Кто-то не спал и был один в столь поздний час.

Кто-то писал на только что купленном пергаменте. Не условия выкупа, а письма домой. Джеана смотрела поверх чадящих факелов, проплывающих мимо и укрепленных на стенах, и старалась понять и принять то, что творилось в ее душе. Над ее головой голубая луна заливала ночь своим сиянием, освещала улицу и всех людей на площади. Серебристая белая луна только что взошла. Она видела ее на озере. Здесь ее не было видно. По учению киндатов, белая луна означала ясность; голубая луна символизировала загадку, тайны души, сложность желаний.

Невысокий мужчина, смешной в русом парике и с густой русой бородой уроженца Карша, пошатываясь, прошел мимо нее. Он нес на руках длинноногую женщину под чадрой мувардийки из пустыни. «Опусти меня на землю!» — воскликнула женщина, но это прозвучало неубедительно, и она рассмеялась. Они миновали улицу, освещенную факелами и луной, свернули за угол и исчезли.

У двери в казарму должен стоять часовой. Солдат, который вытащил одну из коротких соломинок и часть ночи должен провести на дежурстве, сетуя на судьбу. Кто бы это ни был, он бы ее пропустил. Они все ее знают. Она может назвать себя, и ей позволят войти. А потом она поднимется на первый этаж по винтовой лестнице, потом на второй и выше, а потом пройдет по темному коридору и постучит в последнюю дверь, за которой горит свеча.

Ей ответит его голос, в котором не будет тревоги. Она назовет свое имя. Он встанет из-за стола, оторвавшись от письма домой, подойдет к двери и откроет ее. Глядя снизу вверх, в его серые глаза, она шагнет в его комнату и снимет маску наконец, и найдет при ровном свете этой свечи… что?

Святилище? Убежище? Место, где можно спрятаться от той истины, что таится в ее душе сегодня ночью и во все остальные ночи?

Стоя на улице в одиночестве, Джеана слегка покачала головой, а потом неосознанно, пожала плечами. Это движение было знакомо всем, кто ее хорошо знал.

Она расправила плечи и глубоко вздохнула. В Рагозе карнавал. Время прятаться от других, возможно, но не от себя самой. Важно было прийти сюда сегодня, осознала она. Постоять, глядя снизу на это окно, и представить себе, как поднимается она по винтовой лестнице к человеку, сидящему в той комнате. Важно осознать истину, какой бы трудной она ни была. А потом, сделав это, важно было повернуться и уйти. На этот раз действительно отправиться бродить наугад. Одной, в лихорадочном кипении ночных улиц, снова пуститься на поиски или, точнее сказать, ожидать, когда ее найдут.

Если только этому суждено случиться. Если где-то между луной, светом факелов и темнотой это произойдет.

Когда она отошла от каменной стены и повернулась спиной к слабо освещенному окну высоко наверху, еще одна фигура отделилась от тени и пошла за ней.

А третья фигура последовала за второй, оставаясь не замеченной на шумных улицах Рагозы, и этот танец, один из столь многих в ночной круговерти и в этом грустном, сладком мире, начался и двинулся к своему завершению.

Она стояла у дворца, глядя, как два жонглера бросают друг другу огненные колеса, когда у нее за спиной раздался голос.

— Мне кажется, у вас моя фляга с вином. — Голос звучал тихо, приглушенный маской; даже сейчас у нее не было полной уверенности.

Она обернулась. Это был не олень.

Перед ней стоял царственного вида лев с золотистой гривой. Джеана замигала и отступила назад, натолкнувшись на кого-то. Она уже протянула руку к бедру за кожаной флягой, но теперь снова опустила ее.

— Вы ошибаетесь, — сказала она. — У меня действительно есть чужая фляга, но ее мне оставил олень.

— Это я был оленем, — произнес лев тоном оракула. Голос его изменился. — Могу вас заверить, что больше никогда им не буду.

Что-то знакомое было в его интонациях, невозможно ошибиться. Наконец-то, теперь она была уверена. И сердце ее забилось быстро и сильно.

