Алессану луна светила в спину, поэтому глаз его не было видно. Несколько мгновений слышны были лишь ночные звуки леса: шелест листьев на ветру, шорох травы, сухое потрескивание лесной подстилки, быстрое хлопанье крыльев в ветвях соседнего дерева. Где-то к северу от них закричал мелкий зверек, а другой отозвался.

Алессан ответил:

— Потому что я знаю ту мелодию, которой его научил в детстве отец, и знаю, кто его отец, и он не из Азоли. Катриана, дорогая моя, дело не только в музыке, что бы ты ни думала о моих слабостях. Он — один из нас, дорогая. Баэрд, испытай его.

На сознательном, рациональном уровне Дэвин почти ничего из сказанного не понял. Тем не менее, пока Алессан говорил, его охватывал холод. На него стремительно налетело ощущение, как хищная птица налетает на жертву, что он достиг конца того пути, куда привели его Врата Мориан, здесь, в сумраке этого леса, залитого светом прибывающей голубой луны.

Когда же он обернулся к Баэрду и увидел его потрясенное лицо, ему не стало легче. Даже при все искажающем свете луны было видно, как сильно побледнел Баэрд.

— Алессан… — начал было Баэрд охрипшим голосом.

— Ты мне дороже всех, живущих в этом мире, — сказал Алессан, спокойно и серьезно. — Ты мне больше, чем брат. Я ни за что на свете не причинил бы тебе боли, особенно такой. Никогда. Я не задам вопроса, пока не буду уверен. Испытай его, Баэрд.

Но Баэрд все еще колебался, от чего тревога Дэвина только усилилась; он все меньше понимал, что происходит. Правда, было ясно, что для других все происходящее имело огромное значение.

Долгое мгновение никто не шевелился. Наконец Баэрд, осторожно ступая, словно изо всех сил стараясь сохранить самообладание, взял Дэвина за локоть и отвел его на десяток шагов в глубину леса, к маленькой прогалине среди деревьев.

Он аккуратно опустился на землю, скрестив ноги. После секундного колебания Дэвин сделал то же самое. Ему ничего не оставалось, как только следовать по указанному ему пути, и он понятия не имел, куда этот путь ведет. «Не на той дороге, по которой я иду», — вспомнил он слова Катрианы, сказанные во дворце сегодня утром. Он сжал ладони, чтобы не дрожали руки; его окутывал холод, не имеющий отношения к ночной прохладе.

Он слышал, что Алессан и Катриана идут следом за ними, но не оглянулся. В данный момент важнее всего было то огромное, что бы это ни было, что возникало в глазах Баэрда. Светловолосый мужчина до этого мгновения казался таким уверенным в себе и вдруг, как это ни абсурдно, стал страшно уязвимым. Человеком, которого можно погубить с пугающей легкостью. Внезапно, во второй раз за этот долгий день, Дэвин почувствовал, что входит в страну грез, оставив позади простые, четкие границы дневного мира.

И в этом настроении, в голубом свете Иларион, он услышал, как Баэрд начал свой рассказ. В тот первый раз он услышал его как волшебное заклинание, которое было соткано из слов, взятых из провалов в пространстве его детства. В конечном счете так оно и было.

— В тот год, когда Альберико захватил Астибар, — говорил Баэрд, — пока провинции Тригия и Чертандо готовились бороться с ним каждая в одиночку, перед падением Феррата, Брандин, король Играта, напал на полуостров с запада. Он привел свой флот в Большую гавань Кьяры и захватил остров. Захватил без труда, так как Великий герцог убил себя, увидев, как много кораблей приплыло из Играта. Это, я думаю, тебе известно.

