Никакого отклика не последовало.
      — Допустим, вы сможете менять колорит настоящего заката, да и всю атмосферу. Допустим, вам удастся переместить красный цвет наверх, а желтый вниз, если вам так нравится. Сможете ли вы сделать закат красивее настоящего?
      — Да, — ответил один из собравшихся.
      — Нет, — возразил другой.
      — Представим себе марсианский закат в одном из марсианских сайтов телеприсутствия. Закат на другой планете, которую мы не можем непосредственно ощутить нашим человеческим глазом. Разве закат на Марсе будет менее красив из-за механического воспроизведения?
      Нависло тяжелое молчание.
      На лестнице появилась женщина в плотном полотняном пальто и серых бархатных перчатках. На ней была трехцветная шляпа, сверкающие наглазники, белая блузка с распахнутым воротником, на шее бусы из темного дерева. Классически-совершенный профиль дамы обращал на себя внимание: прямой нос, полные губы, круглый подбородок, — ну просто родная сестра статуи Свободы в стиле «от кутюр». Она спустилась по лестнице к бару легкой балетной походкой. Она ступала не просто грациозно, нет, тут было нечто большее. Дама шествовала очень уверенно. На поводке она вела двух белых собачек.
      В «Мертвой голове» воцарилось молчание.
      —  Bonsoir a tout te monde, — поздоровалась незнакомка, остановившись на нижней ступеньке. Улыбка ее была загадочна.
      Поль быстро встал в полупоклоне. Кружок его слушателей спешно разошелся, понимая, что он намерен поговорить с дамой.
      Поль предложил ей кресло.
      — Вы прекрасно выглядите, Элен. Что будете пить сегодня?
      Дама-шпионка села, элегантно расправив свое пальто. — Я выпью то же, что и мосье в скафандре, — сказала она по-английски. Она сняла с собак тонкие блестящие ошейники, как будто собачонки вообще нуждались в ошейниках.
      Поль поспешно махнул бармену.
      — У нас тут возник небольшой спор об эстетике.
      Элен Вакселль-Серюзье сняла наглазники, сложила их, и они исчезли в складках пальто. Майа изумилась: настоящие глаза Элен — гранитно-серого цвета, поразительно красивые и словно невидящие — внушали куда больший страх, чем любое снабженное компьютерами воспринимающее устройство.
      — Как мило, что вас заботят подобные проблемы, Поль.
      — Элен, думаете ли вы, что сканированный закат может быть красивее естественного?
      — Дорогой мой, техническая революция отменила естественные закаты. — Элен окинула Майю беглым взглядом, а затем уставилась так, будто увидела муху в тарелке. — Прошу вас, не стойте, детка. Присаживайтесь. Мы с вами уже встречались?
      — Чао, Элен. Я — Майа.
      — О да! Вы выступали в дефиле у Виетти и общались в Сети. Да-да, я видела вас. Вы очень милы.
      — Большое спасибо. — Майа села. Элен изучала ее тяжелым, но благосклонным взглядом. У Майи создалось впечатление, что ее просвечивают рентгеновскими лучами.
      — Вы очаровательны, моя дорогая. Вы совсем не выглядите такой злючкой, как на фотографиях этого ужасного старика.
      — Этот страшный старик стоит вон там, около бара, Элен.
      — О господи! — без тени смущения воскликнула Элен. — Я никогда не отличалась тактичностью и, видимо, уже не научусь. И правда, что я себе позволяю? Я должна от всей души извиниться перед вашим другом Йозефом. — Она встала и направилась к барной стойке.
      — Бог ты мой, — медленно проговорила Майа, наблюдая за удалявшейся Элен, — я никогда, никогда не видела такой…
      Поль еле слышно кашлянул — более тихого покашливания нельзя было себе вообразить — и поглядел на ее ноги. Майа осеклась и тоже опустила глаза. Одна из беленьких собачек Элен смотрела на нее с холодным изучающим интересом инопланетянина.
      В баре появилась Бубуль. Трезвая и встревоженная.
      — Чао, Майа.
      — Чао, Бубуль.
      — Наши девочки решили подышать воздухом. Ты к нам не присоединишься? На минуту.
