14.55.

– Ну, как она? – спросил Питерс.

Ему пришлось почти перейти на крик: в участке, как и обычно, было шумно, как на псарне. Сидя на вращающемся кресле, он слегка колыхнулся всем телом, потом глянул на Сэма Ширинга и буркнул:

– Закрой дверь.

– В больнице сказали, что ей все еще колют успокоительное, – сказал Ширинг. Переступив порог кабинета шефа, он достал носовой платок и громко высморкался.

– Ты что это, рассопливился? – спросил Питерс.

– Есть немного, – пожал плечами Сэм.

– А что еще они говорят?

– Говорят, что, судя по всему, выкарабкается, – ответил тот.

– Лично мне кажется, что это у нее в основном от переохлаждения. Ну и крабы, разумеется, тоже основательно покусали.

Питерс поморщился – при одном лишь упоминании крабов его даже слегка замутило. Судя по всему, к тому моменту, когда женщину заметили с рыбацкой лодки, крабы прилично поработали над ее телом. А крепкая оказалась дамочка, – подумал он. – В бреду, почти без сознания, можно сказать, еле живая, а гляди-ка – как уцепилась за камни, так и не отпускала.

– Есть какие-нибудь предположения насчет ран на лице и спине?

– Похоже на то, что ей пришлось довольно долго бежать по лесу, – ответил Ширинг. – В ранах обнаружили кусочки древесной коры. Березовой.

– Да, долго же ей пришлось бежать, – снова буркнул Питерс. – Как я понял, половина ран в глубину не меньше полдюйма.

– Врачи говорят, даже глубже. Некоторые – аж под дюйм.

– И все же у меня никак это в голове не укладывается, – заметил Питерс. – Ну как можно с такими-то ранами так долго бежать по лесу? За ней что, медведь гнался?

– А может и медведь?

– Ну да. И сама она развернулась лицом к нему и бежала спиной вперед, так получается? Вот и раны на спине, правильно?

– Да, что-то не очень стыкуется...

– Не очень. А мне лично это видится так, что она бежала, а за ней кто-то гнался и при этом охаживал сзади прутьями. Мне эти раны с самого начала показались похожими на следы от порки.

Ширинг шмыгнул носом. – Ну, так мы долго можем гадать. Надо дождаться, когда она придет в себя и сама что-нибудь расскажет.

– Но машину-то ее мы должны были отыскать, а? Где-то в наших местах стоит пустая машина, в которой к тому же, вполне возможно, лежат какие-то документы. Она явно не из местных, это мы уже знаем. Свяжись по рации с Мейерсом и Уиллисом и скажи им, чтобы поискали как следует. Когда мы сможем поговорить с ней?

– Врачи говорят, надо еще несколько часов подождать.

– Попроси их позвонить нам сразу, как только она откроет глаза.

– Ладно.

– Да, и вот еще что...

– Что, шеф?

– Сходи, поешь что-нибудь. Не забывай, что власти штата платят тебе жалование. Вчера я сам видел, как ты пил пиво, а этого, парень, отнюдь недостаточно, чтобы побороть простуду. Да и сам ты больше похож на телеграфный столб. Если хочешь пересесть в это кресло, сынок, надо и мясца нарастить.

– Кто тебе сказал, что я хочу пересесть в это чертово кресло?

– Кто сказал, что Никсон был мошенником? Я сказал. А теперь проваливай отсюда.

Питерс снова заворочался в кресле, одновременно отталкивая от себя лежавшие на столе предметы. Потом оторвал листок блокнота и принялся рисовать на нем следы, которые все же успел увидеть на спине у этой самой несчастной Джейн Доу. Память у него была отменная, а потому и рисунки получились весьма убедительные. Определенно, такие следы получаются, если человека как следует отхлестать. Основная часть ран находилась примерно на уровне поясницы. Он поднялся и подошел к настенной карте.

Нашли ее к северу от Мертвой речки. Место это в межсезонье было довольно безлюдное. Примерно в миле от берега находится Дроздовый остров, с которого позапрошлым летом – это он запомнил точно – исчезла группа рыбаков-любителей. Странное было то дело. Парни прибыли из Куперстауна, штат Нью-Йорк, и все вместе на лето поселились в Любеке. И вот как-то раз взяли напрокат лодку у какого-то Шорта из Мертвой речки и домой больше не вернулись.