Он говорил тихо. Дэвин поймал себя на том, что наклонился вперед, стараясь расслышать. В кустах за его спиной сладко и печально пела триала. Алессан и Катриана не издавали ни звука. Баэрд продолжал:

— В тот год полуостров Ладонь превратился в поле боя в чудовищной игре равновесия между силами Играта и Империи Барбадиор. Ни одна из них не могла позволить другой свободно править на полуострове. Это была одна из причин появления Брандина. Другая, как мы потом узнали, была связана с его младшим, самым любимым сыном, Стиваном. Брандин из Играта хотел создать второе королевство, которым правил бы его сын. Но получилось не так…

…Триала продолжала петь. Баэрд замолчал и прислушался, словно ее прозрачный голос, нежнее, чем у соловья, отражал его собственные чувства.

— Жителей Кьяры, пытавшихся организовать сопротивление, перебили на склонах горы Сангариос. Вскоре после этого Брандин захватил провинцию Азоли. Слава о его могуществе опережала его. Он был очень силен в магии, сильнее даже, чем Альберико. И хотя у него было меньше солдат, чем у барбадиоров на востоке, его воины были больше ему преданы и лучше обучены. Потому что Альберико был всего лишь богатым, честолюбивым мелким вельможей Империи и использовал наемников, а Брандин правил Игратом и взял в поход отборных солдат своего королевства. Они почти без усилий двигались на юг через Корте, одну за другой побеждая армии каждой провинции, потому что в тот год каждая провинция действовала обособленно. И после тоже.

В отстраненном голосе Баэрда прозвучала ирония.

— Из Корте сам Брандин повернул на восток с меньшей частью своей армии, чтобы встретить Альберико в Феррате и остановить его там. Он послал Стивана на юг, на захват последней свободной провинции запада, а затем он должен был соединиться с ним в Феррате и вместе сражаться против барбадиоров в битве, которая, как они все ожидали, решит судьбу Ладони. Это было ошибкой, хотя тогда, восемнадцать лет назад, он не мог знать об этом. Он только что высадился на полуострове и не знал характера различных провинций. Мне кажется, он хотел дать Стивану самому почувствовать вкус лидерства. Он отдал ему большую часть армии, полагая, что сможет сдерживать Альберико своей колдовской силой до подхода остальных.

Баэрд сделал паузу, его голубые глаза смотрели куда-то внутрь себя. Когда он заговорил снова, тембр его голоса изменился; Дэвину показалось, что он отражает много разных чувств, и все они давние, и все полны печали.

— На берегу реки Дейзы, — продолжал Баэрд, — почти на полпути между Чертандо и морем у Корте, Стиван столкнулся с самым яростным сопротивлением, с каким не встречались прежде на Ладони армии захватчиков. Жители последней провинции во главе с принцем — эти гордые люди всегда называли так своего правителя — встретили игратян, и остановили их, и отогнали от реки назад с тяжелыми потерями для обеих сторон.

И принц Валентин, принц той провинции, которую ты знаешь под именем Нижний Корте, сразил Стивана Игратского, любимого сына Брандина, на берегу реки, на закате, после страшного дня, полного смертей.

Дэвин почти ощущал в его словах горький привкус этой старой боли. Он увидел, как Баэрд в первый раз бросил взгляд туда, где стоял Алессан. Никто из них не сказал ни слова. Дэвин неотрывно смотрел на Баэрда. Он сосредоточился так, словно от этого зависела вся его жизнь, ловил каждое слово, словно оно было кусочком драгоценной мозаики, занимающей свое место в памяти, которой он так гордился.

И именно в тот момент Дэвину показалось, что где-то в отдаленном уголке его памяти зазвонил колокол. Колокол тревоги. Будто колокол деревенского храма Адаона, который срочно созывает крестьян с полей. Далекий звон колокола, слабый, но ясно слышный, несущийся утром над полями колышущейся желтой пшеницы.

— Брандин сразу же узнал о случившемся при помощи своих чар, — продолжал Баэрд хриплым, словно скрип мельничного жернова, голосом. — Он бросился обратно на юго-запад, оставив Альберико Феррат и Чертандо. Он обрушился на противника всей мощью своей армии и своей магической силы, с яростью отца, у которого убили сына, и встретился с остатками сил своих последних врагов там, где они его ждали, у Дейзы.