— А почему? — спросила она, стараясь говорить ровным голосом. Она была благодарна темноте, неверному, мерцающему свету, собственной маске.

— Из-за маски оленя возникает настоящий хаос в дверях, — ответил лев. — И я в конце концов понацеплял на рога полным-полно смехотворных вещей, просто мимоходом. Шляпу. Флягу. Один раз — факел. Чуть было не поджег себя.

Она невольно рассмеялась. Голос снова изменился.

— Уже поздно, Джеана, — сказал человек, который, кажется, все же нашел ее этой ночью. — Возможно, даже слишком поздно, но не пройтись ли нам немного вместе, тебе и мне?

— Как ты меня узнал? — спросила она, не отвечая на вопрос, не задавая более трудного вопроса, которого он ждал. Еще рано. Еще слишком рано. Ее сердце стучало так громко. Она ощущала его биение, как барабанную дробь в темноте.

— Я думаю, — произнес Аммар ибн Хайран из Альджейса очень медленно, — что я узнаю тебя даже в совершенно темной комнате. Думаю, я узнал бы тебя где угодно, лишь бы ты была рядом. — Он помолчал. — Тебе достаточно этого ответа, Джеана? Или его слишком много? Скажи!

Она впервые за все время их знакомства услышала в его голосе неуверенность. И от этого, больше, чем от чего-либо другого, задрожала.

— Почему слишком поздно? — спросила она. — Голубая луна еще высоко. Ночь еще не закончилась.

Он покачал головой. И не ответил. Она услышала за спиной смех и аплодисменты. Жонглеры показали что-то новенькое.

Ибн Хайран сказал:

— Дорогая моя, в свое время я был не только оленем на карнавале.

Она поняла. Несмотря на все его остроумие, насмешку и иронию, он всегда был великодушен и отдавал должное ее уму. Она честно ответила:

— Я это знаю, конечно. И отчасти именно поэтому боюсь.

— Это я и имел в виду, — просто сказал он.

Все эти истории. Все эти годы, совсем юной девушкой, она слушала, помимо своей воли, сплетни у колодца Фезаны или на речной отмели, где женщины стирали одежду. А потом, уже став женщиной, когда вернулась домой после учебы в других краях, она снова слушала те же истории. Новые имена, новые варианты, но человек все тот же. Ибн Хайран из Альджейса. Из Картады.

Джеана посмотрела на мужчину в маске льва и ощутила тяжесть и боль в том месте, где сильно билось ее сердце.

Он убил последнего халифа Аль-Рассана.

Она почти не видела его глаз под маской, в неверном свете окружающих их факелов. Если бы он снял маску и если бы свет был ярче, они оказались бы синими. Она осознала, что он ждет, когда она заговорит.

— Мне следует бояться? — наконец спросила она.

И он серьезно ответил:

— Не больше, чем боюсь я, Джеана, в этом случае.

Именно это ей надо было услышать. Именно то, что было ей необходимо, и Джеана, все еще удивляясь, не веря себе, взяла его руку в свои и сказала:

— Пошли гулять.

— Куда ты хотела бы пойти? — спросил он осторожно, приноравливая свои шаги к ее походке.

— Туда, где мы будем одни, — ровным голосом ответила она, крепко держа его за руку. Она наконец возвращалась домой, туда, где ждало ее сердце с того летнего дня в Фезане. — Туда, где мы сможем отложить в сторону сову и льва, какими бы совершенными они ни были, и стать самими собой.

— Какими бы несовершенными мы ни были? — спросил он.

— Как же иначе? — ответила она, с удивлением обнаружив, что сердце ее перестало стремительно биться с той секунды, как она взяла его за руку. Неожиданно ей пришла в голову одна мысль. Она заколебалась, а потом, будучи такой, какая она есть, спросила:

— Ты был со мной недавно, когда я стояла возле казармы? Он на мгновение замешкался с ответом. Потом сказал:

— Умнейшая из женщин, ты делаешь честь своему отцу и матери каждым произнесенным словом. Да, я был там. Я еще перед этим решил, что не могу подойти к тебе сегодня, прежде чем ты сама сделаешь выбор.

