Несс.

– Тогда, друг Несс, я к твоим услугам.

В один миг Юрген оказался на спине кентавра, и они вдвоем каким-то образом выбрались из пещеры и помчались по Амнеранской Пустоши. Так они попали в некий лес, где совсем необъяснимо еще виднелся отсвет заката. Теперь кентавр направился на запад. На плечах ростовщика, на его груди и согнутых руках сверкала, словно радуга, многоцветная рубаха Несса.

Через некоторое время они миновали лес, состоявший из больших деревьев, росших достаточно далеко друг от друга через равные промежутки, не прерываемые каким-либо подлеском, и золоченые копыта кентавра шуршали по толстому серо-бурому ковру палой листвы. А потом лес кончился, и они выехали на белую дорогу, тянувшуюся на запад. Тут произошло нечто совершенно немыслимое, во что Юрген никогда бы не поверил, не узри он этого своими собственными глазами. Теперь кентавр скакал настолько быстро, что понемногу нагонял солнце, таким образом вынуждая его понемногу подниматься над горизонтом все выше. И они неслись на запад в сиянии былого заката. Солнце било Юргену в лицо, пока они скакали прямо на запад, так что он заморгал, прикрыл глаза и смотрел то в одну сторону, то в другую. Таким образом, местность вокруг него и люди, которых они миновали, виделись ему в коротких вспышках света, словно картины, внезапно сменяемые другими картинами. И соответственно все его воспоминания об этой сверкающей дороге были путаными и бессвязными.

Он удивлялся, что по пути к саду им попадалось очень много молодых женщин. Тут была и стройная девушка в белом, дразнившая крупную рыже-бурую собаку, неуклюже тершуюся у ее ног, и девушка, сидевшая на ветвях искривленного и сучковатого дерева, а позади нее текла широкая мутная река, в лучах солнца отливавшая медью, и прекрасная высокая девушка на коне, которая, по-видимому, кого-то ждала. Словом, девушек вдоль дороги было великое множество, и Юргену показалось, что он узнал пару из них.

Но кентавр скакал настолько резво, что Юрген не мог быть в этом уверен.

Глава III

Сад между рассветом и закатом

Юрген и кентавр добрались до сада между рассветом и закатом, войдя в него так, что это не совсем удобно описывать. В то время как они переходили через мост, перед ними с криками выбежали трое. А когда жизнь была выдавлена из их маленьких, покрытых шерстью тел, уже некому было препятствовать вхождению кентавра в сад между рассветом и закатом.

То был прекрасный сад, однако в нем не было ничего странного. Возникало такое впечатление, что все здесь было до боли знакомо и весьма дорого Юргену. Он подошел к широкой лужайке, спускающейся на север к достопамятному ручью. Тут и там в беспорядке стояли многочисленные клены и акации, и ими лениво играл нерешительный западный ветер, так что листва повсюду металась и дрожала, словно зеленый поток. Но осень была не за горами, и с акаций лился Данаин дождь из круглых желтых листочков. Сад со всех сторон окружали незабываемые голубоватые холмы. Повсюду таился прозрачный полумрак, не освещенный ни солнцем, ни звездами, и вокруг в рассеянном слабом излучении, озарявшем этот сад, который был виден лишь в краткие промежутки между рассветом и закатом, не было ни единой тени.

– Но это же сад графа Эммерика в Сторизенде, – промолвил Юрген, – где я чудесно проводил время еще юношей.

– Держу пари, – сказал Несс, – ты гулял по этому саду не в одиночку.

– В общем, нет. Там еще была девушка.

– Точно, – согласился Несс. – Таков местный указ: и вот те, кто ему подчиняется.

В лучах рассвета к ним подошли привлекательные юноша и девушка. Девушка была невероятно красива, поскольку все в саду видели ее глазами юноши, бывшего с ней.

– Меня зовут Рудольф, – сказал юноша, – а ее Анна.

– И вы здесь счастливы? – спросил Юрген.

– О да, сударь, мы счастливы, но отец Анны очень богат, а моя мать бедна, так что мы не можем быть совершенно счастливы до тех пор, пока я не отправлюсь в чужие края и не вернусь со ста тысячами рупий и песо.

– И что ты будешь делать со всеми этими деньгами, Рудольф?

– Выполнять свой долг, как я его вижу. Но я унаследовал плохое зрение.

– Бог посодействует тебе, Рудольф! – сказал Юрген. – Как и многим другим в твоем положении.

Затем к Юргену и кентавру подошел еще один юноша с маленькой голубоглазой особой, от одного присутствия которой он приходил в восторг. И этот толстый и ленивый на вид юноша осведомил их, что он со своей девушкой гуляет по глянцу банки с горчицей, что Юрген воспринял как тарабарщину, а толстяк сказал, что он со своей девушкой решил больше не взрослеть, и Юрген воспринял это как замечательное проявление здравого смысла, если только у них это получится.