Баэрд снова взглянул на Алессана. Его лицо в лунном свете было бледным, как у призрака.

— Брандин их уничтожил. Он разбил их наголову, не ведая пощады и милосердия. Погнал их, беспомощных, перед собой обратно в собственную страну к югу от Дейзы, сжигая по дороге каждое поле, каждую деревню. Пленных он не брал. Во время того первого похода он убивал женщин и детей, чего не делал ни в одном другом месте. Но больше нигде не погиб его собственный ребенок. Так много душ перешло в царство Мориан в отместку за душу Стивана Игратского. Его отец прошел по этой провинции огнем и мечом. Не успело закончиться лето, как он сровнял с землей великолепные башни города у подножия гор, который теперь называется Стиванбург. Он превратил в щебень и песок стены и портовые сооружения королевского города у моря. А в битве у реки он взял в плен принца, который убил его сына, и в тот же год подверг его пыткам, изувечил и предал казни в Кьяре.

Голос Баэрда стал сухим шепотом при свете звезд и единственной луны. И вместе с ним в голове Дэвина все громче звучал тревожный колокол, предупреждая о грядущих бедах. Баэрд продолжал:

— Брандин Игратский сделал еще больше. Он собрал все свои чары, всю волшебную силу, которой обладал, и наложил на эту землю такое заклятие, какого никто до него не мог придумать. И этим заклятием он отобрал у нее имя. Он совершенно стер это имя из памяти каждого мужчины и каждой женщины, которые родились за пределами этой провинции. Это было его самое страшное проклятие, самая страшная месть. Он сделал так, словно этой провинции никогда и не существовало. Наши дела, наша история, само наше имя исчезли. А потом он назвал ее Нижний Корте, в честь одной из провинций, которая прежде была нашим самым древним и заклятым врагом.

Дэвин услышал какие-то звуки за спиной и понял, что это плачет Катриана.

— Брандин сделал так, что никто из живых людей не может услышать и запомнить название этой страны и королевского города у моря, и даже тех высоких золотистых башен на старой дороге, ведущей в горы. Он нас сломил и уничтожил. Он убил целое поколение, а потом лишил нас имени.

Эти последние слова не были шепотом или хрипом, посланным в осеннюю тьму Астибара. Они были брошены как обвинение, как приговор самой ночи, деревьям и звездам, которые наблюдали за всем происходящим.

Горе, звучащее в этом обвинении, стиснуло сердце Дэвина, как стальной кулак, Баэрд даже не подозревал, как сильно. И никто не подозревал. Потому что никто после смерти Марры не знал, что значит память для Дэвина д'Азоли, как она превратилась в оселок для его души.

Память была его талисманом и оберегом, вратами и очагом. Она была гордостью и любовью, защитой от потерь: ведь нельзя потерять навсегда то, что можно запомнить. И поэтому, потому что она была сущностью Дэвина, старая месть Брандина Игратского в ту ночь ударила по нему так, словно ее только что выковали, пробила уязвимую броню отношений Дэвина с миром у самого сердца и нанесла ему новую, смертельную рану.

Он усилием воли заставил себя успокоиться, приказав себе сосредоточиться на том, чтобы запомнить. Все запомнить. Теперь это имело еще большее значение, чем раньше. Особенно сейчас, когда эхо последних, ужасных слов Баэрда затихало в ночи. Дэвин смотрел на русоволосого человека с кожаным ремешком на лбу и на шее и ждал. Он был сообразительным мальчиком; теперь стал умным мужчиной. Он понимал, что сейчас произойдет; все кусочки мозаики встали на свои места.

Теперь Дэвин стал гораздо старше, чем час тому назад. Он услышал шепот Алессана у себя за спиной:

— Та колыбельная, которую ты играл тогда, родилась в этой провинции, Дэвин. Песнь о городе башен. Только человек из этого города мог узнать эту мелодию так, как узнал ее ты. Вот как я понял, что ты один из нас. Вот почему я не остановил тебя, когда ты последовал за Катрианой. Я предоставил Мориан решать, что может лежать за тем порогом.

