Ночь они провели вместе. Когда Пьер заснул, Северина слегка привстала. Она не хотела забываться сном. Разве приговоренный к смертной казни не лелеет свои последние мгновения любимых воспоминаний? Северина слушала дыхание Пьера.
      "Он мой, он пока еще принадлежит мне, – говорила она себе. – Но скоро он уйдет…"
      Его красивое тело, красивое лицо, его прекрасное, до предела наполненное ею сердце – все исчезнет. Склонившись над волосами Пьера, Северина почти бессознательно шептала:
      – Мой милый, мой маленький мальчик, когда узнаешь, постарайся не слишком страдать. Почему? Ну почему? Я люблю тебя еще сильнее, чем прежде. А без всего того, что было, я бы и не знала, как сильно я люблю тебя. Поэтому не надо слишком страдать. Я не могла бы, я бы не могла…
      Голова ее упала на подушку. Она оплакивала Пьера, оплакивала себя, оплакивала человеческий удел, разделивший плоть и душу на два несовместимых обломка, оплакивала злосчастие, которое все носят в себе, но не прощают другим.
      Потом она вспомнила всю их совместную жизнь. Память воскрешала мельчайшие, навсегда, как ей казалось, забытые подробности. И каждая из них заставляла ее дотрагиваться до плеча Пьера, до его головы и повторять, словно заклинание:
      – Не надо страдать слишком сильно… Делай со мной что хочешь, но только поменьше страдай.
      За этими воспоминаниями, горестными мыслями и молитвами ее и застал рассвет. Однажды, еще после самого первого ее визита к госпоже Анаис, Северине пришла в голову мысль, что этот неясный утренний свет несет с собой конец всякой надежде. Она с грустью припомнила тот свой наивный страх. Какая же она была тогда несмышленая, если предположила, что ее можно было разоблачить без каких-либо улик. Ведь все зависело от нее самой. И тогда, и сейчас… Есть человек, который может, произнеся одно-единственное слово, облить гнуснейшей грязью любую, самую нежную жизнь. И слово это будет произнесено. Юссон не сможет устоять перед наслаждением, от которого покрываются чувственной рябью его веки.
      Ее мысли прервались. Пьер проснулся. Какой короткой была эта ночь.
      Северина сделала все, чтобы муж ушел в больницу как можно позже. Путь туда казался ей усеянным опасностями. На каждом перекрестке она видела Юссона, застывшего в ожидании, или если не его самого, то какого-нибудь его гонца. И все же Пьера пора было отпускать.
      – Ты сегодня обедаешь, конечно, дома? – спросила она, прощаясь с ним. – Тебе ничто не помешает?.. Обещаешь?..
      И утро потекло, капля за каплей, секунда за секундой, в ритме сердцебиения Северины. Любое уходящее в прошлое мгновение могло стать мгновением, когда Пьер все узнает. А время, отделяющее ее от него, состояло из стольких мгновений. Юссон… Пьер… Пьер… Юссон… Она вглядывалась то в одно лицо, то в другое, и то лицо, которое она любила, бледнело перед тем другим лицом, увеличенным и застывшим. Работа мысли свелась у нее к этой обостренной навязчивой идее, которая, впиваясь в мозг, приводит к сумасшествию. Северина поняла, что долго ей этих приступов не выдержать. Нужно, чтобы Пьер больше никогда не покидал ее. Уехать вместе? Он откажется. Разве она уже не использовала это свое самое лучшее оружие? Самое лучшее? Рано или поздно все равно пришлось бы вернуться, и Юссон ведь никуда не исчезнет…
      Когда наступил полдень, Северину охватила еще большая тревога, чем накануне. Уходящее время непрерывно сокращало данную ей передышку. Опасность надвигалась, как гроза, и каждый час приближал выбранный Юссоном момент. От мысли об этом все расплывалось у нее перед глазами, предметы плыли, утрачивая свои контуры. Она почувствовала, что теперь даже присутствие Пьера уже не поможет ослабить затягивающуюся вокруг ее горла петлю.
