— На самом деле.
      — Вы понимаете, что модель эта не слишком выразительная. Я хочу сказать, что у обычных, заурядных людей нелегко определить характерные черты, не так ли? Но создание этого образа лишь первый шаг. Потом я решил запечатлеть сотню мужчин, глядящих на нашу даму, конечно, сквозь наглазники — так мы можем проследить, на что обращено их внимание.
      — И как вы заставили сотню людей смотреть на вашу голую модель?
      — Мы отвезли ее на мотоцикле вниз по Мариенплац и устроили свое представление. Туристы в нем участвовали.
      — О!
      — Потом мы определили алгоритм наблюдений наших статистов, перевели коллаж в виртуальный ряд и воспроизвели в материале. Глядите.
      Он направился в угол и вытянул тонкий черный лист.
      — Подождите минуту, — сказала Майа. — Я… Мне известна эта вещь… Это…
      — Виллендорфская Венера.
      — Да. Это она.
      — Сперва я собрался изобразить самую прекрасную женщину на свете, — признался Юджин. — Женский образ, способный привлечь внимание всех мужчин. Но в результате вышла лишь неплохая копия. Такую фигуру мог бы вырезать из бивней мамонта какой-нибудь тип еще в эпоху палеолита. Вы делаете компиляцию архитектурных форм, делаете микс, а потом все это легко превращается в поточное производство.
      — А как выглядит мужчина? На кого он похож?
      — Вас интересует, как мужчины видят мужчину или как женщины видят мужчину?
      — Как женщины видят мужчину.
      Юджин недоуменно пожал плечами:
      — Я знал, что вы меня об этом спросите. Что же, смотрите. — Он пересек студию и снял еще один лист.
      — Что-нибудь не так? — задала вопрос Майа.
      — Знаете, мы не вполне уверены. Мы думали, что это будет, так сказать, проба пера. Я имею в виду вот что… Представьте себе двух странноватых типов, Франца и меня. Мы останавливали всех женщин на Мариенплац, просили их надеть наглазники и взглянуть на голого пластикового мужика… Заснять его. Согласились лишь немногие, небольшая группа женщин, ведь отбор был добровольным, и вот чем все кончилось.
      Статуя состояла из двух частей: большая, зловещая, рогатая маска, соединенная с грудой вздувшихся мускулов.
      — Он выглядит так, словно его пытались заживо сварить.
      — Видите эти отростки вместо ног? Предполагалось, что они будут отдельно плыть в воздухе, но нам не удалось их так разместить. Мы до сих пор не понимаем, что случилось с его носом, такое впечатление, будто сквозь него кто-то смотрит.
      Майа задумчиво оглядела статую. Сначала она решила, что маска на редкость уродлива, но постепенно это ощущение исчезло. Ей было все труднее и труднее отвести от нее глаза, она почувствовала нарастающее волнение. Словно образ этой статуи вытащили из какого-то глубокого провала в ее памяти.
      — Юджин, ваша скульптура так на меня действует!.. Такое ощущение… совершенно нереальное.
      — Тысяча благодарностей, — недоуменно откликнулся Юджин. — У нас пропал к ней всякий интерес… Мы сочли, что ошиблись в расчетах. Теперь я думаю, что, возможно, следующим шагом нашего концептуального искусства станет автопортрет. Мы сканируем вас, покажем снимок, а затем определим алгоритм вашего внимания, когда вы будете смотреть на копию собственного тела. Так мы сумеем воспроизвести ваш внутренний духовный образ в твердом фиксированном материале.
      — По-моему, этот тип в пузырях не пугал бы так сильно, будь он меньше, — поделилась своими соображениями Майа. — Допустим, размером с браслет, вроде талисмана. И я могла бы носить его на руке.
      — Вам надо обсудить это с Францем. Продажи — по части Франца.
      К ним подошла Тереза.
      — Франц говорит, что готов скостить мне долг, если мы сделаем шесть твоих изображений, — сообщила она Майе.
