Старлиц решил не жалеть сил. В конце концов, шел 1999 г. н. э., который десятилетия рекламировали как последний шанс оправдаться за содеянное в двадцатом веке. Было бы глупо напоследок не постараться.
      Он долго ехал на автобусе назад к границе, а потом целую неделю искал место сбора преступников. Там, войдя в доверие к главарям банды байкеров, свихнувшихся на скоростях, он аккуратно составил список самых желанных для них предметов: сбываемых в считанные минуты ветровых стекол, дверных ручек и краг. Затем он отправился на промысел.
      Но оказалось, что он устарел как профессионал. За его долгое отсутствие автомобили обросли визгливыми противоугонными сиренами, рулевые колонки сковали неприступные замки. И все же перед решительным человеком с верным глазом, твердой рукой и непробиваемым терпением не мог бы устоять даже броневик. К тому же ценным подспорьем оказалась зоркая несовершеннолетняя помощница.
      Три угнанные машины удовлетворили потребность Старлица в деньгах, и они с Зетой вернулись автобусом в Сокорро. Обойдя распродажи и дешевые магазины, она купили блестящей шерсти и мишуры, длинные рождественские гирлянды, древний проигрыватель с работающими колонками, огромную стопку пластинок с рождественскими гимнами. У понурого жителя Нью-Мексико, распродававшего по случаю приближающегося Y2K все имущество, они приобрели за бесценок никогда не работавший электрогенератор. Когда-то этот бедняга решил перечеркнуть карьеру, загубить семью, пустить по ветру сбережения и скрывался в глубоком подвале от вездесущих компьютеров; теперь он сбывал заваль, которую раньше усиленно скупал.
      И вот настал кульминационный момент всей операции: сбор развеселой толпы для празднования Рождества в разгар осени. Старлиц, разъезжавший без прав и вообще без каких-либо документов, позаимствовал с плохо охраняемой стоянки развалюху грузовичок и отправился за массовкой. Результат поездки представлял собой несвязный хор местных оболтусов: шестеро иностранцев-поденщиков на нелегальном положении, подрабатывавших на паркинге у местной «Ноmе Depot» , четверо чумазых индейцев в ковбойских шляпах, покинувших резервацию, чтобы побыстрее спиться, и парочка ни на что не годных местных бородачей, наркоманов-даоистов.
      Старлиц перевез их в заброшенный «квонсетовский» гараж несколькими партиями, кружными путями. Для согрева он разжег трескучий, средней ядовитости огонь в ржавой бочке. Он смазал, проверил, отладил генератор, Зета развесила на рыжих от ржавчины стенах рождественскую красотень. Повсюду были разложены сверкающие шляпы и сладкие свечки в упаковке.
      Затем, подавляя гул генератора, проигрыватель заиграл бессмертное «Белое Рождество» Кросби .
      Половина собравшихся не владела английским, поэтому хор получился слабоват. Два галлона вина «Моген-Давид» добавили веселья.
      — Папа, это слишком громко! Сюда нагрянет полиция!
      — Да, нет, может быть! — прокричал в ответ Старлиц. — Моему отцу это не впервой. Зато наш принцип срабатывает, я чувствую!
      Сладкое пойло действовало на его гостей, как сверхмощные глубинные бомбы. Старлиц с надеждой взирал на скачущие по стенам тени. Дальше, за стенами, сотрясаемыми варварским ревом, погрузилась в зябкую ночь пустыня, вокруг города вилась пыль кедровой пыльцы и танцевали духи вымирающих индейских племен.
      — Сработало! — понял Старлиц. — Гляди, Зета, сработало!
      Зета разжала уши.
      — Что ты сказал?
      — Он явился, он здесь! Твой дед рядом с нами. Зета с сомнением оглядела валящихся с ног выпивох.
      — Сосчитай их! — велел Старлиц.
      Зета аккуратно произвела подсчет гостей.
