—  Est- il Quebecois?— спросила заинтересованно Бубуль.
      — Помните — Торонто находится не в Квебеке, — уточнила Майа.
      —  C' est triste.О, чао, Поль!
      — Ты украла наших гостей, Бенедетта, — с улыбкой сказал Поль и представил им своего приятеля в заляпанных штанах. — Это Эмиль из Праги. Он керамист. Эмиль, это Майа, она модель, и Бенедетта — она программистка. Это Бубуль. Она наша усердная патронесса.
      Эмиль поклонился Бубуль.
      — Ведь мы были когда-то знакомы.
      — В известном смысле, — отозвалась Бубуль, на ее лицо набежала тень. Она поднялась, торопливо поцеловала Эмиля в щеку и ушла. Мартышка побежала вслед за ней и вскарабкалась ей на плечо.
      — Когда-то они были любовниками, — пояснила Бенедетта и сморщила нос.
      Эмиль с мрачным видом сел рядом.
      — Я что, был любовником этой женщины?
      — Не устраивай скандал, Бенедетта, — ухмыльнулся Поль. — Дай мне посмотреть фуросики. — Он отставил в сторону свой ноутбук. — Эмиль, это просто захватывающее устройство, понаблюдай за ним повнимательнее. — Он закатал рукава рубашки.
      Эмиль поглядел на Майю. У него были красивые темные глаза.
      — И с вами мы тоже были любовниками?
      — Почему вы спрашиваете? — откликнулась Майа. Эмиль с горечью вздохнул.
      — Поль так умеет убеждать, — пробормотал он. — Все время приглашает меня на свои тусовки, а я вечно делаю что-то не то и крупно влипаю.
      Поль высунулся из-за экрана.
      — Перестань хныкать, Эмиль. Сегодня ты отлично себя вел. Лучше посмотри на это устройство. Оно тебя развлечет. Классная штука!
      — Я не компьютерный человек, Поль. Я люблю глину. Глину! Самый некомпьютерный материал в мире.
      — У вас очень хороший английский, — похвалила его Майа и придвинулась поближе.
      — Благодарю вас, дорогая. Вы уверены, что мы прежде никогда не виделись?
      — Никогда. Я ни разу не была в Праге.
      — Тогда позвольте мне показать вам город.
      Майа бросила взгляд на Поля и Бенедетту. Они темпераментно изъяснялись по-итальянски, придя в восторг от действий фуросики.
      — Очень приятно, — медленно проговорила Майа. — Что вы будете делать после вечеринки?
      — А что я делаю в настоящий момент? — отпарировал Эмиль. — Смущаю себя и окружающих, вот что. Давайте прогуляемся. Мне нужно побыть на свежем воздухе.
      Майа неторопливо оглядела подвальчик. Никто не следил за ними. Никто не обращал на нее внимания. Она была совершенно свободна. Она могла делать все, что ей вздумается.
      — Хорошо, — ответила она. — Если хотите.
      Она нашла свой красный жакет. Клаудиа куда-то пропала, Майа не могла отыскать ее глазами.
      — У меня здесь, в «Голове», приятельница, — пояснила она Эмилю. — Мы должны будем за ней вернуться. Так что мы просто немного пройдемся по улице, ладно?
      Эмиль рассеянно кивнул. Они покинули бар. Эмиль сунул свои большие худые руки в карманы плаща. Ночь была ясная и тихая, заметно похолодало. Они направились по Опатовицкой.
      — Хотите есть? — спросил Эмиль.
      — Нет.
      Он шел молча, глядя под ноги. Они миновали улицы с невозможно трудными названиями: Кременковая, Островны.
      — Не пора ли нам вернуться? — спросила Майа.
      — У меня сейчас кризис, — устало признался Эмиль.
      — Отчего?
      — Не могу сказать. Это сложная история. Эмиль говорил по-английски с чешским акцентом.
      Она с трудом могла поверить, что гуляет по красивому древнему городу холодной ясной ночью, слушая столь трогательную, необычную версию своего родного языка.
      — Меня это не удивляет. Проблемы бывают у каждого.
      — Мне сорок пять лет.
