— Я ужасно ревную к тебе, — в конце концов объявила она. — И буду ревновать, даже если ты острижешь эти волосы и зашьешь эти глазищи. С какими великолепными мужчинами ты путешествуешь!

— Неужели? — спросила Катриана безразличным голосом, но щеки ее внезапно покраснели.

— Неужели? — резко передразнила ее Альенор. — Ты хочешь сказать, что еще не убедилась в этом сама? Милое дитя, чем же ты занималась по ночам? Разумеется, они великолепны! Не трать зря свою молодость, дорогая!

Катриана в упор посмотрела на нее.

— Мне не кажется, что я ее трачу зря, — ответила она. — Но сомневаюсь, что наши мнения по этому поводу совпадают.

Дэвин вздрогнул, но ответ Альенор был мягким.

— Может, и нет, — невозмутимо согласилась она. — Но, по правде говоря, мне кажется, что в наших взглядах гораздо больше общего, чем ты воображаешь. — Она помолчала. — Когда станешь старше, возможно, откроешь для себя, что лед — это для смерти и конца, а не для начала. Для любого начала. С другой стороны, — прибавила она с улыбкой, в которой светилась бесконечная доброта, — я позабочусь о том, чтобы сегодня ночью у тебя было достаточно теплых одеял.

Эрлейн застонал, чем отвлек внимание Дэвина от женщин. Он услышал, как Катриана ответила: «Благодарю вас за заботу», — но не видел выражения ее лица. По тону можно было догадаться, каким было это выражение.

Он поддерживал голову Эрлейна, пока чародей старался отдышаться. Альенор просто их игнорировала. Теперь она с дружеской учтивостью приветствовала Баэрда. Таким же веселым тоном, как инстинктивно отметил Дэвин, приветствовал ее и сам Баэрд.

— Прости, — шепнул он Эрлейну. — Я ничего другого не мог придумать. Эрлейн слабо махнул еще не зажившей рукой. Он настоял, чтобы с него сняли повязки перед тем, как они вошли в замок.

— Это я прошу прощения, — просипел он, чем очень удивил Дэвина. — Я забыл о слугах. — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Погубив всех нас, я ничего хорошего не добьюсь для себя. Это не соответствует моей идее свободы. Как, откровенно говоря, и эта поза не соответствует моим понятиям о достоинстве пожилого мужчины. Поскольку ты меня сбил с ног, можешь оказать мне любезность и помочь подняться.

Впервые Дэвин услышал в голосе трубадура смешливые нотки. Умеет выживать, сказал тогда о нем Сандре.

Он помог Эрлейну подняться как можно тактичнее.

— Этот крайне агрессивный молодой человек, — сухо представил его Алессан, — Дэвин д'Азоли. Еще он поет. Если будешь вести себя очень хорошо, может быть, он споет для тебя.

Дэвин повернул голову, но, наверное, потому, что его отвлекло последнее событие, он был совершенно не готов встретить такой взгляд.

«Не может этой женщине быть сорок лет», — промелькнула у него мысль. Он машинально отвесил ей театральный поклон, которому научил его Менико, чтобы скрыть смущение. Ей действительно больше сорока, он знал это точно: Альенор овдовела через два года после свадьбы, когда Корнаро Борсо погиб во время нашествия барбадиоров в Чертандо. Очень скоро после этого начали распространяться слухи о прекрасной вдове, живущей в замке на южных землях.

Эти слухи даже приблизительно не могли передать, какой она была, какой он увидел ее, стоящую перед ним в длинном платье из темно-синей ткани, такой темной, что она казалась почти черной. Ее волосы, действительно черные, были уложены в высокую прическу, скрепленную диадемой из белого золота, усыпанной драгоценными камнями. Нескольким прядям позволили свободно падать вниз, и они обрамляли идеальный овал лица. Глаза ее оказались темно-синими, почти лиловыми, под длинными ресницами, а губы полными и красными, и они сложились в многообещающую улыбку, когда она посмотрела на Дэвина.