      — У меня получилось тринадцать перепившихся болванов, — доложила она безнадежным голосом.
      — Ура! Я нанял только дюжину.
      Зета опасливо глянула на гнилые двери, запертые на тяжелые засовы, укрепленные для верности ржавыми цепями.
      — Папа, сюда никто никогда не смог бы проникну…
      — Твоему деду не надо входить в двери. Дай соображу… Дадим каждому по рождественскому подарку — сигаретке. Это и будет удостоверением личности.
      И Старлиц засновал среди празднующих, методично щелкая зажигалкой в густом дыму. Он выволакивал своих непутевых гостей из пьяных глубин их грез, поднося к их лицам мерцающий свет рождественской истины. Беззубые рты, неопрятные бороды. Обожженные ветром щеки и лбы. Седина и испарина. Пот и пыль. Вытаращенные от страха глаза, взлетающие от изумления брови. Кариес, витаминное голодание. Разложение деревни, распад городов.
      Потом перед ним предстал тот, кого он искал. Этот человек был похож на остальных даже больше, чем те походили на самих себя, лицо его было сущностью всех потерянных лиц. У него было глубокое, первобытное выражение потерянности, безнадежной несвязности, оторванности, рождавшее непонятную радость, как поэзия на мертвом языке.
      Старлиц вцепился в его щуплое плечо.
      — Зета! Зета! Скорее сюда! — Девочка примчалась на зов. — Полюбуйся, Зета, это он!
      Вечный лоботряс пыхтел только что зажженной сигареткой и плохо держал нечесаную голову. Впрочем, он креп на глазах, освобождаясь от уз массы, пространство-времени, веса, сажи, грязи. Старлица поразило, как молодо выглядит его отец. Таким противоестественно юным он его еще никогда не видел. С такими черными, хоть и запорошенными пылью волосами, с гладкой, без единой морщины шеей, с тонкими запястьями ему нельзя было дать больше двадцати пяти лет.
      На отце Старлица были штаны защитного цвета, брезентовые башмаки без носков, серая брезентовая рубаха на пуговицах, какие носят в тюрьмах и на стройках.
      Все совершенно бесцветное, донельзя вытертое, вылинявшее на тысяче солнц. Он приподнял тонкую грязную руку и прикоснулся к кисти Зеты. Зета отпрянула, но его это прикосновение оживило. Ощущение человека придало хоть какой-то осмысленности взгляду его глаз, похожих на дырочки для обувных шнурков.
      — О, яванский навахо! — пробормотал он.
      — Отец, — тревожно сказал Старлиц, — ты ведь меня знаешь?
      Молодой человек со слабой, блуждающей улыбкой пожал плечами.
      — Держи его за руку, Зета. Держи хорошенько и не отпускай ни на секунду. Я сделаю потише музыку.
      Он сбегал к надрывающимся колонкам и сразу вернулся.
      — Папа, — заговорил он настойчиво, — это я, Лех. Я твой сын, сын польки, девушки из госпиталя, помнишь? Я уже взрослый, поэтому так выгляжу. А это моя дочь Зенобия. Твоя внучка, папа.
      — Он говорит по-английски? — с любопытством осведомилась Зета, цепляясь за тощую руку призрака. — Судя по его виду, вряд ли.
      — По-английски — нет, — подтвердил Старлиц. — У него свой, отдельный язык. Племенное наречие. В нем шестнадцать вариантов для оттенков оранжевого цвета и восемнадцать для обозначения оленьих троп, но нет ни прошлого, ни настоящего, ни давнопрошедшего времени. Понимаешь, будущее и прошлое время ему без надобности. Его повествование обходится без этого.
      — Как его зовут?
