— Я хочу спуститься, — сказал он Мокки, — Для молитвы. Солнце уже поднялось.
      — Разве тебе не станет хуже, если ты встанешь на колени?
      — Ничего не случиться. — ответил Урос.
      — Аллах снисходителен к больным и слабым, — напомнил ему Мокки, — Великий Турсен знает это хорошо. Даже он сам, богобоязненный, молится стоя. Нет, правда, ты можешь спокойно оставаться в седле.
      Но даже в болезни Урос не хотел походить на своего отца.
      Повиснув здоровой ногой в стремени, он перекинул сломанную ногу через круп лошади. Спустившись, он слегка согнул колено, оперся обеими руками о землю, а затем согнул и больную ногу. Касаясь лбом земли, он молился со всей своей набожностью, в которой смешались вера и суеверие. Саис, стоящий рядом с ним на коленях, вполголоса повторял священные слова с серьезностью маленького ребенка.
      Урос поднялся первым, но слишком резко. Его больная нога коснулась земли и весь вес его тела пришелся на нее. В костях что-то хрустнуло, и пришла такая боль, что Урос подумал: «Я не вынесу. Упаду». Но вместо того, чтобы позвать на помощь Мокки, он схватился за гриву коня и подтянулся так высоко, что сумел попасть в стремя здоровой ногой, а потом перекинул сломанную ногу на другую сторону коня.
      — Затяни повязку потуже, Мокки, — процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
      Прежде чем завязать ткань, конюх внимательно осмотрел его рану.
      — Я чувствую тут маленький кусочек кости, которая проткнула кожу.
      — То, что случилось после молитвы, не может повредить. — возразил Урос.
      Его губы сложились в столь характерную для него, жесткую улыбку. Теперь ему опять нужно было что-то преодолевать: боль. До этого он чувствовал ее довольно неясно и глухо. Сейчас же она жгла каждый его нерв. Она стала его новым врагом, которого ему нужно было победить. И он крикнул Мокки:
      — В седло!
      Джехол с готовностью тронулся дальше.
      «Он скакал на бузкаши лучше, чем все остальные лошади, — думал Урос, — А теперь он, начиная с полуночи, несет на себе двух мужчин, да еще на такой дороге и все равно не показывает ни усталости, ни недовольства».
      Он нежно погладил шею коня. Тот вздрогнул и поскакал быстрее. Неожиданно он поднял голову, дернул ушами и заржал. Пот начал покрывать его бока, а шаг стал осторожным и неуверенным.
      — Тут где-то дикий зверь. Наверное, совсем близко. — предположил Мокки.
      Урос направил Джехола на узкую тропу, что проходила между двух остроконечных скал, на которых не росло ни травинки. Через секунду оба седока услышали равномерный гул: прямо перед ними, хотя все еще скрытая холмом, лежала «Большая дорога севера» — единственная, что вела с середины, с юга и восточного Афганистана, с Кабула и Пешавара, с Гардеза, Газни и Кандагара к долинам и степям по другую сторону Гиндукуша.
      Осень вступала в свои права. Но хотя шесть месяцев суши уже подходили к концу и было еще раннее утро, — над дорогой стояло облако пыли, вздымаемое бесчисленными копытами, колесами и ногами, и в этом белесом облаке преломлялись солнечные лучи.
      Здесь не было разметки, и никто не соблюдал правила движения, которое, правда, ничто не регулировало. Все предоставлялось на волю случая, желания людей, отчаянности или наглости водителей, беспечности и самой судьбе. Шум соответствовал хаосу. Ржание, блеяние, мычание животных смешивались с криками пешеходов и всадников, ударами кнута погонщиков и гудками автомобилей. Вот так, все вместе, тянулись они по этой дороге: таджики и пуштуны, хазары, узбеки и нуристанцы. И дорога вмещала их всех, как когда-то вмещала передовые отряды Александра и первых проповедников учения Будды.