Он заставил себя не отвести глаз. Но почувствовал при этом, словно все клапаны в его венах открылись одновременно, а кровь превратилась в реку во время весеннего паводка и устремилась по крутому горному руслу со всевозрастающей скоростью. Ее улыбка стала еще более глубокой, более интимной, словно она действительно могла видеть то, что происходит внутри него, и ее черные глаза на секунду широко раскрылись.

— Полагаю, — произнесла Альенор ди Чертандо, — что мне придется постараться быть очень хорошей, чтобы ты для меня спел. — И она повернулась к Алессану.

Дэвин заметил, что грудь у нее полная и крепкая. Не мог не заметить. Платье имело очень глубокий вырез, и бриллиантовый кулон на фоне кожи сверкал бело-голубыми огнями, притягивая взоры.

Он покачал головой, стараясь разогнать туман, несколько шокированный собственной реакцией. Это смешно, сурово одернул он себя. Он слишком разгорячен историями, которые о ней рассказывают, его воображение вышло из-под контроля под влиянием пышной, чувственной обстановки в этой комнате. Он поднял взгляд вверх, чтобы отвлечься, и тут же пожалел об этом.

На потолке некий художник, явно хорошо знакомый с искусством любви, изобразил первобытный акт совокупления Адаона и Эанны. Лицо богини явно писалось с Альенор, и не менее очевидным было то, что она изображена в момент наивысшего наслаждения, когда ее экстаз породил звездный поток.

Действительно, по всему фону потолочной фрески рассыпались звезды. Однако смотреть на фон фрески было трудно. Дэвин заставил себя опустить глаза. Вернуть самообладание ему помог взгляд Катрианы, с которым он встретился в тот момент: в нем смешалась едкая насмешка и еще что-то, чего он не понял. В это мгновение Катриана выглядела необычайно юной. Почти ребенок, глубокомысленно подумал Дэвин, еще полностью не созревшая и не достигшая вершин женственности.

Хозяйка замка Борсо достигла вершин своей женской сути во всем, от обутых в сандалии ног до ленты в блестящих волосах. Ее ногти, запоздало заметил Дэвин, были окрашены в тот же сине-черный, опасный цвет, что и ее платье.

Он сглотнул слюну и снова отвел глаза в сторону.

— Я ожидала тебя вчера, — говорила Альенор Алессану. — Ждала тебя и прихорашивалась для тебя, но ты не приехал.

— Это к лучшему, — пробормотал Алессан с улыбкой. — Если бы я увидел тебя еще более красивой, чем ты сейчас, то у меня не хватило бы сил уехать.

Губы ее изогнулись в лукавой улыбке. Она повернулась к остальным.

— Видите, как этот человек меня мучает? Не пробыл в моем доме и четверти часа, а уже говорит об отъезде. Хорош друг, как вы считаете?

По-видимому, этот вопрос был адресован непосредственно Дэвину. У него пересохло в горле; ее взгляд губительно влиял на импульсы, передающие команды от мозга к языку. Он выдавил из себя улыбку, подозревая, что выражение его лица представляет собой нечто среднее между бессмысленным и идиотским.

«Вина», — с отчаянием подумал Дэвин. Ему срочно нужен бокал чего-нибудь покрепче.

Словно владея искусством рассчитать время, более тонким, чем магия, снова появились трое слуг в синих ливреях, каждый нес на подносе семь бокалов. На двух подносах, увидел Дэвин, стояли бокалы с красным вином, почти наверняка вином Чертандо.

Вино в бокалах на третьем подносе было голубым.

Дэвин повернулся к Алессану. Принц смотрел на Альенор с выражением, которое говорило о чем-то личном, что связывало их в далеком прошлом. На мгновение ее выражение и поза тоже изменились: словно она на секунду отложила в сторону рефлекторную привычку плести сети соблазна. И Дэвину, гораздо более наблюдательному теперь, чем шесть месяцев назад, показалось, что он заметил в ее глазах печаль.

Потом она заговорила, и он убедился, что действительно видел эту печаль. Каким-то неуловимым образом это его успокоило, и настроение в комнате окрасилось в иные, более мягкие тона.