      — И это причина кризиса?
      — Дело не в возрасте, — продолжал Эмиль. — Речь идет о шагах, которые я предпринял во избежание других осложнений. Знаете, я был гончаром. Был гончаром двадцать пять лет.
      — Да?
      — Я был плохим гончаром. Крутил круг, месил глину, технически я все делал правильно, но без священного огня. Я не мог целиком посвятить себя ремеслу, и чем лучше становилась моя техника, тем меньше вдохновения я чувствовал. Я устал от собственной неадекватности. — Это очень серьезно.
      — Если ты дилетант и этого тебе достаточно, то с тобой все в порядке. И если ты по-настоящему талантлив, с тобой тоже все в порядке. Но быть умелой посредственностью в ремесле, которому посвятил свою жизнь, — это настоящий кошмар.
      — Я не знаю, — отозвалась Майа.
      Ее реплика окончательно расстроила Эмиля. Он нахлобучил свою старенькую шляпу на глаза и продолжал идти, едва передвигая ноги.
      — Эмиль, может быть, вам лучше говорить на чешском, — предложила она. — У меня есть чешский переводчик.
      — Наверное, вам не понятно, но в жизни я совершенно беззащитен, — ответил Эмиль. — Я решил, что больше так продолжаться не может. Решил начать сначала. Я поговорил с друзьями. Они имели дело с растворами. Сами принимали очень крепкие растворы. Я попросил их дать мне сильнодействующее средство для стирания памяти — амнезиак.
      — О господи!
      — Сделал себе инъекцию. Когда проснулся следующим утром, то даже не мог говорить. Я не знал ни кто я, ни где нахожусь, ни чем занимался. Я забыл, что такое гончарный круг. Я только видел студию, круг и кусок сырой глины. Да еще разбитые горшки. Конечно, я разбил все свои бездарные горшки накануне вечером, до того как… — он похлопал себя по шляпе, — …разбил себе голову.
      — И что же было потом?
      — Я положил глину на круг и принялся работать. Это было чудо! Я мог работать с глиной, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь. Я ничего не помнил о глине, и руки меня еще не слушались. У меня была лишь глина и больше ничего. Только глина от меня прежнего и осталась. Я был вроде первобытного человека, обжигавшего горшки. — Эмиль засмеялся. — Я делал эти горшки целый год. Они выходили замечательными. Все говорили мне об этом. Я их все продал. Богатым коллекционерам. За большие деньги. Понимаете, теперь у меня появился талант. Наконец мне что-то удалось.
      — Да, любопытная история. И что потом?
      — О, я воспользовался деньгами и вновь научился читать и писать. Стал брать уроки английского. Прежде я никак не мог научиться английскому, но сейчас, в моем новом состоянии, он дался мне легко. Мало-помалу ко мне начала возвращаться старая память. Но большая часть моего «я» навсегда исчезла. Невелика потеря. Я никогда не был счастлив.
      Она притихла. И ощутила радость от своего пребывания в Праге. Здесь она впервые нашла родного по духу человека. Такие еще не попадались ей никогда.
      — Давайте вернемся в бар.
      — Нет, у меня сил нет возвращаться. Моя студия совсем рядом, на этой улице. — Эмиль удивленно огляделся. — Я не спорю, Поль хороший человек. Да и кое-кто из его друзей тоже. Но они не любят таких, как я. Я сделал несколько хороших горшков, но вовсе не гожусь для исследований Поля о священном огне и причинах его возникновения. Я просто несчастный человек, погубивший себя ради глины. И друзья Поля тоже так думают. Я идиот, каких мало. А им пора кончать с постчеловеческими крайностями и не романтизировать их.
      — Эмиль, вы не можете идти домой в таком состоянии и думать без конца об одном и том же. Вы же обещали показать мне город.
      — Разве я вам это обещал? — вежливо переспросил Эмиль. — Простите меня, дорогая. Знаете, если я обещаю что-нибудь рано утром, то почти всегда могу выполнить. Но если поздно вечером… боюсь, это связано с моими биоритмами. Я становлюсь рассеянным.
      — Ну, тогда, по крайней мере, покажите мне вашу студию, раз уж мы до нее дошли.
