Первые деревья полетели на землю, со свистом продираясь сквозь кусты.
      Петя Голубенко сладеньким голоском обратился к прорабу:
      – А нам что делать? Ворон считать?
      Павел Петрович и сам точно не знал, как быть. Он впервые корчевал тайгу. Ему сказали: «Пусть одни рубят, другие пилят, третьи корчуют». Петя, Коля Платт, Валька Бессонов были как раз эти третьи, которые должны корчевать.
      Их набралось человек сорок.
      – А вы будете корчевать, – сказал Павел Петрович и неопределенно помахал в воздухе руками. – Пни корчевать, не понимаете, что ли? – сердито добавил он и отвернулся.
      Петя Голубенко первым подбежал к большому пню, толкнул его ногой, попробовал расшатать руками, потом вскочил на него и звонко крикнул, озорно подмигивая:
      – Павел Петрович, оно не корчуется!
      А когда Павел Петрович, пыхтя, направился к нему, сказал добродушно:
      – Не умеем мы. Вы бы научили, а?
      – Ну, чего же тут уметь!
      Павел Петрович приблизился к упрямому пню.
      – Дай-ка топор! – Он стал обрубать вросшие в землю корни. – Навалитесь-ка! Раз-два! – Пень ни с места. Ребята стояли кругом. – Ах ты, дьявол! – Павел Петрович, вспотев, вместе с Петей и Колей Платтом пытался перевернуть пень. Слегка стонали корни. Пень стоял.
      – Уж чего тут не уметь? – сладким голосом сказал Петя.
      Павел Петрович со всей силы нажал, потом плюнул, выругался:
      – В конце концов я не дровосек…
      И оглядел ребят поверх очков взглядом несправедливо обиженного человека. Генька Калюжный уже взялся за пень, чтобы испробовать силы, когда раздался ясный, отчетливый и злой голос:
      – В конце концов, я тоже не дровосек. Я механик восьмого разряда, и я считаю, что использовать специалистов на такой работе просто глупо. Я не для того сюда послан.
      Коля Платт произнес это громко и отчетливо, глядя на Павла Петровича спокойными и злыми глазами. Его всегда уважали на заводе. И он сам привык уважать себя. Он считал, что на Дальнем Востоке встретит еще больше уважения, получит еще более ответственную работу, будет оценен еще выше. Но его никто не выделял из общей массы, его послали с пилой в тайгу, его ботинки отсырели в болоте, его сравняли с чернорабочими. Он был уверен, что это досадная, легко исправимая ошибка.
      Но тут взъерепенился Валька Бессонов:
      – Ты специалист, а я кто? Меня тоже послали не пни ворочать, я, брат, лучший штукатур Ленинграда!
      Мощно рявкнул Генька Калюжный:
      – В чем дело? Все специалисты! Я тоже квалифицированный токарь!
      Ребята бросали топоры и пилы.
      – А я монтер!
      – А я слесарь!
      – Я шестого разряда!
      – Что шестого, я седьмого разряда, и то молчу!
      Коля Платт отчеканил:
      – Я говорю обо всех. Нас используют неправильно. Я предлагаю вызвать сюда Вернера.
      Тоня Васяева, обчищавшая ветви с поваленных деревьев, врезалась в гущу ребят и закричала звенящим голосом:
      – Это же чепуха, товарищи! Я тоже не лесоруб, а ткачиха. Так что же, я буду требовать, чтобы мне поставили под елкой ткацкий станок?
      Ее слова прозвучали убедительно. Но Валька Бессонов перебил ее:
      – Плевать мне на твой ткацкий станок! Меня посылали штукатуром. Тут вообще буза какая-то. Для чего Гранатов списки составлял? Да здесь и почва черт знает какая! Пускай Вернер скажет. Вернера!
      – Вернера! Вернера! – закричали ребята.
      – Товарищи, товарищи, стыдно! – кричала Тоня. Пашка Матвеев поддержал ее.
      – Дисциплина, ребятки. Вечером спросим, так не годится.
      – Вернера! Вернера! – орали парни, заглушая их голоса.
      Петя Голубенко зорко наблюдал происходящее. Желтые веснушки выделялись на побледневшем лице. Он вспомнил «пиратов» на «Колумбе». Еще не зная, как быть, он выскочил вперед:
      – Я мигом слетаю, – и вприпрыжку поскакал обратно в село.