Лодку потом, правда, нашли – она стояла на якоре недалеко от северной оконечности острова. И нигде ни малейших следов злого умысла или какого-то насилия. Потом десять здоровенных мужчин несколько дней подряд бродили по острову, но в итоге – и, кстати, совершенно неожиданно для себя – обнаружили лишь то, что на острове время от времени кто-то жил, хотя на этом Дроздовом острове не было абсолютно никаких построек, если не считать старого и заброшенного маяка, да колонии каких-то птиц, топориков, что ли. Поначалу все подумали, что это ребятня какая-то наведывается на остров, чтобы порезвиться со своими подружками. Обследовали там каждый уголок; результат тот же – ничего. В итоге все пришли к единому мнению – кстати, не поддержанному этим самым Шортом – о том, что рыбаки просто захотели искупаться, спрыгнули с лодки и, не справившись с течением, утонули.

Правда, был там и еще один какой-то инцидент, да только сейчас он не мог вспомнить, какой именно. Помнил только, что было это несколько лет назад. Может, Ширинг вспомнит? А так за все время во всей округе ни одного тревожного случая. Вообще ничего.

Питерс вздохнул. Кто бы ни сотворил подобное с несчастной женщиной, он сейчас, скорее всего, уже где-то в Канаде. Хорошо бы хоть дамочка эта поскорее заговорила. А нет, так пусть уж вообще молчит – все равно им его не сыскать.

На память снова пришли те самые треклятые крабы. Вот уж поистине одна из древнейших форм жизни на земле. Как акулы и тараканы. За все годы существования у них так и не возникло потребности как-то видоизменяться, подстраиваясь к переменам в окружающей среде; ни одной мысли в их головах не шевельнулось – только жри что под боком водится, и все. Простая, прямолинейная, жестокая форма жизни. Как только люди могут готовить себе пищу из крабов? А туристы, похоже, и в самом деле от них просто балдеют. Впрочем, что взять с этих туристов – так, дурни бестолковые, вот и весь сказ. Но он, Питерс, не таков. Питерс вырос в этих местах.

Крабы это так, пожиратели трупов и больше ничего. Питаются одной падалью, или – как в данном случае – умирающим существом. Что-то вроде стервятника. При одной лишь мысли о том, как их клешни впиваются в тело несчастной, Питерса аж передернуло. Впрочем, он был не из робкого десятка. Скорее от него можно было ожидать, что он просто пожмет плечами и скажет: «Ну что ж, жизнь есть жизнь»; а как подумаешь об этом, так легче становится, начинаешь думать, что и краб попросту нашел себе хоть и жутковатую, но все же маленькую экологическую нишу.

17.20

Наконец они пересекли границу округа Вашингтон (самого, пожалуй, бедного и невзрачного во всей стране, как рассказывала ей Карла, хуже, пожалуй, чем даже Аппалачи – и Марджи готова была с ней согласиться). С Первого шоссе они свернули на Восемьдесят девятое, после чего им предстояло проехать мимо острова, у «мигалки» сделать левый поворот на Палермо-роуд, миновать несколько давно припаркованных трейлеров и большущий, наполовину развалившийся сарай, после чего выехать на разбитую дорогу, которая должна была привести их к Мертвой речке. Там уже все будет проще: первый поворот направо, и они помчатся прямо к дому Карлы, который, кстати сказать, оказался бы первым у них на пути. Марджори втайне радовалась тому, что они доберутся относительно засветло и им не придется отыскивать этот самый правый поворот на старой дороге, где на несколько миль в округе и спросить-то некого. В общем, если Ник и Джим не слишком задержатся, покупая пиво, все так и получится, и на месте они окажутся еще до наступления сумерек.

Вывеска на фасаде гласила: УНИВЕРМАГ ХЭРМОНА, хотя на самом деле это оказался довольно скромный, даже маленький магазинчик, белая краска на стенах которого давно иссохла, потрескалась и местами облупилась. Через дверь она видела Ника – тот стоял перед стойкой, рядом с которой возвышалась батарея репеллентов от москитов и еще каких-то аэрозолей, и разговаривал с толстой, краснолицей женщиной, облаченной в выцветшее хлопчатобумажное платье. Джим же, по ее предположениям, в данный момент отыскивал в задней части магазина нужное им пиво.