      — Думаю, что мы сейчас уже обо всем договорились. Это будет моя симпатичная копия в полный рост, и мы выставим ее в витрине.
      — Но если мы закажем шесть, я сумею продать их в розницу. При условии, что манекен будет двигаться.
      — Разумеется, эту девушку нетрудно продать, — уверенно заявил Франц.
      — Манекены не очень подвижны, и в этом вся проблема, — возразил Юджин. — Мы проделали массу работы с поверхностями. Изобрели новую технологию — ощущение, как от живой кожи.
      Тереза недовольно поморщилась:
      — Мы не хотим, чтобы манекены становились как люди, Юджин. От этого мнется одежда.
      Юджин недовольно отвернулся, помолчал и посмотрел на часы:
      — Ладно, у меня больше нет времени на разговоры. Мне нужно повидать собаку… это связано с одним человеком… — Он перевел взгляд на Майю: — Я был счастлив с вами познакомиться. Вы отличная собеседница. Если вы не слишком заняты, почему бы нам не махнуть в «Мертвую голову» в Праге во вторник на той неделе. Вы знаете, где это?
      — Нет.
      — В Старой Праге, на Староместской площади. «Голова» — это клуб, место встречи создателей виртуальных миров. Мы разыскали через Сеть многих интересных людей, раз в месяц они встречаются в Праге. Там есть люди, похожие на вас, мне кажется, вам это будет интересно.
 
      К понедельнику на следующей неделе Франц и Юджин изготовили шесть копий Майи. Юджин соединил плечи, колени, локти и бедра манекенов пластиковыми шарнирами. Безволосый череп стал элементом виртуального дизайна.
      Теперь в магазине было шесть больших обнаженных моделей из пластика со слегка удивленным выражением лица. Каждый манекен весил около пяти килограммов. Фигуры поднимались вверх от легкого движения воздуха, и в магазине решили, что манекенам следует соорудить на ноги противовесы.
      Майа и Клаудиа целый день наряжали их, примеряли разные парики и подкрашивали лица косметикой. А потом поставили их на движущуюся витрину.
      У Клаудии это особенно хорошо получилось. Она неважно считала сдачу, но прекрасно умела размещать манекены. Они то двигались под потолком, то нависали над столиками кафе, то размахивали теннисными ракетками или что-то аппетитно жевали, сидя в ногах друг у друга. Парад удивительных и нарядных копий Майи в витрине магазина сразу привлек внимание прохожих. Майа должна была стоять неподвижно среди своих двойников, а потом по команде Клаудии зашевелиться. Зрители вздрагивали от неожиданности и еще долго находились под впечатлением.
      Майе нравилось, что ей откровенно восхищаются, требуют повторения аттракциона. Романтическая простушка Майа, Майа — большое бело-розовое мороженое, Майа, грациозно подпрыгивающая, в платье, украшенном драгоценностями, с глазами, подведенными стрелочками. Майа в белом неоновом костюме на батарейках, Майа в матроске, под задорно задравшейся юбочкой видны штанишки в белую и красную полоску. Майа в спортивном снаряжении поднимается в горы. Высокомерная, в элегантном вечернем платье, Майа с коктейлем в руках. Копии Майи радовали глаз, развлекали покупателей. Это был настоящий мини-спектакль. Однако к концу дня Майа почувствовала себя опустошенной, выжатой как лимон, измученной. Совершенно измотанной. Для Терезы этот день стал днем самых крупных продаж за долгие месяцы. Они продали столько товаров (включая все пластиковые манекены), что Тереза решила бросить все дела и отправиться в путешествие.
      — Ты можешь выехать прямо сейчас и вволю поразвлекаться в Праге, пока меня не будет в городе, — сказала Тереза Майе. — Мой тебе совет, возьми с собой Клаудиу. Юджин еще ни разу не уезжал с девушками на несколько дней. А если ты захватишь Клаудиу, тебе будет легче.
      — Юджин вовсе не назначал мне свидание, да он мне и не нравится. То есть нравится, но не очень. И с какой стати мне ехать в Прагу? Здесь, в Мунхене, тоже много любопытного.