      И все же Северина продолжала бороться с невидимым, но близким противником.
      – Мне грустно, – сказала она мужу, когда после всех переживаний удостоверилась, что он все еще не знает. – Тебе будет не очень сложно предупредить на работе, что ты не придешь, потому что не можешь оставить меня одну?
      Она была очаровательна, как маленькая и очень больная девочка. И он не смог ей отказать.
      На протяжении дня он часто с удивлением ловил на себе обволакивающие настойчивые и жадные взгляды жены. Пылкости этим взглядам добавляло ощущение жалкой хрупкости дарованной передышки. И что это была за передышка! От каждого телефонного звонка у несчастной останавливалось сердце, и она первой бросалась к трубке. В конце концов она не выдержала и сама объяснила ему.
      – Разговоры помогают мне развеяться, – робко объяснила она.
      Потом пришла почта. Пока Пьер, прежде чем вскрыть конверты, рассматривал их, Северина пребывала в полуобморочном состоянии.
      – Ничего нового? – наконец решилась она спросить по прошествии нескольких минут, которые использовала для того, чтобы изобразить на лице спокойствие и придать голосу уверенность.
      – Ничего, – ответил Пьер, совершенно не подозревая, от какого невыносимого груза он ее освободил.
      И эту ночь они тоже провели в одной постели. Даже в своей квартире Северина постоянно чувствовала подстерегавшую ее опасность и немного покоя вкусила лишь благодаря контакту с мужчиной, которого ей предстояло потерять. Уснуть она не смогла и все прислушивалась, прислушивалась к счастливому, ровному сонному дыханию Пьера, которое, как она предполагала, ей, скорее всего, уже больше никогда не удастся услышать.
      Вот скоро рассветет, наступит тот роковой день, когда ему все станет известно, и она уже не сможет удержать его… Разве что она сама… В какой-то миг она почти решилась. Не лучше ли будет, если он узнает от нее? Но она быстро поняла, что это ей не под силу. Значит, он уйдет в город, где тот, другой, конечно же, будет его искать. Они встретятся… И тогда… Голова ее запрокинулась назад, и Северина застыла в неподвижности.
      Ее забытье длилось недолго, очнуться ей помог все тот же непреодолимый ужас, который только что стал причиной обморока. Поскольку у нее есть еще несколько часов, нужно использовать их, сейчас она поразмыслит и будет бороться. Она встретится с Юссоном, она станет умолять его… Нет… Напротив… Это была бы ее самая глупая ошибка… Он только насладится ее страхом, как там, у госпожи Анаис, когда, валяясь на своей постели проститутки, она слезно умоляла не выдавать ее… Нет… Напротив… Нужно, чтобы он понял, что она ничего не боится. Тогда, может быть… И Северина – настолько непереносимо было ее безвыходное отчаяние – уцепилась за эту надежду.
      Юссон позвонил им в то же утро. Он знал, что Пьер ушел в больницу. Значит, к телефону подойдет Северина. Им руководило исключительно любопытство. Неужели Северина все еще считает его способным на ту гнусность, в которой она заподозрила его в момент замешательства?
      "Если она поверит, что я умею хранить тайны, я постараюсь укрепить ее в этой вере. А если нет, я ее успокою".
      Однако поведение Северины не дало ему возможности сделать ни того, ни другого. Уверенная, что Юссон хотел поговорить с Пьером, и настроенная на тот единственный метод борьбы, мысль о котором ей только что пришла в голову, она сухо ответила:
      – Мужа нет дома. И повесила трубку.
      Это проявление отчаяния Юссон принял за высокомерие, для укрощения которого одного лишь унижения ей оказалось мало.
      "Что ж, она еще попросит у меня пощады", – подумал он.
      Час спустя после телефонного звонка Юссона горничная сообщила Северине, что ее хочет видеть какой-то молодой человек.
      – Он не назвал своего имени, – добавила она, – и у него какой-то странный вид… полон рот золотых зубов…
      – Пусть войдет, – сказала Северина.