      Все шли рядом: торговцы и погонщики скота, люди ищущие работу и те, кто возвращались домой, а также просто искатели приключений.
      Со склона холма, находившегося прямо над дорогой, Мокки и Урос молча смотрели на их суету.
      — По этой дороге мы сюда приехали, — наконец произнес Мокки и тяжело вздохнул.
      Урос ничего не ответил.
      — Только ты в машине Осман бея, а я в грузовике, — дополнил Мокки и похлопал по спине коня, — и Джехол тоже.
      Урос смотрел на безжизненную землю с другой стороны дороги, которая горела сейчас под светом солнца, окрашенная в яркие цвета желтой охры и коричневой глины.
      Там, далеко, у самого горизонта, над застывшими волнами гор простиралось синее, ясное небо. Мокки заметил, как напряглись плечи Уроса и руки, сжимающие поводья коня.
      Джехол начал медленно и осторожно спускаться по склону вниз. Когда они очутились у подножия, Урос громко крикнул и направил коня прямо в середину этой тесной, беспорядочной, двигающейся в одну сторону, толпы.
      В первую секунду оба наездника думали только об одном: как бы их не переехали.
      Но очень быстро они успокоились. Пыль здесь была не гуще, чем пыль их родной провинции, а наседающая толпа не опасней команды всадников в бузкаши. Большой саис засмеялся и сказал:
      — Знаешь, вот на лошади мне здесь нравиться больше. Не то, что в этой коробке с колесами, на которой мы приехали в Кабул. В ней же ничего не видишь, а еще она дергается и подскакивает так сильно, что я боялся, как бы Джехол не сломал себе ноги.
      Урос промолчал. Он спрашивал себя, как далеко им отсюда до Майманы, и размышлял о солдатах и полицейских, которые, без сомнения, уже преследуют его. Только из гордости он ни разу не обернулся назад, чтобы убедиться, так ли это.
      — Джехолу тоже нравится путешествовать без грузовика, — улыбнулся Мокки.
      Конь пытался проложить себе дорогу сквозь толпу. Он то быстро скакал вперед, то объезжал, то уклонялся от кого-то. Для него это была еще одна новая игра, в которую играют на большой афганской дороге.
      Взгляду же восхищенного конюха, открывались все новые картины и новые удивительные вещи.
      — Смотри, смотри! — радостно восклицал он — Козы из самых высокогорных долин Нуристана, какие они черные и выглядят, словно зазнайки! А у их погонщика голубые глаза!
      А этот худой старик в обносках, слепой и бледный, которого чуть не сшиб Джехол, — куда идет он посередине дороги, вытянув перед собой руку и повернув голову в сторону солнца, которое его белые, слепые глаза — уже не могли видеть?
      А вот телега с большими деревянными колесами, ее тянут вперед два быка, и в ней сидят женщины закрытые плотной чадрой, и с головы до пят облаченные в широкие одежды.
      А вон там, идет бродячий музыкант и несет на спине какой-то большой и тяжелый струнный инструмент, совсем не похожий на легкую дамбуру, к чьим звукам Мокки привык с детства. Вот рядом со своими мулами идут пешком два торговца индуса. Их мулы по обе стороны нагружены ящиками, которые до отказа набиты хлопковыми и шелковыми тканями, керамикой и металлическими ножами. Там — странствующие фокусники. А за ними — паломники, дервиши и богатые беи, которые едут на охоту, и на руках у них сидят соколы, орлы и ястребы…
      И, наконец, — грузовики! Как маленькие, так и большие, — все они несут впереди, на кабине водителя и по бокам — яркие щиты, на которых кричащими красками нарисованы цветы, зеленые деревья, а еще птицы и дикие звери.
      Рассматривая все эти рисунки, Мокки счастливо смеялся. Он думал, что это специальные магические картины, защищающие от усталости и опасностей пути.
      — Да, посмотри же! Посмотри! — кричал он.