      — Не упрямься, дорогуша. Прага — большой красивый город, а «Мертвая голова» что сцена. Ты манекенщица и демонстрируешь второсортную одежду, так что тебе нужны подмостки.
      — За такое удовольствие надо будет работать с утра до вечера.
      — Да, но, по крайней мере, это другая работа. Клаудии пора отдохнуть от магазина, и тебе тоже. Вы обе это заслужили. К тому же если Клаудиа окажется на вечеринке одна, без твоего присмотра, то влипнет в какую-нибудь историю. С ней такое вечно случается.
      — Все очень здорово и правильно, Тереза. Какая ты хитрая и предприимчивая.
      — А что делать? Ты сама прекрасно понимаешь, что держать пустой магазин не будешь. Дай мне немного отдохнуть от Клаудии и не забудь захватить с собой камеру. В Праге полно ослепительных красавиц. Ох уж эти пражские девочки! На вид такие хрупкие, необычные, а в делах у них просто мертвая хватка.
      Сопротивляться напору Терезы было бессмысленно. Майа и Клаудиа собрались, уложили рюкзаки и взяли одежду в больших чехлах на вешалках. Во вторник ближе к обеду они сели в поезд, отправлявшийся в Прагу. Клаудиа заплатила за билеты. Клаудиа почти всегда платила, она получала скромное жалованье, а богатые и влиятельные родители, жившие там же, в Мунхене, давали ей кое-что на мелкие расходы.
      Они разлеглись в надувных креслах. Майа никак не могла прийти в себя от усталости и чувствовала себя выбитой из колеи. Клаудии было двадцать два года, и предыдущий день с его волнениями и хлопотами только поднял ей настроение.
      — Ты лучше поешь что-нибудь, Майа, — сказала она по-немецки. — Ты никогда ничего не ешь.
      — А я никогда не бываю голодной.
      Клаудиа поправила свой переводчик в наушниках. Несмотря на утомительные годы учебы в лучших государственных школах, она говорила по-английски с грубыми ошибками.
      — Ладно, сегодня ты что-нибудь съешь, я от тебя не отстану. Ты такая бледная. Может быть, ты все же попробуешь? Посмотри на этот парик. — Клаудиа спутывала светлые кудри растрепанного парика Майи. — У тебя очень странные волосы, знаешь ли. Твои собственные больше похожи на парик, чем этот парик.
      — Все дело в моем шампуне.
      — В каком шампуне? Ты что, шутишь? Ты никогда не моешь голову шампунем. Хочешь, я дам тебе хорошее протеиновое средство для поддержания сил? Я знаю, ты пытаешься отрастить волосы, но дай мне их немного подровнять. Без парика ты выглядишь как большая ragazzina.
      —  J а , Klaudia, ich bin grosse Ragazzina.
      Клаудиа посмотрела на нее, как обычно глядели мунхенцы, когда она обращалась к ним на своем ломаном немецком. Они давали понять, что у нее не все в порядке с головой.
      Поезд бесшумно тронулся, отъехав от перрона, и плавно заскользил, словно по катку из крепкого льда.
      Пассажиров было лишь на треть. Клаудиа оглядела всех сидевших в вагоне своим прямым и открытым немецким взглядом. И вдруг схватила Майю за локоть.
      —  Na, Maja!
      — Что такое?
      — Видишь вон там старую даму с полицейской собакой и ребенком? Это президент Magyar Koztarsasag.
      — Президент чего?
      — Венгрии.
      — О! — Майа покачала головой. — Мне известно, что сейчас людей принято называть их настоящими именами, но говорить по-венгерски — это уж слишком экзотично.
      — Она видный политик. Ты можешь попросить у нее адрес ее резиденции.
      — Зачем? Я спать хочу, никуда я не пойду, — отмахнулась Майа.
      — Она важная политическая фигура. И будет говорить с тобой по-английски. Жаль, что она так плохо одета. Хотела бы я припомнить, как ее зовут. Ты могла бы передать ей мою визитку.