      В любой другой ситуации появление Марселя в ее доме просто уничтожило бы Северину. Но в том состоянии, в котором она находилась теперь, оно лишь слегка удивило ее. Мысли Северины были заняты исключительно Юссоном, и эта навязчивая идея сделала ее безразличной ко всем остальным событиям. Марсель… Ипполит… У них были естественные реакции, легко предсказуемые, легко предотвратимые, легко поддающиеся удовлетворению, если уж на то пошло. А вот тот, другой, изможденный, зябкий, утоляющий свое сладострастие не от власти над плотью, а от унижения душ…
      – Здравствуй, Марсель, – со странной ласковостью в голосе сказала Северина.
      От такого приема все резкие слова, которые он готов был произнести, застряли у него в горле. Непринужденность Северины, ее печальный вид усилили до крайности смущение, которое он почувствовал сразу же, как только вошел в гостиную. Он смотрел на Северину нерешительно, одновременно испытывая и почти уже улетучившийся гнев, и все возрастающее восхищение. Теперь он наконец смог определить, к какому кругу принадлежит эта женщина, чьи привычки, манеры и речь всегда рождали в нем смутное и сладостное ощущение своей зависимости от нее.
      – Ну так что, Марсель? – с той же отсутствующей ласковостью спросила Северина.
      – Ты не удивляешься тому, что я здесь, не спрашиваешь меня, как я тебя нашел?
      Она сделала такой усталый жест, что ему стало нехорошо. Он любил ее еще больше, чем предполагал, потому что уже не думал о себе.
      – Что же все-таки случилось, Дневная Красавица? – спросил он, в то время как еле заметное движение его тонкого и опасного тела несло его ей навстречу.
      Северина опасливо посмотрела на дверь и сказала:
      – Не называй меня так. Не надо.
      – Я буду делать все, как ты захочешь. Я пришел не затем, чтобы вредить тебе (он искренне забыл про шантаж, на который уже было решился). Я хотел только узнать, почему ты ушла и как я могу снова тебя видеть. Потому что (тут на его лице появилось неукротимо-волевое выражение), я говорю тебе это, я должен тебя видеть.
      Северина покачала головой с нежным удивлением. Она не очень хорошо понимала, как можно еще думать о будущем.
      – Но все ведь кончено, все, – ответила она.
      – Что… все?
      – Он ему расскажет.
      Она с таким растерянным видом опустила плечи, что Марсель испугался. С самого начала их разговора у него возникло ощущение, что она не вполне в своем уме.
      Он резко сжал пальцы Северины, чтобы извлечь ее из зловещей задумчивости, в которую та погрузилась.
      – Выражайся яснее, – сказал он.
      – Случилось большое несчастье, Марсель, мой муж все узнает.
      – Да, в самом деле, ты же замужем, – медленно произнес молодой человек, причем невозможно было понять, чего больше было в его голосе – ревности или почтительности. – Это он?
      Марсель кивнул на фотографию. Этот портрет Пьера Северина любила больше всех остальных. Момент был схвачен очень удачно, особенно хорошо получились глаза, живые, полные искренности и молодого задора. Северина уже давно не смотрела на него с таким вниманием, снимающим равнодушие привычки. Вопрос Марселя опять превратил этот образ в живой и осязаемый. Она вздрогнула и застонала.
      – Это невозможно, скажи мне, что это невозможно… чтобы нас разъединили.
      Потом, нервничая, добавила:
      – Уходи, уходи, он сейчас вернется. Он и так скоро все узнает.
      – Но, послушай, я могу помочь тебе.
      – Нет, нет, никто мне уже не поможет.
      Она подталкивала его к двери с таким исступлением, что он даже не пытался сопротивляться и только произнес:
      – Я буду ждать от тебя новостей. Гостиница «Фромантен» на улице Фромантена. Спросишь Марселя, этого достаточно. Если не придешь, можешь быть уверена – через два дня я приду сам.
      Прежде чем выйти за порог, он заставил ее повторить адрес.
      Еще один день, еще одна ночь.