– О, у меня получится, – задумчиво сказал толстяк. – Если только при этом не возникнет неудобств.

Юрген какое-то время рассматривал его, а затем важно пожал ему руку.

– Я сочувствую тебе, – сказал Юрген, – ибо осознаю, что ты тоже чудовищно умный малый: поэтому жизнь тебя обжулит.

– Но разве ум не самое главное, сударь?

– Время покажет, дружок, – ответил Юрген немного печально. – И Бог посодействует тебе, как и многим другим в твоем положении.

И встретил Юрген в саду сонм юношей и девушек. И лица, увиденные Юргеном, были молоды, радостны, весьма прелестны и необычайно самоуверенны, а юноши и девушки толпами приближались к Юргену и проходили мимо него в первых лучах рассвета. И вот так все они шли, ликуя в сиянии собственной юности, а будущая жизнь казалась им лишь неким тщедушным антагонистом, от которого можно с неимоверной легкостью получить все, что пожелаешь. И все проходили парами – «словно вышли из Ковчега», сказал Юрген. Но кентавр сказал, что они унаследовали традиции, которые намного старше Ковчега.

– В этом саду, – сказал кентавр, – пребывает некоторое время каждый человек лишь в окружении своих иллюзий. Я вновь должен тебе напомнить, что в этом саду не встретишь никого, кроме воображаемых существ. Выдающиеся люди отдыхают здесь час-другой и уходят отсюда в одиночестве, чтобы стать старейшинами, и уважаемыми всеми торговцами, и епископами, и восхитительными полководцами на гарцующих конях, или даже королями на высоких тронах. Каждый, находясь потом на своем месте, больше вообще никогда не думает о саде. Но то и дело появляются робкие люди, Юрген, которые страшатся оставить этот сад без сопровождения. Они считают необходимым уйти отсюда с тем или иным воображаемым существом, которое проведет их по тропинкам и обходным путям, ведь воображаемые существа находят не много пропитания на общедоступных дорогах и избегают их. Таким образом, эти робкие люди должны красться в потемках со своими застенчивыми или игривыми провожатыми, и они никогда не рискнут по своей охоте появиться в тех людных местах, где скачут на конях и возводят троны.

– И что становится с этими робкими людьми, кентавр?

– Порой они переводят бумагу, Юрген, а порой переводят человеческие жизни.

– Тогда это отвратительные люди, – решил Юрген.

– Тебе лучше знать, – ответил кентавр.

– О, весьма вероятно, – сказал Юрген. – Между тем здесь есть некто, кто гуляет по саду в одиночку, и меня удивляет, что нарушаются местные указы.

Несс какое-то время смотрел на Юргена, ничего не говоря. И во взоре кентавра было так много понимания и сочувствия, что Юрген встревожился. Такой взгляд показался ему весьма неприятным.

– Да, несомненно, – сказал кентавр, – та женщина гуляет в одиночку. Но ее одиночеству не поможешь, так как юноша, любивший эту женщину, умер.

– Несс, мне бы хотелось благоразумно пожалеть об этом факте. Однако стоит ли принимать столь скорбный вид? В конце концов, умерло огромное количество людей, и, если посмотреть с другой стороны, этот молодой человек мог вообще не оказаться особой потерей для кого-либо.

И вновь кентавр сказал:

– Тебе лучше знать.

Глава IV

Доротея непонявшая

В этот момент к Юргену и кентавру подошла златовласая женщина, одетая во все белое, – та, что гуляла в одиночку. Она была высока, привлекательна и нежна, ее миловидность не была румяно-бледной, как у многих дам, славившихся своей красотой, но скорее имела ровный блеск слоновой кости. У нее был большой, с горбинкой, нос, а изогнутый рот – не из самых маленьких. И однако, что бы ни говорили другие, для Юргена внешность этой женщины была во всем совершенной. Вероятно, происходило так потому, что он никогда не видел ее такой, какой она была на самом деле. Ибо несомненно, что цвет ее глаз навечно остался для Юргена загадкой – нельзя было сказать, серые они, голубые или зеленые: они менялись, как море, но вместе с тем глаза эти всегда были привлекательны, дружелюбны и волнующи.

Юрген вспомнил это, увидев, что то была вторая сестра графа Эммерика, Доротея ла Желанэ, которую Юрген давным-давно (за много лет до того, как повстречал госпожу Лизу и завел ростовщическое дело) воспел в бесчисленных стихах под именем Желанье Сердца.

«И это единственная женщина, которую я когда-либо любил», – вспомнил Юрген внезапно, так как люди не могут постоянно думать о таких тонких материях.