За последние час или два сельский ландшафт сильно изменился. Все стало казаться каким-то мелким – дома, амбары, бензоколонки, – что, по ее мнению, вполне соответствовало общей убогости этого края. Отчасти это ощущение усиливалось и тем, что им крайне редко попадались местные жители. Подчас они проезжали целые мили, не повстречав по пути ни единой живой души, а то и вообще не замечая каких-либо жилых домов или иных построек. Правда, приходилось делать скидку на межсезонье, тогда как в летнее время наплыв людей оказался бы намного более значительным. И все же, если бы не окружавшие их холмы, Марджи готова была бы уверовать в то, что они едут где-то по Среднему Западу – настолько здесь было безлюдно и даже пустынно. От шоссе то и дело ответвлялись узенькие, вконец разбитые проселочные дороги, то там, то здесь попадались крохотные ручейки и заросшие мхом болота. Причем маленькими, приземистыми казались не только дома, но и растительность, деревья, как если бы без конца дувшие с моря ветры вжали их в землю, хотя и та мало чем могла укрыть их от его подчас довольно мощных порывов.

В то же время была в окружающем ландшафте и своя, ненавязчивая прелесть. Длинные, пологие холмы, между которыми так умело вел машину Ник; парящий высоко в небе одинокий сокол; приземистые, почти карликовые кедры и сосны, между которыми попадались плотные зароет папоротника, и новые, длинные, такие красивые, тянувшиеся вдоль дороги посадки березняка. Здесь, практически на крайнем севере страны, большинство деревьев уже покрылись осенним багрянцем, да и в воздухе явственно ощущалось стремительное приближение зимы, а потому никто не мог дать гарантии того, что им уже за эту неделю не придется пережить первые заморозки. Да, холода действительно были не за горами. Вот и Лаура начала уже ныть по поводу того, что из теплой одежды взяла с собой только эту самую потрепанную кожаную куртку.

Про пиво вспомнил Дэн – кроме него и Ника никто из присутствующих не отличался особой тягой к спиртному, хотя в данном конкретном случае Марджи также считала, что после столь утомительной и долгой дороги неплохо было бы выпить. Дэн после ленча почти не разговаривал, разве что жаловался на бурчание у себя в животе. Что и говорить, поели они на славу, если не сказать более того.

Стол действительно был просто великолепный. Омары оказались большущими, сладкими, сваренными, что называется, «по вкусу» – чуть хрустящими. Не догляди повар, и уже через несколько секунд они оказались бы жесткими и волокнистыми. Марджи сидела, откинувшись на спинку своего не особо устойчивого тростникового кресла, отчетливо ощущая, что тоже немного переела – надо было вовремя осадить свои гастрономические запросы. Она окинула взглядом стол, заваленный кусками расчлененных и досуха высосанных клешней и ног, переломанных спинок и хвостов; видела перед собой скатерть, заляпанную пятнами масла. После такого угощения, – подумала она, – самое лучшее это немедленно убрать со стола и как можно скорее освободить желудки от их содержимого.

На память ей пришла картина немецкого художника Георга Гросса: крупный, жирный, краснощекий мужчина, сидящий в столовой своего дома; весь стол, буквально от края до края, завален рыбой, цыплятами, уставлен бутылками с вином. Тут же виднеются супница и тарелка с остатками как минимум пяти блюд. Сам же он жадно вгрызается в край куриной ножки, тогда как сидящая у его ног мохнатая дворняга столь же энергично расправляется со второй. Это была даже не столько столовая жилого дома, сколько какой-то хлев, в котором абсолютно все было отдано в услужение человеческому обжорству. Стулья были заляпаны жиром; висевшие на потрескавшихся стенах картины (насколько она запомнила, также на гастрономические темы) покосились; полу его ног завален ошметками какой-то пищи и прочим мусором. И хозяин дома, и его пес казались жадными, мелочными и вообще мерзкими. В комнате была только одна дверь, и она в тот момент оказалась открытой; в ее проеме виднелся маячащий вдалеке скелет – похоже, сама смерть пожаловала к обжоре, чтобы забрать свою жертву.

К моменту окончания трапезы их стол в общем-то мало отличался от того, что было изображено на той картине. Получалось, что жизнь то и дело напоминала человеку, в какое грязное и похотливое существо он превращается всякий раз, как только перестает удерживать себя в руках.