      — Разумеется, дорогая. — Майа бросила на Поля короткий выразительный взгляд, он в ответ бросил на нее такой мужественный, галантный, но предостерегающий взор, что ей захотелось привязать к нему шелковое знамя.
      Майа двинулась следом за Бубуль, пройдя через заднюю дверь бара, а затем одолела четыре пролета крутых ступеней с железными перилами. У Бубуль на руках была обезьяна. И Майа впервые обрадовалась, увидев обезьяну.
      Бубуль провела ее через заваленный всяким хламом черный ход, потом снова вверх по железной лестнице. Она распахнула тяжелую деревянную дверь, и они очутились на скате старой черепичной крыши. Приближалась весна, и пражские зимние облака наконец расступились. Небо освещали весенние звезды.
      Потайная дверь громко хлопнула за Бубуль.
      — Я думаю, что сейчас мы можем поболтать без всяких опасений.
      — Почему эта ищейка явилась сюда?
      — Иногда она заходит, — мрачно ответила Бубуль. — Ничего с этим не поделаешь.
      Ночь выдалась холодной и тихой. Обезьяна что-то огорченно бормотала.
      — Успокойся, мой Патапуфф. Будь умницей, — упрекнула Бубуль своего любимца по-французски. — Сегодня ты должен меня охранять.
      Похоже, что Патапуфф понял ее слова. Он поправил свою крохотную шляпку и посмотрел со всей свирепостью, на которую был способен зверь весом в два килограмма.
      Майа вместе с Бубуль вскарабкалась на конек крыши, где они с трудом примостились на узкой полосе вогнутой зеленой черепицы.
      Дверка снова открылась. На крышу поднялись Бенедетта и Нико.
      — Она что же, всю ночь здесь будет? — встревоженно спросила Бенедетта.
      Бубуль пожала плечами и чихнула.
      — Я не знаю. Ты и твои подружки так скрытны, что я не могла сказать, даже если бы захотела.
      — Чао, Нико, — поздоровалась Майа. Она спустилась ниже и помогла Нико залезть на конек.
      — Прежде мы близко не сталкивались, — заметил Нико. — Но помню, как вы общались в Сети. Очень забавно.
      — Рада слышать.
      — Я решил, что излечился от сглаза вашей подружки Клаудии. Как бы то ни было, вы мне нравитесь.
      — Очень мило с вашей стороны, дорогой Нико.
      — Как холодно, — пожаловалась Бубуль, крепко стиснув руки. — Конечно, глупо, что из-за вдовы мы здесь прячемся. За пару марок я бы вернулась и надавала ей пощечин.
      — А почему они называют ее вдовой? — полюбопытствовала Майа. Все четверо сбились, как птички, на пике крыши. Атмосфера располагала к доверительной болтовне.
      — Знаешь, для большинства женщин в определенном возрасте секс перестает что-либо значить. Но не для вдовы. Она все время выходит замуж.
      — И все время выходит замуж за одинаковых мужчин, — добавила Бенедетта. — За художников. В высшей степени склонных к саморазрушению.
      — Она выходит замуж за мертвецов в сорок лет, — заявил Нико. — И так всякий раз.
      — Она пытается спасти бедных, одаренных ребят от них самих, — заключила Бенедетта.
      — И ей это удается? — задала вопрос Майа.
      — Шестеро из них уже умерли, — отозвалась Бубуль.
      — Обидно, — заметила Майа.
      — А я ее за это очень уважаю, — сказала Бенедетта. — Она никогда не выходит замуж за успешных мужиков. Она заботится о них, создает условия для работы.
      — И каждый парень в ее постели боится умереть. Каждый! — с улыбкой произнес Нико.
      Бубуль кивнула.
      — Зато потом она продает их работы за очень большие деньги! Создает им репутацию. Та еще штучка! Разве ты не знала?
      — Понимаю, — проговорила Майа. — В таком случае для них это последний шанс. Стоит рисковать. Благотворительность задним числом.
      Бенедетта чихнула и взмахнула рукой:
      — Должно быть, ты гадаешь, почему я позвала тебя сюда.