      — Если она и правда политик, нам не следует нарушать ее покой. Она это оценит.
      — Да что ты! — скептически возразила Клаудиа. — Государственные деятели терпеть не могут покой. Для них это все ерунда, они никогда не остаются одни.
      Майа зевнула.
      — Не знаю, что со мной, но сегодня я так устала. У меня просто язык не поворачивается. Думаю, мне нужно вздремнуть.
      — Я тебе кое-что дам, — предложила Клаудиа, крутанувшись на высоких каблуках и блеснув глазами. — Раствор. Как ты относишься к кофеину?
      — К кофеину? Это наркотик. И кажется, очень сильный?
      — Но у нас сегодня выходной! Давай рискнем! Выпьем кофеинчика и оторвемся по полной программе. А потом целый день будем бегать по Праге. Прага, Золотой город!
      — Хорошо, — согласилась Майа и нырнула в свое светло-голубое кресло. У нее задрожали руки. — Ступай, ступай. Принеси мне что-нибудь.
      Майа окунулась в нежный уют спального кресла и посмотрела на потолок поезда. Пустое пространство сверкающего металла. Этот поезд, идущий по рельсам, был настоящей реликвией. Его построили для рекламной акции еще до того, как рекламу признали незаконной и запретили во всем мире. Свет от фонарей вдоль железнодорожного полотна вспыхивал и освещал вагон. Одна вспышка, другая, третья.
      Она поднялась из-за острой, режущей боли в глазах. И еще у нее заболело ухо. Что же там болит? Майа потрогала мочку. Это от наушника. Давящая боль, словно она постоянно жила в наушниках. Майа сняла их с головы, подержала в руках, бессмысленно разглядывая, а потом швырнула на пол. Что же она наделала?
      На ней был красный жакет, под ним платье — с длинными рукавами и низким вырезом, из легкой скользкой ткани, похожей на ажурную змеиную кожу, с коротенькой юбкой. Ноги от бедер до лодыжек, словно металлическим панцирем, стискивали колготки, на ногах — сапоги на высоких каблуках.
      Майа встала, ее качнуло. Она неуверенно двинулась по вагону, нетвердо шагая на высоких каблуках. Ступни кололо иголочками, болели колени. От голода, головокружения и дрожи она чувствовала сильную слабость.
      Она была в вагоне одна среди двух или трех десятков иностранцев. За окнами с пугающей скоростью проносился незнакомый пейзаж.
      Ей стало совсем плохо, ее шатало из стороны в сторону, и она поняла, что это депрессия и настоящее внутреннее потрясение. Качнувшись, она ощутила, как пот градом заструился у нее по спине. Затем ее начало тошнить, вырвало, после чего ей стало совсем плохо.
      Она была Миа Зиеманн. Она была Миа Зиеманн и болезненно реагировала на последствия лечения.
      На нее уставилась собака. Полицейская собака венгерского президента. Пес вылез из своего кресла. Он был в полицейской форме, застегнутой на все пуговицы, и выглядел очень решительно. Собака навострила уши и не отрывала от Майи внимательных глаз.
      Около собаки Президент Венгрии сидела вместе с десятилетним мальчиком. Оба смотрели на экран президентского ноутбука, Президент водила по экрану виртуальной палочкой — высокотехнологичное изобретение напоминало тонкие элегантные китайские палочки для еды. Мальчик завороженно и доверчиво смотрел на экран, а Президент что-то внушала ему, негромко и ласково говоря по-венгерски.
      У этой пожилой женщины были удивительные руки. Морщинистые, но ловкие и сильные. И лицо, выдававшее необычайно твердый характер, непроницаемое лицо. Такое лицо могло быть лишь у очень волевой, здоровой и умной женщины лет ста двадцати от роду. При взгляде на него становилось ясно, сколько горя ей пришлось пережить и сколько трудных, мучительных решений она приняла в своей жизни. Она утратила все иллюзии, но не лишилась ни самоуважения, ни стремления помогать людям.