И вот на тебе, – подумала Марджи, – при первой же возможности сама налопалась свежего мэнского омара. Интересно, а что приготовила им на ужин Карла? Ей даже подумалось, а не пойти ли вместе с Ником и Джимом в магазин, чтобы купить полдюжины омаров на завтра – но затем она быстро отбросила эту мысль. Нет, гораздо лучше их есть свежими, да и Карла наверняка придумала что-нибудь особенное. Так что пусть все будет так, как будет. А насчет пива они неплохо придумали, тем более, что дорога ее действительно основательно ухандакала. Причем, чем чаще она задумывалась на эту тему, тем больше ей нравилась мысль о том, чтобы перед сном выпить несколько бокалов спиртного. Вот только бы поскорее они доехали...

Когда Братья Пинкус подкатили к ХЭРМОНУ, первое, что они увидел, был старый черный «додж» с нью-йоркскими номерами, в кабине которого сидели две женщины. На устроившегося на заднем сиденье и, судя по всему, дремавшего мужчину они не обратили никакого внимания. Джои подкатил к ним почти впритирку, после чего «шеви» с тормозным стоном остановился. Улыбнувшись брату, он вытер ладони о фланелевую рубаху и проговорил:

– Смотри-ка, похоже и нам подфартило.

Выбравшись из своего фургона, братья направились к «доджу», оба стекла с правой стороны которого были опущены. Джои чуть просунул голову в окно и по-волчьи осклабился сидевшей сзади коротко остриженной блондинке.

– Добрый день, дамочки, – сказал он.

Джим просунул голову в окно, уставился на худенькую брюнетку и тоже улыбнулся. Та чуть отпрянула от него и легонько кивнула.

Марджори они очень даже не понравились. Она сразу поняла, что оба готовы были как-то задеть, обидеть ее; если на то пошло, они делали это уже одним своим присутствием. Ей не нравились их лица, их улыбки, которые, если разобраться, были не более чем ухмылками; не нравились их близко посаженные глаза, вытянутые, небритые щеки, загорелые, шелушащиеся высокие лбы. Достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что это были два брата – у обоих были жестокие, мерзкие, похожие друг на друга лица. Подобно местным домам и деревьям, люди здесь также казались какими-то недоразвитыми, дефективными, как если бы столетия социальной инертности иссушили и выхолостили их семя.

Она уже замечала аналогичное выражение во взглядах изредка встречавшихся им людей, хотя бы той самой толстухи, которую видела в магазине. Для ее глаз, привыкших к разнообразию, в облике этих людей было какое-то тревожное сходство, что-то такое, что говорило о долгой изоляции, а возможно, также о тупой, бездумной жестокости.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказала Марджи.

Братья продолжали улыбаться, но с места не сдвинулись ни на Дюйм.

Сидевший на заднем сиденье Дэн прикинул про себя габариты парней, затем распахнул дверцу машины, вышел, захлопнул ее за собой и медленным шагом направился в сторону магазина.

Джим Пинкус расхохотался и посмотрел на брата.

– Эге! – воскликнул он. – Вот, девчата, вы и лишились своего ухажера!

При этих словах Джои тоже захихикал.

– Деру дал ваш приятель! – добавил он, после чего оба дружно загоготали, а Джои даже принялся постукивать ладонью по кузову машины. Марджи закрыла свое окно; Лаура собиралась было сделать то же самое, но Джои внезапно оборвал смех и резко опустил руку на край стекла. – Ну что вы, – с улыбкой проговорил он, – мы же не сделаем вам ничего дурного. – Просто мы хотим с вами подружиться.

– Мы самые обычные местные ребята, – добавил Джим, – и к гостям очень даже хорошо относимся. А вы, барышни, откуда?

– Н-Нью-Йорк... Из Нью-Йорка, – с запинкой, хотя и совершенно спокойно проговорила Лаура.

Джои щелкнул пальцами. – Мы так и подумали. По номерам догадались. Мы с братишкой Джимом всегда подмечаем такие вещи. И то, что вы симпатяги такие, тоже сразу засекли. Мы всегда чуем подобные вещи.

При этих словах оба аж зашлись в очередном приступе хохота. Джои продолжал барабанить ладонью по крыше машины, и Лаура, воспользовавшись моментом, проворно подняла стекло со своей стороны. Братья заметили это и как-то насупились. Подойдя ближе, Джои хлопнул ладонью по стеклу и проговорил с досадой:

– Черт!

– А вам, ребята, что здесь надо?