      Урос ничего не отвечал. И Мокки, как завороженный, крутил головой направо и налево. Грузовики, конечно, красивые, но уж слишком быстро едут. Не успеваешь рассмотреть все картинки. Караваны, — хвала Аллаху, — передвигаются помедленней, неторопливым шагом. Их погонщики и сами животные, похоже, имели в запасе много времени, и их можно было разглядывать сколько душе угодно.
      А Урос не хотел видеть ничего из этого. Он уже не ребенок, чтобы, рассмотрев что-то новое, оповещать об этом мир радостным криком. Какое ему было дело до странных зрелищ этой чужой страны? Единственное, чего ему хотелось, это как можно скорее вернуться домой, скорее оказаться на верной земле своего родного мира. В толпе и яркой мешанине путешествующих, он видел только одно — безопасность. Грузовики, люди, караваны и стада защищали его от любопытных взглядов. Даже пыль и гомон на этой дороге были его союзниками. Они укрывали, прятали, защищали его и позволяли забыть о врагах, оставшихся в Кабуле.
 
      Наступил полдень, пылающее солнце стояло в зените. Небо было ясным, горы — бесцветными, на земле не было ни тени.
      Жара превратила пыль в обжигающий пепел, и дорога начала постепенно пустеть. Кочевники, не разбивая палаток, стали лагерем по краям дороги, отдыхая в тени огромных тюков навьюченных на верблюдах. Грузовики тоже остановились. Пилигримы и путешественники потянулись к верандам чайхан, которые часто встречались по обеим сторонам пути.
      Все чайханы были построены одинаково, караваны и путешественники всей центральной Азии прекрасно знали их устройство, и оно не менялось веками.
      Квадратное помещение и глиняные стены, выкрашенные известкой. С улицы туда вела крошечная дверь, а потом все попадали на веранду — самую важную часть чайханы. Земляной пол, навес из сухих веток, который поддерживают два кривых столба, на полу потрепанные ковры или просто утоптанное рванье. Вот и все, что там было.
      Но эта убогость никого не отталкивала. Главное, что кипящая вода поет свою песню в огромных, пузатых самоварах, разрисованные яркими красками блюда висят на стенах, и перепела чирикают в маленьких, плетеных, клетках. Разноцветные, радующие глаз арабески и большие, причудливо нарисованные цветы покрывают бугристую штукатурку стен, а вокруг, в тени горных цепей и пиков, в долинах и ущельях, — царит умиротворение и свобода.
      Казалось, что пылающий круг солнца решил навечно повиснуть в зените и не спускаться к земле никогда.
      Люди и животные, которые все еще оставались на дороге, устало, но терпеливо продолжали идти вперед. Несмотря на двойную ношу, бег Джехола был все таким же быстрым и верным.
      У каждой чайханы, мимо которой они проезжали, Мокки видел путешественников, отдыхающих в тени листвы, чувствовал пряный запах жареного мяса, поджаренных на бараньем жире яиц, и слышал звон чайных пиал. Он хотел есть, он хотел пить, он весь вспотел. Ему хотелось крикнуть Уросу:
      «Давай остановимся отдохнуть, как другие!»
      Но он стыдился признаться в своей слабости более старшему, усталому, да еще и больному человеку. Поэтому он выбрал другую, как ему казалось, очень хитрую тактику:
      — Урос, смотри! В этой чайхане есть птица, которая умеет говорить, настоящая знаменитость этих мест!
      Или:
      — Смотри, Урос! Ты видишь, какой огромный там стоит самовар?
      И тут же:
      — Водители грузовиков, что сидят вон на той веранде. Какие, наверное, интересные истории можно от них услышать!
      Напрасные старания. Неподвижно сидя в седле, плотно сжав губы, Урос не переставая гнал коня вперед. От жары и жажды он страдал намного сильнее, чем Мокки. Его кожа горела, лихорадка обметала губы. Нога становилась все тяжелее, а боль невыносимее. Если он пытался поставить ногу в стремя, то кости находили друг на друга. На материи, что была обмотана вокруг раны, проступили липкие пятна, и толстый слой пыли, что лежал сверху, не помешал мухам облепить их огромным, плотным роем.
