Глава 18

И святость доставляет неприятности

Лишь к Счастливому Понедельнику Флориан совершил долгий переход, выведший его из царства Королевы Фрайдис в мир вечного дня. Каково же было удивление герцога, когда на жертвенном камне Жанико он увидел не кого-нибудь, а своего небесного покровителя Святого Хоприга.

– Что я вижу! Вы крадетесь из Антана, подобно вору, сын мой. Я не спрашиваю, что вы там делали, ибо Антан не является частью нашего мира. К счастью, лишь земные ваши деяния могут нанести ущерб моей репутации на небесах. И все же, позвольте вас предостеречь. Мы вступаем в новый год, а это очень подходящее время для подведения итогов и принятия решений. Советую вам сделать именно так, сын мой. Предупреждаю – я весьма строгий духовный отец и не потерплю от вас никаких прегрешений теперь, когда вы вернулись в мир людей, – произнес святой, и нимб над его головой сурово блеснул.

Флориан пережил несколько неприятных мгновений. Он приложил невероятные усилия, чтобы заполучить меч Фламберж, ведь от его могущества зависело будущее герцога. И вот в тот момент, когда меч принадлежит ему, на пути возникает новое опасное препятствие в лице Святого Хоприга, способного разрушить все планы. Флориану оставалось лишь положиться на волшебную силу логики и вежливости.

– Ваша озабоченность моей судьбой, месье Хоприг, очень трогательна. Мне трудно выразить словами свои чувства. Я дорожу советами друзей. Но все же, месье Хоприг, если обратить взор к вашему прошлому, а именно многочисленным гнусным злодеяниям на посту языческого первосвященника, я могу рассчитывать на снисхождение…

– Мое прошлое ничуть не хуже, чем у любого другого святого. И уж конечно я не позволю насмехаться над ним ничтожному колдуну…

– О, месье, вы обманываетесь на счет моих успехов в чародействе. Я всегда полагал, что жизнь святого состоит только из благих деяний, заслуживающих нашего подражания. А вы!..

Хоприг сел на то же место, где до него сидел Жанико, и устроился поудобнее. Нейтрализовав черную энергетику колдовского камня, святой заметил:

– Такое тоже может случиться. Люди канонизировались по различным причинам, но, как вы понимаете, они всего лишь люди…

– И все же, месье…

– …со всеми человеческими слабостями. И мои коллеги, с которыми мне довелось познакомиться на небесах, не являются исключением из правила. Святая Афра, покровительница Аугсбурга, долгие годы была куртизанкой и управляла публичным домом. А клиентов в нем обслуживали с одинаковым рвением Святая Аглая и Святая Бонифация, вступившие в лесбийскую связь друг с другом. Святой Андрей из Корсини вел жизнь, полную самых отвратительных мерзостей, до тех пор, пока убитая горем мать не обратила его в христианскую веру. Что же касается Святого Августина, то я лишь заливаюсь краской, сын мой, и отсылаю вас к его Признаниям…

– И все же, месье, мне кажется…

– Вы ошибаетесь. Святой Бенедикт на протяжение пятнадцати лет вел греховную жизнь, равно как и Святой Бавон пятьдесят лет являлся жутким распутником. Святой Бернард Птолемей был весьма удачливым юристом, и не нуждается в комментариях…

– Да, месье, но если я не ошибаюсь…

– Вы ошибаетесь. Святые Константин и Шарлемань совершили все возможные прегрешения, кроме, может быть, экономии средств на церковь. Святой Христофор заключил сделку с сатаной, а Святой Киприан из Антиохии являлся, подобно вам, мое бедное дитя, чудовищным колдуном…

Флориан попытался вставить слово:

– Давайте не будем следовать далее в алфавитном порядке, ибо букв всего двадцать шесть, а вы, если я не ошибаюсь, дошли только до третьей. Я всего лишь хотел заметить, что вы изменили свою бесчестную жизнь…

– Ну, если обратить взор на Святого Георгия Каппадокийского, то он занимался казнокрадством. Святой Гутлак Кройдонский по профессии являлся головорезом и грабителем…

Флориан продолжил:

– После наслаждения всеми жизненными благами, после бесчисленных авантюр с женщинами…

– С которыми я, в худшем случае, проводил некоторые физиологические эксперименты, чем заслужил вечную благосклонность Святой Маргариты Кортонской, Святой Марии Египтянки, Святой Марии Кающейся, Святой Марии Магдалины и не скажу наверняка скольких еще женщин, ныне канонизированных.