Она покачала головой и крепче сжала его руку. Мелькнула ниточка страха: она вполне могла подняться по той лестнице.

— Это не был выбор, о котором ты, возможно, подумал. Это был вопрос — прятаться или нет.

— Я знаю, — ответил он. — Прости меня, дорогая, но я это знаю.

Он тоже ответил честно, рискуя задеть ее гордость. Но она все равно простила его, потому что теперь игра в прятки закончилась, в эту ночь масок, и ничего страшного в том, что он ее понял. Он подошел первым. Он ее нашел.

Они пришли к дому, который он снимал. Дом стоял ближе к дворцу, чем тот, в котором жили они с Веласом. Он открыл дверь с улицы своим ключом: управляющего и слуг отпустили на эту ночь развлекаться. Они вошли в дом.

Стоящий на улице за их спинами человек увидел, как за ними захлопнулась дверь. Он шел следом за Джеаной, и он знал, кто этот лев. Он заколебался, потом решил, что теперь ее можно оставить. Он устал и совсем не был уверен, хочется ли ему вкусить обещанных карнавалом удовольствий.

Зири вернулся в казарму, перекинулся парой слов с часовым у входа, потом прошел в спальню и лег в постель. И почти сразу же уснул, один в пустой комнате. Все остальные еще были на улицах.

В доме Аммара ибн Хайрана слуги оставили гореть два факела, которые освещали прихожую, а в светильниках на стенах пылали свечи. Прежде чем подняться наверх, они сняли маски и отложили их в сторону, и Джеана увидела его глаза при этих ярких огнях.

На этот раз он сам шагнул к ней, и на этот раз, когда они поцеловались, все было по-другому — совсем по-другому, — не так, как в кабинете ее отца, у открытого окна, прошлым летом.

И поэтому она почувствовала, что ее сердце, которое успокоилось и замедлило удары, пока они шли сюда, опять забилось неровно, и ее снова охватила дрожь.

Они поднялись наверх по лестнице и снова поцеловались, медленно, у двери в его спальню, из-под которой пробивалась полоска света у самого пола. Она почувствовала, как его руки, сильные и уверенные, крепче обняли ее. Ее охватило желание, до боли острое, глубокое и сильное, как река во тьме.

Его губы оторвались от ее губ и прижались к ее уху. Он тихо прошептал:

— В моей спальне кто-то есть. Свечи не оставили бы зажженными.

Ее сердце глухо стукнуло один раз, потом, казалось, на мгновение остановилось и снова забилось.

Они поднимались по лестнице молча, и сейчас, здесь, тоже молчали. Но тот, кто находился в спальне, мог слышать, как открылась входная дверь, и знал, что Аммар в доме, один или с кем-то еще. Она задала вопрос одними глазами. Его рот снова вернулся к ее уху.

— Они хотят, чтобы я знал об их присутствии. Понятия не имею. На всякий случай иди дальше, в следующую комнату. Там есть балкон, общий с моей комнатой. Послушай оттуда. Будь осторожна.

Она кивнула.

— Ты тоже, — шепнула она, выдохнула почти неслышно: — Я хочу, чтобы ты потом остался здоровым.

И почувствовала, как он беззвучно рассмеялся.

Потом она это вспомнит: он совершенно не боялся. Возможно, его это забавляло, интриговало, он чувствовал вызов. Но совсем не пугало, и даже не беспокоило. Интересно, какая женщина могла, по его мнению, его ждать. Или какой мужчина.

Она прошла по коридору. Открыла соседнюю дверь, бесшумно вошла в темную спальню. Перед тем как закрыть за собой дверь, она услышала, как спросил Аммар, повысив голос:

— Кто здесь? И почему вы пришли в мой дом?

А потом она услышала ответ.

… Дверь в дом открыть довольно просто, а поскольку слуги ушли и свечи горели, найти спальню тоже не представляло труда.

