Он решил сползти до желоба, чтобы поставить лестницу там. Он отпустил веревку; лестница повисла на желобе на третьей ступеньке. Оттуда, лежа на животе, он подтаскивал лестницу кончиком ноги, чтобы уткнуть ее во что-нибудь. Она уже встала на люк, потому что он потерял тяжесть. Ее надо было вытащить всего на два фута. Тогда он снова лег на крышу, чтобы полностью вытащить лестницу с помощью веревки. Он опустился на колени, соскользнул вниз и задержался, опираясь на крышу только грудью и локтями, тело свисало в пустоту.

Ужасное мгновение! Ему удалось зацепиться. Однако при этом ужасном невезении он вытащил лестницу еще на три фута, где она застряла недвижимо. Ему посчастливилось схватиться так высоко, что вес тела опирался на локти, он сразу попытался закинуть на крышу ногу. Он увидел, что может забросить лишь правую ногу, чтобы встать на желоб вначале одним, а затем другим коленом. Но тут его пронзила болезненная судорога во всех членах. Он висел недвижимо, пока приступ не прошел. Через пару минут он снова предпринял усилия и встал наконец обеими коленями на желоб. Тогда он осторожно поднял лестницу, держа ее на весу параллельно маленькой крыше. С пикой он взобрался на люк и спустил всю лестницу вниз, конец ее принял Бальби в руки. Он сбросил одежду, веревку и осколки окна туда, где стоял Бальби, и спустился по лестнице.

Монах встретил его с радостью и положил лестницу в сторону. Пробуя руками, они исследовали темное место, оно было тридцать шагов в длину и двадцать в ширину.

На одном из концов они обнаружили двухстворчатую дверь, она поддавшись пике, отворилась; вдоль стены они скользнули по новой комнате и натолкнулись на большой стол, окруженный креслами. Они нашли окно, открыли и при свете звезд увидели пропасть между куполами собора. Они закрыли окно и пошли назад к своим узлам.

Душевно и телесно измученный Казанова повалился на пол, засунул узел с веревками под стол и тотчас уснул на три с половиной часа. Его едва разбудили слова и толчки монаха. Уже пробило пять часов. Уже два дня Казанова не ел и не спал. Теперь к нему вернулась прежняя сила и свежесть.

Это была не тюрьма, это был выход. В очень темном углу он нащупал дверь, нашел замочную скважину, тремя-четырьмя ударами пики сломал замок. Они вошли в комнату, где на столе лежал ключ. Однако дверь напротив была открыта. Бальби держал узлы. Они вошли в коридор, ниши которого было заполнены бумагами, это был архив. Они поднялись по небольшой каменной лестнице, нашли еще одну лестницу и спустились по ней к стеклянной двери, открыли ее и очутились в зале, который он узнал. Он открыл окно, они могли бы легко пролезть в него и оказались бы в лабиринте маленьких дворов вокруг собора святого Марка.

На письменном столе они увидели железный инструмент с круглым острием и деревянной рукояткой, он служил секретарю канцелярии для протыкания пергаментов, чтобы вешать на них свинцовые печати на шнуре. Казанова взял его себе. Он подошел к двери и напрасно попытался пикой сломать запор. Поэтому он проковырял дыру в деревянной двери. Бальби помогал толстым шилом, дрожа от шума каждого удара Казановы. Через полчаса дыра была достаточно велика. (В актах инквизиции имеется счет слесаря Пиччини за починку этого повреждения.)

Края дыры выглядели ужасно, она зияла острыми осколками и находилась в пяти футах под полом. Они поставили под дырой две скамейки и встали на них. Бальби со скрещенными руками головой вперед пролез сквозь дыру. Казанова держал его вначале за бедра, потом за ноги и толкал его вперед. Он бросил ему узлы, оставив лишь веревки. Потом он поставил третью скамейку на первые две, так что дыра была на высоте его бедер, протиснулся в дыру до живота, что было очень тяжело, так как дыра была очень узкой, а у него не было опоры для рук и никто не толкал его в спину. Бальби обхватил его руками и бесцеремонно вытащил. Казанову пронзила страшная боль, когда зазубрины разодрали ему бок и бедра, так что кровь хлынула потоком.