      — Я знаю, что однажды ему присвоили официальное американское имя, потому что в сороковых годах его призвали в американскую армию. Он воевал на Тихом океане, служил с дешифровщиками из индейцев навахо. А потом нанялся уборщиком на большой федеральный проект в Лос-Аламосе. Там и случилась авария, из-за которой улетучилась его личность. Была — и нету. Моя мать, твоя бабка, всегда звала его просто Джо. Ну, как «солдатик Джо» или «Эй, Джо, жвачка есть?». Ты тоже можешь называть его Джо.
      — Привет, дедушка Джо, — сказала Зета. Дедушка Джо улыбнулся ей и изрек нечто цветистое, доброе, остроумное и совершенно непостижимое.
      — Погоди-ка! — крикнула Зета, пристально в него всматриваясь. — Я знаю, кто это! Я знаю его! Он же тот самый старикан! Ласковый такой, он еще приносил мне игрушки и разные подарки!
      — Серьезно? Ты видела его раньше?
      — А как же! Только тогда он был гораздо старше. Седой, сгорбленный, бормотал что-то про себя на собственном языке, все время семенил вперед-назад. Он появлялся на Рождество и дарил мне старинные сладости с натуральным сахаром. — Зета нахмурилась. — А Первая и Вторая Мамаши твердили, что я его выдумываю.
      — Славный папаша! — Старлиц благодарно похлопал его по хрупкому предплечью. — Понимаешь, у твоего дедушки Джо нет передней и задней передачи. Зато он никогда не забывает, что разглядел в будущем.
      Джо сердечно кивал и виновато улыбался. Он все еще походил на призрак, но в нем на глазах прибывало самодовольства. Он напоминал молодого призывника, ставшего свидетелем невероятных нацистских зверств, но быстро восстановившего самообладание при помощи виски и записей Бенни Гудмена.
      — Теперь я понимаю: тот милый старикашка был моим дедом! — радостно воскликнула Зета. — Однажды он подарил мне старомодные часы, светившиеся в темноте.
      Дедушка Джо положил свою тонкую руку на плечо внучке и доверчиво посмотрел на Старлица. Тот был тронут до глубины души. Его отец пренебрег всеми сложностями и посетил свою единственную внучку, чтобы осыпать ее анахроничными дарами на дальнем краю своего скитальческого ареала, в завершающее десятилетие века. То было истинным самопожертвованием. Старлиц почувствовал, как внутри у него проходит давно мучившее его невероятное напряжение. Теперь он знал, что правильно поступил, приехав сюда. Все прошлые потери и будущие расплаты были отныне не в счет.
      — Кайяк, — произнес дедушка Джо, откашлявшись. — Кинник-кинник. Нок конк.
      — Он пытается с нами разговаривать! — взвизгнула Зета.
      Дедушка Джо на глазах наливался силой, терял призрачность и крепчал. Он повернулся к Зете, добродушно подмигнул ей и игриво указал пальцем на Старлица.
      — Тип из «Сладкой жизни». Влюбчивый осел.
      — Папа молодец, — вступилась Зета за Старлица. — Он очень веселый, если с ним как следует познакомиться.
      Джо прочувственно шмыгнул носом.
      — Ма не знает себя, как и я.
      — Это он о твоей бабке, — перевел Старлиц. — Медсестра Старлиц. Агнешка Старлиц. Понимаешь, она была узницей лагеря смерти в Польше, а потом попала в Америку и добралась до места, где могла видеть Джо лучше, чем кто-либо еще. Агнешка даже могла до него дотронуться… Они никогда не находились на одном и том же месте достаточно долго, чтобы пожениться, но отлично друг другу подходили. И даже друг о друге заботились.
      — Мы можем повидаться с бабушкой? Старлиц грустно покачал головой.
      — До нее теперь не достучаться, милая. У нее кресло-каталка, дистанционный пульт, овсянка трижды вдень… Иногда она сестра, иногда пациент, но чаще то и другое вместе, такая вот многофазовость… Боюсь, ты этого не поймешь, это для взрослых. Нет, повидаться с бабушкой ты не сможешь. Поверь, лучше избегать того состояния, когда начинаешь беседовать с медсестрой Старлиц. — Старлиц почесал подбородок. — Если это кому-то под силу, то в первую очередь ему.