      Конечно, эта дама заговорит с ней по-английски. Она европейская интеллектуалка и должна свободно говорить по-английски, как на пяти или шести других языках.
      Она была властной, нет, она сама являлась властью. Майа упадет к ее ногам и попросит эту святую женщину о помощи. Она скажет: мне плохо, я голодна, я ослабела, я заблудилась, я сбежала, я живу без веры, я пренебрегла своим долгом и обязанностями. Я сделала что-то дурное, я сожалею об этом, мне очень жаль, пожалуйста, помогите мне.
      А Президент посмотрит на нее, мгновенно оценит ситуацию и все поймет. Она не станет смущаться или расстраиваться, она поведет себя очень мудро и сразу догадается, что надо делать. Президент скажет: успокойтесь, моя дорогая, сядьте, отдохните немного, конечно мы вам поможем. Затем включится Сеть, пойдут объяснения, начнутся советы, указания, ее накормят и дадут ночлег в каком-нибудь безопасном месте, где она как следует выспится. Осколки ее жизни опять соберутся вокруг Миа Зиеманн, словно большое теплое одеяло всеобщего прощения и милосердия.
      Она, прихрамывая, робко подошла к ним.
      Собака сказала что-то по-немецки.
      — Что? — спросила Майа.
      Пес перешел на английский.
      — С вами все в порядке? Можно мне позвать проводника? У вас неприятности?
      Президент взглянула на нее и любезно улыбнулась.
      — Нет, — ответила Миа, — нет. Я сейчас себя лучше чувствую.
      — Какое у вас красивое платье. Как вас зовут? — обратилась к ней Президент.
      — Майа.
      — А этот прекрасный молодой человек — Ласло Ференци, — сказала Президент, похлопав мальчика по плечу.
      — Я победил в школьном конкурсе по эссеистике и сегодня могу провести весь день с Президентом, — мальчик объяснялся по-английски.
      Майа с трудом сглотнула.
      — Это потрясающе, малыш. Ты должен очень гордиться.
      — Я — это будущее, — застенчиво признался мальчик.
      — А я ужасная дрянь, — проговорила Майа. Она поплелась назад по вагону, отыскала дамскую комнату, опустилась на пол, лопнули ее тесные колготки, и она потеряла сознание.
 
      Клаудиа нашла ее в дамской комнате, с трудом привела оттуда, уложила на место и заставила немного поесть. Когда питательный бульон коснулся стенок ее пищевода, приведя организм в действие, Майа сразу стала угрюмой. От ее прежнего куража не осталось и следа, ее охватило уныние.
      Клаудиа осторожно надела ей на голову наушники.
      — Я знаю, что у тебя возникли осложнения, как только ты осталась без наушников. Хорошо, что Тереза отправила меня за тобой присмотреть. Ведь у тебя здравого смысла не больше, чем у кролика. Даже кролику известно, что есть нужно вовремя.
      Майа вытерла со лба холодный пот.
      — У кроликов нет моих проблем, если только они не сделали что-нибудь постлогоморфное.
      — Неудивительно, что ты понравилась Юджину. Ты рассуждаешь, как сумасшедшая, а он и сам такой же. Лучше держись со мной рядом на вечеринке. Эти типы из виртуальных миров, они черт-те что способны учудить.
      Майа посмотрела в окно и съела еще ложку жидкого бульона. Как хорошо чувствовать себя по-новому. Как хорошо быть самой собой. Просто быть живой. Быть вообще живой гораздо, гораздо важнее, чем быть кем-то в частности. За окнами мелькал густой богемский лес, на деревьях уже появились первые весенние листья. Поезд на полной скорости в тишине пронесся под воздушными конструкциями арок, мимо прекрасно возделанных полей — огромных орошенных плантаций высоких светящихся грибов. Эти гигантские грибы не были растениями. Это было чудо биоинженерной мысли, неведомое прежде природному миру, способное вырабатывать белки, жиры и углеводы. Поле таких грибов могло накормить небольшой город. Высотой с двухэтажный дом, эти грибы были плотные, зеленые, голые, круглой формы и пористые, словно губка. Когда вы привыкали к этим чудовищам, они казались даже симпатичными. И хорошо, что они были симпатичными, ведь грибы занимали большую часть европейских сельскохозяйственных угодий.