Снаружи он взял свой узел, спустился по двум лестницам, открыл дверь в коридор, которая вела к большой двери на королевской лестнице и рядом с которой находился кабинет военного министра. Эта большая дверь была заперта и так крепко, что с ней ничего нельзя было поделать. Он отложил пику, сел спокойно на стул и сказал Бальби: «Садитесь. Моя работа закончена. Бог и удача должны доделать остальное. Я не знаю, вернутся ли сегодня в день Всех Святых или завтра в день Всех Душ дворцовые слуги. Если кто-нибудь придет, я спасусь, так как дверь откроется и вы последуете за мной. Не придет никто — я останусь здесь и умру с голода».

Бальби впал в страшную ярость, обзывая Казанову дураком, совратителем, обманщиком, лжецом. Внезапно пробило шесть часов. Прошел всего час после того, как Казанова пробудился от своего короткого сна. Казанова считал сейчас главнейшим — переодеться. Отец Бальби выглядел как крестьянин, но был не оборван, его жилет из красной фланели и штаны из фиолетовой кожи были целы.

Казанова же был измазан кровью, на коленях — две глубокие царапины от желоба крыши; дыра в двери канцелярии изорвала его жилет, рубашку, штаны, бедра и лодыжки.

Он разорвал несколько платков и закутался насколько мог хорошо. Потом он натянул свой новый костюм, который выглядел достаточно комично в холодный осенний день. Он уложил свои волосы, натянул белые чулки и кружевную рубашку и еще две пары других чулок. Платки и чулки он рассовал по карманам, все остальное бросил в угол. Свой красивый плащ он повесил на плечи монаху, который стал выглядеть, как если бы его украл, в то время как Казанова выглядел кавалером, попавшим после бала в драку. Банты на коленях не вредили элегантности. В красивой шляпе с испанской золотой заколкой и белым пером он подошел к окну.

Когда два года спустя он прибыл в Париж, то оборванец, раненый во дворце дожей, выглядел элегантным господином.

Казанова, которого монах ругал за легкомыслие, услышал скрежет ключа и сквозь узкую щель меж двух створок увидел человека в парике, медленно поднимающегося по лестнице со связкой ключей в руке. Казанова приказал монаху встать и следовать за собой. Свою пику Казанова держал наготове под одеждой.

Дверь отворилась. Человек стоял окаменев. (В «Побеге» Казанова называет его Андреоли). Казанова сбежал по лестнице, Бальби за ним. Быстрыми шагами он направился к Лестнице гигантов, Scala dei Giganti, и хотя отец Бальби шипел: «К церкви! К церкви!», но следовал за Казановой. Церковь была лишь в двадцати шагах, однако не давала убежище никакому преступнику, как думал отец Бальби, страх мешал ему думать. Казанова шел прямо к королевской двери Дворца дожей, рorta de la carte. Никого не увидев и сами не замеченные, они пересекли Пьяцетту, ввалились в первую же гондолу и приказали: «На Фузине! Быстрее второго гребца!» Тот немедленно встал. Как только гондола отчалила, Казанова бросился на среднюю скамью, монах сел на боковое сидение.

Они отчалили от таможни и шли по каналу Гвидекка, который надо пересечь по пути в Фузине, так и в Местре, куда на самом деле хотел Казанова. На полпути он спросил: «Мы будем в Местре до семи?»

«Господин, вы хотели в Фузине!»

«Ты свихнулся. Я сказал в Местре!»

Ему не ответили. Гондольер сказал ему взглядом, что повезет прямо в Англию, если он захочет.

«Браво! Итак в Местре!»