      Эмиль посмотрел ей прямо в лицо.
      — Буду рад видеть вас у себя в студии, добро пожаловать, — произнес он, не вкладывая в свои слова ничего особенного. — Если вы очень хотите.
      Студия Эмиля находилась на втором этаже потемневшего от времени старинного дома, они поднялись по скрипучим ступенькам. Он отпер дверь металлическим ключом. Пол с истертыми деревянными половицами, стены оклеены старыми обоями в цветочек.
      Комната заставлена высокими деревянными стеллажами. В глаза ей бросились две массивные раковины, выпачканные глиной, в одной из крана все время капала вода. Белая печь для обжига. Решета с прилипшими комьями глины висели рядом с проволочными и деревянными инструментами. Гончарный круг и захламленный рабочий стол. Пыльные мешки с материалами для глазури. Маленькая кухонька с простенькой посудой в когда-то выкрашенных белой краской шкафах. Покосившиеся от сырости старые подоконники с красивыми цветочными горшками, из которых тянулись к свету неухоженные домашние растения. Повсюду валялись клочки бумаги и обрывки холста. Губки. Перчатки. Резкий запах глины. Ни душа, ни туалета, ванна внизу, под лестницей. Продавленная деревянная кровать с несвежими простынями.
      — Да здесь у вас есть электричество! Ни компьютера, ни мобильного телефона, ни телевизора?
      — Когда-то у меня был ноутбук, — ответил Эмиль. — Очень толковая машина. Ноутбук служил мне записной книжкой: адреса, счета, письма. В общем, очень помогал мне в прежней жизни. Но как-то утром я проснулся со страшной головной болью. А ноутбук начал диктовать, что мне сегодня делать. Тогда я открыл окно, вот это, — он указал на окно, — и выбросил его на улицу. Так что теперь моя жизнь стала проще.
      — Эмиль, почему вы такой грустный? Горшки очень красивые. Вы, конечно, сделали шаг, непоправимый с медицинской точки зрения. И что же? Многим людям не везет в работе. Стоит ли переживать, если это уже случилось? Вам просто надо как-то жить в новой ситуации.
      — Если бы вы знали… — пробурчал Эмиль. — Посмотрите-ка на это. — Он подал ей горшок вроде погребальной урны. Он был круглый, покрытый охристой, кремово-белой и глубокой черной глазурью. Он источал мощную энергетику, словно озаренный ярким светом, и в то же время от него веяло поразительным спокойствием. Он был литой, тяжелый и гладкий, точно окаменевшее яйцо. Урна, или как там назывался этот горшок, идеально подходила для потустороннего состояния души.
      — Моя последняя работа, — печально произнес Эмиль.
      — Эмиль, какая замечательная вещь! Она такая красивая, я хотела бы обрести в ней вечный покой.
      Он взял урну из ее рук и поставил на полку.
      — А сейчас поглядите вот на это. Каталог последних моих работ. — Он вздохнул. — Жаль, что я не уничтожил этот проклятый каталог. Не знаю, чего мне не хватило — ума или смелости.
      Майа села на стул и пролистала альбом. Снимки керамических изделий Эмиля, любовно снятые камерой.
      — Кто их фотографировал?
      — Какие-то женщины. По-моему, их было две или три. Забыл, как их звали. Вот посмотрите, на семьдесят четвертой странице.
      — Да, я вижу. Похожа на вашу последнюю работу. Это что, серия?
      — Не очень похожа, а та же самая. Эта вещь получилась спонтанно. Идея пришла ко мне в минуту вдохновения. Вы поняли, что это значит? Я начал повторяться. Иссяк. Исчерпал свои творческие возможности. Моя так называемая творческая свобода — просто мошенничество.
      — Вы дважды сделали одну и ту же вещь?
      — Совершенно верно! Точно! Можете себе вообразить, какой это ужас! Когда я увидел фотографию, мне как будто нож в сердце вонзился!
      Он рухнул на кровать и обхватил голову руками.
      — Понимаю, каково вам было!
      Эмиль вздрогнул, но ничего не сказал.