 
      В полдень они уже были в центре Праги. В Мала Страна. В старом городе, в Старе Место. Мощенные булыжниками площади. Шпили на башнях старых соборов. Камни, истертые тысячами ног. Позолоченные башни, балюстрады, мосты, мокрые, блестящие от дождя памятники. Река Влтава. Старинная прекрасная архитектура.
      Клаудиа с увлечением занималась шопингом и постоянно кормила Майю горячей едой с лотков. Вкусная жареная еда действовала на Майю как наркотик. Она теперь с интересом смотрела на мир, ей становилось тепло и хорошо. Все вокруг оживлялось и обретало смысл.
      Они достали свои камеры на Карловом мосту. Пик туристического сезона еще не наступил, но Прага всегда была в моде. Прага была центром виртуальных миров и мировой моды. Люди приезжали в Прагу, чтобы показать себя.
      Конечно, среди туристов преобладали старики. Почти все были пожилыми людьми. Женщины преклонных лет еще никогда не одевались столь элегантно и не выглядели столь шикарно. Мост заполняли толпы старых женщин, геронтократок Европы, державшихся спокойно и с достоинством. Они обладали большим опытом, были энергичны и неразговорчивы. Строгие, но женственные гражданки мира стали с годами, когда их осталось совсем немного, более терпимыми к людским несовершенствам. Элегантные женщины, умеющие слушать, незаурядные женщины, способные полюбить своих врагов до того, как эти враги уйдут в мир иной. Прекрасные, умные, великолепные женщины, чуть заметно вздрагивающие от давно привычной энергетики собственного «я».
      Старые женщины в зимних куртках для горных прогулок, в пестрых свитерах из пушистой шерсти толстой вязки. Старые женщины в элегантных деловых костюмах розово-абрикосового, ярко-синего и светло-зеленого тонов.
      Женщины в модных зимних брючных костюмах желтого и голубого цвета. Хорошо причесанные, без единой сединки, коротко подстриженные или с волосами на пробор, в шарфах, перекинутых через плечо и аккуратно заколотых брошками-раковинками. Накидки, плиссированные воротнички, муслин, фай, искусственный шелк, маркизет, набивные ткани, роскошный креп и тафта. Платья-щиты, надетые поверх продуманно устроенных, незаметных медицинских приборов. Тонкие постсексуальные профили и талии — очерченные чуть ли не на середине бедер, заметные под драпирующими складками, — шикарные маленькие завитки астраханского каракуля и каракульчи. Отличная компания постчеловеческих женщин.
      Пожилые мужчины, встречающиеся в толпе, были одеты со скромным, непоказным достоинством, в пальто с поясом, темные лечебные безрукавки и шитые на заказ пиджаки. Они как будто перевыполнили некий план и не нуждались в контактах с себе подобными. Старики казались элегантными, настороженными и отчужденными, точно инопланетяне. Это племя словно замороженных джентльменов так медленно двигалось в своих начищенных до блеска ботинках, будто кто-то платил им за каждый шаг.
      Попадались, конечно, и энергичные молодые люди. Их было не очень много, но в Праге они все же не составляли меньшинство, и от этого их смелость и напор явно возрастали.
      Молодые мужчины. Множество смелых и нагловатых молодых мужчин, тот избыток мужчин, которым гордится каждое поколение до того, как начинает увеличиваться мужская смертность. Заносчивые молодые смельчаки с гладкой, как у младенцев, кожей, — ведь прыщи, подобно оспе, давно остались в прошлом. Они любили наряжаться в сверкающие пиджаки с блестящими нитями, массивные модные дорогие ботинки и пестрые шейные платки. Это поколение молодых людей от рождения было вскормлено биохимической амброзией, оно могло гордиться превосходными зубами, идеальным зрением и гибкой балетной походкой. Настоящие денди носили декоративные манжеты-переводчики и, не смущаясь, употребляли румяна, чтобы подчеркнуть скулы.