      Дедушка Джо разгулялся: встал, зевнул, потянулся. Электрогенератор тут же чихнул и выключился. Рождественские огоньки погасли. Проигрыватель взвыл, рявкнул и заглох.
      Несколько обормотов еще немного поголосили рождественские гимны, а потом затихли. Дряхлый гараж погрузился в стальные потемки, озаряемые только огнем в железной бочке, но отцу Старлица не было до этого дела. Наоборот, такое мистическое освещение только придало ему сил. Теперь его настроение можно было назвать даже развязным. Глянув на ближайшего пьянчугу с веселым презрением, он изрек:
      — Мужик! — Улыбка до ушей. — Ева пригласила идиота — ретромастоида, идиота, Сэма или тератоида — в одиннадцать часов!
      — Наплюй на эту дурную деревенщину, папа. Мы так рады тебя видеть! Ты отлично выглядишь, учитывая, что на дворе 1999 год и все такое прочее.
      Сказав это, Старлиц поднялся, чтобы успокоить свою паству новыми порциями спиртного. Вернувшись, он обнаружил, что его дочь и отец увлеченно беседуют.
      — Понимаешь, дедушка, тут все дело в почитании Луны, — смущенно втолковывала Зета. — Обе мои
      мамы исполняют обряды поклонения Луне в старых лесных зарослях.
      — Самые наивные извращенки «Ом», — задумчиво молвил Джо.
      — Представляешь, дедушка, я только что приехала из страны мусульман!
      Джо снисходительно кивнул.
      — Поймай мусульманину верблюда, сомалиец! Турок на гербе.
      — Смотри-ка, Зета, папаша с тобой поладил! — Старлиц сел на свою мексиканскую торбу. — Пора поведать тебе историю дедушкиной жизни. — Старлиц церемонно достал янтарную бутыль с текилой «Гран Сентенарио» и стопку бумажных стаканчиков. — Ты должна ее знать. Это ведь твое наследство. Дедушке было бы нелегко рассказать ее самостоятельно. — Старлиц снял с горлышка фольгу и откинул пластмассовую крышечку. — Не возражаешь немного помочь мне с фабулой, папа?
      — О нет! — сердечно согласился Джо, принимая полный бумажный стаканчик. — Растопырь жабры, аллигатор! — Он выпил.
      — Во-первых, что бы Джо ни нес, никакой он не «яванский навахо», — начал Старлиц. — Он, конечно, туземец — такой, что дальше ехать некуда, но какой бы этнический ярлык ты на него ни налепила, Джо обязательно окажется кем-нибудь другим. Это и есть твое истинное происхождение, Зета. Ты принадлежишь к племени тех, кто не принадлежит ни к каким племенам.
      Старлиц отхлебнул текилы. «Гран Сентенарио», урожай века, глоток ностальгии.
      — Твоя семья разрушает шаблоны и живет в образовавшихся трещинах. Твой дедушка Джо всегда был одним из «них», но никогда к «ним» не принадлежал. Он яванский навахо, точка встречи двух несоприкасающихся окружностей.
      — Да-да! — радостно крикнула Зета. Для нее все это было исполнено смысла. Казалось, она всю жизнь ждала этого откровения. Слушая, она дрожала от восторга.
      — Джо рано пошел на войну. Войны созданы для таких, как он. Они всегда приводят к невероятным ситуациям, которые никто не может объяснить. Их невероятность становится видна только спустя многие годы, ибо за долгие месяцы боев противоборствующие стороны отучаются связно мыслить… Взять хоть дешифровщиков нава-хо, японский «пурпурный код» на Тихом океане, доисторические аналоговые компьютеры для взлома кодов, заводные кодирующие машины нацистов, «голубого» британского математика с его тайной жизнью . И все это сверхсекретно, сверхважно, так что никто ничего не знает на протяжении тридцати, сорока, пятидесяти лет… Все это очень подходило для Джо, кто бы он ни был… Вернее, именно потому, что он такой. Это его и сделало таким.