      — Ну так скажи, — сказала Майа, подперев руками подбородок.
      — Дорогая, сегодня мы хотим принять тебя в нашу компанию.
      — Правда?
      — Но сперва нам надо устроить тебе небольшую проверку.
      — Небольшую проверку. Ну конечно.
      Бенедетта жестом указала в конец крыши, туда, где был бар. Там возвышался широкий металлический круг плоской тарелки. Спутниковая антенна Клауса. Она находилась примерно в двадцати метрах от них.
      — И что? — сказала Майа.
      Бенедетта вынула из волос шпильку, нашла на ней маленькую кнопку, затем осторожно наклонилась и дотронулась до керамической поверхности черепицы. Вспыхнувшие искры взлетели вверх. Крышу заволокла тьма.
      — Распишись в списке наших членов, — сказала Бенедетта и отдала Майе шпильку.
      — Великолепно. Хорошая мысль. Где я должна расписаться?
      — Вон там. — Бенедетта указала на спутниковую тарелку.
      — Иди туда, — подтвердил Нико.
      — Вы имеете в виду, что мне надо пройти по гребню крыши.
      — Сообразительная, — обратилась Бубуль к Нико. Тот согласно кивнул головой.
      — Значит, мне надо просто пройти в темноте по острому гребню черепичной крыши на уровне четвертого этажа, — уточнила Майа. — Вы же этого от меня хотите? Верно?
      — Ты помнишь, — спокойно спросила ее Бенедетта, — свою энергичную римскую подружку? Натали?
      — Натали. Разумеется. А что с ней случилось?
      — Ты просила меня немного присмотреть за твоей подружкой Натали.
      — Да, так и было.
      — Я выполнила твою просьбу, — продолжала Бе-недетта. — Познакомилась с Натали. Она бы никогда не смогла пройти проверку. И знаешь почему? Потому что она остановилась бы на середине и поняла, что боится. Страх просто убил бы ее. От темноты и всего другого у нее сильнее забилось бы сердце, и она бы оступилась. Покатилась бы по крыше. К самому краю. Хоп-хоп-хоп — по черепице. А затем слетела бы вниз, на холодную старую мостовую. Если бы повезло, она бы разбилась сразу.
      — Но поскольку ты такая же, как мы, тебе бояться нечего, — подбодрила ее Бубуль.
      — Это только кажется рискованным, — подбодрил Нико.
      — Если бы эта черепица лежала на земле в старом парке, по ней бы прошел любой дурак, — сказала Бенедетта. — Никто не соскользнул бы и не упал. Черепица не опасна. Опасность таится у тебя внутри. В твоей голове, в твоем сердце. Опасно твое «я», а не что-то другое. Если ты владеешь собой, то сможешь расписаться на антенне и вернуться к нам. Это так же безопасно, как попрыгать на кровати. Нет, дорогая, даже безопаснее, потому что в мире есть еще и мужчины. Но пройти под самыми звездами — что же, это в тебе есть или этого в тебе нет.
      — Иди и распишись для нас, дорогая, — напутствовала ее Бубуль.
      — А потом возвращайся и стань нашей сестрой, — проговорил Нико.
      Майа поглядела на них. Они были совершенно серьезны. Именно это они и имели в виду. Именно так они жили.
      — Что же, я не собираюсь нестись туда сломя голову, — откликнулась она, сняла туфли и встала. Хорошо, что Новак немного научил ее правильной походке. Она устремила взгляд на светящуюся тарелку и двинулась по гребню крыши. Ничто не могло ее остановить. Она была совершенно счастлива и уверена в себе. Добравшись до цели, она написала:
      МИА ЗИЕМАНН БЫЛА ЗДЕСЬ
      В свете звезд ее имя очень хорошо смотрелось рядом с другими именами. Она пририсовала картинку. Путь назад оказался труднее, потому что босые ноги замерзли. Черепица больно впивалась в ступни, она замедлила шаг. В голову полезли всякие мысли. Она не упадет, это уже было ясно, но ее пронзила ясная и жуткая мысль, что она может броситься с крыши вниз. В этой мысли было что-то страшно притягательное. Если она была Миа Зиеманн, как только что она о себе заявила, то эта частица Миа Зиеманн больше не находила себе покоя. Эта большая и сугубо человеческая часть Миа Зиеманн и правда устала от жизни и стремилась к смерти, хотя и опасалась ее. Но теперь она стала гораздо сильнее.