      Яркие женщины в цветастых платьях с черными рукавами, разноцветных шалях, легких шляпках и узких, до колен, сапогах на молнии. В пиджаках с узором, в кокетливых коротких жакетах, в основном из красной лакированной кожи. Рюкзаки с короткими ремешками, звенящие на ходу браслеты и дорогая броская губная помада. В Праге модно было носить клетчатые зимние перчатки с обрезанными пальцами, открывавшими острые ногти с ярким маникюром. Широкие пояса на талии подчеркивали бедра. И декольте — большое количество теплой, богатой гормонами плоти, открытой напоказ даже зимой. Крупные молодые груди с глубокими ложбинками. Это было уже не орудие соблазна, а политический манифест.
      Молодые женщины мечтали, чтобы их фотографировали. Они улыбались Майе и по-клоунски веселились перед камерой. Многие в Праге, даже дети, носили наглазники, но никто больше не ходил в очках. Корректирующие линзы считались давно устаревшим изобретением вроде протеза ноги из слоновой кости.
      Прага стала для Майи источником небывалого вдохновения.
      Она внезапно обнаружила подспудную связь между старыми европейскими городами и молодыми европейцами. Все настоящие и крупные сделки концентрировались вокруг центров этих городов, в зданиях с современной инфраструктурой, оборудованных и декорированных в стиле конца двадцать первого века с гранеными конструкциями и волоконно-оптическими перекрытиями.
      Однако все эти новые сооружения не могли уничтожить старую архитектуру. Вырвать свои культурные корни означало бы убить даже призрачную альтернативу и очутиться в страшной пустоте постиндустриального прагматизма. Они ценили эти старые кирпичи и покрытые мхом стены, считая их даром прежних столетий. Как ни странно, но молодые люди тоже были даром и следствием минувших веков.
      Молодежь пряталась в старых городах. Она являла собой городской сплав сугубо внеэкономического характера, и без нее нерушимая связь прошлого и будущего до сих пор была бы невозможна.
      Майа и Клаудиа переоделись в дамской комнате и оставили свои сумки в камере хранения. «Мертвая голова» находилась на Опатовицкой улице, в трехэтажном доме с островерхой готической черепичной крышей. Туда можно было попасть, поднявшись по короткой лестнице с растрескавшимися старыми ступеньками и резными чугунными перилами, а потом спустившись по длинной деревянной лестнице в подвал без окон, где и помещался бар. Все эти подъемы и спуски не имели особого архитектурного смысла, но дом был построен по меньшей мере пятьсот лет назад. Он пережил столько исторических перемен, что сам был историческим фактом.
      Клаудиу и Майю встретил у подножия лестницы старый пятнистый бульдог в поношенном свитере и брюках со штрипками. Майа, наверное, еще ни разу не видела столь уродливого животного.
      — Кто вас сюда пригласил? — осведомилась собака по-английски и угрожающе зарычала.
      Майа окинула бар быстрым взглядом. Комнату освещал синеватый свет нескольких ламп, высоко висящих над головой, и бледное сияние прямоугольного экрана, расположенного на одной из стен. В баре йодисто пахло водорослями или, слегка, кровью. Около двадцати человек возлежали вокруг низких столиков. На многих были надеты наглазники, крохотные озера светящейся виртуальности поблескивали по окружности линз. Юджина видно не было.
      — Нас пригласил сюда один молодой человек, — без смущения солгала Майа и неопределенно махнула рукой.
      — Эй, — крикнула она. — Na, Mensch!Чао!
      Незнакомый мужчина, сидевший за дальним столиком, поглядел на них и вежливо замахал рукой в ответ. Майа проскользнула мимо собаки.
      — Ну, Майа, — прошептала Клаудиа, придвинувшись к ней поближе, — мы для этого места слишком шикарно оделись. Как в морг попали.