Казанова нашел канал роскошнее, чем ранее, особенно потому, что никто за ними не следовал. Утро было ясное, первые лучи солнца великолепны, оба гондольера гребли легко. Казанова почувствовал пережитую опасность, счастье свободы — и прослезился. Бальби очень неловко пытался утешить его, так что Казанова начал смеяться, но так странно, что Бальби смотрел на него, как на сумасшедшего, но это была всего лишь истерика.

В Местре на почте не оказалось лошадей, но в гостинице было множество возчиков; с одним из них он договорился, что тот доставит их в Тревизо за час с четвертью. Он запряг за три минуты. Казанова оглянулся на Бальби, тот исчез. В ярости он пробежался по легкой галерее, вдоль главной улицы; непринуждено сунул голову в окно кофейни и увидел монаха за столом пьющим шоколад и болтающим с подавальщицей. Он сразу попросил Казанову заплатить за него. Казанова заплатил, ущипнув его так, что монах побледнел, они пошли. Через десять шагов он узнал жителя Местре, Бальби Томази, про которого ходил слух, что он является доверенным лицом инквизиции Венеции. Он вскрикнул: «Вы убежали? Как?»

«Господин! Меня выпустили!»

«Невозможно; вчера вечером я был у господина Гримани и знал бы это».

(Франческо Гримани, сенатор с 1734 года, был дядей государственного инквизитора на 1773—74 годы и одним из протекторов Казановы, который облегчил его возвращение на родину в сентябре 1774 года.)

Казанова завел человека за дом, где их никто не видел, схватил одной рукой пику, а другой — человека за воротник. Тот вырвался, перепрыгнул через канаву и убежал со всех сил, оставив Казанову в определенном преимуществе. Казанова вернулся к карете, думая лишь о том, как отделаться от монаха. В Тревизо он нанял у почтовика двуколку на десять часов, а сам пошел через ворота Св. Томаса, как бы прогуливаясь, и после немногих колебаний, решил более никогда не ступать на улицы республики.

Хозяин хотел устроить ему завтрак, но Казанова не желал более рисковать даже четвертью часа. Если бы его поймали, он всю жизнь стыдился бы. Мудрый человек может помериться силами в чистом поле с войском в четыреста тысяч. Кто не может понять, когда надо прятаться, тот дурак.

Кратчайший путь к границе вел через Бассано, но он выбрал более длинный путь через Фельтре в область епископа Триеста, на случай преследования.

После трехчасового марша он повалился на поле. Он должен поесть или умереть на месте. Он попросил Бальби положить свой плащ и купить что-нибудь поесть в ближайшем крестьянском доме. Хозяйка за тридцать сольди послала служанку с хорошим обедом. После он подремал, но быстро встал и прошел с Бальби четыре часа. За деревушкой в двадцати четырех милях от Тревизо они отдохнули в лесочке.

Казанова устал, его обувь изорвалась, ноги стерлись, был час до заката. Казанова сказал Бальби: «Нам надо в Борго ди Вальсугана, первое местечко по ту сторону границы, где мы сможем отдохнуть спокойно, как в Лондоне. Чтобы дойти туда нам надо разделиться; вы пойдете через леса на Мотелло, я через горы, вы легким и кратким, я — длинным и тяжелым путем. У вас есть деньги, у меня нет. Я вам дарю плащ, вы обменяете его на крестьянский костюм и шляпу, к счастью вы выглядите, как крестьянин. Вот семнадцать лир, оставшихся у меня от двух цехинов Аскино, возьмите их! Послезавтра вечером вы будете в Борго, я прибуду туда на двадцать четыре часа позже. Ждите меня в первой харчевне слева. Если вы полагаетесь на меня, то я ухожу. Эту ночь я должен переспать в хорошей постели и спокойно, что невозможно, пока вы со мной. Нас станут везде разыскивать. Наши личности точно описаны. На каждом постоялом дворе, где мы появимся вместе, нас могут арестовать. Вы видите мое бедственное положение. Я должен отдохнуть десять часов. Идите. Я найду поблизости постель.»