Дэвин кивнул, осмысливая услышанное. Через мгновение он сказал, как можно тщательнее подбирая слова:

— Если это так, если я тебя правильно понял, тогда я должен быть одним из тех, кто может услышать и запомнить то, прежнее имя, отнятое у всех остальных.

— Это так, — ответил Алессан.

Дэвин почувствовал, что у него дрожат руки. Он опустил на них глаза, сосредоточился, но не смог унять дрожь.

— Значит, это нечто такое, что было отнято у меня всю жизнь. Вы мне его отдадите? Назовете мне имя той земли, где я родился?

Он смотрел на Баэрда при свете звезд, так как Иларион теперь тоже скрылась за деревьями. Алессан говорил, что сказать должен Баэрд. Дэвин не знал почему. В темноте они еще раз услышали триалу, длинную, замирающую ноту, а затем заговорил Баэрд, и впервые в жизни Дэвин услышал произнесенное слово «Тигана».

Колокол, до сих пор звучавший в нем, смолк. И в этой внезапно наступившей, абсолютной, внутренней тишине на него нахлынуло ощущение потери, подобно океанской волне. А после этой волны нахлынула другая, а потом третья — одна несла любовь, а другая огромную гордость. Он ощутил странное головокружение, словно услышал призыв, разнесшийся по телу с потоком крови.

Потом он увидел, как смотрит на него Баэрд. Увидел его застывшее, белое лицо, при свете звезд на нем отражался страх и еще что-то: горькая жажда, боль, неутоленный голод души. А затем Дэвин понял и дал этому человеку то освобождение, которого он ждал.

— Спасибо, — сказал Дэвин. Он больше не дрожал. Преодолевая комок в горле, он продолжал, потому что теперь настала его очередь, его испытание.

— Тигана. Тигана. Я родился в провинции Тигана. Мое имя, мое настоящее имя — Дэвин ди Тигана бар Гэрин.

Он еще не кончил говорить, а в глазах Баэрда блеснуло чувство, похожее на торжество. Светловолосый человек крепко зажмурился, словно хотел удержать внутри это торжество, не дать ему вырваться в рассеивающуюся тьму, крепко зажать его в себе. Дэвин услышал, как Алессан прерывисто вздохнул, а потом с удивлением почувствовал, как Катриана коснулась его плеча и отдернула руку.

Баэрд был далеко, он не мог говорить. Но Алессан произнес:

— Это одно из двух отобранных имен, самое главное. Тигана была нашей провинцией и городом принца у моря. Тогда ее называли самым прекрасным городом под светом звезд Эанны. Или, может быть, вторым по красоте.

В его голосе прозвучало нечто, напоминающее смех. Смех и любовь одновременно. В первый раз Дэвин обернулся и посмотрел на него.

— Если бы ты поговорил с жителями внутренних земель, расположенных южнее, из того города, где река Сперион начинает свой бег на запад, к морю, ты бы услышал другое мнение. Потому что мы всегда были горды и всегда между этими двумя городами существовало соперничество.

В конце, как он ни старался скрыть это, в его голосе звучала только горечь утраты.

— Ты родился в этом городе вдали от моря, Дэвин, и я тоже. Мы — дети этой долины в горах и серебристого бега этой горной реки. Мы родились в Авалле. В Авалле, городе Башен.

В голове у Дэвина снова зазвучала музыка при этом имени, но на этот раз она не была похожа на звон колоколов, который он слышал раньше. На этот раз музыка унесла его далеко назад, к отцу, в детство.

— Значит, ты знаешь слова той песни? — спросил он.

— Конечно, — мягко ответил Алессан.

— Прошу тебя, — сказал Дэвин.