— Вряд ли я могу это забыть, — тихо сказала она Алессану, махнув рукой в сторону голубого вина.

— Я тоже, — ответил он. — Ведь это началось здесь.

Она немного помолчала, прикрыв глаза. Потом мгновение миновало. Когда Альенор снова открыла глаза, в них сверкали искры.

— У меня для тебя обычный набор писем. Но одно пришло совсем недавно, — сказала она. — Его принес два дня назад очень молодой жрец Эанны, который боялся меня все время, пока оставался здесь. Он даже не захотел остаться на ночь, хотя прибыл уже на закате. Клянусь, он уехал так быстро, будто опасался, что я сорву с него одежды, если он задержится, чтобы перекусить.

— А ты бы это сделала? — ухмыльнулся Алессан.

Она скорчила гримасу.

— Едва ли. Эти жрецы Эанны редко заслуживают того, чтобы тратить на них время. Хотя он действительно был красивым. Почти таким же красивым, как Баэрд, как я теперь понимаю.

Баэрд, совершенно невозмутимый, просто улыбнулся. Игривый взгляд Альенор задержался на нем. И здесь тоже, отметил Дэвин. Этот обмен взглядами говорил о событиях и чувствах давно прошедшего времени. Он вдруг почувствовал себя юным и ничего не понимающим здесь.

— Откуда это последнее послание? — спросил Алессан.

Альенор колебалась.

— С запада.

Больше она ничего не объяснила. И бросила вопросительный взгляд в сторону остальных.

Алессан это заметил.

— Можешь говорить свободно. Я доверяю всем этим людям. — Он постарался не смотреть в сторону Эрлейна. Дэвин все же взглянул, но если он ожидал увидеть реакцию чародея, то был разочарован.

Альенор жестом отпустила слуг. Старый сенешаль уже удалился, чтобы проследить за подготовкой их комнат. Когда они остались одни, Альенор подошла к письменному столу у одного из четырех ярко пылающих каминов и достала из ящика запечатанный конверт. Вернулась обратно и подала его Алессану.

— Это от самого Данолеона, — сказала она. — Из твоей провинции, названия которой я пока не могу ни услышать, ни произнести.

Этого Дэвин никак не ожидал.

— Извините меня, — пробормотал Алессан.

Он быстро подошел к ближайшему камину, на ходу вскрывая конверт. Альенор усердно занялась раздачей бокалов с красным вином. Дэвин сделал большой глоток из своего бокала. Потом заметил, что Баэрд не притронулся к вину и что его взгляд прикован к Алессану, стоящему в противоположном конце комнаты. Дэвин проследил за его взглядом. Принц закончил читать. Он стоял неподвижно, уставившись в огонь.

— Алессан? — позвал Баэрд.

Альенор быстро обернулась. Алессан не пошевелился; казалось, он даже не слышал.

— Алессан! — снова позвал Баэрд, более настойчиво. — Что случилось? Принц Тиганы медленно отвернулся от огня и посмотрел на них. Или не совсем на них, мысленно поправил себя Дэвин. На Баэрда. В его лице было нечто мрачное и холодное.

«Лед — для конца», — непроизвольно подумал Дэвин.

— Боюсь, оно действительно от Данолеона. Из святилища. — Голос Алессана звучал ровно. — Моя мать умирает. Мне придется завтра выехать домой.

Баэрд стал таким же бледным, как Алессан.

— А встреча? — спросил он. — Завтрашняя встреча?

— Сначала встреча, — ответил Алессан. — После встречи, что бы ни произошло, я должен ехать домой.

Принимая во внимание то потрясение, которое эта новость, и слова, и поведение Алессана оказали на них всех, стук в дверь спальни Дэвина поздно ночью стал озадачившим его сюрпризом.

Он еще не спал.

— Минуточку, — тихо отозвался он и быстро натянул штаны. Надел свободную рубаху через голову и прошлепал в носках по полу, ежась от холода камней там, где заканчивался ковер. Его волосы растрепались, он чувствовал себя неопрятным и смущенным, когда распахнул дверь.