В дверях магазина, почти закрывая телом весь проем, стояла его толстая хозяйка в выгоревшем платье; рядом с ней на крыльце выстроились Джим, Ник и Дэн. Для женщины ее комплекции голос у нее оказался на редкость тонким, даже писклявым. Тем не менее, при его звуках оба Пинкуса остановились. Явно сдерживая душивший ее гнев, женщина продолжала стоять, упершись мясистыми руками в бока, так что Марджи отчетливо увидела проступившие у нее на подмышках белые окружья высохшего пота.

– Да вот, сигареты хотели купить, – смиренно проговорил Джои.

– Ну так покупайте, – сказала хозяйка. Казалось, наступило временное перемирие. – И оставьте этих людей в покое.

Глянув на оставшихся в машине девушек, парни последовали ее совету.

– Что-то долгонько вас не было, – проговорила Марджи, открывая окно и обращаясь к Дэну.

Улыбнувшись вслед братьям, он сел в машину и сказал:

– За пиво надо было расплатиться.

Марджи с силой хлопнула его по спине, после чего расхохотались уже обе девушки. Ник с Джимом снесли по ступеням крыльца две коробки с пивом.

– Похоже на то, что наши мальчики задумали организовать грандиозную вечеринку, – заметила Марджи, высовываясь из окна.

– А по нам так на неделю деревенской жизни этого даже мало, – с улыбкой ответил Джим, и Марджи поймала себя на мысли о том, что улыбка делала его просто не в меру красивым.

– Я и не знала, что ты такой любитель выпить, – сказала она.

– Только в обществе твоей сестры, – парировал он.

– Кинь-ка мне ключи, – сказал Ник, обращаясь к Дэну. – Надо поставить это в багажник.

Тот потянулся к замку зажигания и через окно протянул ключи Нику. Мужчины открыли крышку багажника и втиснули коробки между запасным колесом и своими сумками. «Что хорошо в старых моделях „доджа“, – подумал Ник, – так это их вместительные багажники». Джим опустил руку на плечо Ника и, приблизив к нему свое лицо, сказал:

– Смотри-ка, что у меня есть.

Вынув синюю авиационную сумку, он расстегнул молнию и извлек из нее объемистую деревянную коробку, которая заполняла едва ли не все ее пространство. Щелкнув замочком, он открыл коробку. Внутри лежало что-то, упакованное в полотняный и также застегнутый на молнию мешочек. По очертаниям предмета Ник сразу сообразил, что это револьвер.

– Ну, как тебе? – спросил Джим.

– Боже Правый, – только и смог проговорить Ник.

– Хорошо, что эти парни не слишком долго действовали нам на нервы. А то мне очень не хотелось бы пускать в ход эту штуку.

Джим вынул револьвер из коробки и отложил сумку в сторону.

– Ни-ичего себе, – пробормотал Ник. – Для чего он тебе понадобился-то?

Такого большого револьвера ему еще не доводилось видеть даже в кино. Джим протянул ему оружие – тяжелое, солидное.

– Магнум, сорок четвертого калибра, – пояснил Джим. – Несколько лет назад купил его в здешних местах – мы тогда в Портленде съемку проводили. Кстати, это единственный штат, где продажа магнума официально разрешена законом. Так, небольшой сувенир.

– Ничего себе сувенир.

– А потом взял с собой в Нью-Йорк – ведь никогда нельзя сказать заранее, что тебя ждет в Нью-Йорке. Хотя, по правде говоря, так пока ни разу им и не воспользовался. Вот и подумал, что если дом Карлы действительно находится в такой глуши, как она нам его описала, то можно будет от нечего делать пострелять по какой-нибудь мишени. Глядишь, пару перепелок подстрелим.

– Из револьвера?

– Ну, а вдруг повезет.

Ник повертел оружие в руке.

– Магнум, говоришь?

– Точно. Прямо как в «Грязном Гарри» с Клинтом Иствудом в главной роли. Когда стреляет, ощущение такое словно рядом с тобой бомба взорвалась. Смотри.

Покопавшись в синей сумке, он вынул коробку с патронами и еще одну – поменьше, пластмассовую.

– Пробки для ушей, – пояснил Джим. – Стрельнешь разок без них и на неделю оглохнешь. Приедем на место, можно будет пару раз пальнуть для пробы.

– А что, мне нравится. Карла знает, что у тебя есть такая игрушка?