      — А мне здесь нравится, — возразила Майа. Она была счастлива и уверенным шагом вошла в бар.
      Она услышала какую-то непонятную музыку, отдаленно напоминавшую инструментальную, малоприятные скрипучие и повизгивающие пассажи то затихали, то раздавались громче. Бармен изучал экран инструкций и пытался наладить маленькую мембрану огромного аппарата для настоек со сложным составом. Этот аппарат занимал почти всю стойку бара из красного дерева, весил, видно, не одну тонну и выглядел так, словно его изысканное содержимое могло взорвать целый городской квартал.
      На бармене был тонкий, легкий, прозрачный цельнокроенный комбинезон. Такую экипировку носили самые отважные сотрудники службы социальной помощи, расчищая зараженные чумой места. Под его сверкающим плотным воздушным покровом виднелось голое тело. Сквозь пластик было заметно, что он с ног до головы был покрыт густыми седыми волосами, будто шкуркой.
      Они встревожились, когда бармен обратил на них внимание. Он с грохотом захлопнул свой ноутбук и сделал движение в их сторону. Бармен был очень стар или очень болен и шел волоча ноги.
      Его лицо закрывала густая седая борода. Кустистые брови; волосы росли даже на носу и ушах. Губы и веки казались бледными проплешинами среди буйных зарослей.
      — Вы тут новенькие, — проговорил бармен через микрофон в своем комбинезоне.
      — Да, верно. Я Майа, а это Клаудиа. Мы работаем в магазине манекенщицами.
      Бармен спокойно и с пониманием оглядел их при свете лампы, висящей прямо над его стойкой. Небольшая лысина со шрамами блестела в свете этой лампы. — Мне нравятся молоденькие нарядные девушки, — произнес он наконец и подмигнул. — Вам, наверное, мешает пес. Позовите его. Скажите, пусть он подойдет к старому Клаусу.
      Майа ослепительно улыбнулась ему:
      — Огромное спасибо. Вы так гостеприимны. Обещаю, что мы не доставим вам хлопот. Можно нам посмотреть эти картинки?
      — Нет. Что вы будете пить?
      — Кофеин, — храбро заявила Клаудиа.
      Клаус безмолвно подал им две маленькие чашки.
      — Вы хотите попробовать животный крем?
      —  Nein, danke,— ответила Клаудиа и чуть-чуть вздрогнула.
      — Никакого вреда от него не будет, — проговорил Клаус и вернулся к своим делам.
      Майа и Клаудиа взяли чашки с блюдцами и устроились на диване за столиком. Клаудиа сбросила свой широкий, в складках, плащ, оставшись красоваться в розовом плиссированном топе.
      — Эта компания мне не по вкусу, — негромко пожаловалась она. — Я была уверена, что здесь танцуют, звучит нормальная музыка, все открыто занимаются сексом, какие-нибудь анандамины, а это не бар, а просто кладбище. Послушай только, какую жуть они играют.
      — Это старая акустическая музыка. Тогда не было вертикальных цветов для звуков. А инструменты делали из дерева и жил животных.
      Клаудиа нервно отпила глоток из маленькой чашки.
      — Майа, знаешь, в чем проблема? Это вечер для интеллектуалов. А в молодости глупо быть интеллектуалом. Вот когда доживешь до ста лет и больше ничего не сможешь чувствовать, тогда пожалуйста, будь себе интеллектуалом. Они такие претенциозные. А сами не знают, как надо жить!
      — Клаудиа, расслабься. Мы еще только пришли.
      Настенная композиция была самым теплым и привлекательным предметом в «Мертвой голове». Она ничем не напоминала обычный экран или стеклянную поверхность и казалась на редкость живописной, как настоящая картина. Экран раздробился на тысячи фрагментов, и эти вроде как соты медленно раскачивались и соприкасались. Подвижные клетки наплывали одна на другую, пульсировали, менялись местами, их очертания расплывались. Настоящий балет цветов.
      Майа едва дотронулась губами до своей чашки и поставила ее на стол.