В коридоре, держа в руках одну свечу, отбрасывающую призрачные, мерцающие тени на стены, стояла сама Альенор.

— Пойдем, — вот и все, что она сказала.

Она не улыбнулась, и он не разглядел ее глаз за пламенем свечи. На ней был кремовый халат, отороченный мехом, с застежкой у ворота, но Дэвин различал под ним ее полную грудь. Волосы она распустила, и они рассыпались по плечам, черным водопадом спускаясь по спине.

Дэвин колебался, во рту у него снова стало сухо, мысли разбегались и путались. Он поднял руку и попытался пригладить безнадежно спутанные волосы.

Она покачала головой.

— Оставь так, как есть, — сказала она. Ее свободная рука с длинными темными ногтями зарылась в его каштановые кудри. — Оставь их, — снова повторила она и повернулась.

Он последовал за ней. За ней, и за единственной свечой, и за бушующим в крови хаосом по длинному коридору, затем по более короткому, через анфиладу пустых общих комнат, потом вверх по изогнутой широкой лестнице. На верхней площадке из-за открытых створок дверей выплеснулся поток оранжевого света. Дэвин вошел в эти двери вслед за хозяйкой замка Борсо. Он успел увидеть яркий огонь в камине, богатые, затейливые драпировки на стенах, огромное пространство ярких ковров на полу и громадную кровать, усыпанную подушками всех цветов и размеров. Поджарый охотничий пес, серый, грациозный, посмотрел на него со своего места у камина, но не встал.

Альенор поставила свечу. Закрыла обе створки двери и обернулась к нему, прислонясь спиной к полированному дереву. Ее глаза были огромными и сверхъестественно черными. Сердце Дэвина стучало как молот. Казалось, кровь с шумом течет по его венам.

— Я вся горю, — произнесла Альенор.

Какая-то часть его существа, где жили пропорции и зарождалась ирония, хотела запротестовать, даже посмеяться над таким заявлением. Но, глядя на нее, он заметил ее учащенное, неровное дыхание, увидел ее яркий румянец, и его рука, будто по собственной воле, поднялась и прикоснулась к ее щеке.

Она была обжигающе горячей.

С глубоким гортанным звуком Альенор схватила его руку и вонзила зубы в его ладонь.

И вместе с болью в Дэвине проснулось такое желание, какого он никогда еще не испытывал. Он услышал странный, сдавленный звук и понял, что сам его издал. Он сделал короткий шаг вперед, и она очутилась в его объятиях. Ее пальцы сомкнулись и запутались в его волосах, а ее рот встретил его губы с такой жадностью, с такой жаждой, которая раздула разгорающийся огонь его желания до такой силы, что сознание ускользнуло и улетело далеко-далеко.

Все исчезло или готово было исчезнуть. Тигана, Алессан, Алаис, Катриана. Его воспоминания. Память, которая была его самым надежным якорем и его гордостью. Даже воспоминания о коридорах, ведущих к этой комнате, дороги, и годы, и комнаты, все прочие комнаты, которые вели к этой. И к ней.

Он рванул застежки ее халата и зарылся лицом между ее грудей, когда они выплеснулись на волю. Она ахнула, ее руки теребили его рубаху, пока не сняли ее. Он почувствовал, как ее ногти впиваются в его кожу на спине. Тогда он повернул голову, и укусил ее, и ощутил вкус крови. И услышал ее смех.

Никогда, никогда он не делал прежде ничего подобного.

Они каким-то образом очутились на кровати среди россыпи цветных подушек. А потом обнаженная Альенор оказалась над ним, оседлала его, ее рот накрыл его губы, и они вдвоем бросились под арку врат, стремясь убежать от всего мира. Так далеко, как только возможно.