      — Папа, вся эта история мне очень нравится, но… для дедушки Джо слишком молодой. Он выглядит даже моложе тебя.
      Старлиц закашлялся от жгучей текилы.
      — Я как раз к этому и подхожу. Молодого дедушку выперли из отряда кодировщиков навахо — потому, наверное, что его собственный код не принадлежал к языку навахо, и определили не то дворником, не то воришкой на Манхэттенский проект. Ну, туда, где делали атомную бомбу и готовились ее испытать.
      Тут у Джо опять прорезался голос — авторитетный, сопровождаемый кивком очевидца:
      — Тупица-парабола из арапахо.
      — Ну да, Джо был индейцем-дворником, но промышлял в основном кражей запасных покрышек, бензина, металлического лома — все это тогда, при рационировании, очень ценилось. Профессорам-атомщикам выделяли огромные деньги, миллиарды долларов, да каких, сороковых годов, да еще в обстановке строжайшей секретности и спешки. Где им было уследить за пропажей ценностей с грузовиков… Можешь не сомневаться, там не обходилось без махинатора «черного рынка», иначе не бывает. Им, конечно, и был Джо.
      — Стратагема мега-пирога, — подтвердил Джо.
      — И вот пришло время испытать атомную бомбу — «Штуковину», как они ее называли. Это произошло здесь, в Нью-Мексико, на полигоне Тринити. По соображениям безопасности ее решили рвануть в пять утра, в страшную грозу. Ты только представь, Зета: черным-черно, вой ветра, испытатели ни черта не видят — они же прячутся в своих бункерах на удалении в тысячу ярдов. Самое время пробраться на взрывную площадку и спереть то, что там плохо лежит!
      — Действительно… — задумчиво согласилась Зета.
      — Его манили тонны ценной медной проволоки, а то и сам плутониевый сердечник. Если вспомнить, как трудно и дорого было тогда получить этот самый плутоний, то ясно, что это был ценнейший металл на свете. В общем, Джо угодил то ли прямо на бомбу, то ли — знаю, это звучит невероятно, но как будто подтверждается данными об испытаниях — забрался в саму бомбу, прежде чем ее окончательно свинтили! Ну а дальше она рванула. Мощнейший выброс энергии, какой знало до того человечество! — Старлиц вздохнул. — Понятно, что его попросту выдуло из истории.
      — Как же так вышло? — спросила любопытная Зета.
      — А так! Это был определяющий момент в повествовании двадцатого века. Сердцевинный, основообразующий миг столетия. Бомба была ошеломляющей, всесокрушающей, разрушающей весь предшествовавший сюжет, она появилась из ниоткуда как полнейшая неожиданность, произвела сотрясение в десять баллов по десятибалльной мировой шкале катастроф. После Бомбы история уже не стала прежней, ибо с тех пор ей приходится существовать под атомным грибом, на котором начертано: «История временна». Джо перестал подчиняться причинно-следственным законам с того мгновения, когда его размазало по двадцатому веку, как электронное облако. Он присутствует в повествовании двадцатого века повсюду, но показаться может только тогда, когда его регистрируют, на него смотрят. Когда его ищут.
      — Как здесь и сейчас?
      — Именно как здесь, именно как сейчас.
      — Класс! Значит, сейчас необыкновенный момент?
      — Правильно, Зета. Гляди в оба и пытайся запомнить. Ведь это в последний раз.
      — Что?! Почему?
      — Здорово, что ты видела его раньше и видишь сейчас. Потому что в будущем ты его уже не увидишь.
      — Почему? А на следующий год? Джо печально покачал головой:
      — Не хренов радон.
      — Дедушка прав, — веско произнес Старлиц. — После Y2K это невозможно.