Но ответила ему Катриана, голосом той молодой матери, которая баюкала своего ребенка далеким вечером, много лет назад:

Эти сладкие, грустные слова на мелодию, которую он знал всегда, проникли в сердце Дэвина, а с ними и нечто другое. Ощущение потери — такое острое, что оно почти затмило легкое изящество песни Катрианы. Теперь в нем не было никаких волн, никакие горны не пели в крови — лишь глубокие воды тоски. Тоски по тому, что у него отняли еще до того, как он узнал, что это принадлежит ему, отобрали насовсем, полностью, и он мог бы прожить всю жизнь, даже не узнав, что оно существует.

И поэтому Дэвин плакал, пока пела Катриана. Юноши невысокого роста, слишком молодо выглядящие для своих лет, очень рано узнают в Азоли, как рискованно плакать там, где тебя могут увидеть. Но сегодня в лесу Дэвина настигло нечто такое, с чем он не смог справиться.

Если он правильно понял то, что сказал ему Алессан, эту песню могла ему петь его мать.

Его мать, чью жизнь прервал Брандин Игратский. Он наклонил голову, но не для того, чтобы скрыть слезы, и слушал, как Катриана допевает эту сладкую и горькую колыбельную, песню ребенка, бросающего вызов запретам и власти, еще совсем юного, который достаточно самостоятелен, чтобы захотеть в одиночку построить корабль, и достаточно смел, чтобы отплыть в пустыню мира, не оглядываясь назад. Но не теряя и не забывая того места, где все началось.

Дэвин и был этим ребенком.

И это было одной из причин его слез. Потому что его заставили потерять и забыть те башни, у него украли все сны об Авалле, которые могли ему присниться. Или о Тигане над бухтой.

Поэтому его слезы одна за другой падали в темноте на землю, пока он оплакивал свою мать и свой дом. И в тени леса неподалеку от Астибара эти два горя слились в Дэвине и спаялись в его сердце с тем, что значила для него память и потеря памяти. И тогда в Дэвине вдруг вспыхнуло нечто такое, что должно было с этой ночи изменить течение его жизни.

Он вытер глаза рукавом и поднял взгляд. Никто не заговорил. Он видел, что Баэрд смотрит на него. Очень медленно Дэвин протянул левую руку, руку сердца. Очень осторожно согнул третий и четвертый пальцы так, что получилось символическое изображение полуострова Ладонь.

Жест, которым дают клятву.

Баэрд поднял правую руку и повторил его жест. Они соприкоснулись кончиками пальцев, маленькая ладонь Дэвина против более крупной, огрубевшей ладони Баэрда.

— Если вы меня принимаете, я с вами, — сказал Дэвин. — Именем моей матери, которая погибла в той войне, клянусь, что не нарушу данное вам слово.

— И я не нарушу данное тебе слово, — сказал Баэрд. — Клянусь исчезнувшей Тиганой.

Послышался шорох, и Алессан опустился рядом с ним на колени.

— Дэвин, я должен тебя предостеречь, — серьезно произнес он. — В этом деле не следует спешить. Ты можешь помогать нашему делу, но тебе необязательно ломать свою жизнь и следовать за нами.

— У него нет выбора, — пробормотала Катриана, подходя ближе с другой стороны. — Томассо бар Сандре назовет ваши имена под пыткой сегодня ночью или завтра. Боюсь, что карьера певца для Дэвина д'Азоли закончилась, не успев толком начаться. — Она смотрела вниз, на троих мужчин, глаза ее в темноте были непроницаемы.

— Она действительно закончилась, — тихо сказал Дэвин. — Она закончилась, когда я узнал свое имя.

Выражение лица Катрианы не изменилось; он не мог себе представить, о чем она думает.

— Пусть будет так, — сказал Алессан. Он тоже поднял левую руку с двумя согнутыми пальцами. Дэвин протянул ему навстречу правую. Алессан колебался.

— Клятва именем твоей матери для меня значит больше, чем ты можешь себе представить, — заметил он.

— Ты ее знал?

— Мы оба ее знали, — тихо ответил Баэрд. — Она была на десять лет старше нас, но любой подросток в Тигане был немного влюблен в Микаэлу.