      У каждой чайханы, мимо которой они проезжали, чувствовал он единственное желание: сесть на веранде в тени, потом лечь, вытянуть сломанную ногу, а потом — пить, пить и пить. Сначала холодной воды из кувшина, а потом горячего, сладкого чая.
      Но чем больше ему хотелось отдыха, тем решительнее он самому себе в нем отказывал.
      Жгучим было его желание, даже под этой пыткой, доказать своему телу, что он — сильнее.
      Еще один подъем впереди, еще один они миновали и вновь подъем. Урос гнал Джехола, словно перед ними была бесконечность.
      Каждый подъем становился круче, чем предыдущий. Мокки соскочил с коня и побежал рядом с ним. «Должно быть, почувствовал, что Джехол устал» — понял Урос. Он стиснул зубы. Нет, он так просто не сдастся. Он заставит Джехола скакать дальше и еще дальше, до самого конца. Но тут против Уроса восстал его собственный инстинкт, его воспитание и происхождение. Чавандоз из Майманы не должен обращаться с таким благородным животным, как Джехол, столь грубо.
      — Мокки, — негромко сказал Урос, — поищи для коня лучшую чайхану.
      Дорога уже вновь наполнилась людьми, когда Мокки наконец-то сделал свой выбор.
      У подножья одного из холмов, находился постоялый двор. С первого взгляда он ничем не отличался от других. Но перед его верандой протекал ручей с чистой водой, а рядом с ним, в маленьком саду, росло несколько плакучих ив.
      Туда Урос направил своего коня. Не опираясь на плечо Мокки, он спрыгнул с седла и встал на свою здоровую ногу.
      — Мне ничего не надо! — резко бросил он слуге из чайханы, который уже торопился к нему с тонким, набитым хлопком, матрасом.
      — Позаботься о лошади. — приказал он Мокки.
      Когда конюх вернулся назад, Урос неподвижно лежал под одной из ив, раскинув руки в стороны. Глаза его были открыты, и сейчас он напоминал мертвеца. Мокки стало ужасно стыдно. В то время как он сам напился из ручья вместе с Джехолом, Урос остался здесь, почти умирающий от жажды. И он закричал:
      — Эй, бача, подожди! Я сейчас позову его.
      — Я никого не хочу видеть…
      Каждое незнакомое лицо, каждый чужой голос были для него невыносимы.
      С того момента, как он положил свою ногу на прохладную глиняную землю, Урос почувствовал что земля, ручей, деревья и их тень делятся с ним своей благотворной силой, которую он не принял бы ни от кого другого.
      — Сейчас, сейчас! Клянусь, скоро у тебя будет все необходимое, — крикнул Мокки и побежал в чайхану.
      — Иди, иди… — тихо сказал Урос.
      Его единственным желанием было, так быстро, как только возможно, вновь ощутить то неописуемое чувство счастья, которое посетило его. Ему казалось, будто он исчез из этого мира, но все еще находится в сознании. Правда, тело не позволило так долго обманывать себя. Когда Мокки поднес к его губам голубой кувшин, наполненный водой — Урос осушил его одним большим глотком и властно сказал: «Еще!». После того, как он утолил жажду, он почувствовал такой сильный голод, что почти целиком проглатывал свежие лепешки, принесенные Мокки, едва успевая подхватывать ими поджаренную баранину, которую он рвал зубами, словно голодный волк. И когда он насытился, усталость оказалась столь сильной, что он сразу же заснул.
      Мокки опустился на землю и принялся за еду. Он удовлетворенно покачивал головой. Сколько он себя помнил, забота о лошадях и людях всегда была его занятием. И он был счастлив этим, потому что был юн, добр и у него были сильные руки. Овца, которая, благодаря его заботам, покрывалась жиром и густой шерстью, лошадь, чью шкуру он вычистил, а гриву расчесал, и которая смотрела на Мокки с благодарностью, — все это наполняло сердце саиса гордостью и счастьем.