      — Но почему? — не унималась потрясенная Зета.
      — Из-за Бомбы, — сказал Старлиц. — Таково ее повествование. В следующем столетии не будет «атомного века». Атомный Век кончился, он — вчерашний день. После Y2K значение Бомбы меняется. Не знаю, видела ли ты когда-нибудь взрыв атомной бомбы. В двадцатом веке она была Святым Граалем , но Святым Граалем она могла оставаться всего восемь минут. Эти восемь минут ты бродишь в солнечных очках в ударной волне, повторяя всякую супермифическую чепуху: «Я ярче тысячи солнц, теперь я Смерть, я разрушаю миры…» По истечении восьми минут у тебя остается один мусор. Мусор по определению, понимаешь? Старлиц смотрел в доверчивые глаза дочери. Он делал все, чтобы она его поняла. Время настало.
      — Вернемся к испытанию на полигоне Тринити. Сначала горы озаряет безмолвная вспышка. За ней следует колоссальная ударная волна. Потом гигантское вареное яйцо, феникс, взмывающий в небеса. Дальше ветер пустыни неторопливо рассеивает грибовидное облаком, пекло остывает — и вот уже представители федеральных властей в мундирах и фуражках стоят вокруг расплавленной, завязанной узлом арматуры. Вот и все. Вся атомная фабула. Атомная энергия — это сверхсовременный, космический прорыв продолжительностью в восемь минут. А дальше — радиоактивные отходы. Вечный мусор. Он останется мусором через сто, через десять тысяч лет. Следующий век расположен ниже по течению от Атомного Века. Ядерная бомба для него не первоначальный блеск, а прежде всего мусор.
      — А как же дедушка? Это несправедливо!
      — После Y2K это уже история не для него.
      Джо смотрел на Зету с выражением, отдаленно напоминающим сожаление. Было видно, что ему больно ее огорчать. Но обойти эту тему было невозможно, и Джо попытался объясниться:
      — Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я…
      — Хватит, папа, — перебил его Старлиц. — Позже я расскажу ей про Бомбу и про Каинову печать.
      — Дружище! — взревел один из пьянчуг, подошедший ближе. — У тебя здесь текила!
      Зета сжала кулачки.
      — Не может быть, чтобы это кончилось просто так!
      — Детка, — изрек Старлиц, — чему конец, тому конец.
      Зета отказывалась смириться. Рассудок ее бунтовал. Внезапно она расплылась в улыбке.
      — А вот и нет, папа! Двухтысячный год все еще относится к двадцатому веку! Так говорится в моем учебнике математики. Так что у дедушки есть еще целый год. Правильно?
      — Спросим об этом у кого-нибудь из наших друзей. — Старлиц повернулся к ближайшему забулдыге. — Парень, ты получишь дозу кактусового сока, но сперва ответь мне на один вопрос. Когда начинается двадцать первый век?
      — В Новый год. С Y2K. Это всем известно. С неба посыплются самолеты, всюду вырубится электричество…
      — А если начать отсчитывать столетия с нулевого года? Как бы не хватиться одного годика…
      — Это еще зачем? — Забулдыга помахал своим дружкам. — Эй, borrachosl — заорал он. — Tenemos tequila!
      Столкнувшись с нетерпеливым спросом, Старлиц быстро остался с пустой бутылкой. Даже в чистом виде «Гран Сентенарио» хватило ненадолго. Струйки текилы, брызнувшие в бурдюки с кошерным вином, каковыми стали к этому моменту животы пьянчуг, подействовали на них, как высокооктановое реактивное топливо. Один из батраков запустил спьяну генератор. Снова вспыхнули рождественские огоньки. Двое стали швырять в раскаленную бочку деревяшки и разожгли в гараже кровавое зарево.
      — Папа, расскажи мне про мать, — решительно проговорил Старлиц. — Как ей там, у старых родственников?