      Северина ела, слушала, отвечала на вопросы лишь благодаря какому-то выработавшемуся автоматизму, не отдавая себе отчета в том, как это происходит. Захвативший ее водоворот, как выяснилось, носил ее поначалу только по самой поверхности. Теперь же она чувствовала, как ее затягивает в воронку, туда, где спирали, едва зародившись, тут же смыкаются. А рядом с ней плавали, словно картонные маски, лица Юссона и Пьера.
      После третьей бессонной ночи Северина дошла до такого нервного истощения, что иногда ей даже хотелось, чтобы все как можно скорее закончилось. Однако когда Пьер, еще сидя в постели, просмотрел почту и прошептал: "Странно, после шести месяцев молчания!" – Северина мысленно произнесла мобилизовавшую все ее существо молитву, в которой просила, чтобы письмо было не от Юссона.
      Между тем оно было именно от него, и Пьер вполголоса прочитал:
      "Дорогой друг, Мне нужно с Вами поговорить. Я знаю, что Вы очень заняты. Поэтому чтобы Вам не отклоняться от Вашего обычного маршрута и поскольку я сам окажусь как раз в тех же местах, то буду ждать Вас завтра в сквере около Нотр-Дама в половине первого. Вы ведь в это время выходите из больницы, если я не ошибаюсь. Мое нижайшее почтение госпоже Серизи…"
      – Письмо датировано вчерашним днем, значит, это на сегодня, – сказал Пьер.
      – Ты не пойдешь, ты не пойдешь, – почти закричала Северина, прижимаясь к Пьеру, словно ей хотелось связать его своим телом.
      – Милая, я не могу так поступить. Я знаю, что ты не любишь его, но это не основание.
      Северине было хорошо известно, что в таких ситуациях Пьер оставался непреклонен и никогда не уступал ее желаниям: он поддерживал свободные и корректные отношения со всеми уважаемыми им людьми. И Северина безвольно отдалась потоку своих ужасных мыслей.
      Это смирение длилось все то время, пока Пьер находился в квартире. Когда же она почувствовала, что вокруг нее воцарилась могильная тишина, когда она увидела и услышала – а она и в самом деле видела и слышала, – как Юссон начинает свой рассказ, она забегала по комнате, размахивая руками и выкрикивая, как настоящая сумасшедшая:
      – Я не хочу… Я пойду… На колени… Он скажет… Пьер… На помощь… Он скажет: Анаис… Шарлотта… Марсель…
      При упоминании последнего имени возвратившийся рассудок немного смягчил блеск ее глаз:
      – Марсель… Марсель… Улица… улица Фромантена.
      Когда она вошла в его маленькую, не внушающую доверия комнату на Монмартре, он был еще в кровати. Первой реакцией Марселя было затянуть Северину в постель. Но она даже не заметила этого, а приказала властно, как сама судьба:
      – Одевайся.
      Он хотел, чтобы она объяснила, в чем дело, но Северина остановила его:
      – Я все тебе расскажу, но только скорее одевайся. Когда он был готов, она спросила:
      – Который сейчас час?
      – Одиннадцать.
      – У нас есть время до половины первого?
      – Время на что?
      – На то, чтобы дойти до сквера Нотр-Дам. Марсель смочил салфетку, провел ею по лбу и вискам Северины, налил в стакан воды.
      – Выпей, – сказал он. – Я не знаю, что с тобой случилось, но, если ты будешь продолжать в таком духе, надолго тебя не хватит. Как, немного получше?
      – У нас есть время? – нетерпеливо спросила она, так как ей никак не удавалось сориентироваться, успевают они или нет: она не понимала и не слышала ничего, что не имело отношения к преследуемой ею цели.
      Одержимость Северины оказалась заразительной. Марсель даже не попытался спорить с ней. Да и куда бы он только не пошел за Севериной с закрытыми глазами, после того как, отчаявшись найти ее, вдруг увидел ее перед собой – потерянную, молящую о защите. Ведь речь могла идти только об этом – он почувствовал это своей интуицией сутенера. Все подталкивало его сейчас к тому, чтобы повиноваться Северине: его любовь, природная вспыльчивость и дикий закон его среды, по которому мужчины, живущие за счет женщин, должны расплачиваться с ними своей отвагой и кровью.