      Когда впереди показались крыши села, Петя остановился в нерешительности. Он не знал, что сказать Вернеру. Вернер рассердится: «Пираты вы или комсомольцы, черт возьми?» Петя чувствовал себя представителем нового «пиратского» возмущения. Но он не хотел им быть. «Товарищ Голубенко, – скажут ему, – вы уже второй раз за три дня срываете дисциплину». И зачем им дали этого смешного Павла Петровича?
      Он тихим шагом пошел по селу. На барже было тихо. Вернера не было. «Амурского крокодила» втягивать в эти дела не стоило.
      Петя ушел и столкнулся на сходнях с плотным небритым человеком в светлой кепке.
      – Ты что? – спросил человек в светлой кепке. Петя вспомнил: этот человек прилетел поздно вечером на самолете и обходил вчера ночью палатки.
      – Ничего… – сказал Петя. – Я со второго участка. Меня послали за товарищем Вернером.
      – А что случилось?
      Петя сбивчиво объяснил, что ребята «бузят». Он попросил:
      – Вы бы сходили туда, а?
      – Слушай, парень, – сказал человек в светлой кепке. – Вернеру я даже говорить не стану. Пойди и скажи своим ребятам: Морозов сказал, что посылали сюда не токарей и слесарей, а лучших комсомольцев. И все. Пусть поймут сами. Не маленькие.
      Петя кивнул головой и побежал обратно. Но выбежав за село, снова остановился в раздумье. Кто станет его слушать? Скажут – твое дело маленькое, второй разряд.
      Он прислушался к далеким стукам топоров и побежал на стук разыскивать Круглова. Первый участок работал вовсю. Молодой инженер Федотов толково расставил людей. Петя сразу увидел Круглова, тащившего на плече печально поникшую березу.
      Петя помог дотащить березу до места и зашептал, чтобы не услышали другие ребята:
      – Андрюша, буза. Пираты. Ты бы сходил со мною, а?
      Андрей расспросил, что да почему. Вполголоса переговорил с инженером Федотовым, позвал Катю Ставрову:
      – Катя, пошли усмирять «пиратов». Твой Бессонов хочет штукатурить сосны.
      – Он не мой! – сказала Катя, но пошла.
      На втором участке ждали Вернера. В ожесточенных спорах комсомольцы раскололись на две враждебные группы. Спокойные доводы Коли Платта действовали на многих. Те, кто не мог и не хотел согласиться с ним, с ожесточением накинулись на работу. Пашка Матвеев валил одно дерево за другим, он обливался потом, ни на минуту не давая себе отдыха. Оставив свои кастрюли, схватилась за пилу Клава.
      – Как вам не стыдно, а еще парни! – добродушно бросила она. И несколько непокорных, ворча, отняли у нее пилу и стали на работу.
      Сема Альтшулер продолжал возиться с очагом. Он был не прочь вмешаться в спор, но чувствовал, что нужны особые, продуманные методы. Павел Петрович не годился, он не умел организовать людей. Но и ребята не годились. Семе было мучительно стыдно за них, и больше всего за Геньку, за друга. Он долго обдумывал положение, прежде чем позвать его.
      Генька подошел неохотно. У него был насупленный, готовый к сопротивлению вид. Но Сема указал на тяжелый камень, вросший в землю.
      – Ну-ка, силач, подсоби.
      Генька рванул камень из земли и легко перенес его на нужное место.
      – Ух ты, силища! – восхитился Сема. – А теперь… – он прятал лицо, чтобы друг не заметил краски стыда, вызванной его поведением. – А теперь пойди и покажи этим жлобам, как надо работать.
      Генька сопел, красный от смущения.
      – Я тебе придумал одну вещь, – сказал Сема. – Вот видишь, это пустяковое бревнышко. Я обчистил его и заострил конец. Ты подсунь его под корни. Принцип рычага. Понимаешь?
      Генька взял пустяковое бревнышко, но не уходил.
      – Кстати, ты не знаешь, чего они там подняли шум? – безмятежно спросил Сема, старательно пряча лицо.
      – Э, пустяки!
      – Ну, ну! Так ты иди, попробуй. Принцип рычага – подсунул и жми. Должно выйти.
      И Генька, пристыженный, но довольный тем, что найден выход из неприятного положения, с азартом бросился к пенькам. Он выбрал тот самый пень, который пытался корчевать Павел Петрович. На пне сидел Валька Бессонов.
      – Слазь! – свирепо крикнул Генька и всадил под корни свой рычаг. Рычаг вошел плотно. Генька примерился к нему руками, поплевал на ладони и нажал с такой злобной силой, что заскорузлые корни со стоном лопнули и освобожденный пень тяжело повалился набок.