Ибн Хайран, все еще целиком поглощенный ощущением и ароматом женщины, которая только что ускользнула по коридору, окликнул непрошеного гостя. Он перебирал в уме возможные варианты. Их было слишком много. И сегодня ночью, и во все другие ночи нашлось бы немало людей, которые могли ждать в его спальне.

Но даже несмотря на то, что он уже двадцать лет имел дело с подобными тайнами, он оказался неготовым.

Дверь распахнулась почти сразу же после его вопросов. В проеме стоял мужчина без маски, освещенный, свечами, горящими в комнате.

— Наконец-то, — сказал Альмалик Второй, правитель Картады, улыбаясь. — Я уже начал опасаться, что зря совершил путешествие.

Ему потребовалось огромное усилие, все его знаменитое самообладание, но ибн Хайрану удалось улыбнуться в ответ и поклониться.

— Добрый вечер, Малик. Мой повелитель. Вот это сюрприз. Наверное, путешествие было долгим.

— Почти две недели, Аммар. Дороги совсем плохие.

— Ты испытывал большие неудобства? — Вежливые вопросы. Стремление выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Если Альмалика Картадского захватят в Рагозе, это сразу же изменит равновесие сил в Аль-Рассане.

— Ничего, терпеть можно. — Молодой человек, который три года был его подопечным, снова улыбнулся. — Ты мне никогда не позволял разнежиться, и я слишком недолго пробыл правителем, чтобы что-то изменилось. — Он помолчал, и Аммар увидел, что он колеблется, что правитель не так спокоен, как ему хотелось бы казаться. — Ты понимаешь, я мог проделать это только сегодня ночью.

— Я вообще не думал, что ты на это способен, — откровенно ответил ибн Хайран. — Риск слишком велик, Малик.

Он поймал себя на том, что благодарит всех богов за то, что Джеана осталась незамеченной, и молился, чтобы она вела себя тихо. Альмалик не мог позволить, чтобы его здесь заметили, а это означало, что любой, увидевший его, подвергался смертельной опасности. Пока что ибн Хайран отодвинул вопрос о том, в каком положении оказался он сам. Он сказал:

— Лучше мне войти в комнату.

Правитель Картады отступил назад, и Аммар вошел в свою спальню. Он увидел там двух воинов-мувардийцев. Во всем этом чувствовалась какая-то нереальность. Он все еще пытался осознать тот поразительный факт, что Альмалик приехал сюда. Но внезапно, повернувшись к правителю, он догадался, что все это значит, и его растерянность исчезла, ее сменило другое чувство, не менее тревожное.

— Никто, кроме тебя, больше не называет меня Маликом, — тихо сказал правитель Картады.

— Прости меня. Старая привычка. Конечно, я больше не буду. Ваше величество.

— Я не сказал, что меня это оскорбляет.

— Даже в этом случае… ты действительно правитель Картады.

— Не правда ли? — пробормотал Альмалик. Он опустился в кресло у кровати, сделанное на северный манер: молодой человек, не особенно изящный, но высокий и хорошо сложенный. — И можно ли поверить, что едва ли не первым поступком моего правления было отправить в ссылку человека, в котором я нуждался больше всего.

Тут все полностью прояснилось.

«В этом он не изменился, — отметил ибн Хайран. — Способность к откровенности всегда была присуща Альмалику, даже в детстве». Аммар так никогда и не решил для себя, что это означает: проявление силы или тактика слабого человека, который принуждает друзей оказаться перед лицом своей уязвимости. Веко его дрожало, но через какое-то время это перестаешь замечать.

— Ты тогда еще даже не был провозглашен верховным правителем, — мягко заметил ибн Хайран.

Он действительно не был готов к этому разговору. Только не сегодня ночью. Он готовился совсем к другому. Стоял на улице и наблюдал, затаив дыхание, как мальчишка, пока Джеана бет Исхак смотрела на высокое, освещенное свечой окно, и начал дышать нормально только после того, как она знакомо пожала плечами и двинулась дальше. Казалось, среди ночного гвалта ее окутывала тишина.

Он не думал, что ему понадобится мужество, для того чтобы подойти к женщине.