      — Мы надеялись, что ты нас поцелуешь, — сказала Бенедетта и пододвинулась, уступая ей место.
      — Я сохраню поцелуй для геронтократов, — ответила Майа и вернула шпильку Бенедетте.
      Чердачная дверь чуть-чуть приоткрылась. Одна из собак Элен выскочила на крышу. У маленькой белой собачки не могло быть никаких дел на этой островерхой черепичной крыше. Но собака и шла совсем не по-деловому. Она заметила их и слегка поскользнулась от удивления. А потом принялась тявкать.
      —  Voici un raton!— воскликнула Бубуль. — Патапуфф, defends- moi!
      Шуршание, вспышка золотистого меха. Приматы изворотливее собак. Проворнее обезьян зверя нет.
      Собака залаяла от страха и с отчаянным визгом свалилась с края крыши.
      — О мой бедный малыш, — проговорила Бубуль, крепко обняв дрожавшего Патапуффа, — ты потерял свою красную шапочку.
      — Нет, я ее видел, — заметил Нико. — Она в желобе.
      Бубуль нагнулась, подняла крохотную шляпку и надела ее на своего любимца. Все молчали, думая о последствиях.
      — Нам лучше вернуться. Ты не знаешь, есть ли тут другой выход? — обратилась Майа к Бенедетте.
      — Я специалист по выходам, — ответила Бенедетта.
 
      Вчетвером они сели в метро и разъехались по домам. Как им казалось, это было самым мудрым решением. Майа отвезла Бенедетту к себе домой. Ей нужно было поговорить с ней о многом. Уже в два часа ночи они устроились в белом меховом кабинете немного поесть. В это время Новак позвонил ей по мобильному телефону актрисы. Экран был пустым и вызывал только голосом. Новак терпеть не мог синхронное видео.
      — Больше ты не будешь встречаться в «Голове», — сердито заявил он.
      — Почему?
      — Она оплакивала свою собачку. Клаус тут ни при чем. Это было жестоко и глупо.
      — Мне жаль, что так вышло, Йозеф. Все произошло совершенно случайно.
      — Ты скверная девчонка и все только расстраиваешь.
      — Я не хотела этого. Поверь мне.
      — Элен понимает тебя гораздо, гораздо лучше, чем ты когда-либо сможешь ее понять. Она прекрасно держалась, совсем не злилась, но как она страдает! Она не позволит себе необдуманных поступков. — Новак вздохнул. — Сегодня вечером Элен была груба со мной. Ты можешь поверить в это, девочка? Это трагедия — видеть знатную даму вне себя от горя. На людях. Понимаешь, это значит, что она боится.
      — Мне жаль, что она была груба.
      — Если бы ты видела ее в молодости, Майа. Великая покровительница искусства. Женщина со вкусом и редкой проницательностью. Она бескорыстно помогала всем нам. Но вокруг нее всегда толпились прихлебатели, они ею пользовались. Она кормила их долгие годы. А они ей ничего не прощали. Конечно, они ее разочаровали. Но она простила тебя, знай это. Она может защитить тебя от куда больших опасностей. Она поддерживает молодых людей из сферы виртуальных миров. Элен до сих пор верит.
      — Йозеф, — спросила Майа, — ты звонишь мне из своего дома?
      — Да.
      — Ты не думаешь, что линию прослушивают?
      — У Элен есть такие возможности, — сказал Новак, понизив голос. — Но это ничего не значит.
      — Мне жаль, что я устроила ночью такой тарарам. Ты меня ненавидишь, Йозеф? Прошу, не сердись на меня. Я боюсь, самое худшее еще впереди.