Еще одно новое имя и боль, связанная с ним. Отец Дэвина ни разу не произносил его. Его сыновья никогда не знали имени матери. В этой ночи было больше дорог к страданию, чем Дэвин мог себе представить.

— Мы все безмерно завидовали твоему отцу и восхищались им, — прибавил Алессан. — Хотя я был рад, что в конце концов ее завоевал мужчина из Авалле. Помню то время, когда ты родился, Дэвин. Мой отец послал подарок на твои крестины. Не помню, что именно это было.

— Вы восхищались моим отцом? — переспросил ошеломленный Дэвин.

Алессан услышал это, и его голос изменился.

— Не суди о нем по тому, чем он стал. Ты знал его лишь после того, как Брандин смел с лица земли целое поколение и весь их мир. Оборвал их жизни или погубил их души. Твоя мать погибла, Авалле пал, Тигана исчезла. Он сражался и выжил в обеих битвах у Дейзы.

У стоящей над ними Катрианы вырвался слабый стон.

— Я не знал, — запротестовал Дэвин. — Он никогда нам ничего подобного не рассказывал.

В нем росла новая боль. Так много дорог к страданию…

— Немногие из уцелевших рассказывали о тех днях, — сказал Баэрд.

— Мои родители тоже, — неловко вставила Катриана. — Она увезли нас как можно дальше, в рыбацкую деревушку Астибара, вниз по побережью от Ардина, и никогда ни слова не говорили об этом.

— Чтобы оградить тебя, — мягко объяснил Алессан. Его ладонь все еще касалась ладони Дэвина. Она была меньше, чем у Баэрда. — Многие, кому удалось уцелеть, бежали, чтобы дать своим детям шанс на жизнь, не омраченную гнетом и позором, обрушившимися тогда — и продолжающимися сейчас — на Тигану. Или на Нижний Корте, как мы должны теперь ее называть.

— Они бежали, — упрямо произнес Дэвин. Он чувствовал себя обманутым, преданным, обездоленным.

Алессан покачал головой.

— Дэвин, думай. Не суди пока, думай. Ты в самом деле воображаешь, что узнал эту мелодию случайно? Твой отец предпочел не обременять тебя и твоих братьев таким опасным наследием, но он тебя отметил — мелодией без слов, ради безопасности, и послал тебя в мир с тем, что безошибочно выдаст тебя любому выходцу из Тиганы, но больше никому. Не думаю, что это было сделано случайно. Не более случайно, чем то, что мать Катрианы подарила дочери кольцо, которое отличает ее в глазах тех, кто родился там же, где родилась она.

Дэвин оглянулся. Катриана протянула к нему руку. Было темно, но его глаза уже приспособились к темноте, и он разглядел странную форму мерцающего кольца: фигура наполовину человека, наполовину морского животного. Он с трудом сглотнул.

— Ты мне расскажешь о нем? — спросил он, снова поворачиваясь к Алессану. — О моем отце?

О флегматичном, скучном Гэрине, мрачном крестьянине из серой, дождливой страны. Который, как теперь оказалось, был родом из яркого Авалле, города Башен, в южных горах Тиганы, и который в молодости полюбил и завоевал женщину, покорявшую всех, кто ее видел. Который сражался и выжил в двух страшных битвах у реки и который — если Алессан прав в своих построениях — нарочно послал бродить по свету своего единственного сообразительного, наделенного воображением ребенка, способного найти то, что он, кажется, нашел этой ночью.

И который, внезапно осознал Дэвин, почти наверняка солгал, сказав, что забыл слова колыбельной. Все это внезапно навалилось на него страшной тяжестью.

— Я расскажу тебе все, что знаю о нем, и с радостью, — ответил Алессан.

— Не сегодня, так как Катриана права и мы должны уйти отсюда до рассвета. А сейчас я обменяюсь с тобой клятвами, как это сделал Баэрд. Я принимаю твою клятву верности. И тебе клянусь в том же. Ты стал мне родным отныне и до конца моих дней.