– Нет, конечно. Тебе первому показал. Неужели ты думаешь, что нашим дамочкам пришлась бы по душе мысль о том, что я через пять штатов нелегально перевожу подобные игрушки? Пусть даже именно здесь его продают совершенно официально. О таких вещах лучше помалкивать. Потом покажу, когда все равно поздно будет бояться.

– Но мне-то все же надо было сказать, – заметил Ник. – Как-никак, моя машина, и все такое.

– И ты бы разрешил мне взять его с собой?

– Нет, наверное.

– Ну так что ж тогда говорить, – с улыбкой проговорил Джим, и Ник также не смог сдержать ответной улыбки. Не такой уж плохой парень этот Джим, – подумал он. В самом деле, почему бы не повеселиться, тем более, что тебе за это ничего не будет. Интересно, а Джим тоже так же думал? Судя по всему, Джим намеревался рассказать остальным о револьвере лишь незадолго до их отъезда, что, в сущности, нисколько не меняло сути вопроса: обратный провоз оружия оставался также незаконным. Вот уж когда крик поднимется – в самый раз пробки в уши совать.

Оба услышали нетерпеливый возглас Лауры, призывавшей их поторапливаться. Ник захлопнул крышку багажника, и оба мужчины направились к передним дверцам.

– Запаску надо было проверить, – пояснил Джим. – Карла говорила, что очень уж ухабистые здесь дороги. А по мне так вроде бы ничего.

Он глянул на Ника и улыбнулся.

– А что за пиво ты взял? – спросил Дэн.

– "Будвайзер", – ответил Ник. – В бутылках.

– С длинным горлышком?

– Естественно.

– Умница! – кивнул Дэн. – Ну, поехали на поиски Карлы. – Никогда еще не доводилось блуждать по сельской местности.

17.45.

Весь день Карла провела в одиночестве и почти не выходя из дома. Примерно в полдень, подчиняясь непреодолимому импульсу организовать нечто вроде мини-пикника у воды, она совершила короткую прогулку к ручью. С собой она взяла – совсем как маленькая школьница – сандвич, аккуратно уложенный в коричневый бумажный пакет, и, двигаясь вверх по течению, упорно карабкалась по камням в поисках удобного места. На глинистом берегу ручья ей несколько раз попадались ведущие к воде свежие следы какого-то животного, скорее всего енота, а также отпечатки больших ботинок на рифленой подошве. Заметив их, она невольно вспомнила увиденного накануне мужчину, и подумала о том, что следы оставил, скорее всего, именно он.

Наконец она набрела на небольшую прогалину, где русло ручья немного расширялось и вода текла более спокойно, после чего, ступая по возвышавшимся над водой камням, добралась до одинокого, массивного валуна, располагавшегося почти по центру русла. Каменная глыба утопала в ослепительно-ярких лучах полуденного солнца, тогда как остальная часть прогалины оставалась в тени. Усевшись на валун, она подкрепилась сандвичем и продолжала сидеть, наслаждаясь журчанием огибавшей ее пристанище воды и наблюдая за стремительными рывками метавшихся по водной глади водомерок.

Те полчаса, что она провела посередине ручья, наполнили ее ощущением полнейшей безмятежности и одновременно оказали бодрящее воздействие. Она почти ощущала близкое присутствие лесов, которые окружали ее со всех сторон и словно связывали воедино безмолвие и движение. Все эти деревья, рыбы, насекомые и птицы, пение которых доносилось буквально отовсюду, представлялись ее глазам и ушам чем-то вроде изумительной смеси жизни, звука и движения, и все же сильнее всего на нее подействовала спокойная, даже сонная тишина – живая и вибрирующая от переполнявшей ее энергии.

Карла чувствовала незнакомую доселе умиротворенность. Если бы она была способна чаще переживать подобные моменты, то многое из того, что ее окружало, оказалось бы намного проще и яснее, чем было на самом деле это было действительно чудесное место, и Карла твердо решила, что назавтра обязательно приведет сюда всю компанию. Она была уверена в том, что им здесь понравится не меньше, чем ей самой.

Назад возвращаться никак не хотелось. Дома было приятно и даже мило, однако, если разобраться, она ведь и приехала сюда исключительно ради таких вот мгновений; ради этих звуков, этой дикой безмятежности и прохлады тенистых лесов. Ну что ж, – подумала Карла, – после отъезда гостей у меня будет достаточно времени для подобных вещей. А интересно все же, после всей этой прелести какой ей покажется жизнь в родном Манхэттене?