      — Знаете, многие керамисты создают свои вещи по готовым моделям. Они делают сотни копий. Чем эта ваша урна хуже прежней?
      Эмиль открыл глаза и с обидой взглянул на нее.
      — Вы говорили обо мне с Полем!
      — Нет, нет, не говорила! Но… Понимаете, возьмем, к примеру, фотографии. Оригинальных цифровых фотографий вообще не бывает. Цифровое фото всегда было искусством без оригиналов.
      — Я не камера. Я живой человек.
      — Что же, тогда в вашем сознании есть какой-то изъян, Эмиль. Может быть, вам не стоит страдать и стремиться к оригинальности? Может быть, лучше смириться и признать, что вы постчеловек. Тогда вы почувствуете себя счастливым. Я хочу сказать, что в наши дни люди утратили человеческую сущность, не правда ли? И каждый рано или поздно начинает это понимать.
      — Не делайте этого со мной! — взмолился Эмиль. — Не надо так говорить! Если вам нравится так рассуждать, возвращайтесь в бар, на вечеринку. Со мной вы лишь зря потратите время. Обратитесь к Полю, он готов часами об этом разглагольствовать.
      Эмиль сбросил с кровати банный махровый халат.
      — Я не постчеловек, я просто глупый, бесталанный человек, совершивший тяжелую ошибку. Я многого не удерживаю в памяти, но твердо знаю, кто я такой. И наплевать мне на все теории.
      — Ну вот, похоже, ваше сознание полностью прояснилось. И как же вы собираетесь разрешить ваш так называемый кризис?
      — А что мне еще остается? — отозвался Эмиль. — Что я могу сделать? Я не в силах больше жить в замкнутом круге. Лучше броситься из окна.
      — О господи!
      — Принять амнезиак и утратить память значило пойти на компромисс, не более. Это не решение вопроса. Я не хотел и не хочу быть таким, как сейчас. Что же мне делать?
      — Ладно, — проговорила Майа. — Конечно, я не стану возражать против самоубийства. Самоубийство — очень понятное и в высшей степени достойное решение. Но…
      Эмиль зажал уши руками.
      Майа присела к нему на кровать и вздохнула:
      — Эмиль, умирать глупо, просто глупо. У тебя такие красивые руки.
      Он ничего не ответил.
      — Как стыдно и горько, что эти прекрасные, сильные руки превратятся в глину. В холодной, твердой земле, глубоко-глубоко. А сейчас ты бы мог этими руками обнять меня.
      Эмиль сел. Его глаза заблестели.
      — Почему женщины так поступают со мной? — сказал он страдальчески. — Неужели ты не видишь, что я неврастеник, жалкий неудачник? Я ведь ничего не могу тебе дать! А утром даже не вспомню, как тебя зовут!
      — Я знаю, что не вспомнишь, — ответила Майа. — Конечно, я поняла. Но я еще не встречала такого человека, как ты. Мне это нравится. Сама не понимаю почему, но это так волнует, поверь мне. И я не в силах противиться искушению. — Она поцеловала его. — Я знаю, что не должна была тебе этого говорить, и это ужасно. Давай лучше помолчим.
      Она проснулась после полуночи, на странной кровати в странном городе. Ее разбудило мерное дыхание другого человека. Строение Вселенной снова сместилось. Она ощутила легкую, приятную усталость и тепло от его теплого тела. Найти возлюбленного равнозначно тому, что найдена другая половина собственной души. Она могла бы наделить этой половиной любого мужчину на свете.
      Утром она приготовила завтрак. Эмиль, как и обещал, не помнил ее имени. И это его смущало, хотя он не скрывал своей радости. Короткое ночное приключение обоим пошло на пользу. Эмиль позавтракал и с улыбкой победителя начал работать. Майа, не выносившая царившего в студии беспорядка, взялась за уборку.
      Судя по состоянию его каталога, Эмиль жил один уже два или три месяца. Список был неупорядочен, не датирован. Ей предстояло расположить записи в хронологической последовательности. Жить с Эмилем означало вступить в борьбу за будущее наследство. И, увидев фотографии с изображением разных женщин, Майа поняла, что стала четвертой претенденткой.