И он поприветствовал ее с почтительностью, соответствующей обращению лавочника к графине, но и с незабываемым трепетом, пробудившимся в его степенном теле. Но самым странным, как он сейчас заметил, являлось то, что это была не привлекательная женщина средних лет, но молодая девушка.

– Ничего не понимаю, – сказал он вслух, – ведь вы – Доротея. И, однако, мне кажется, что вы не графиня Доротея, жена гетмана Михаила.

А девушка тряхнула светлыми прядями беззаботным, милым движением, которое графиня уже забыла.

– Гетман Михаил достаточно хорош для дворянина, и мой брат денно и нощно уговаривает меня выйти за него замуж. И, несомненно, жена гетмана Михаила будет появляться в атласе и бриллиантах при половине дворов христианского мира, и ей будет прислуживать множество лакеев. Но меня этим не купишь.

– Так давным-давно вы и сказали одному юноше, которого я помню. Однако вы вышли замуж за гетмана Михаила, несмотря на все это и вопреки большому числу других блистательных заявлений.

– О нет, только не я, – удивившись, сказала эта Доротея. – Я никогда ни за кого не выходила замуж. И гетман Михаил до сих пор еще не женился. Но ему сейчас двадцать восемь, и он к этому ежедневно стремится! Но кто вы, мой друг, и откуда у вас такие любопытные сведения обо мне?

– На этот вопрос я отвечу, словно он поставлен вполне разумно. Вы наверняка осознаёте, что я – Юрген.

– Я знала лишь одного Юргена. И тот был юношей, едва ли совершеннолетним… – Тут она прервала свою речь, и, каким бы ни был предмет, о котором задумалась эта девушка, мысль о нем нежно окрасила ее щеки, а воспоминание придало ее взору бесконечную радость.

И Юрген все понял. Он непостижимым образом вернулся к той Доротее, которую любил, но оставил. В прошлом же, наверстанном резвыми копытами кентавра, остался юноша, который когда-то любил эту Доротею и слагал о ней вирши как о Желанье Сердца Своего. Но в саду не было и следа этого юноши. Вместо него девушка разговаривала со степенным и полноватым ростовщиком сорока с лишним лет.

Юрген пожал плечами и посмотрел на кентавра, но Несс благоразумно отошел от них в поисках клевера. Теперь восток светлел, и его багрянец начинал отливать золотом.

– Да, я слышал о том, другом, Юргене, – сказал ростовщик. – О, госпожа Доротея, но он же любил вас!

– Не больше, чем я любила его. Целое лето любила я Юргена.

И осознание того, что девушка говорит удивительную истину, теперь пронзило Юргена острой, как боль, радостью. И он какое-то время стоял неподвижно, хмурясь и покусывая губы.

– Интересно, как долго бедняга любил вас! Может, он тоже любил целое лето. Однако, может быть, он любил вас всю свою жизнь. В течение двадцати лет и даже более двадцати лет я обдумывал это: и увлечен этим сейчас так же, как и в самом начале.

– Но, мой друг, вы говорите загадками.

– Разве это не обычное дело, когда взрослый говорит с молодым? Ведь я – старый человек, которому за сорок… или, скорее, без четырех месяцев восемнадцать, поскольку сейчас август. Нет, больше, это же август того года, который бы я пожелал никогда не увидеть снова. И снова нами правит дон Мануэль, тот железный человек, ужасную смерть которого я видел. Все это кажется весьма невероятным.

Тут Юрген на некоторое время задумался. Потом пожал плечами.

– Что можно ожидать от меня в данном случае? Каким-то образом случилось так, что я, ставший лишь тенью того, кем я был, разгуливаю ныне среди теней, и беседую с прошлым. Госпожа Доротея, – а вам нет еще и восемнадцати, – в этом же саду когда-то бывал юноша, любивший одну девушку так страстно, что одно воспоминание об этом ставит меня сейчас в тупик. Я верю, что и она его любила. Да, несомненно, весьма полезно усталому и изношенному сердцу, которое перекачивает мою кровь теперь, думать о том, что некогда, на протяжении целого лета, эти двое были такой прекрасной, привлекательной и чистой парой влюбленных, какая только возможна в подлунном мире.

Так говорил Юрген. Но его мысль заключалась в том, что это была девушка, равной которой по красоте и прелести не найти между двух океанов. Давным-давно сомнение, обволакивающее его, как кожа, привело Юргена к выводу, что та Доротея, которую он любил, была лишь твореньем его воображения. Но, несомненно, эта девушка была реальна. И мила была она, и невинна, и легка сердцем и поступью, и находилась за пределами изобретательности человеческого ума. Нет! Юрген ее не выдумал, и это странным образом его волновало.