      — Дорогая, я вовсе на тебя не сержусь. Мне жаль, но я должен признать: ты не сделала ничего, чтобы на тебя сердиться. Я очень стар. У меня не осталось ничего, кроме иронии и гордости, ну еще, быть может, бесполезной доброты. Боюсь, что ты становишься настоящей злючкой. Но я-то совсем не зол, мне не за что тебя ненавидеть. Ты всегда будешь моим любимым маленьким чудовищем.
      Она не знала, как ему ответить, и повесила трубку.
      — Он и в самом деле обидел меня, — призналась она Бенедетте и заплакала.
      — Ты должна расстаться со старым дураком, — заявила Бенедетта, дожевывая кусочек пирожного. — И поехать вместе со мной в Болонью. Сейчас же, этой ночью. Наверняка есть какой-нибудь поезд. Это самый красивый город в Европе. Там такая архитектура, там коммуна и маленькие легкие самолеты. Ты увидишь аркады, они так красивы. У нас в Болонье потрясающие виды. Сходим с тобой в Институт красоты. Ты увидишь, как мы работаем.
      — А я могу снять то, что вы там делаете?
      — Ну что же…
      — У меня получаются такие скверные снимки, — мрачно проговорила она. — Йозеф Новак не делает плохих фотографий. Иногда они великолепны, иногда просто странные, но плохих снимков у него нет. И никогда не было, он вообще не делает ошибок. А я… У меня нет ни одной хорошей фотографии. И суть вовсе не в том, что у меня плохая техника. Я могу научиться технике, но я по-прежнему не вижу.
      Бенедетта отпила глоток раствора.
      — Там, внутри меня, нет ничего, чтобы видеть, Бенедетта. Я могу быть красивой, потому что настоящей красоты без неправильностей просто не бывает. А я вся странная. Но быть красивой вовсе не означает, что со мной все в порядке. Меня нет как единого целого. Я вся состою из частей и, кажется, всегда буду из них состоять. Там, внутри, я — разбитое зеркало, и моя работа в виртуальности — это какое-то вечное пятно. Искусство сохраняется веками, но и жизнь теперь отнюдь не короткая. — Майа закрыла лицо руками.
      — Ты хороший друг, Майа. У меня мало настоящих друзей, но ты мой истинный друг. И годы здесь ничего не значат, что бы ты ни думала. То есть значат, конечно, но иначе. Не грусти, пожалуйста. — Бенедетта принялась шарить в карманах жакета. — Я привезла тебе подарок из Болоньи. Чтобы мы смогли отпраздновать. Потому что теперь мы и в самом деле сестры.
      Майа поглядела на нее:
      — Мне подарок?
      Бенедетта по-прежнему рылась в карманах. И наконец достала оттуда очки с присосками. Майа изумленно уставилась на нее:
      — У них такой вид — я бы не хотела иметь с ними дело.
      — Ты знаешь, что такое цереброспинальное переливание?
      — К сожалению, знаю.
      — Возьми их, пожалуйста, Майа. Позволь приложить их к твоей голове.
      — Бенедетта, прошу тебя, не делай этого. Тебе известно, что я немолодая. Это может мне повредить.
      — Конечно, это болезненно и небезопасно. Мне понадобился год, чтобы это приготовить. Но я постоянно чувствовала, что я на верном пути, я приложила эту штуку к моей голове. И она высосала из меня соки, а потом наполнила меня. Я подумала, что когда-нибудь, позже, смогу ею воспользоваться, если память будет мне изменять. А теперь я хочу, чтобы ты их взяла. Тебе нужно знать, кто я такая.
      Майа вздохнула:
      — Жизнь — это риск. — Она сняла свой парик.
      Очки проскользнули по ее черепу. Прикосновение оказалось болезненным, но это было как раз хорошо, чтобы хорошенько прочувствовать. Жидкость просочилась, и Майа сразу стала спокойна, проницательна и разумна.
      Майа почувствовала, что в нее влился рассудок другой женщины. Мысли не ее. Но ее жизнь. Непостижимое обаяние человеческого «я». Одиночество и легкая печаль от сознания собственной силы. Солнечная сторона прямолинейного, твердого юношеского самообладания. Неуловимый отблеск другой души.