– И что хуже всего, после того, как вы преследовали и убивали истинных христиан…

– Святой Павел забил камнями Стефана; Святой Виталий Равеннский и Святой Торпет Пизанский служили Нерону, главному гонителю христианской веры; Святой Лонгин лично распинал людей. Нет, Флориан, изначально я немного ошибся. Некоторые приведенные мной инциденты могли толковаться иначе или быть преувеличены. Но мученическая смерть искупает многое в глазах людей. С тех пор, как я ближе познакомился со своими святыми и блаженными коллегами, у меня появилась возможность сравнить свой и их жизненные пути. Должен заметить, я приятно удивился, обнаружив, что мое прошлое столь же безупречно.

– Вы, после всех тех гнусностей, уже мной перечисленных, были канонизированы лишь благодаря стершемуся хвостику буквы R на надгробном камне. И только по ошибке обрели легендарное прошлое, в котором нет ни одного реального события…

– Ну, история многих моих наиболее небесных друзей имеет те же недостатки. Святой Ипполит, к примеру, никогда не слышал о христианстве – он жил несколькими веками раньше начала нашей эры, и тем не менее его канонизировали, хотя и по ошибке. Легенда о Святой Филомене зиждется на выдумках священника и артиста, с которыми у нее была отнюдь не духовная близость. Имя Святого Виара вообще появилось лишь благодаря тому, что время не пощадило его надгробный камень, равно как и мой. В результате осталась только часть латинского слова viarum, которую и сочли именем человека, достойного канонизации. Надпись Святой Андецимиллы истолковали как относящуюся к одиннадцати тысячам девственниц и внесли их всех в календарь, хотя таковых никогда не существовало. Нет, Флориан, ошибки случаются повсюду, и награды на небесах могут получить совсем не те, кто их заслужил, – в точности как на земле. Но даже те, кто без приглашения получил высочайшие посты на небесах, не должны жаловаться, ведь никто не выигрывает от излишней критики.

– В таком случае, месье, замечу, что все легенды…

– Вы не правы. Легенды просто превосходны. Я помню, как был тронут до глубины души, услышав свою. Она затрагивает лучшие стороны человеческой натуры, сын мой. Какой еще мальчик вступил в жизнь столь же поучительным образом? Разве это не прекрасно – десять лет раздумий в бочке? Я уверен, что не в пивной, ведь несвежее пиво отвратительно пахнет. Нет, Флориан, можешь быть уверен, она благоухала лучшим ароматом первосортного вина, я полагаю…

– Да, но месье…

Хоприг продолжал говорить, неторопливо и возвышенно. Речь его ассоциировалась с величественной органной музыкой. Лицо святого выражало безграничную благожелательность, благородство, глубокую и внушающую трепет мудрость, казавшуюся нечеловеческой.

Хоприг продолжал:

– Изумление просыпается во мне, когда я размышляю о своих путешествиях. Я испытываю восхищение великолепием своих деяний. Подумайте только, сын мой, ведь я в лицо обличал в язычестве двух императоров, я путешествовал в каменных яслях, убил пять драконов, не помню, точно, сколько варварских племен я обратил в христианство. Я бесстрашно спустился в Пойолу и ужасную страну Ксибалба, полную гигантских тигров и летучих мышей-кровососов, чтобы спасти моего бедного друга Йорка! Гордость просыпается во мне при размышлении обо всем, что я сделал. Но не гордыня, а именно гордость за народ и религию, порождающих такой героизм. Я со слезами на глазах думаю о своей огромной вере, за которую подвергался жестоким гонениям. Вспомни хотя бы, мое дорогое дитя, какие муки выпали на мою долю! Меня привязывали к колесу, утыканному ножами. Меня заставляли пить отравленное вино. Я бежал от мучителей в раскаленных докрасна железных башмаках. Меня бросали в негашеную известь. Но оборвем на этом зачтение списка моих страданий – они слишком душещипательны. Я лишь хотел проиллюстрировать, что легенды сами по себе великолепны.

– Но, месье, легенда лжет.

– Истина, сын мой, суть то, во что человек по тем или иным причинам верит. Если бы меня сейчас поставили перед необходимостью в действительности совершить все перечисленные деяния, и я сделал бы это, моя легенда сегодня ничуть не изменилась бы. Она оказалась бы не больше не меньше, чем неплохая легенда, вызывающая жалость к мученику. Надеюсь, моя мысль вам ясна? – ответил Хоприг.

– Никто и не отрицает этого. Я лишь хочу…

– В конце концов, какое значение может иметь сегодня, реальны или вымышлены все мои подвиги? – задал святой вполне резонный вопрос.