      – Мы будем там на час раньше, чем нужно, – сказал Марсель. – Что от меня требуется?
      – Там посмотрим… Мы опаздываем.
      Он понял, что Северина успокоится только тогда, когда окажется в том месте, куда стремится всем своим существом.
      – Иди вперед, – сказал он.
      Он быстро пошарил под подушкой, сунул руку в карман, потом нагнал Северину в коридоре. Сначала она не обратила внимания на то, что Марсель не подошел к такси, выстроившимся в ряд на площади Пигаль, а направился к крохотному гаражу на прилегающей улице. И только когда он начал там о чем-то говорить с каким-то человеком в промасленном комбинезоне, она запротестовала. Но Марсель грубо оборвал ее:
      – Не лезь не в свои дела. Еще здесь ты будешь меня учить.
      Потом, обращаясь к человеку в комбинезоне, добавил:
      – Так я жду тебя, Альбер. Не в службу, а в дружбу. Несколько минут спустя они сели в видавший виды форд. Альбер, который теперь был в пиджаке без воротника, сидел за рулем. Он высадил их перед сквером со стороны острова Сен-Луи, как попросила Северина, знавшая, что Пьер будет идти от паперти Нотр-Дам.
      – Оставайся здесь и жди, сколько потребуется, – приказал Марсель, выходя из машины.
      Альбер в ответ проворчал:
      – Так рисковать я согласен только ради тебя и Ипполита.
      Северина и Марсель вошли в сквер.
      – Ну рассказывай, – потребовал он.
      Северина посмотрела на часы – еще не было двенадцати. Время для объяснений у нее было.
      – Понимаешь, в самый мой последний день у Анаис к ней пришел один человек. Он друг моего мужа. И вот сегодня в половине первого он собирается все ему рассказать.
      – Потому что не смог тебя заполучить?
      – Если бы только это.
      – Сволочь, – ругнулся Марсель. Потом намеренно холодным тоном сказал:
      – Ты не хочешь, чтобы он тебя заложил, я понимаю. Только вот если бы ты сказала мне об этом раньше, все было бы гораздо проще.
      – Я узнала это только сегодня утром.
      Марсель был взволнован тем, что Северина сразу же, не рассуждая, отправилась за помощью к нему.
      – Будь спокойна, я все устрою, – заверил он ее.
      Он увлек Северину к скамейке, скрытой деревьями, и теперь со стороны паперти Нотр-Дама заметить их было совершенно невозможно. Марсель закурил сигарету, они помолчали.
      – А потом? – спросил Марсель. – Да, что потом? Если все пройдет нормально, ты будешь только со мной? Разумеется, я не говорю о твоем муже.
      Северина решительно кивнула. Кто же когда-нибудь выручал ее так, как он?
      Марсель курил, не произнося больше ни слова. Время от времени он измерял взглядом расстояние между их скамейкой и железными воротами, открывавшимися в сторону паперти, прикидывал, как далеко от них стоит машина с работающим на медленных оборотах мотором, звук которого время от времени доносился до них. Северина, обессиленная, не способная ни о чем думать, ждала. Никогда еще она так ясно не чувствовала, что не принадлежит себе.
      – Двадцать пять минут первого, – сказал Марсель и встал. – Сейчас тебе нужно будет смотреть в оба и сразу, как только он появится, показать его мне.
      Северина обернулась, ее стала трясти дрожь. В сотне шагов от них, в аллее, ведущей к воротам, через которые должен был пройти Пьер, стоял Юссон. Марсель тут же угадал причину этой дрожи.
      – Он здесь? – спросил он. – Покажи.
      Северина не смела. На лбу у Марселя она заметила складку, которую уже однажды видела, в тот вечер, на рынке.
      – Говори же, – яростным шепотом приказал он.
      – Ты не понимаешь…
      – Нет, нет, пошли отсюда, – пролепетала Северина. Но не сдвинулась с места. Из тени собора в сад входил Пьер. Юссон направился к нему.