Дэвин обернулся и посмотрел на Катриану.

— А ты меня принимаешь?

Она тряхнула волосами.

— У меня нет выбора, не так ли? — небрежно ответила она. — Ты довольно прочно впутался в наши дела.

Однако, говоря так, она опустила левую руку с двумя согнутыми пальцами. Ее прохладные пальцы слегка соприкоснулись с пальцами Дэвина.

— Добро пожаловать, — сказала Катриана. — Клянусь не нарушать данное тебе слово, Дэвин ди Тигана.

— И я тоже. Мне очень жаль, что все так случилось сегодня утром, — рискнул извиниться Дэвин.

Она убрала руку, и глаза ее сверкнули, это было видно даже при свете звезд.

— О да, — сардонически ответила она. — Конечно, тебе жаль. Все время было ясно, как ты жалеешь о том, что произошло.

Алессан фыркнул от смеха.

— Катриана, дорогая, — сказал он, — я только что запретил ему упоминать о любых деталях случившегося. Как мне требовать этого, если ты сама о них говоришь?

Без малейших следов улыбки Катриана ответила:

— Здесь я пострадавшая сторона, Алессан. Ты не можешь ничего от меня требовать. Эти правила ко мне не относятся.

Неожиданно Баэрд рассмеялся:

— Никакие правила к тебе не относятся с тех пор, как ты к нам присоединилась. Почему сейчас должно быть по-другому?

Катриана снова вскинула голову, но не снизошла до ответа.

Трое мужчин встали. Дэвин несколько раз согнул колени, которые затекли от долгого сидения в одном положении.

— Феррат или Тригия? — спросил Баэрд. — К какой границе?

— Феррат, — ответил Алессан. — Они будут искать меня в Тригии, как только Томассо заговорит, бедняга. Если бы я был способен мыслить ясно, я бы застрелил его, когда они проезжали мимо.

— Вот это ясность мысли, — возразил Баэрд. — Его окружали двадцать солдат. Мы бы все уже сидели в цепях в Астибаре.

— Ты бы перехватил мою стрелу, — лукаво ответил Алессан.

— Есть ли шанс, что он не заговорит? — смущенно вмешался Дэвин. — Я думаю о Менико, видишь ли. Если назовут мое имя…

Алессан покачал головой.

— Под пытками все говорят, — трезво заметил он. — Особенно при помощи магии. Я тоже думаю о Менико, но мы ничего не можем с этим поделать, Дэвин. Это одна из реальностей нашей жизни. Есть люди, которых мы подвергаем риску почти каждым своим поступком. Хотел бы я знать, — прибавил он, — что произошло в том домике.

— Ты хотел проверить, — напомнила ему Катриана. — У нас есть время?

— Хотел, и думаю, что время есть, — быстро ответил Алессан. — Во всем этом недостает одного кусочка мозаики. Я так и не знаю, каким образом Сандре д'Астибар мог ожидать, что я буду…

Тут он замолчал. Не считая протяжного пения цикад и шелеста листьев, в лесу было очень тихо. Триала улетела. Алессан вдруг поднял руку и сильно дернул себя за волосы. Потом покачал головой.

— Знаешь, — сказал он Баэрду таким тоном, будто вел непринужденную беседу, — каким дураком я иногда бываю? Это же все время было очевидно! — Его голос стал другим. — Вперед — и молитесь, чтобы мы не опоздали!

В охотничьем домике Сандрени оба камина уже погасли. Только звезды освещали лесную поляну. Созвездие Короны Эанны склонялось к западу, следуя за лунами. Когда они подошли к домику, пел соловей, словно вторя недавней песне триалы. В дверях Алессан на мгновение заколебался, потом пожал плечами, распахнул дверь и вошел.

В красном свете тлеющих углей перед их глазами, уже привыкшими к темноте, предстала картина кровавой бойни.

Гроб криво стоял на козлах, крышка его была разбита в щепки. Вокруг него лежали мертвецы, которые были живыми людьми, когда они покидали эту комнату. Двое младших Сандрени, Ньеволе, с торчащими из горла и груди стрелами Скалвайя д'Астибар.