– Ну, если честно, месье Хоприг, то как вы подаете…

– Я подаю их единственно верным способом. Просто необходимо всеми силами оберегать столь воодушевляющие истории о героических и целомудренных личностях, живших до нас. Их славные подвиги нужны людям, ведь они подают прекрасный пример для подражания. Как ужасна казалась бы наша жизнь без них, ведь такие истории воодушевляют человека в часы отчаяния, показывая, насколько высоко в своей добродетели может подняться каждый из нас. Они утешают лишенных мужества, внушая им чувство собственной значимости. Люди осознают себя божьими творениями, обретают веру в величие своего предназначения. Имея перед собой множество посредственных примеров, историк отбрасывает лишнее, приукрашивает и, как всякий художник, стремиться создать нечто достойное восхищения из того, что есть у него в наличии. Те чудеса, которые творит художник с помощью зловонного жира и масла, скульптор из грязи и праха, музыкант с кошачьими внутренностями, не идут ни в какое сравнение с тем, что создает историк из подручного материала. Но так оно и должно быть. Жизнь – это нескончаемая битва между силами добра и зла, и новости с фронта необходимо доставлять в той форме, которая лучше всего укрепит наши моральные устои. Да, именно так и должно быть, ведь вера в добро приносит пользу людям.

– Черт побери, месье, я и не собираюсь спорить с вами. Но подобная логика тревожит меня. Печально также сознавать, что все великолепные дары, преподнесенные мною вашей церкви, абсолютно не оправдывают себя. Вы же не находились на своем небесном посту, прося для меня снисхождения всевышнего. Видите ли, месье, я скрупулезно храню все счета и беспристрастно оцениваю плату за каждое прегрешение. Тот факт, что все старания пропали даром, больно ранит мою совесть.

– Возможно. И все же, я подозреваю, что ваша совесть пострадала не больше, чем в результате прочих ваших деяний.

– Но, месье, теперь, когда в не столь отдаленном будущем я вынужден буду заплатить по счету, что вы можете посоветовать мне для исправления создавшегося положения? – спросил Флориан, поглаживая рукоятку Фламбержа.

Святой долго вглядывался в лицо герцога. В сияющих бледно-голубых глазах Хоприга светилось знание и жалость.

– Вы должны раскаяться, сын мой. Какие благие дела не начинались с раскаяния?

– Какой же я глупец! Нужно всего лишь покаяться, и я немедленно обращу свои мысли к покаянию. Уж конечно я найду для этого повод, – вскрикнул герцог, оживляясь.

Хоприг многозначительно заявил:

– Думаю, именно так. Однако у меня больше нет времени на задушевные разговоры с вами. Итак, я чистосердечно предупредил вас самым деликатным образом, даже не упомянув ваши колдовские наклонности и мою особую изощренность в борьбе с нечистыми силами. Надеюсь, в дальнейшем вы воздержитесь от повторения былых ошибок, сын мой. Я весьма учтиво предупреждаю вас, что ради поддержания своей небесной репутации я намерен покончить с вашей греховной жизнью и наставить вас на путь истинный. Еще раз призываю вас к покаянию, дорогое дитя. Ну что ж, теперь настало время возвращаться в Морвен. Наглядевшись за пять последних месяцев на все прелести современного мира, я, как и положено начинающему святому, избрал себе место отшельничества – Верхний Морвен.

– Можно спросить, что побудило вас поселиться именно там? – Флориан подумал, что Верхний Морвен находился слишком уж близко от Бельгарда.

Святой в изумлении уставился на герцога:

– Спросить, конечно же, можно. А вот отвечать я не намерен.

– Да, но, месье, Верхний Морвен обладает дурной славой, он имеет репутацию места, отданного нечистой силе…

– Что ж, мне жаль того колдуна, который встретится на моем пути. Тем не менее, я намерен выполнять свои обязанности христианского святого с особым усердием…

– Но месье, вы будете очень одиноки в Верхнем Морвене.

Улыбка Хоприга показалась Флориану двусмысленной.

– Если умеешь творить чудеса, никогда не бываешь одинок, – заметил святой.

На этом Хоприг поджал губы и исчез. Флориан остался наедине со своими волнениями и предчувствиями, безнадежно глядя на меч. Впереди предстояло преодолеть трудности, с которыми Фламберж вряд ли сможет справиться.

Глава 19

Запертые ворота

Флориан не отправился прямиком в Бельгард, чтобы провести последние остававшиеся ему четыре месяца счастья с Мелиор. Вместо этого он отправил полное слов любви и заботы письмо, где с прискорбием сообщал, что дела не позволяют ему вернуться раньше февраля.

Герцог поселился в Отеле де Пайзен. Вместе с Клермоном, Симианом, обоими Бель-Илями и другими оставшимися из распутного окружения Филиппа Орлеанского он оказался изгнан из Версаля. Его комнаты были отведены де Приэ, согласно указу нового министра, месье де Бурбона, с которым Флориан вел себя непозволительным образом.