      Она закрыла глаза. Это было глубинное ощущение. Глубокий постчеловеческий экстаз. Сознание, прокравшееся в ее мозг, словно тень иного мира. А затем серое вещество стало медленно поглощать эту другую душу. Жадно всасывать ее миллионами крохотных пор.
      Когда она очнулась, очков не было. Майа лежала, распластавшись на полу, а Бенедетта аккуратно обтирала ее лицо влажным полотенцем.
      — Ты можешь говорить? — спросила Бенедетта.
      Она попыталась открыть рот и зашевелила языком:
      — Да, мне кажется.
      — Ты знаешь, кто ты? — Голос Бенедетты был встревоженный. — Скажи мне.
      — Это был истинный рай, — ответила Майа. — Ангелы снизошли. Тебе нужно держать это в каком-нибудь тайном месте. Не позволяй никому дотрагиваться. Это будет слишком жутко, слишком страшно, если к ним кто-нибудь прикоснется.
      Бенедетта обняла ее.
      — Прости меня, дорогая. Я знаю, как с ними обращаться. Я знаю, как они действуют. Я даже знаю, как мне надо было их тебе дать. Но не знаю, как мне самой уберечься от того, что я знаю.
 
      Прошло три недели. Настала весна, Прага расцвела. Майа по-прежнему работала с Новаком, но все стало совсем иным. Теперь он относился к ней как к своей помощнице, а не как к сказочной принцессе или слабому эльфу. Милена почувствовала, куда подул ветер и какие проблемы могут возникнуть. Милена ненавидела полицейских ищеек, но ее жизнь крайне осложнилась, потому что беспорядок и перемены в старинном семейном укладе Новаков Милена ненавидела еще больше, чем полицейских.
      Майа отправилась поездом в Милан и сделала там невыразительные снимки нескольких невыразительных помощников Виетти. Поскольку это была деловая поездка, она не успела осмотреть город и ознакомилась лишь с малой частью империи Виетти. А сам Виетти не потрудился ее сопровождать: великий человек находился в Гштааде и варил там своих крабов.
      Результаты съемок были одновременно и хороши и ужасны, фотографии получились какими-то слишком глянцевыми. За время этих съемок она сумела кое-чему научиться, но возненавидела свои работы. Тем не менее она подумала, что фотография вообще требует умения. Люди подняли слишком много шума по поводу фотографий Новака. Фото распространялись по Сети и были, пожалуй, слишком прекрасны, а также слишком, слишком правдивы. Ей показалось, что люди не будут возражать, если она станет чуть навязчивее. Еще одна глупая модель, еще одна съемка высокой моды. И кроме того, ей нужны были деньги.
      Майа уговорила Бенедетту приехать в Милан и привезти ей денег. Сама Бенедетта не распоряжалась финансами, но знала людей, которые были знакомы с людьми, распоряжавшимися деньгами. Бенедетта купила ей изготовленное в Милане фуросики. Это был очень красивый и полезный подарок. Она также приподнесла Майе большой индонезийский сетевой сервер, который тоже оказался и красивым и полезным. Майа вернулась в Прагу, в квартиру актрисы, с повязанным на шее фуросики и сервером в прочной упаковке.
      Вместе с сервером было руководство по установке на убогом английском. Майа загрузила сервер, однако он не заработал, она перезагрузила его — и снова неудача. Потом накормила хозяйских кошек. А затем проверила все контакты, опять загрузила сервер, он рухнул снова. Тогда она выпила кофе, чтобы немного успокоиться. Она опять загрузила сервер, добилась частичной функциональности, исследовала кристалл процессора на предмет внутренних конфликтов и устранила три незначительные, но достаточно противные помехи. Система рухнула. Она запустила диагностический тест, вычистила ряд буферов. После этого сервер, кажется, заработал. И наконец она подключила его к Сети. Сервер сразу зазвонил. Это был голосовой вызов от Терезы.
      — Как ты выяснила, что я в Сети? — спросила Майа.
      — У меня есть свои способы, — ответила Тереза. — Тебя действительно выгнали из «Головы» за убийство полицейской собаки?
      — Говорят, слухами земля полнится. Нет, это не я. Клянусь тебе, это кто-то другой.