      Джо опрокинул в рот текилу и содрогнулся. Потом он закивал, дрябло мотая подбородком. Возможно, дело было в неверном свете, но сейчас Джо можно было дать все сто лет. Он скорбно покачал головой.
      — Лекарство для убийства стариков. Старлиц хлопнул себя по лбу.
      — Ее уже, по сути, нет, правда? Y2K ей не страшен: она уже ушла.
      Карие глаза Джо сверкнули. Внезапно их покинул возраст, они превратились в две лужицы запотевшего стекла, но не холодные, а подогреваемые изнутри мужественной волей, почти солдатским геройством. Это был человек, научившийся сносить любые удары судьбы.
      Джо важно вздохнул и поднял худую руку, как знаменосец в увитом колючей проволокой тупике траншеи.
      — Разве нас не несет вперед, считанных нас, мчащихся в новую эру?
      Старлиц отвернулся. Он проглотил текилу, и она, как и подобает крепкому напитку, нанесла ему коварный удар: превратила истинные чувства в сантименты. Пьяный хорошо понимает свое состояние: правда бьет наружу из всех потайных местечек, но опьянение снимает остроту переживания, размывает краски, превращает тревогу в дешевый мультфильм.
      — Боже, — пробормотал Старлиц, — вот я и влип! Еще несколько ударов старых атомных часов, и я останусь совсем один на свете. Я один во Вселенной, отец. Без матери и отца. Сирота.
      В глазах у Зеты появились слезы.
      — Еще есть я, папа! Взгляни на меня! Я не сирота. Старлиц обнял ее плечики, и они застыли, молча
      глядя на Джо. Старлиц не знал раньше, что ребенок может быть таким источником силы. Она тащила его в будущее, подобно тому, как спасатель затаскивает в шлюпку тонущего.
      Пьяницы снова запели. В стопке старых пластинок они обнаружили мексиканскую «Feliz Navidad» , которая пришлась им больше по вкусу. У кого-то нашлась марихуана. Спиртное и «травка» придали им новых сил. Те, кто еще держался на ногах, пытались плясать. Джо любовался их ужимками с лукавым выражением лица, похожий сейчас на знатока джаза сороковых годов.
      — Кошачья мята в такое, — изрек он.
      Бочка продолжала тлеть, наполняя гараж ядовитым дымом. У Старлица щипало глаза, но он не стал это скрывать. То было пробуждение. Век испустил дух.
      В шаткую дверь забарабанили.
      — Policia! Полиция!
      — La Migra! — заорал кто-то. Веселье мгновенно сменилось паникой.
      Джо с вызывающим хохотом скрылся с глаз, попросту испарился, как кружево ручной работы, пожранное очистительным атомным пламенем. Старлиц успел различить его прощальный крик:
      — Наплюйте на все, о'кей, нарки!
      — Папа, это копы! — испуганно ахнула Зета.
      — Сядь, Зета, — сказал Старлиц, вытирая глаза. — Положи руки так, чтоб их было видно. Придется пройти и через это.
      Старлица задержали за бродяжничество. Ему также грозили обвинения во взломе, нарушении владений, совращении несовершеннолетней, управлении без прав краденым транспортным средством без номеров, создании угрозы пожара, попытке поджога и так далее. Впрочем, предъявить все эти обвинения ему могли только после того, как он себя назовет. У Старлица не было документов, а на допросах он молчал.
      Закон разрешал сделать один телефонный звонок. Он набрал экстренный номер в Вашингтоне округ Колумбия и напоролся на автоответчик. Пришлось опять замкнуться.
      Прошло три дня, а Старлиц по-прежнему помалкивал. Полиции округа он скоро надоел, но испытание воли продолжалось. Это была обычная для тюрьмы ситуация «они меня или я их». Старлиц не вмешивался в драки, смотрел телевизор, заботился о чистоте зубов, волос, ногтей и робы и наконец дождался разрешения на второй звонок. В этот раз на том конце сняли трубку.