Затем Дэвин разглядел отрубленную голову Скалвайи в черной луже крови на пугающе большом расстоянии от тела, и к его горлу подкатила тошнота.

— О Мориан, — прошептал Алессан. — О Госпожа Мертвых, будь добра к ним в твоих чертогах. Они погибли до срока, мечтая о свободе.

— Трое из них — да, — раздался хриплый, сухой голос из глубины одного из кресел. — Четвертого следовало удавить еще в колыбели.

Дэвин подпрыгнул на полфута, и сердце его заколотилось от испуга.

Говоривший встал и теперь стоял рядом с креслом, глядя на них. Его лицо оставалось скрытым в тени.

— Я так и думал, что вы вернетесь, — прибавил он.

Это шестой, понял Дэвин, пытаясь, напрягая зрение, рассмотреть высокую, худую фигуру в слабом свете углей.

Алессан остался невозмутимым.

— В таком случае прошу прощения, что мы заставили вас ждать, — сказал он. — Мне потребовалось слишком много времени, чтобы разгадать эту загадку. Вы позволите выразить вам мои сожаления по поводу случившегося? — Он помолчал. — И свое уважение к вам лично, господин Сандре.

У Дэвина отвисла челюсть, словно на шарнирах. Он так резко закрыл рот, что заболели зубы; он надеялся, что этого никто не заметил. События развивались слишком быстро для него.

— Принимаю первое, — ответил худой человек, стоящий перед ними. — Но я не заслуживаю вашего уважения и ничьего уважения вообще. Когда-то — возможно, но не теперь. Вы говорите со старым, тщеславным дураком, как назвал меня этот барбадиор. С человеком, который слишком много лет провел в одиночестве, запутавшись в сплетенных им самим сетях. Вы были правы во всем, что говорили здесь о беспечности. Сегодня ночью она стоила мне троих сыновей. Через месяц, возможно, раньше, в живых не останется ни одного Сандрени.

Его голос звучал сухо и бесстрастно, в нем не было жалости, он уже осудил себя.

— Что случилось? — тихо спросил Алессан.

— Этот мальчик оказался предателем. — Голос оставался равнодушным, бесстрастным.

— О, милорд! — воскликнул Баэрд. — Член семьи?

— Мой внук. Сын Джиано.

— Тогда его душа проклята, — произнес Баэрд с тихой яростью. — Теперь он во власти Мориан, и она знает, как с ним поступить. Да будет он гореть в огне среди тьмы до конца времен.

Казалось, старик его не слышал.

— Таэри убил его, — с удивлением пробормотал он. — Я не думал, что у него хватит мужества и что он настолько быстр. Затем он заколол себя, чтобы лишить их удовольствия или возможности выведать у него что-нибудь. Я не думал, что у него столько мужества, — повторил он задумчиво.

Дэвин вгляделся в темноте в два тела, лежащие около меньшего очага. Дядя и племянник лежали так близко друг к другу, что казалось, их тела переплелись по другую сторону от гроба. Пустого гроба.

— Вы сказали, что ждали нас, — пробормотал Алессан. — Скажите, почему?

— По той же причине, которая заставила вас вернуться. — Сандре впервые двинулся с места и направился к большему камину. Схватил маленькое полено и бросил его в тлеющий огонь. Взлетел сноп искр. Он тыкал в полено кочергой до тех пор, пока из пепла не взвился язык пламени.

Герцог обернулся, и теперь Дэвин смог рассмотреть его седые волосы и бороду, впалые щеки. Глаза его глубоко сидели в глазницах, но в них сверкал холодный вызов.

— Я здесь, — произнес Сандре, — и вы здесь потому, что все продолжается. Это будет продолжаться, что бы ни случилось, кто бы ни умер. Пока есть чем дышать и бьется сердце, которым можно ненавидеть. Мой священный поход и ваш. Он продолжается, пока мы живы.