      Она всерьез занялась уборкой и сделала еще ряд открытий. Судя по всему, женщины врывались в студию Эмиля, точно ураган. В одном углу она нашла шпильки, в другом чулки. Шнурки от ботинок. Пустой тюбик губной помады. Розовые нитки от платья. Дешевые темные очки. Какие-то ненужные кухонные принадлежности. Проекторы. Определители крови. И конечно, фотографии. Женщины, сделавшие эти снимки, приложили немало усилий и добились должного результата.
      — Сегодня я себя хорошо чувствую, — заявил Эмиль, постаравшись приободриться. — И хочу сделать что-нибудь для тебя. Запечатлеть твои неповторимые черты. Твою щедрость. Твою доброту.
      — Знаешь ли, я не твой глиняный сосуд.
      — Конечно ты сосуд, моя дорогая. Мы все глиняные сосуды. К чему противоречить Священному Писанию? — Эмиль весело расхохотался и принялся месить глину.
      Майа вышла на улицу и направилась в нижнюю часть города. Ей нужно было забрать вещи из камеры хранения. Рюкзака Клаудии и ее матерчатой сумки там не оказалось. Но Клаудиа оставила ей записку. Каракули и обилие восклицательных знаков в этой короткой, написанной по-немецки записке свидетельствовали о том, что она была просто в ярости.
      Майа отыскала пункт доступа к Сети. Она зарядила камеру и отправила свои фотографии Терезе. Затем решила перекусить. Поела и позвонила в мунхенский магазин.
      — Где ты? — спросила Тереза.
      — Я еще в Праге. А как Клаудиа?
      — Она вернулась. Вне себя. Разбитая. Совершенно без сил. Обиженная. Ты не очень-то нам помогла, Майа.
      —Я встретила одного человека…
      — Так я и думала… Ну и когда ты вернешься?
      Майа покачала головой:
      — Тереза, если я о нем не позабочусь, он выбросится из окна.
      Тереза рассмеялась.
      — Ты что, спятила? Это же старый мужской трюк, давно известный. Образумься и возвращайся поскорее. Я привезла большую партию товара.
      — Тереза, — она вздохнула, — ты была права. «Голова» — это настоящий театр. Мне очень понравились создатели виртуальных миров. Они хотят научить меня быть энергичной и привлекательной. Я не вернусь в Мунхен.
      Тереза промолчала.
      — Тереза, ты видела мои фотографии?
      — Снимки неплохие, — ответила Тереза. — Думаю, что сумею их использовать.
      — Они ужасны. Но я собираюсь взять несколько уроков. Фотографии и работы с наглазниками. Потом у меня все пойдет лучше. Я хочу приобрести хорошее оборудование и буду работать в сфере виртуальных миров. Я очень хочу этого.
      — Тебе не нравилось здесь, в магазине? Ты не была счастлива, дорогая?
      — Я не хочу просто быть счастливой, Тереза. Этого мне недостаточно. Сейчас я еще не стала самой собой. И буду учиться, чтобы стать самой собой. Думаю, что создатели виртуальных миров способны мне помочь. У них тоже творческий зуд.
      — Ты вдруг стала самоуверенной. Что случилось? Почему? Неужели из-за ночи в постели какого-то парня? Слушай, садись в поезд и возвращайся. С поездами нет проблем.
      — Я могу прислать тебе кучу фотографий, если тебе так хочется. Но в магазин я больше не вернусь.
      — Если ты не приедешь в Мунхен, мне придется поискать кого-нибудь другого. Я не стану ждать тебя с распростертыми объятиями.
      — Да, поищи кого-нибудь, Тереза.
      — Моя бедная маленькая Майа! Ты такая честолюбивая! А виртуалы так шикарны. — Тереза вздохнула. — Но знаешь, ум не пошел им на пользу. Ты так наивна, что они могут обидеть тебя.
      — Если бы я хотела тишины и спокойствия, то осталась бы в Калифорнии. Риск — смысл моей жизни. Я же бродяга, нелегалка. Все время переезжаю с места на место, странствую. Ты была очень добра ко мне, но Мунхен не мой дом. Мне пора переменить обстановку, ведь ты это знаешь.