– Расскажите мне про себя, сударь, – попросила девушка, – я люблю все романтическое.

– О, мое дорогое дитя, я не смогу рассказать тебе вполне складно о случившемся. Когда я смотрю в прошлое, меня слепит сияние зеленых лесов, лугов, лунных ночей, музыки и беспричинного смеха. Я вспоминаю ее волосы и глаза, изгиб и прикосновение ее алого рта, вспоминаю, как однажды, когда я был смелее, чем обычно… Но едва ли стоит на склоне лет бередить старые переживания. И хотя я вижу все это в памяти так же отчетливо, как сейчас вижу твое лицо, но я едва ли могу припомнить ее слова. Вероятно, как я теперь думаю, она не была очень умна и не сказала ничего, достойного воспоминаний. Но юноша любил ее и был счастлив, поскольку ее губы и сердце принадлежали ему, и он, как говорится, вызволил бриллиант из кольца, принадлежавшего высшему свету. Поистине, она была дочерью графа и сестрой графа, но в те дни юноша вполне твердо намеревался стать герцогом, или императором, или кем-то еще в том же роде, так что разница в социальном положении их не беспокоила.

– Знаю. Юрген тоже собирался стать герцогом, – сказала девушка с гордостью, – хотя еще прежде, много лет тому назад, до того, как мы познакомились, он мечтал стать кардиналом – из-за их одеяний. Но кардиналам, понимаете ли, нельзя жениться… Но я прервала ваш рассказ! Что случилось потом?

– В сентябре они расстались… дав клятвы, которые сейчас едва ли имеют значение… и юноша отправился в Гатинэ, чтобы заслужить звание рыцаря при дворе старого видама де Суаэкура. И там-то… о, задолго до Рождества!.. пришло известие, что Доротея ла Желанэ вышла замуж за богача гетмана Михаила.

– Но к этому-то меня и призывают! И, как вы знаете, существует некий гетман Михаил, который вечно мне досаждает. Разве не странно? Ведь вы утверждаете, что все это произошло много лет тому назад.

– В самом деле, история очень стара, она была стара еще тогда, когда у Мафусаила только резались зубы. Нет более старой и более типичной истории. В качестве высокопарного продолжения можно было бы сказать вам, что жизнь этого юноши оказалась сломана. Но не думаю, что было так. Скорее всего, он внезапно узнал то, что для двадцатилетнего является опьяняющим знанием. Тот час научил его печали и гневу, но также и насмешке ради спасения. О, именно это оружие принес ему тот час, да еще склонность использовать его, и теперь ни одна женщина не смогла бы причинить ему серьезную боль. Нет, больше уже никогда!

– Ах, бедный юноша! – сказала девушка нежно, с улыбкой богини, улыбающейся не совсем от радости.

– В общем, женщины, как он узнал теперь из собственного опыта, были приятнейшими сотоварищами по играм. И он начал играть. Он отправился буйствовать по свету с гордостью молодости и во всеоружии боли. И он слагал песни для удовольствия королей, и фехтовал для удовольствия мужчин, и нашептывал комплименты для удовольствия женщин в местах, где был знаменит, и смело самоутверждался, доставляя всем удовольствие в те прекрасные дни. Но нашептывание и все, что следовало за нашептыванием, было самой лучшей игрой – игрой, в которую он играл дольше всего со многими ярко раскрашенными партнершами, воспринимавшими игру более серьезно, нежели он. И их веру в важность игры, в него и его высокопарный вздор он очень часто находил занятной. А от других их достоинств он также получал естественное удовольствие. Затем, когда он вполне наигрался, то прибегнул к советам рассудительных людей, советам остепенившегося влечения. И он женился на миловидной дочери достойного уважения ростовщика, честно ведшего свое дело. И жил с женой так, как обычно живут вместе два человека. И, в конце концов, я не сказал бы, что его жизнь была сломана.

– Что ж, значит, так и было, – сказала Доротея. Она с нетерпеливым вздохом беспокойно передернула плечами, и было видно, что она крайне смущена. – О, но мне почему-то думается, что вы весьма жуткий старикашка. И вы кажетесь еще более жутким в этом странном блестящем одеянии.

– Ни одна женщина никогда еще не хвалила дело рук другой женщины, и каждая из вас особенно бранит свое собственное. Но вы прервали мое сказание.

– Не понимаю, – сказала девушка, и большие сияющие глаза, цвет которых был так неопределенен и так дорог Юргену, казались теперь еще больше. – Я не понимаю, как все это могло обрести счастливый конец.

– Тем не менее человеческие сердца переживают благословение священника, что вы можете видеть каждый день. Этот человек в конце концов унаследовал дело своего тестя и нашел это, совершенно так, как и предвкушал, занятием, наиболее подходящим для отставного поэта.