Когда Бальби отказался, Казанова вытащил пику и начал копать яму, потом он посмотрел на Бальби печально и сказал: «Как добрый христианин я должен вас предупредить: готовьтесь к свиданию с Господом; я похороню вас здесь живым или мертвым, если вы не пойдете дальше один». Наконец Бальби уступил, они обнялись и Бальби ушел. В одиночестве Казанова чувствовал себя в большей безопасности.

Неподалеку он увидел пастуха со стадом, спросил у него имя местечка и имена пяти-шести хозяев домишек. К счастью это были честные люди, которых он знал, среди них семейство Гримани, глава которой был одним из трех инквизиторов. Красный дом вдали принадлежал, однако, капитану делла кампанья, шефу сбиров. Механически Казанова побрел туда, хотя имел гораздо больше оснований уйти прочь. Он действовал, исходя из темного инстинкта. Он вошел во двор, спросил ребенка, игравшего в кружочки, где отец, вышла мать, очень приятная, беременная женщина, спросившая, что он хочет от ее отсутствовавшего мужа.

Он спросил о своем куме, и она решила, что он — господин Веттури, который должен стать крестным ее будущего младенца. Казанова попросил о ночлеге; она обещала; муж, к сожалению, за час до этого ушел с тремя сбирами, потому что из-под Свинцовых Крыш сбежали двое заключенных, патриций и человек по имени Казанова, муж будет искать их три дня и три ночи и до этого не вернется.

Она увидела раны Казановы; он сказал, что упал на охоте в горах, она обещала ему хороший обед и материнскую заботу. Она была легковерна: в белых шелковых чулках, в костюме из тафты, без плаща и слуги не ходят на охоту в горы. Он хорошо поел и выпил, старушка сделала ему компресс на колено, он заснул в ее руках, пробудился после двенадцати часов покоя в шесть часов утра, его раны зажили, он встал, дверь была не заперта, он сошел по лестнице и через двор покинул дом, не увиденный двумя парнями, которые там стояли и могли быть только сбирами. Даже через десятилетия он дрожал при мысли, что миновал такую опасность. Он был ошеломлен, что вошел в этот дом, и еще больше, что смог покинуть его. Он прошагал пять часов по лесам и горам и пополудни увидел церквушку на пригорке, куда к мессе спешило множество прихожан. Он почувствовал потребность выразить там свою благодарность, хотя вся природа является подлинным храмом господа; он вошел и увидел Марка Антонио Гримани, племянника государственного инквизитора, со своей женой Марией Пизани. Он поздоровался, они ответили. После мессы он вышел, Гримани последовал за ним.

«Что вы здесь делаете, Казанова? Где ваш спутник?»

Казанова попросил денег. Гримани отказал и посоветовал, так как он на дороге паломников, пользоваться их благодеяниями.

Казанова шагал дальше до вечера; он увидел уединенный красивый дом, где хозяйка сказала, что хозяин на два дня ушел за реку на свадьбу, но поручил ей хорошо принимать всех друзей, которые придут за это время. Так он поел и переночевал прекрасно в доме известного человека, как он говорит, консула Ромбенги; он написал ему благодарственное письмо, которое запечатал. После пятичасового марша он поел в монастыре капуцинов и около трех часов дня подошел к дому, хозяина которого назвали крестьянином. Он был менялой, с которым Казанова ранее часто имел дела. Его провели к господину, который сидел за письменным столом и при виде Казановы отшатнулся от ужаса. Казанова попросил у него шестьдесят цехинов в обмен на расписку, которую оплатил бы Брагадино; друг сказал, что не осмеливается дать ему даже стакан воды из страха перед возмездием трибунала, он должен исчезнуть. Тогда Казанова в ярости схватил его за ворот, вынул пику и пригрозил убить на месте. Дрожа, хозяин достал ключ и открыл укладку с золотом. Казанова велел плохому другу дать ему шесть цехинов. Меняла сказал, что хочет дать ему шестьдесят цехинов, как он желает, но Казанова взял только шесть и обещал написать в Венецию, чтобы ему там возвратили шесть цехинов, и ушел с угрозами.