— Удивлен, что застал тебя одного, — сказал Альмалик, в какой-то степени чересчур легкомысленным тоном.

— Не следует удивляться, — пробормотал ибн Хайран, соблюдая осторожность. — Сегодня ночным знакомствам не хватает… утонченности, тебе не кажется?

— Откуда мне знать, Аммар? Все здесь выглядит очень весело. Мы некоторое время потратили на твои поиски, а потом я понял, что это безнадежно. Легче выяснить за деньги адрес твоего дома и подождать.

— Ты действительно прибыл в Рагозу, надеясь найти меня на карнавальных улицах?

— Я приехал сюда, потому что не видел другого способа поговорить с тобой достаточно быстро. Когда мы отправились в путь, я чувствовал только надежду и необходимость. Между прочим, я без отряда. Эти двое и еще полдесятка для охраны в пути. Больше никого. Я приехал, чтобы сказать тебе кое-что. И попросить вернуться ко мне.

Ибн Хайран молчал. Он ждал этого и отчасти боялся. Он был наставником и учителем этого человека, наследника картадского престола. Он приложил немало усилий, чтобы сделать Альмалика ибн Альмалика достойным власти. Ему не хотелось признавать свою неудачу. Он даже не был уверен, что потерпел неудачу. Это будет очень тяжело.

Он подошел к шкафчику, неторопливо пройдя мимо одного из мувардийцев. Этот человек не шелохнулся, даже не удостоил его взглядом. Они его ненавидят; все они ненавидят его. Вся его жизнь была непрерывным вызовом их мрачному благочестию. Он платил им тем же: их образ жизни — фанатичная вера, фанатичная ненависть — оскорблял его здравый смысл, его представления о том, какой должна быть жизнь.

— Выпьешь бокал вина? — спросил он правителя Картады, намеренно провоцируя мувардийца. Возможно, это было недостойно, но он не смог удержаться.

Альмалик пожал плечами и кивнул головой. Ибн Хайран налил им вина и принес бокал Альмалику. Они чокнулись, прикоснувшись краем одного бокала к ножке другого, потом наоборот.

— Тебе потребовалось мужество, чтобы это сделать, — сказал Аммар. Он поступал правильно, признавая это.

Альмалик покачал головой, глядя на него снизу, из кресла. При свечах было видно, как он еще молод. И стоя теперь ближе, ибн Хайран разглядел на его лице признаки усталости.

— Потребовалось лишь осознать, что если ты не вернешься, то я не буду знать, что мне делать. И я очень хорошо тебя понимаю, Аммар, кое в чем. Что мне оставалось? Писать тебе умоляющие письма? Ты бы не приехал. Ты знаешь, что не приехал бы.

— Но ведь правителя Картады окружают мудрые и опытные мужи?

— Теперь ты шутишь. Не надо.

Ибн Хайран ощутил вспышку гнева, что его самого удивило. Не успев подавить ее, он резко произнес:

— Ты сам отправил меня в ссылку. Будь добр, не забывай об этом, Малик.

Свежая рана: ученик выступил против учителя в момент их общего взлета. Старая история, по правде говоря, но он никогда не думал, что это произойдет с ним. Сначала отец, потом сын.

— Я это помню, — тихо ответил Альмалик. — Я совершил ошибку, Аммар.

Слабость или сила — всегда трудно было понять. Эта черта могла бы в другое время быть признаком и того, и другого. Его отец никогда, ни разу за двадцать лет, прожитых ими вместе, не признал своей ошибки.

— Не все ошибки можно исправить. — Аммар тянул время, ждал, пока что-нибудь прояснится. За всеми этими словами лежало решение, которое необходимо было принять.

Альмалик встал.

— Я это знаю, конечно. Я здесь в надежде на то, что эту ошибку исправить можно. Чего ты хочешь, Аммар? Что я должен сказать?

Ибн Хайран несколько мгновений смотрел на него, прежде чем ответить.

— Чего я хочу? Спокойно писать, мог бы я ответить, но это было бы уверткой, правда? Жить собственной жизнью, пользуясь определенным уважением, и чтобы все это видели. Это было бы правдой, и именно поэтому мне пришлось убить твоего отца.