      — Да, я понимаю, — со вздохом ответила Тереза и понизила голос: — Вот что: я же о тебе заботилась. Разве не так?
      — Верно. Ты обо мне заботилась.
      —Я кормила тебя. Одевала. Я укрывала тебя. Никогда тебя не гнала. Этого вполне достаточно, не так ли?
      — Да, этого вполне достаточно.
      — Когда-нибудь я в свою очередь попрошу тебя сделать мне одолжение, дорогая. В один прекрасный день.
      — Я готова всегда тебе помочь.
      — И ты будешь ко мне очень внимательна.
      — Да, я буду внимательна, — пообещала Майа. — Я могу научиться внимательности.
      — Настанет время, и ты все узнаешь. Но запомни, что я о тебе заботилась. И постарайся быть осмотрительной. Wiedersehen,дорогая. — Тереза повесила трубку.
 
      Хотя Эмиль частенько и забывал вовремя пообедать, но очень любил поесть. Теперь у него появилась женщина, и он постоянно жаловался, что его нерегулярно кормят, словно от этого наступал конец света. Денег у Эмиля было мало. Из-за своей несобранности он не умел как следует распоряжаться заработанным, и его потрепанные полупустые кредитки попадались в студии то там, то сям. Так что Майе пришлось ходить по магазинам, и она тоже начала питаться по часам, чего не случалось прежде. Они предпочитали чешские диетические овощные блюда вроде ноки. А также ели чутовки — мед с разными добавками, кнедлики. Кашу и гуляш. Это была калорийная и здоровая пища, от которой у Майи прибавлялось энергии и хорошего настроения.
      Стоило Эмилю как следует поесть, и он оживлялся. Эмиль был ей хорошим любовником — никогда не надоедал и она не чувствовала пресыщенности. Когда его нетерпеливые и умелые руки прикасались к ее телу, она всякий раз ощущала его нежность, и это открытие возбуждало ее. Секс преображал его, он становился чудным, довольным, почтительным, благодарным.
      Их горячая страсть с каждым днем прибавляла Эмилю творческой энергии. Он работал без усталости, огонь в его печи не гас. Строго говоря, это была специальная печь для обжига глины. Подобно большинству современных механических приборов, она не представляла никакой опасности, была чистая, работала с предельной скоростью, но в то же время казалась недоброй. Эмиль вынимал из нее только что обожженный горшок чудовищными щипцами. Блестящая глина страшно трещала, попискивала, оказавшись на воздухе, и начинала остывать. От горячего горшка шел пар. Пар обволакивал студию, и в ней делалось очень уютно. Майа лениво бродила по комнате в тапочках и халате, под которым не было ничего, кроме алмазного ожерелья. Ее волосы успели отрасти, и она не знала, как их теперь причесывать. Это были довольно жесткие, непослушные волосы, и росли они с поразительной быстротой.
      Если Эмиль был доволен своей работой, он хватал Майю, бросал на кровать, и они праздновали победу. А если работа у него не клеилась, она тащила его в кровать и утешала. Потом они на цыпочках спускались в холл и вместе забирались в теплую ванну. Потом что-нибудь ели. Они разговаривали по-английски, но в самые интимные моменты Эмиль переходил на слегка гортанную честину. Эмиль терпеть не мог, когда его отрывали от работы, и считал это время потерянным. С его точки зрения, любой день, отданный устройству мелких житейских дел, был навсегда потерянной частицей вечности. Благодаря запасам съестного и электричеству Эмиль превратился в настоящего затворника.
      По утрам с Эмилем было невозможно общаться, потому что его всегда изумляло и интриговало ее непонятное присутствие в студии. Однако через неделю интимная близость Майи, очевидно, просочилась в его бессознательное восприятие. Его уже не удивляло, что она знала его привычки и понимала его желания. Он начал с большим доверием относиться ко всему, что Майа делала и говорила.
      Как-то вечером она отправила его в магазин, чтобы он купил себе белья и подстригся. Сказала, где, что и по какой цене покупать. Записала все на кредитке, прикрепила карточку на цепочку у него на шее.