      — Если сейчас слова доходят медленнее, чем скорость света, значит, так и должно быть, — сказала Тереза. — А я сейчас вся слух и внимание. Потому что хочу попросить тебя об одной важной услуге.
      — Услуга?
      — Да, услуга, если ты будешь осторожна.
      — Тереза, у меня сейчас столько своих проблем, думаю, не смогу тебе помочь. А что, собственно, тебе нужно?
      — Мне нужна хорошая комната в Праге, — серьезно сказала Тереза. — Хорошая комната с удобной кроватью. Не номер в отеле, потому что они все записывают. И машина, но чья-нибудь личная машина. Не взятая напрокат, потому что их тоже регистрируют и хранят записи. Комната мне понадобится на одну ночь, а машина на два дня. И наконец, никто не должен задавать мне вопросов.
      — Никаких вопросов и никаких записей. Ладно. Когда тебе все это понадобится?
      — Во вторник.
      — Я тебе перезвоню.
      Квартира актрисы заведомо исключалась, об этом и речи быть не могло. Новак? Нет, она не могла его просить. Поль? Возможно, но все же нет, конечно нет. Клаус? С того времени, как она стала регулярно бывать в «Голове», ей стало ясно, что Клаус очень интересный человек. У Клауса были связи во всех кругах и на всех уровнях пражского общества. Клаус был настоящей знаменитостью. Все в Праге знали Клауса и уважали его, однако казалось, что сам Клаус ни с кем не связан и никому не обязан. Она даже нравилась Клаусу, но… Эмиль. Отлично.
 
      Она сделала для Терезы все, что смогла. Это потребовало немало времени, энергии и предприимчивости, однако, похоже, что все вышло неплохо.
      Во вторник в два часа ночи Тереза позвонила ей первая.
      — Ты не спишь?
      — Уже проснулась, дорогая.
      — Ты не спустишься выпить со мной? Я в кафе Чиба, на сорок седьмом этаже этого громадного крольчатника. Там ты меня и найдешь.
      — У тебя все в порядке, Тереза?
      — Нет. Совсем не в порядке, — кротко ответила Тереза. — Так что приходи выпить со мной.
      Майа торопливо оделась и отправилась в кафе. Это заняло у нее сорок минут. В кафе Чиба было пусто. Маленький чистый бар без единой души. Полностью автоматизированный. В общем, самое подходящее место для встречи в три часа ночи с человеком в состоянии сильного эмоционального стресса в восьмидесятиэтажном чешском небоскребе. Судя по отсутствию посетителей, в небоскребах редко переживались сильные эмоциональные стрессы. В этом небоскребе жили родители Эмиля, которые сейчас уехали на месяц в Финляндию. Правильнее сказать, в Suomen Tasavalta .
      Майа заказала минералку у юркого, противного робота-коротышки. Она выпила глоток и стала ждать. Тереза пришла около половины четвертого. Она присела на краешек стула и попыталась улыбнуться. Заплакала.
      — Майа, — протянула она ей руку для приветствия, — ты так повзрослела за это время.
      — Парик делает меня гораздо старше, — слукавила Майа.
      — Какая ты шикарная… Такая… Я бы тебя не узнала. Честное слово. Я по-прежнему могу тебе доверяться?
      — Почему бы тебе сразу не сказать, Тереза, какие у тебя проблемы. А я посмотрю, чем я смогу тебе помочь.
      — Он бьет меня.
      — Да что ты! Давай прикончим его?
      — Он сам уже почти это сделал, — проговорила Тереза и окончательно разрыдалась.
      Дружок Терезы никогда ее прежде не бил, но теперь жизнь ему опостылела и его ничто не сдерживало. Он хлестал ее кожаным ремнем по спине и заднице. Бойфренд Терезы был корсиканским гангстером.
      Никто не назвал бы его ловким и импозантным. Ничего импозантного в нем не наблюдалось. Он был успешным членом шайки «Черная рука» и сделал там карьеру consigliore. Ее члены покрывали рэкетиров, сутенеров и безнадежных наркоманов. Главные сферы отмывания денег. Влиятельные коммерсанты. Подкуп судей, прикормленная полиция. Убийства. Закатывание жертв в цемент. Ему было шестьдесят лет, он называл себя Бруно, хотя кто знает, как его звали на самом деле.