      С такой же гордостью охранял он и сон Уроса. Он не спрашивал себя, нравится ему Урос или нет, но когда в его глазах появилось спокойствие, Мокки просиял и на его мальчишеском, все еще безусом лице, появилась улыбка, и он поклялся самому себе, что доставит Уроса домой живым и невредимым, даже если для этого ему придется нести его на руках, до самой Майманы.
 
      Солнечный свет уже не был таким резким, и жара стала спадать. Скрытые в ветвях птицы, приветствовали своим щебетом наступление вечера.
      Громкий разговор толпы путешествующих, которая проходила через сад — разбудил его. Кашляя от уличной пыли, они громко требовали чаю.
      Не открывая глаз, Урос провел рукой по своей ноге. Тут же он почувствовал обжигающую боль — но она казалась терпимой. Усталость прошла. Духи страха и злые демоны, — бежали.
      А воспоминания уже не были столь мучительны.
      И он подумал: «В конце концов, моя неудача была лишь глупой случайностью».
      Конечно, из-за этого он не смог выиграть шахское бузкаши, но теперь каждый год будут проводить новое. Самое главное сейчас — как можно скорее вернуться домой и залечить ногу. А там посмотрим… Он был все еще самим собой, и Джехол принадлежал ему.
      Его взгляд встретился с взглядом саиса, который сидел перед ним на земле, словно охраняя его. Урос медленно сказал:
      — Я очень хорошо выспался, Мокки.
      — По тебе это заметно, — воскликнул саис, — Именем пророка! А сейчас тебе нужно выпить самого крепкого, самого горячего, и самого сладкого чаю! Я сейчас сбегаю! Тебе станет еще лучше!
      Взгляд Уроса блуждал по находящимся невдалеке отвесным скалам и небом над ними. После захода солнца все опять приобрело цвет и жизнь. Небо стало ярко-синим, зубцы гор оранжевыми. Скоро, при свете вечера, они загорятся ярким пурпуром.
      Но Урос, привыкший к бесконечным простором степей на севере, находил мало красоты в этих скалистых стенах. Они загораживали ему горизонт. Тогда он закрывал на секунду глаза и уже не чувствовал себя в чужих краях. Чайханы степей, долин, горных троп, над которыми свистит ветер, чайханы пустыни — между ними не так уж много разницы. Медный самовар, в котором бурлит кипящая вода, запах баранины, аромат чая, крики прислуги.
      Урос почувствовал себя дома. Даже путешественники, что опустились, вон там, на землю, стали для него не совсем чужаками: это были торговцы из Кандагара. Они закупали каракуль в Мазари Шарифе и их ковры в Маймане.
      Их можно было узнать по тюрбанам, повязанным согласно обычаям их провинции, и густым бородам, окрашенным хной.
      Саис вернулся назад, неся поднос с чайником и чайными пиалами. Мокки сел напротив Уроса и сказал:
      — А Джехол все еще спит. Он устал даже сильнее, чем ты.
      — Пусть отдыхает. Мы поедем дальше лишь завтра, — ответил Урос.
      Он посмотрел на Мокки, на его глаза, что покраснели от пыли, солнца и усталости, на его заношенный, слишком короткий, чапан и подумал: «Придет время и я куплю ему новый».
      Урос тоже не спрашивал себя, нравится ли ему Мокки или нет. Но сейчас его улыбка была мягкой и не имела ничего общего с его обычным волчьим оскалом.
      Они пили чай медленно и осторожно, потому что он был еще очень горячим, но нравился им таким больше всего. Оба молчали. Переливы маленьких птиц в ветвях ивы, становились все более пронзительными. Тень, что отбрасывали деревья, почти достигла плеча Мокки, а косые лучи заходящего солнца пробившись сквозь листву, засияли на меди самовара, разноцветной посуде и ярких картинках, что были нарисованы на побеленных известкой, глиняных стенах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.