На мгновение Дэвину показалось, что он понял. Его посетило внутреннее озарение, без участия мыслей, и он осознал, почему Альенор это делала. Природа ее физического желания была не тем, чем казалась. В другое время, в спокойном месте, он мог бы подобрать этому название, сформулировать расплывчатую догадку. Он попытался…

Она закричала, достигнув вершины. Ее руки скользнули вниз по его коже. Страсть затмила способность думать, парализовала любые усилия в этом направлении. Мучительно извернувшись, Дэвин буквально швырнул ее на бок и поднялся на нее, не покидая теплого убежища между ее бедрами. Окружающие их подушки разлетелись в стороны, упали на пол. Ее глаза были крепко зажмурены, рот беззвучно шептал какие-то слова.

Дэвин начал погружаться в нее так, словно хотел прогнать прочь всех демонов и все обиды, все смертельно жестокие истины, которые представляла собой жизнь Ладони в их время. Достигнув собственной вершины, он упал обессиленный и дрожащий, не осознавая, где находится, лишь смутно цепляясь за знакомый звук своего имени.

Она снова и снова тихо шептала это имя. Осторожно высвободилась из-под его тяжести. Он перекатился на спину, не открывая глаз. Почувствовал, как ее пальцы скользят по его коже. Он не мог пошевелиться. Она играла с его руками, ласкала и отводила их в стороны от тела. Ее губы и пальцы, танцуя, спускались вниз по его грудной клетке и животу, по насытившемуся органу и дальше вниз, вдоль бедер и ног.

К тому времени, как он понял, что она сделала, его руки и ноги оказались привязанными к четырем столбам кровати, а она вытянулась на его распростертом теле. Глаза Дэвина широко раскрылись, испуганные и встревоженные. Он дернулся. Бесполезно — его держали шелковые путы, и узлы были прочно затянуты.

— То было чудесное начало ночи, — сказала Альенор хриплым голосом. — Научить тебя кое-чему новому? — Она протянула руку, обнаженная и прекрасная, раскрасневшаяся, со следами его ласк на теле, и что-то подняла с пола рядом с кроватью. Глаза Дэвина широко раскрылись, когда он увидел то, что она держит в руках.

— Ты связала меня против моей воли, — сказал Дэвин с некоторым отчаянием. — Не так я представляю себе слияние в любовных объятиях. — Он снова сильно дернулся, плечами и бедрами, но шелковые путы держали крепко.

Альенор ответила сияющей улыбкой. В этот момент она казалась такой прекрасной, какой он даже представить не мог ни одну женщину. В громадных черных озерах ее глаз блеснуло нечто первобытное, опасное и пугающе возбуждающее. Он с удивлением почувствовал, как быстро возвращается к нему желание. Она увидела это. И улыбка ее стала еще шире. Длинный ноготь легонько, почти задумчиво, поглаживал его восставшую плоть.

— Тебе это понравится, — прошептала темная леди, хозяйка замка Борсо. Ее губы приоткрылись, обнажив острые белые зубы. Он ощутил упругую твердость ее сосков, когда она раздвинула ноги и снова оседлала его. Он видел, как она ласково поглаживает то, что взяла с ковра у кровати. Охотничий пес у камина поднял свою красивую голову и наблюдал за ними.

— Тебе понравится, — снова повторила Альенор. — Доверься мне. Позволь научить тебя, показать тебе это, потом это, и скоро ты именно так будешь представлять себе слияние в любовных объятиях. Да, Дэвин, это произойдет очень скоро.

Она заскользила по его телу, и пламя свечей заколебалось, а потом она заслонила его собой. Он сопротивлялся, но лишь несколько секунд, потому что его сердце снова сильно забилось, и желание накрыло его одновременно с Альенор. В черной глубине ее глаз перед тем, как они закрылись, в ее движениях над ним, в неровном, напряженном ритме дыхания он читал, как ее сложные желания снова поднимаются в ней.

И еще до окончания ночи, до середины ее, при догорающих последних свечах зимы, она доказала ему свою правоту с ужасающей силой еще и еще раз. А в конце уже она лежала связанной и распростертой между четырьмя столбами кровати, которая была всем миром, и Дэвин уже не вполне понимал, кто он такой, если делает с ней все эти вещи. Он заставлял ее шептать, а затем громко кричать его имя, снова и снова. Но он точно знал, что она изменила его и нашла внутри него такое место, где его потребность искать забвения не уступала ее собственной.