— Я знаю это. Знаю лучше, чем любой другой человек. — Правитель заколебался. — Аммар, я думаю, что джадиты этим летом двинутся на юг. Мой брат все еще находится у Язира ибн Карифа, в пустыне. Нам стало известно, что они строят корабли. В Абенивине. И я не знаю, каковы намерения эмира Бадира.

— Поэтому ты попытался убить мальчиков? Альмалик замигал. Это был нечестный выпад, но он был умным человеком и сыном своего отца. Он сказал:

— Значит, тех двоих убили не во время ссоры в таверне? Я так и думал. — Альмалик пожал плечами. — Разве я первый из правителей Аль-Рассана, который пытается укрепить свое положение, разделавшись с братьями? Разве не ты учил меня истории, Аммар?

Ибн Хайран улыбнулся.

— Разве я тебя критикую?

Альмалик внезапно покраснел.

— Но ты их остановил. Ты спас мальчиков. Сыновей Забиры.

— Это сделали другие. Моя роль была незначительной. Я здесь в изгнании, Альмалик, ты помнишь? Я подписал контракт в Рагозе и выполнял его.

— С моими врагами! — Теперь это был голос юноши, самообладание которого ускользало, и слова мальчишки.

Ибн Хайран почувствовал, как в него вонзилось мягкое острие. Он знал эту сторону Альмалика. Правителя Альмалика. Он сказал:

— Кажется, мы живем в мире, где границы все время смещаются. Тем труднее человеку поступать правильно.

— Аммар, нет. Твое место в Картаде. Ты всегда служил Картаде, отдавал ей все силы. — Он заколебался, потом поставил бокал и сказал: — Ты убил халифа ради моего отца, не можешь ли ты хотя бы вернуться домой ради меня?

Кажется, с пониманием очень часто приходит печаль. Этот человек по-прежнему равнялся на покойного, как и тогда, когда его отец был жив. Возможно, он будет поступать так всю свою жизнь, короткую или долгую. Проверять. Сравнивать величину любви. Требовать, чтобы его любили так же сильно и даже сильнее.

Ибн Хайран впервые задал себе вопрос: как юный правитель среагировал бы на тот плач, который Аммар написал в честь его отца? «Где собираются ныне прочие звери помельче…» И одновременно он осознал, что Забира была права: «Малик не оставит в живых наложницу, которая любила его отца».

— Не знаю, — ответил он на вопрос. — Я не знаю, где теперь мое место.

Но где-то внутри него, не успел он еще договорить, чей-то голос произнес: «Это ложь, хотя когда-то это могло быть правдой. Появилось нечто новое. Мир может меняться, и ты тоже. И мир изменился». В его голове, как ни удивительно, звучало ее имя, словно его вызванивали колокола. Он даже на мгновение удивился, почему никто в этой комнате этого не замечает.

Он продолжал, стараясь сосредоточиться:

— Следует ли мне понимать, что твой визит имеет целью сообщить об отмене моей ссылки и о приглашении вернуться на свой пост?

Он облек эти мысли в нарочито официальную форму, чтобы увести их обоих подальше от того опасного места, где они оказались после вопроса правителя! «Не можешь ли ты вернуться домой ради меня?»

Молодой правитель открыл и закрыл рот. В его глазах загорелась обида. Он чопорно ответил:

— Можешь понимать так.

— Какой именно пост?

Он снова заколебался. Альмалик не был готов к переговорам. Это прекрасно. Аммар тоже не был готов ко всему этому.

— Первым советником Картады. Разумеется. Ибн Хайран кивнул.

— И ты официально назначил своего преемника, до вступления в брак и появления законных наследников? — Эта мысль — чудовищная мысль! — пришла ему в голову только сейчас.

Один из мувардийцев у камина шевельнулся. Ибн Хайран повернулся и посмотрел на него. На этот раз этот человек не отвел взгляда, черного от ненависти. Аммар приветливо улыбнулся и медленно отпил из своего бокала, тоже не отводя глаз.