      — Джейн О'Хулихан? — спросил он.
      — Она самая. Платите вы.
      — Платит округ, Джейн. Я в окружной тюряге в Со-корро, штат Нью-Мексико.
      — Это я вижу на определителе номера. Кто говорит?
      — Не могу сказать, потому что звонки теперь прослушивают даже окружные полицейские. Вспомни начало девяностых. Ты тогда была помощницей прокурора штата Юта. Дело № 10/30 об облаве на радикальных противниц абортов в здании сената штата?
      — Черт! — сказала О'Хулихан озадаченно. — Легги?
      — Он самый. Прости, Джейн. Голос из прошлого и все такое… Человек, знавший тебя когда-то. Окажи мне услугу.
      — Это ты оставил сообщение на автоответчике в пятницу?
      — Я.
      — А я подумала на телефонных жуликов. Это теперь сплошь болгары, ты в курсе? Чертова куча психов болгар! — О'Хулихан фыркнула. — Что толку в телефонной безопасности, когда национальная телефонная компания в руках болгарской мафии? Эти сукины сыны раздобыли даже мой служебный номер.
      — Хорошо хоть, что они не сербы.
      — Шутишь? Сербы хуже всех.
      — За исключением русских. О'Хулихан сразу осипла.
      — В России даже полиция — это мафия…
      — Джейн, я знаю, как ты занята, но удели мне минутку, хорошо? Тут, на границе, случилась незадача: меня сцапали за бродяжничество. Мне нужны связи в министерстве юстиции — потянуть за ниточки в столице, чтобы я выкарабкался.
      — Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы я освободила тебя из окружной каталажки? Милый мой, ты себе не представляешь, что такое федеральное агентство! Чтобы получить скрепку, я должна заполнить кучу бланков и зайти на интернет-сайт Ала Гора.
      — Джейн, ты меня огорчаешь. Забыла, кто тебя устроил в «Клуб незамужних прокурорш», да еще правой рукой Джанет Рино? Если бы не мой нюх на таланты, ты бы до сих пор отлавливала поддельные чеки в своем заштатном Мормонвиле.
      — Не зарывайся, парень! Мне ничего не стоит повесить трубку. — Для пущей выразительности она испугала Старлица несколькими щелчками. — Смотри, как бы твоя просьба не осталась гласом вопиющего в пустыне.
      — Не вешай трубку, Джейн!
      — Так-то лучше, — смягчилась О'Хулихан.
      — Это всего лишь бродяжничество. Я остался без гроша, при мне не было документов, я заночевал в пустом гараже. Боже, какие же это преступления.
      — У тебя не нашли наркотиков?
      — Никаких наркотиков!
      — Ты не занимался компьютерным хакерством и не сидел на ящиках с гранатометами?
      — Даже не думал.
      — Тогда за что тебя посадили? Ты скрываешь от меня правду.
      — В дело вовлечена несовершеннолетняя…
      — Вот оно что!
      — Она моя дочь.
      — Твоя дочь? — От удивления О'Хулихан задохнулась. — Твоя дочь, Старлиц? От кого, интересно знать? — Она задумалась. — Кажется, я припоминаю парочку стервозных лесбиянок из Орегона…
      — Мать — одна из них.
      — Чего только мужчины с собой не делают! — простонала О'Хулихан. — А ведь на свете есть чудесные женщины: Грейс Хоппер, Джанет Рино, Мадлен Олбрайт . Честные, чистые, самоотверженные, верные служанки общества…
      — Я прошу не только за себя, понимаешь? Еще и за дочь. Ее упекут в учреждение для малолетних преступников, а ведь она не знакома с задворками жизни. Ей всего одиннадцать лет.
      — Предположим. Как ее зовут? У тебя есть перед глазами ее номер социального страхования?
      — Ее зовут Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен.
      — Этих имен хватило бы сразу на пять или шесть маленьких хиппи.