Некоторое время спустя свеча с его стороны кровати догорела. В воздухе плыл ароматный дымок. Узор света и теней в комнате изменился, и они оба это заметили, поскольку не спали. Дрова в камине превратились в тлеющие угольки; пес все еще лежал возле него, опустив великолепную голову на лапы.

— Тебе лучше уйти, — сказала Альенор, рассеянно поглаживая его плечо. — Пока еще осталась свеча, которую ты можешь взять с собой. В темноте легко заблудиться.

— Ты соблюдаешь дни Поста? — спросил он, несколько удивленный таким благочестием. — Не зажигаешь огня?

— Не зажигаю, — печально ответила она. — Половина моих слуг ушла бы от меня, и мне даже не хочется думать о том, что сделали бы крестьяне окрестных деревень. Взяли бы штурмом замок. Наложили бы какое-нибудь древнее заклятие с помощью колосьев, смоченных кровью. Это южные горы, Дэвин: здесь серьезно относятся к обрядам.

— Так же серьезно, как и ты к своим?

В ответ она улыбнулась и потянулась, как кошка.

— Наверное. Крестьяне сегодня и завтра будут делать такие вещи, о которых я предпочитаю не знать.

Плавным движением она соскользнула вниз, к изножью кровати, и потянулась к чему-то, лежащему там на ковре. Ее тело представляло собой гладкий изгиб белой плоти, залитой пламенем свечей, на нем еще краснели оставленные им отметины.

Она выпрямилась и протянула ему штаны. Ему показалось, что его прогоняют, и он посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом, не шевелясь. Она не отвела глаз, но в них не было гнева или желания прогнать.

— Не сердись, — мягко сказала Альенор. — Ты был слишком великолепен, чтобы уйти в гневе. Я говорю тебе правду: я действительно соблюдаю обычаи дней Поста, и действительно трудно найти обратную дорогу без света. — На мгновение она заколебалась, потом прибавила: — И я всегда сплю одна с тех пор, как погиб мой муж.

Дэвин ничего не ответил. Он встал и оделся. Рубаху он обнаружил на полпути между дверью и кроватью. Она оказалась такой разорванной, что это должно было его рассмешить. Но ему не было смешно. В самом деле, он рассердился, или то было чувство за пределами гнева, или близкое к гневу, нечто более сложное? Лежа среди разбросанных подушек на своей постели, нагая и ничем не прикрытая, Альенор наблюдала, как он одевается. Он взглянул на нее, все еще восхищаясь ее кошачьим великолепием и — несмотря на перемену в настроении — осознавая, как легко она могла бы снова разжечь в нем желание.

Но пока он смотрел на нее, спящая мысль вынырнула на поверхность оттуда, куда ее вытеснило первобытное неистовство последних часов. Он поправил рубашку, как мог, и подошел, чтобы взять одну из свечей в бронзовом подсвечнике.

Она повернулась на бок, чтобы следить за ним взглядом. Теперь она подперла голову согнутой рукой, ее черные волосы рассыпались в беспорядке вокруг нее, а тело предстало его взору в колеблющемся свете, словно сияющий дар. Ее широко раскрытые глаза смотрели прямо, улыбка была щедрой, даже доброй.

— Спокойной ночи, — сказала Альенор. — Не знаю, понял ли ты, но если ты когда-нибудь пожелаешь вернуться, я всегда буду тебе рада.

Этого Дэвин не ожидал. Он понимал, что ему оказали высокую честь. Но его прежнее беспокойство сейчас усилилось и смешалось с другими образами, поэтому, хотя он улыбнулся в ответ и кивнул, но не ощутил ни гордости, ни этой чести.

— Спокойной ночи, — ответил он и повернулся к двери.