      — Почему бы тебе не записать прямо на моей руке?
      — Было бы забавно. Ступай, Эмиль!
      Без него она вдруг почувствовала себя гораздо лучше. Может быть, виной всему была обильная и калорийная пища, а быть может, пресыщенность их любовью, но в тот день она не находила себе места. От раздражения ей даже хотелось вырваться из собственной кожи. Она ощущала, что ей нужно куда-то бежать, снова одеться в свои узкие брючки и свитер. В дверь постучали. Она решила, что это дилер Эмиля, подозрительный тип, владелец галереи по фамилии Шварц, являвшийся через день поглядеть на новые изделия. Но это был не он, а дородная чешка в светло-синей форме службы социальной помощи. Она держала в руках чемоданчик.
      — Добрый вечер, — поздоровалась она на честине.
      Майа торопливо сунула в ухо свой переводчик с птичьим гнездом — теперь это вошло у нее в привычку.
      — Здравствуйте. Вы говорите по-английски?
      — Да, немного. Я домовладелица.
      — Понимаю. Рада с вами познакомиться. Я могу вам чем-нибудь помочь?
      — Да. Спасибо. Разрешите войти.
      Майа отступила в сторону. Домовладелица бодро вошла в комнату и окинула ее зорким взглядом. Складка на ее переносице между густыми бровями постепенно разгладилась. По виду Майа дала бы ей лет семьдесят пять или восемьдесят. Очень крепкая женщина. Прекрасно сохранившаяся.
      — Вы теперь постоянно здесь живете? — недружелюбно проговорила она. — Вы его новая подружка?
      — Думаю, что да. Меня зовут Майа. — Она улыбнулась.
      — А я пани Нажадова. Вы хозяйка получше, чем его последняя девушка. Вы немка?
      — Да. Я приехала сюда из Мунхена. Но на самом деле я здесь проездом.
      — Добро пожаловать в Прагу. — Пани Нажадова открыла свой чемоданчик и начала рыться в груде листов, сложенных гармошкой. Она достала увесистую пачку спрессованных тонких листочков с английским текстом. — Вот ваши документы из службы социальной помощи. Это все для вас. Прочтите их. Тут перечислены места, где можно безопасно поесть. Безопасные места для ночлега. А это необходимые медицинские услуги. Карта Праги. Культурные учреждения. Вот купоны для магазинов. Расписание поездов и автобусов. И наставления от полиции. — Пани Нажадова передала Майе бумаги и несколько дешевых карточек. Глядя ей в глаза, она произнесла: — В Прагу приезжает много молодежи. Молодые люди часто бывают безрассудны. Вокруг немало опасных типов. Молодым путешественницам нужно быть осторожными. Прочтите официальные советы и рекомендации. Прочтите все.
      — Вы очень добры. Это и правда в высшей степени полезно. Спасибо.
      Пани Нажадова вынула из кармана жакета изящную карточку с позолотой:
      — А это расписание церковной службы. Вы верующая?
      — Нет, в общем-то нет. Но что касается наркотиков, тут я очень осторожна.
      — Бедная девочка. Вы лишаете себя удовольствия. — Пани Нажадова печально покачала головой.
      Она поставила чемоданчик на пол и молча вытащила сначала маленький пылесос с ручкой, похожей на телескоп, а потом прилагавшийся к нему стерильный пакет с упругими губками.
      — Мне сейчас нужно будет сделать пробы в комнате. Вы меня поняли?
      Майа положила документы на кровать с новым покрывалом.
      — Эти пробы, вы имеете в виду распространение инфекции? Да, я уже о них думала. У вас есть какие-нибудь средства? Мне нужно будет что-нибудь от патогенов. В углу под раковиной пахнет плесенью.
      — Вам надо обратиться в службу медицинской помощи, — явно довольная, проговорила пани Нажадова. — Написать заявление об официальной проверке. Они дадут вам все необходимое для поддержания порядка в доме.
      — А разве нет иного способа сделать анализ этих микробов? Я еще не готова к проверке.
      — Но это бесплатная проверка! Дар города! Тут в документах все написано. Куда идти. Как писать заявление.