      Оглянувшись, Генька увидел благодарный взгляд Семы и крикнул, задыхаясь от чувства необычайной любовной дружбы:
      – А ну-ка, хлопцы, навались! По три-четыре человека – пойдет.
      Кое-кто присоединился к нему. Тоня обрубала верхушки деревьев, заостряла клинья, всем предлагала готовые рычаги.
      Но все-таки человек пятьдесят еще болтались без дела, поджидая Вернера.
      – Идет! – крикнул кто-то.
      Шел Круглов, сопровождаемый Петей Голубенко и Катей Ставровой. Круглов подошел не торопясь.
      – Ну, что у вас не ладится?
      – Все, – сказал Валька Бессонов и отвернулся, заметив насмешливый взгляд Кати.
      Тоня швырнула топор и рванулась к Круглову.
      – Это стыд! – кричала она, со злобой оглядываясь на парней. – Черт знает как подбирали людей. Опозорили ведь участок! Ты понимаешь, Андрей, им подавай работу по специальности! Они не привыкли! Им не нравится болото! У них шестой разряд…
      – Восьмой, – поправил Коля Платт.
      Андрей оглядел комсомольцев. Среди них было немало квалифицированных рабочих. Но вот старый знакомец – Николка. Один из руководителей «пиратов»… Андрей уже знал его – деревенский парень, работал чернорабочим, землекопом… Он-то чего бузит? А вокруг него уже целая группа наиболее горластых парней.
      Он подошел к Николке, взял его за плечо:
      – А ты по какой специальности ждешь работы?
      Николка вырвался, отвернулся, буркнул:
      – Я не один… Я как все…
      – Я спрашиваю, у тебя какая специальность?
      Николка молчал. Тогда Андрей обернулся к Коле Платту:
      – Полюбуйся! Тебя послали как пролетария, а ты что показываешь? Шкурничество развел? Работу срываешь? А ты, Бессонов, туда же? Здание еще не построили, а тебе подавай штукатурить! А если война и тебя пошлют окопы рыть, ты тоже откажешься?
      – Вот это ты не смей говорить! – крикнул Валька, багровея.
      – Почему же не сметь? Свою сознательность доказать надо. А тут позор на всю стройку. Ведь стыд, ребята! Послали как лучших комсомольцев. Партия рассчитывала, что мы не побоимся трудностей. А мы что же, неужели сдрейфим?
      – Нет, не сдрейфим! Не ошиблась партия! – выкрикнула Тоня со слезами в голосе. Она стыдилась за товарищей и глубоко страдала. Боясь заплакать, она снова схватилась за топор.
      – Отдай! – рявкнул над ее ухом Валька Бессонов и стал размашистыми ударами не подрубать, а сокрушать первое подвернувшееся дерево. Коля Платт поднял руку:
      – Может быть, я и ошибся. Но ведь и сейчас есть другие работы. На берегу лежат станки. Разве нельзя пока разбирать их в сарае?
      – Вздор! – снова ринувшись в бой, прервала Тоня. – Мы должны сделать другое. В три дня раскорчевать площадку! В три дня построить здание мастерских! Через неделю открыть мастерские! И тогда пожалуйте, товарищ Платт, работайте по специальности. Верно я говорю, ребята? Андрюша?
      – Вот это верно, – раздался со стороны спокойный бас.
      Все оглянулись на голос. В сторонке стоял плотный небритый человек в светлой кепке. Он снял кепку и стал гораздо старше – над моложавым лицом сверкнула белизна седых волос.
      – Горячиться не надо, – сказал Морозов. – Эта девушка права. В этом городе вы должны сделать своими руками все. И притом в самые короткие, невиданные сроки. Вы не думайте, что я пришел вас уговаривать. Уговоры тут не нужны. Вот я вспомнил сейчас такой факт. Три года тому назад в деревне было трудно. Не хватало сил. Партия сняла с производства двадцать пять тысяч рабочих-коммунистов и послала в деревню. Заметьте, коренные горожане, пролетарии, сельского хозяйства не нюхали. И они создали образцовые колхозы. Или другой факт. Война. Кронштадт. Делегаты Десятого съезда партии шли в первых рядах на штурм Кронштадта. Они умирали и проваливались под лед. Это были передовые квалифицированные люди нашей партии. Фактов много. Нужны вам еще факты?
      Коля Платт сказал:
      – Ясно.