      — А как ты ухитрилась с ним познакомиться?
      — А как ты думаешь? Однажды забежала в секонд-хэнд на рынке. И нарвалась там на рэкетиров. Мафиози любят крикливо одеваться, иногда крадут одежду и перепродают. Старо как мир. Неужели не знаешь? Много лазеек. Я тоже занималась незаконными сделками, но понемногу. Мафиози проворачивали крупные дела. Иногда подделывали модные бренды, а иногда кого-нибудь прикрывали. Всякое бывало. Да и сейчас случается. — Тереза оглянулась.
      Майа тихо барабанила пальцами по стойке бара.
      — Ему понравилась квартира, которую ты для нас отыскала, — заметила Тереза. — Забавно провести последнюю ночь в буржуйском доме.
      — Я в это не верю, — возразила Майа.
      — Бруно — трезвый человек, вполне приземленный, — задумчиво проговорила Тереза. — Я люблю трезвых людей. Они нравятся мне, когда особо не церемонятся. Нравится, когда эти люди действительно… — Она подбирала слова. — Когда они умеют выходить сухими из воды.
      — Нездоровое увлечение, дорогая.
      — Жизнь — это риск. Мне нравится, когда они ведут себя как настоящие мужчины. Когда для них важно только оставаться мужчинами, настоящими мужиками. Это возбуждает. Чувствуется живая, реальная жизнь. Я не думала, что он станет меня бить. Но сегодня ночью я делала все, что ему хотелось. А ему захотелось меня избить. Это его последняя ночь на этом свете. Мне не надо было плакать. Мне не надо было тебя звать. Я веду себя как ребенок.
      — Тереза, ты больна. Это самая настоящая болезнь.
      — Нет, это не болезнь, — обиделась Тереза. — Это старомодная любовь.
      — А откуда тебе известно, что он не убьет тебя?
      — Он человек чести, — ответила Тереза. — И как бы то ни было, завтра я сделаю ему большое одолжение.
      Бруно был при смерти. Тереза догадывалась, что у него рак печени. Но утверждать что-либо наверняка она не могла, потому что Бруно уже сорок лет избегал иметь дело с официальной медициной. Сперва его поймали с поддельными документами и лишили доступа к средствам продления жизни. Потом, после нескольких успешных спекуляций на черном рынке, он начал лечиться на свой манер. Очевидно, к числу подобных операций относилось и приживление добавочных яичек.
      Бруно решил умереть сам — недосягаемым для общества. Если бы власти поместили его труп в саркофаг-эмульсификатор, то сигналы тревоги зазвенели бы от Дублина до Владивостока. «Черная рука» следовала старинной традиции омерты, молчания до гробовой доски. А в наши дни молчание после смерти сделалось простой необходимостью.
      Роман Бруно и Терезы был банальным. Он познакомился с ней в Марселе, когда ей было двадцать лет. Бруно всегда прекрасно одевался, старался быть загадочным и выглядел злодейски. На это и поймалась Тереза. Она понравилась Бруно, потому что была готова на все или почти на все и благодарна за его услуги. Иногда он покупал ей симпатичные подарки: туфли, платья, сексуальное нижнее белье, свободное время они проводили на Лазурном Берегу. Жизнь с ним была яркой и притягательной. Когда она начала торговать подержанной и дешевой одеждой, Бруно оказался очень полезен. Иногда у нее возникали проблемы с покупателями и поставщиками. Тогда Бруно за городом объяснялся с обидчиками. Эти радикальные шаги всегда давали отличные результаты.
      Иногда Бруно ее бил. Но чего же следовало ожидать от человека, способного закатать своих врагов в цемент? Не то чтобы Бруно убил кого-то ради Терезы. Если такое и было, то она об этом никогда не узнала.
      — Суть не в том, что он меня бьет, — говорила Тереза. — Он бьет, а ты делаешь все, что он хочет. Он мужчина, он босс, он наверху. Он всегда заставляет меня делать все, что хочет. Вот он такой и есть.