У двери он остановился, так как вспомнил слова Алессана о том, что голубое вино началось с нее, и по другим причинам, которые стали ему понятными тогда или после, и обернулся к ней. Она не шевелилась. Он смотрел, впитывая роскошь комнаты и красоту лежащей на кровати женщины. Пока он стоял так, еще одна свеча в дальнем конце комнаты погасла.

— Это то, что происходит с нами? — тихо спросил тогда Дэвин, подбирая слова, чтобы сформулировать эту новую, трудную мысль. — Когда мы лишаемся свободы. Это то, что происходит с нашей любовью?

Он видел, что выражение ее глаз изменилось, даже на расстоянии, в этом колеблющемся переплетении тьмы и света. Она долго смотрела на него.

— Ты умен, — наконец ответила она. — Алессан правильно выбрал тебя.

Он ждал.

— Ах! — хриплым голосом воскликнула Альенор, притворяясь изумленной. — Он действительно хочет получить ответ. Правдивый ответ от хозяйки замка на краю света. — Возможно, это сыграл шутку неверный свет, но она, казалось, смотрела мимо Дэвина, дальше, за пределы покрытых коврами стен комнаты. — Это одно из всего того, что с нами происходит, — в конце концов сказала она. — Нечто вроде мятежа во тьме против законов дня, которые нас связывают и которые сейчас нельзя нарушить.

Дэвин это обдумал.

— Возможно, — мягко согласился он, размышляя. — Или признание в глубине души того, что мы большего не заслуживаем, ничего более глубокого. Поскольку мы не свободны и примирились с этим.

Он увидел, как она вздрогнула и закрыла глаза.

— Разве я это заслужила? — спросила она.

Огромная печаль охватила Дэвина. Он с трудом глотнул.

— Нет, — ответил он. — Нет, не заслужила.

Когда он вышел из комнаты, ее глаза оставались закрытыми.

Дэвин чувствовал себя придавленным непосильной тяжестью, а не просто уставшим: на него давил груз его мыслей, замедлял его движения. Он споткнулся, спускаясь по лестнице, и ему пришлось резко вытянуть в сторону свободную руку, чтобы опереться о стену. От этого движения свеча погасла.

Стало очень темно. В замке стояла полная тишина. Дэвин спустился до низа лестницы и поставил там на полку погасшую свечу. Через высокие, узкие окна, расположенные в стенах через равные промежутки, падали в коридор косые полосы лунного света, но под таким углом и в этот час ночи они ничего не освещали.

Он быстро обдумал вариант, не вернуться ли назад за новой свечкой, но потом, постояв неподвижно, чтобы глаза привыкли к темноте, снова двинулся туда, откуда, как ему казалось, он пришел.

Он заблудился очень быстро, но не слишком встревожился. В его нынешнем настроении казалось уместным вот так бесшумно брести по темным коридорам древнего замка ночной порой, чувствуя под ступнями холодный камень.

«Нет неверных поворотов. Есть лишь предназначенные нам тропы, о которых мы ничего не знали».

Кто сказал ему это? Слова пришли в голову неожиданно, откуда-то из глубин памяти. Он свернул в незнакомый коридор и прошел через длинную комнату, увешанную картинами. На полпути он вспомнил голос, сказавший эти слова: это был старый жрец Мориан в храме богини возле их дома в Азоли. Он учил близнецов, а потом Дэвина писать и считать, а когда выяснилось, что младший мальчик умеет петь, давал Дэвину первые уроки гармонии.

«Нет неверных поворотов», — снова подумал Дэвин. А потом, с дрожью, которую не смог подавить, вспомнил, что сейчас не просто высшая точка ночи, это конец зимы, первый из дней Поста, когда мертвые, как говорят, бродят среди живых.

Мертвые. Кто его мертвые? Марра. Его мать, которой он никогда не знал. Тигана? Можно ли утверждать, что страна умерла? Можно ли потерять ее и оплакивать, как живую душу? Он вспомнил о барбадиоре, которого зарезал в конюшне Ньеволе.

Он ускорил шаги в темноте, по неровно освещенным лунным светом камням обширного и молчаливого замка.