      – Может случиться, – сказал Морозов, – что среди нас есть отдельные люди, которым трудности не под силу, которые боятся трудностей. Такие люди могут только повредить. Время сейчас такое, что нянчиться с ними некому. И я предлагаю: кто чувствует, что задача ему не по силам, – выходи из рядов. Без шума и споров – отправлю домой первым пароходом.
      Никто не говорил, но шум по кругу все возрастал. Последние слова были заглушены ревом негодования. Клава подскочила к Морозову и закричала дрожащим голосом:
      – Да нету здесь таких! Это же комсомольцы!
      Через несколько минут Андрей Круглов начал запись в ударную бригаду имени Комсомола.
      – Записывай меня, – вертясь около, торопил Петя Голубенко, – наша судьба такая – куда ты, туда и я.
      Валька Бессонов не выдержал:
      – А ну, вали ко мне, ребята! Объявляю сверхударную бригаду имени Нового города. Записывайтесь в сверхударную, непобедимую, несокрушимую!
      Через пятнадцать минут все работали. Новые бригады вызывали друг друга на соревнование. Павел Петрович ходил с Морозовым, улыбаясь и смущенно поглядывая на березовые рычаги, выдиравшие из земли тяжелые корявые пни.
      Валька Бессонов все так же размашисто сокрушал деревья. Неподалеку работала топором Катя. Они видели друг друга.
      Катя первая крикнула в пространство:
      – Развоевались, петухи!
      Он крикнул в ответ не глядя:
      – И зачем сюда девчонок пустили!
      Катя не могла оставить за ним последнее слово:
      – Обойдитесь вы без нас, мы-то без вас обойдемся!
      Так они перекликались, не желая уступить, оба с упоением отдаваясь веселой перебранке под стук топоров.
      Поздним вечером в лагере комсомольцы с других участков любопытствовали:
      – У вас, говорят, буза какая-то была?
      Но за день второй участок стал родным.
      – Никакой бузы. Понятия не имею. Сплетни! – отвечали ребята единодушно.
      Был заключен договор на соревнование с третьим участком. Катя собирала заметки в стенгазету. В палатках появились разные усовершенствования – гвозди для полотенец, полочки, веники. Быт налаживался. В лагере, где мелькали названия десятков городов, уже чувствовалось возникновение нового, еще безыменного города.
      И в тот же вечер, у костра, Генька Калюжный как бы невзначай сообщил:
      – Между прочим я видел нанайских комсомольцев.
      Все заинтересовались. Нанайцы, да еще комсомольцы!
      Генька подождал, чтобы ему задали вопросы, и тогда сказал вялым голосом:
      – Ну где – на берегу, конечно.
      – Да где же они?
      – Ну где – уехали. Поговорили и уехали.
      Катя Ставрова чуть не заплакала от огорчения:
      – Да что же ты их не привел? Да как же ты их не задержал?
      – Видали! – сказал Генька. – Люди едут по делу, а я должен их задерживать.
      – Да откуда они?
      – Издалека откуда-то. По Амуру километров шестьдесят, а потом вверх по горной реке еще километров двести. В тайге. Я пожелал им счастливого пути. А что я мог еще сделать? Когда люди торопятся и до дому им девять суток езды?
      – Шляпа! – с чувством сказал Сема. – Приезжают комсомольцы-националы. Видят – палатки, люди, строительство. И ты не мог им сказать, что мы строим большой город, что мы все комсомольцы, что мы зовем их в гости, что мы несем в тайгу культуру лучших центров Советского Союза…
      – Таки да, сказал, – флегматично ответил Генька. – Почти такими же словами. Только я не звал их в гости, я им сказал просто: бросьте трепаться, приезжайте к нам работать вы и вся нанайская молодежь.
      – Вот это да! А что они?
      – Они спросили, сколько стоят николаевские рубли.
      – Николаевские рубли? А им зачем?
      – А я знаю?
      – Нет, – со вздохом заметил Сема, – ты мой лучший друг, но ты все-таки шляпа. Такой случай – и ты не мог позвать хотя бы меня!
      – Но зато он принес им культуру лучших центров: «бросьте трепаться», – добавила Катя. – Они тебя не спросили, что это за чудное слово?
      – Зачем же? Один парень засмеялся и сказал: «Наша не любит трепаться, наша приедет».
      – Значит, они обещали приехать?
      – А разве я сказал, что нет?
      – Фу, с тобой невозможно разговаривать!
      И с этого дня, второго дня существования нового города, его первые жители стали ждать гостей из тайги.

18

19