Альмалик Второй тихо спросил:

— Это твое условие, Аммар? Это мудро?

Конечно, это не было мудрым. Это было чистым безумием.

— Сомневаюсь, — беспечно ответил ибн Хайран. — Оставь это про запас. Ты уже начал переговоры о браке?

— Да, мы получили кое-какие предложения, — Альмалик говорил смущенным тоном.

— Лучше тебе поскорее принять одно из них. Убивать детей не так полезно, как зачинать их. Что ты предпринял в отношении Вальедо?

Правитель снова взял свой бокал и осушил его, потом ответил:

— Я получаю бесполезные советы, Аммар. Они ломают руки в отчаянии. Они советуют удвоить париас, потом отсрочить выплату, потом отказаться платить! Я принял собственные меры, чтобы взбудоражить Руанду и… у нас там есть человек, помнишь его?

— Центуро д'Арроза. Твой отец купил его много лет назад. И что с ним?

— Я дал ему указания сделать кое-что, чтобы вызвать смертельную вражду между Руэндой и Вальедо. Ты знаешь, что они все должны были собраться вместе этой весной. Возможно, они уже встретились.

Ибн Хайран задумчиво сказал:

— Король Рамиро и без поддержки брата представляет для тебя угрозу.

— Да, но что, если заставить его выступить против Руэнды, а не против меня? — У Альмалика на лице появилось выражение школьника, который думает, что он сдал экзамен.

— Что ты сделал?

Правитель Альмалик улыбнулся.

— Этот вопрос задает мой верный советник?

Через секунду ибн Хайран улыбнулся в ответ.

— Вполне справедливо. Тогда что насчет самой Фезаны?

Оборона?

— Стараемся, как можем. Запасов продовольствия на полгода. Некоторые стены отремонтировали, хотя денег мало, как тебе известно. Военное пополнение разместили в новом крыле замка. Я разрешил ваджи возбуждать народный гнев против киндатов.

Аммар почувствовал холод, словно порыв ветра ворвался в комнату. Это слушала женщина, стоящая на балконе.

— Зачем? — спросил он очень тихо. Альмалик пожал плечами.

— Мой отец обычно поступал так же. Ваджи нужно ублажать. Они вдохновляют народ. Во время осады это будет важно. А если они и правда выгонят некоторых киндатов из города или убьют несколько человек, будет легче выдержать осаду. Мне это кажется очевидным.

Ибн Хайран ничего не сказал. Правитель Картады посмотрел на него пристально, с подозрением.

— Мне доложили, что ты в День Крепостного Рва проводил время с одной женщиной-лекарем. Из киндатов. На то была причина?

Кажется, ответы на самые трудные вопросы жизни появляются самым неожиданным путем. Странным образом этот холодный, прищуренный взгляд принес ибн Хайрану облегчение. И напомнил о том, почему он никогда не мог по-настоящему полюбить того мальчика, который стал теперь мужчиной, несмотря на множество доводов «за».

— Ты следил за моими перемещениями? Правитель Картады остался невозмутимым.

— Это ты научил меня, что любая информация полезна. Я хотел вернуть тебя. И искал способ добиться этого.

— И шпионить за мной показалось тебе хорошим способом заручиться моей добровольной помощью?

— Помощь, — ответил правитель Картады, — может быть оказана по многим причинам и во многих видах. Я мог бы сохранить это в тайне от тебя, Аммар. Но не сделал этого. Я здесь, в Рагозе, доверился тебе. Теперь твоя очередь: так была причина?

Ибн Хайран фыркнул.

— Хотел ли я переспать с ней, хочешь ты спросить? Брось, Малик. Я пошел к ней, потому что она лечила одного человека, приглашенного на ту церемонию. Человека, который сказал, что слишком болен и не может прийти. Я понятия не имел, кто она, и узнал об этом только потом. Она случайно оказалась дочерью Исхака бен Йонаннона. Тебе это уже известно. Это тебе о чем-нибудь говорит?

Альмалик кивнул головой.