В любом случае, герцог поселился в Отеле де Пайзен, где и жил с месяц довольно уединенно. Не то чтобы он совсем забросил дела между ужином и завтраком, но в дневное время герцог воздерживался от участия в дебошах и лишь трижды дрался на дуэли. Только один оппонент был убит – бесцветный Анжевин, чьего имени Флориан никак не мог вспомнить. За этими исключениями, он прожил месяц подобно отшельнику.

Никто точно не знал, чем занимался герцог в дневное время за ставшими теперь негостеприимными воротами Отеля де Пайзен, но ходили слухи, что Флориан отнюдь не забросил былые увлечения.

Все знали, что герцог удерживает в отеле Альберта Элайю, самого известного и могущественного колдуна, практикующего в городе. Чем конкретно эти двое занимались за закрытыми дверями отеля Де Пайзен, оставалось неизвестным, ибо Флориан ни с кем не обсуждал своих дел. Свидетельства Элайя не стоили и ломаного гроша – колдун от природы являлся виртуозным лжецом. Однако он сообщал, что месье герцог пользуется его услугами, чтобы вызывать духов самых известных и красивых женщин прошлого. Желание само по себе вполне резонное, но, черт возьми! когда очаровательные создания были материализованы и готовы для всевозможного использования, герцог требовал у прекраснейших королев и императриц всего лишь беседы с ним. Не то чтобы он получал от разговоров особое удовольствие, но в течение десяти минут милые дамы рассказывали де Пайзену, что историки толковали их прошлое с непозволительной вольностью, искажая большую часть фактов. Выслушав жалобы красавиц и расспросив о том, что же в действительности имело место в их земной жизни – через десять минут дружеской беседы – герцог качал головой, почти стонал от неведомой боли и просил леди вернуться туда, откуда они пришли.

Кажется, месье испытывал разочарование – вызванные леди если и обладали интеллектом, то тщательно его скрывали. Пожимая плечами, Элайя пускался в философские размышления о пользе для всего человечества в том, что все красивые женщины немного глупы. Леди, которых некто страстно желал убедить в чем-либо, созданы, чтобы поддаваться убеждениям: добрый Господь позаботился о высшем благе для наибольшего числа своих сынов.

Наступил февраль, и Флориан мог надеяться лишь на три месяца счастья с Мелиор. Но герцог послал жене письмо, скорбя о необходимости оставаться вдали от дома до марта. Слухи о его занятиях стали менее цветистыми, но почти невероятными. Никто не знал наверняка цели его поисков. Элайя же сообщал, что теперь они вызывают духов людей, известных своей святостью, даровитостью и другими достойными восхищения качествами; кажется, месье де Пайзен разочаровывался даже в самых замечательных примерах человеческого совершенства.

Герцог не понимал, что если люди и совершают великие дела или произносят вошедшие в историю слова, то это лишь короткие мгновения в их жизни. Во всем же остальном они ничем не отличаются от простых смертных. Месье де Пайзен похоже верил, что знаменитые военачальники выигрывали по семь битв в неделю, что истинные поэты разговаривали гекзаметром, а великие мудрецы размышляли не о семейных проблемах, а исключительно на философские темы. Элайя поведал о разочаровании герцога, узнавшего о незначительности великого и недостатках выдающегося. Эсхилл оказался обыкновенным пьяницей, пророк Моисей заикался, а Шарлемань поведал о том, как страдал от сумок на больших пальцах ног. Месье де Пайзену следовало бы радоваться открытию стольких неизвестных истории фактов, но они, напротив, повергали его в депрессию. В беседах с умершими знаменитостями обнаружилось, что история человечества состоит из обычных человеческих же деяний. И герцог сожалел об этом. Романтик! Таков вердикт Элайи: он неизлечим. Герцог не будет счастлив.

– Его жены слишком быстро умирали, – шептались люди.

– В этом есть своя прелесть… – отвечал Элайя.

В первый день марта, когда Флориан мог надеяться лишь на два месяца счастья с Мелиор, он послал жене письмо, сообщая, что не может вернуться раньше апреля.

Еще месяц жизнь герцога была окутана тайной. Лишь в конце марта он устроил вечеринку и ужин для молодых людей, за которыми последовала новомодная форма дебоша – праздник Адама.

Раздеваясь, Флориан обратился к гостям:

– Оставим же житейские заботы, друзья мои. Любовь отличается от супружества; мужчины отличаются от женщин. Подтверждение любого из этих фактов суть пустая трата времени. Мы вполне способны внести свои коррективы, и займемся этим прямо сейчас. Будем же логичны, господа!

В промежутках между любовными забавами гости обсуждали новый мир и новую эру, свидетелями которой являлись.