Он шел два часа до вечера, неважно поел у какого-то крестьянина, спал в стогу, утром купил старый плащ, нанял осла и вблизи Фельтре купил пару сапог. Так подошел он к таможне, стражник не оказал ему чести даже спросить его имя, за что Казанова был ему благодарен.

Он взял коляску с двумя лошадьми и спозаранок выехал в Борго ди Вальсугана, где нашел отца Бальби в указанном трактире, но не узнал его, пока Бальби не заговорил с ним, так изменился Бальби в длинном плаще и мягкой шляпе поверх толстой шерстяной шапочки. Один крестьянин дал ему все это за плащ Казановы, он дошел без неожиданностей, ел и пил хорошо. Он сказал, что уже не ждал Казанову.

Следующий день Казанова оставался в постели и написал более двадцати писем в Венецию, среди них десять-двенадцать циркулярных, где объяснил, почему был принужден взять шесть цехинов силой.

Бальби написал дерзкое письмо отцу Барбариго, своему церковному главе, пяти своим братьям и галантные письма трем дамам, которым обязан был своим несчастьем.

Казанова велел спороть галуны со своей одежды и продал шляпу, чтобы избавиться от бросающейся в глаза роскоши.

Позже Казанова начал литературно-критический процесс, не часто удававшийся автором последующих поколений.

И Казанова и его современники считали побег из-под Свинцовых Крыш наиболее славным его деянием.

Эта темница и этот чудесный побег придали литератору человеческое достоинство, превратили легкомыслие в моральную силу. Они превратили человека, который в столь многих городах Европы оставил свои жертвы, обманутых девушек, обманутых игроков, обманутых простаков, в жертву института, ставшего символом романтической тирании. Циничный виновный стал здесь страдающим невинным, эротический охотник — преследуемой дичью и победившей жертвой инквизиции: Человек, сбежавший из-под Свинцовых Крыш!

Двое заключенных в тайной и тиранической темнице венецианской инквизиции, Бальби и Казанова, сумели наладить переписку между своими камерами; они изготовили оружие; они проделали дыру между камерами, соединились, сделали отверстие в косой крыше, на которую взобрались, вылезли через люк на другую крышу, проломили дверь на парадной лестнице, пересекли Пьяцетту, ускользнули в гондоле, избежали поимки, были не раз узнаны, Казанова переночевал в доме шефа полиции, который искал его повсюду в округе в двадцать миль с бандой конных загонщиков, они убежали за границу!

Они работали в своих камерах во тьме, они проломились во тьму, в кулисы древней Венеции, заключенные ненавистной, ужасной инквизиции.

Однако, один из убежавших, а именно тот, кто неисчислимое количество раз рассказывал историю побега, а позднее напечатал ее и, слегка переиначив, заново рассказал в мемуарах, многим критикам кажется подозрительным.

Прежде всего, от того, кто впадает в крайности, ожидают более чем крайностей, в то время как от заурядных фигур ждут заурядного. Так как Казанова откровенно бахвалился своим цинизмом, ему не верят. Так как он по преимуществу писатель мемуаров, от него требуют предельной точности даже в мельчайших деталях, в то время как от ограниченных или тех, кто больше лжет, требуют меньшего и оказывают меньший кредит.

Друзья-критики Казановы — Да Понте и князь де Линь не сомневались в факте побега. Да Понте пишет в своих мемуарах: «Он чудесным образом убежал из-под Свинцовых Крыш».

Князь Шарль де Линь пишет: «Эта работа носит печать правды, которую впрочем мне подтверждали многочисленные венецианцы».

Несомненно «История моего побега», кроме небольших разночтений и редакционных поправок, правдива и является замечательным примером знаменитых и подлинных побегов.

В тридцать один год Джакомо Казанова снова стал свободным человеком. Он стал политическим эмигрантом. Он стал жертвой ненавистной инквизиции. Он стал в Европе полугероем. Он стал искателем приключений нового типа, решительным и зрелым. Последняя магия юности была позади. Он стал в самом деле новым человеком.