      – Вон тот, худой, который подходит к моему мужу, – шепнула она.
      И потом с диким надрывом в голосе, с каким спускают с поводка собаку-убийцу, добавила:
      – Иди, Марсель.
      Он слегка пригнулся. В его напряженном затылке было нечто такое, что повергло Северину в смятение, и она, растерявшись, бросилась бежать. Инстинктивно она побежала в сторону, противоположную той, куда направился Марсель. Так что, сама того не желая, она проскочила в тот же вход, откуда они с Марселем пришли. Альбер и его машина были на месте.
      – Залезай, – скомандовал он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на ненависть.
      Они прислушались. До них донеслись неясные крики. Они увидели, как туда, где кричали, побежали люди. Альбер продолжал ждать.
      Шум усилился. Мимо них пробежал полицейский. Альбер с силой нажал на акселератор.
      Когда Юссон писал письмо Пьеру, то не без основания предполагал, что тот будет крайне удивлен и расскажет о нем Северине. Он нисколько не сомневался в том, что Северина позвонит ему или даже придет к нему домой. Он надеялся насладиться поражением ее упрямого высокомерия, а потом прекратить игру, которая начала уже утомлять его и которой он уже стыдился. Однако утро прошло, а никаких известий от Северины так и не последовало. Он позвонил ей. Ее не оказалось дома. Юссон заколебался: стоит ли идти в сквер к Нотр-Даму? Естественно, он заготовил правдоподобную тему для беседы с Пьером, но молчание Северины заронило в его душу предчувствие какой-то смутной опасности. Однако именно это предчувствие как раз и заставило его принять окончательное решение.
      Подобно многим достаточно благородным, но страдающим от какого-нибудь тайного порока людям, Юссон стремился искупить этот порок, всячески развивая свои хорошие качества. И коль скоро предстоящая встреча с Пьером вносила в его душу изрядную долю беспокойства, он решил, что не отменит ее.
      Из-за этих раздумий он пришел в сад всего за несколько минут до назначенного времени. Едва он двинулся по маленькой аллее, откуда был виден левый берег, как тут же заметил Пьера и направился к нему.
      Марсель рванулся как раз в этот момент.
      Даже если бы решение Марселя не было таким твердым, уже один только крик Северины, страстный, смертоносный, идущий из недр плоти, заставил бы его ударить. Этот крик настраивал душу на боевой лад, подогревал кровь – именно этого опасался Ипполит, когда говорил о Марселе. А поскольку удача уже несколько раз сопутствовала ему в трудных делах, сейчас уже ничто не могло остановить его.
      Он бежал, держа пальцы на раскрытом в кармане ноже со стопором. Голова у него была ясная, и Марсель размышлял: "Он упадет, я прыгну на газон, и раньше, чем меня хватятся, Альбер рванет вперед". Он верил в свою силу, в свою ловкость и в сноровку своего шофера. Но в расчетах своих он не учел возможность вмешательства Пьера и настороженности того, кого он наметил своей жертвой.
      Видя, что прямо на Юссона несется какой-то человек, Пьер, шедший им навстречу, сделал повелительный предупреждающий жест. Юссон резким движением, которое не получилось бы столь быстрым, если бы инстинкт его не был начеку, обернулся и уклонился от удара. Перед его лицом что-то сверкнуло. Марсель, гибкий, как животное, тут же обрел равновесие и опять занес нож. Но Пьер бросился вперед. Рядом со своим лицом он увидел чье-то искаженное металлической ухмылкой лицо. Удар достался ему. Поразил его в висок.
      Марсель еще мог бы убежать. Но он понял, что ударил мужа Северины. Его замешательство длилось всего секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы его погубить. Пьер зашатался, Юссон схватил запястье, которое держало потускневшее оружие. Марсель попытался вырваться, но в тощем теле его противника жила редкая сила. К тому же на подмогу уже спешили прохожие, уже раздавались свистки полицейских. Марсель прекратил сопротивление. У его ног лежал неподвижный человек.

X