Дэвину казалось, что он идет уже бесконечно долго, вне времени, никого не встречая, ничего не слыша, кроме собственного дыхания и мягкого шлепанья ног, но тут он наконец узнал одну из статуй в нише. Он любовался ею при свете факела в начале вечера. Он помнил, что его комната находится впереди и за углом справа. Каким-то образом он пошел не в ту сторону и обошел все дальнее крыло замка Борсо.

Он также помнил с вечера, что комната прямо напротив маленькой изящной статуэтки бородатого лучника, натягивающего тетиву, принадлежала Катриане.

Дэвин взглянул в оба конца коридора, но увидел лишь более или менее густые тени среди полос лунного света, падающих сверху. Он прислушался, но не различил ни звука. Если мертвые и бродили поблизости, то они молчали.

«Нет неверных поворотов», — давным-давно сказал ему жрец Плото.

Он подумал об Альенор, лежащей с закрытыми глазами среди ярких подушек и многочисленных свечей, и пожалел о том, что сказал ей в конце. Он жалел о многом. Мать Алессана умирает. Его мать мертва.

«Лед — для смерти и конца», — сказала Альенор Катриане в зале.

Ему было очень холодно и грустно. Он двинулся вперед и, в конце концов, нарушая тишину, осторожно постучал в дверь Катрианы.

Она спала беспокойно по многим причинам. Альенор ее тревожила: и необузданная чувственность, исходившая от этой женщины, и явно близкие, неизвестные ей отношения, связывавшие ее в прошлом с Алессаном и Баэрдом.

Катриана терпеть не могла неизвестности. Она до сих пор не знала, что Алессан собирается завтра делать, что это за таинственная встреча в горах, и неизвестность заставляла ее нервничать и даже, в чем она не хотела себе признаваться, пугала.

Иногда ей хотелось больше походить на Дэвина, так же спокойно принимать то, что он может или не может знать. Она видела, как он собирает по кусочкам то, что ему удалось узнать, и терпеливо ждет появления нового обрывка сведений, а затем складывает их, словно детали детской головоломки.

Иногда она этим восхищалась, иногда бесилась и презирала его за то, что он мирится со скрытностью Алессана и с постоянной сдержанностью Баэрда. Катриане необходимо было знать. Она такую большую часть жизни провела в невежестве, отлученная от собственной истории в той крохотной рыбацкой деревушке в Астибаре. Она чувствовала, что ей надо наверстать потерянное время. Иногда ей даже хотелось от этого заплакать.

Вот что она чувствовала в тот вечер, пока не погрузилась в неглубокий, беспокойный сон, и снился ей дом. Дом часто снился ей с тех пор, как она уехала, особенно мать.

На этот раз она увидела себя идущей по деревне после восхода солнца. Вот она миновала последний дом — дом Тендо, она даже увидела его пса, — а затем свернула на знакомый берег и подошла к тому месту, где отец купил полуразрушенный домик, отремонтировал его и поселился в нем с семьей.

Во сне Катриана увидела, что лодка уже далеко в море, скачет на утренних волнах. По-видимому, стояла весна. Ее мать сидела в дверном проеме их дома и чинила сети, пользуясь ярким светом восходящего солнца. Ее зрение с годами ухудшалось, и ей было трудно работать иглой по вечерам. Катриана постепенно взяла на себя ночную работу в тот последний год, когда жила дома.

Во сне стояло чудесное утро. Камни на берегу сверкали, бриз был свежим, и от воды исходил свет. Все другие лодки тоже вышли в море, пользуясь утренним временем, но их собственную лодку узнать было легко. Катриана прошла по тропинке и остановилась возле только что отремонтированного крыльца, ожидая, когда мать поднимет глаза и посмотрит на нее, потом вскрикнет, и вскочит, и заключит дочь в объятия.

Ее мать действительно подняла глаза от работы, но только для того, чтобы взглянуть в сторону моря, прищурившись от света, и проверить, где их лодка. Старая привычка, нервная привычка, возможно, она в значительной степени повредила ее зрение. Но в этой маленькой лодке находились ее муж и трое сыновей.