      — Я посмотрю. Конечно. Огромное спасибо.
      Пани Нажадова собрала свой пылесос и принялась методично ползать с ним по студии.
      — В горшках водятся дикие мыши.
      — М-м-м…
      — Он не в ладах с гигиеной. Оставляет пищу, и появляются насекомые.
      — Я прослежу за этим.
      Пани Нажадова наконец решилась:
      — Девочка, вы должны знать. Все подружки этого психопата становятся несчастными. Ну, может быть, в первые несколько дней им нравится с ним общаться. А в конце они всегда плачут.
      — Очень мило с вашей стороны, вы так внимательны. Пожалуйста, не беспокойтесь. Обещаю вам, что я не выйду за него замуж.
      Дверь открылась. Вошел аккуратно подстриженный Эмиль. И сразу нервно заспорил с хозяйкой дома на торопливо-взволнованной честине. Они кричали, агрессивно жестикулируя и перебивая друг друга. Казалось, что их спор никогда не кончится. Но пани Нажадова все же покинула студию, схватив свой пылесос и злобно выкрикнув напоследок несколько слов. Эмиль захлопнул дверь.
      — Эмиль, ну что ты! Зачем было так скандалить?
      — Эта баба — настоящая корова.
      — Меня удивляет, что ты даже помнишь ее имя.
      — Грустно, когда забываешь возлюбленную. Трагедия… Но забыть врага — больше, чем глупость! Она ищейка. Шпионка! Санитарный инспектор. Геронтократка. Буржуйка и лицемерка до мозга костей. Толстая богатая бездельница, живущая на ренту! И в довершение ко всему прочему она еще и моя хозяйка! Что может быть хуже!
      — Конечно, сочетание домовладелицы с прочими социальными функциями кажется чрезмерным.
      — Она шпионит за мной! Она стучит на меня в санитарную инспекцию. Хочет натравить на меня моих друзей. — Он нахмурился. — Она говорила с тобой? Что она сказала?
      — Да мы, в сущности, и не разговаривали. Она просто дала мне эти бесплатные купоны. Знаешь, вот с этой карточкой я смогу арендовать велосипед. А на этой чип-карте есть пражский сетевой справочник по-английски. Интересно, что в нем сказано о фотостудиях?
      — Это все чушь. Бесполезная чушь. Коммерческая ловушка.
      — Когда ты в последний раз платил арендную плату? Я хочу сказать, помнишь ли ты, что за аренду надо платить?
      — О, я платил. Конечно, я платил. Ты думаешь, Нажадова держит меня тут из милости? Уверен, что она мне напоминает.
      Майа приготовила ужин. Они поели. Эмиль был расстроен. Потерянный день и ссора с домовладелицей вывели его из равновесия. Теперь его волосы выглядели гораздо лучше, но Эмиль терпеть не мог прихорашиваться и следить за собой, к одежде был равнодушен. Весь вечер он перелистывал каталог своих работ. Это был недобрый знак.
      Майе никак не удавалось найти нужный довод, внутренняя борьба вымотала ей нервы. Ближе к ночи ее раздражение начало нарастать. Она не находила себе места и с трудом сдерживалась. Майа плохо себя чувствовала, что-то терзало ее изнутри.
      Ее грудь увеличилась и стала болеть. И тут она поняла, в чем дело. Прошло так много времени, что теперь это воспринималось почти как болезнь. Но это были ежемесячные женские недомогания. Впервые за сорок лет у нее началась менструация.
      Они легли в постель. Секс погасил плохое настроение Эмиля, а ей казалось, будто ее терли и жгли. Ночь подходила к концу. Она осознала, сколько всего она пережила и претерпела. Речь шла не просто о легком небольшом эротическом пиршестве последнего месяца. В случае, происшедшем с ее телом, было нечто мстительное, постженское и медицинское. У нее припухли глаза, побледнело и слегка отекло лицо, а знакомая безжалостная боль угнездилась внизу живота. Самочувствие Майи постоянно менялось. Казалось, то она взлетает вверх, как ракета, то с грохотом падает от каждого вздоха и выдоха Эмиля.