— Лекаря моего отца. Я его помню. Его ослепили, когда родился последний ребенок Забиры.

— И отрезали ему язык. Правитель еще раз пожал плечами.

— Нам надо было ублажить ваджи, не так ли? По крайней мере, заставить их не проповедовать против нас на улицах. Они хотели, чтобы лекарь-киндат умер. Тогда отец меня удивил, как я помню. — Альмалик вдруг развел руками. — Аммар, я пришел к тебе без оружия. Мне не нужно никакого оружия. Я хочу, чтобы ты стал моим мечом. Что мне для этого сделать?

«Этот разговор слишком затянулся, — понял ибн Хайран. — Он причиняет боль, и чем дольше длится, тем больше опасность». У него тоже не было оружия, не считая обычного кинжала, спрятанного на левой руке. Каким бы спокойным ни казался Альмалик, он принадлежал к тем людям, которых можно заставить совершить опрометчивый поступок, а воины-мувардийцы пустились бы в пляс под звездами пустыни, если бы узнали, что Аммар ибн Хайран из Альджейса умер.

Он сказал:

— Дай мне подумать, Малик. У меня контракт заканчивается в начале осени. Возможно, долг чести будет тогда уплачен.

— До осени? Ты клянешься? Я тебя…

— Я сказал, дай мне подумать. Больше я ничего не обещаю.

— А что мне делать до этого времени?

Губы ибн Хайрана насмешливо дрогнули. Он не мог сдержаться. Он был человеком, который во многих явлениях жизни замечал невыразимую иронию.

— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, как править Картадой? Здесь и сейчас? В этой комнате, во время карнавала?

Через секунду Альмалик рассмеялся и покачал головой.

— Ты не поверишь, как плохо мне служат, Аммар.

— Так найди лучших людей! Они существуют. По всему Аль-Рассану. Приложи к этому усилия.

— А к чему еще?

Ибн Хайран заколебался. Старые привычки умирают с трудом.

— Вероятно, ты прав: Фезане грозит опасность. Отправится ли в плавание армия джадитов из Батиары этой весной или нет, на севере настроение изменилось. И если ты потеряешь Фезану, то думаю, тебе не удастся удержаться на престоле. Ваджи этого не допустят.

— Или мувардийцы, — сказал Альмалик, бросая взгляд на своих воинов. Они остались невозмутимыми. — Я уже кое-что предпринял в этом направлении. Прямо сегодня, здесь, в Рагозе. Ты меня похвалишь.

Странно, странно и иногда ужасно, как выработанные за всю жизнь инстинкты могут мгновенно заставить воина насторожиться.

— За что? — спросил он спокойным голосом.

Позже он поймет, что каким-то образом знал ответ еще до того, как правитель Картады произнес его.

— Как я тебе уже сказал, со мной приехали еще шестеро. Я приказал им найти и убить вальедского наемника Бельмонте. Он слишком опасен, ему нельзя позволить вернуться обратно к королю Рамиро после окончания срока его ссылки. По-видимому, он сегодня вечером не выходил из дома; они знают, где он находится, и у двери на улицу стоит всего один караульный. — Альмалик Картадский улыбнулся. — Это полезный удар, Аммар. Я причиню немалую боль и Бадиру, и Рамиро, отняв у них этого человека.

«И мне, — подумал при этом Аммар ибн Хайран, но не произнес вслух. — И мне. Немалую боль».

Они вместе победили пятерых воинов в показательном бою прошлой осенью. Но сегодня Рамиро один и не ожидает нападения. По всему городу бродят люди, одетые мувардийцами. Шесть молчаливых убийц, один растерянный караульный у входа. Он мог представить себе, как это произойдет. Сейчас уже, наверное, все кончено.

Все равно человек совершает поступки, движения, не успев подумать. Он вынужден действовать, чтобы заглушить боль. Не успел правитель Картады договорить, как ибн Хайран рванулся к двери своей комнаты и распахнул ее. Не прерывая движения, он плавно пригнулся, и кинжал, брошенный ему в спину, вонзился в темное дерево двери.