Пиратов с аэростата не было видно. Линдсей поначалу решил, что они отступили на посадочную площадку, но неожиданно одного заметил: разбившегося о ближайшую светопанель.
      — Замечательное кино, — сказал Рюмин. — Но соваться туда было бы идиотизмом чистой воды.
      — Я как-никак твой должник, — отвечал Линдсей, рассматривая трупы. — Схожу-ка туда.
      — Давай я лучше отправлю робота. Там скоро появятся мародеры.
      — Вот я с ними и познакомлюсь. Могут пригодиться.
      Он перешел по мостику на грунтовую панель. Легкие жгло, однако Линдсей решил обойтись без маски. Репутация стоит риска.
      Миновав владения Черных Медиков, он пересек еще одну светопанель, и направился к куполу Восьмой орбитальной армий. На третьей сельхозпанели никто, кроме них, не жил, ее оставили после того, как на ней поселилась какая-то особо заразная пакость. От сельского хозяйства остались лишь реденькие пучки стеблей — высотой по щиколотку. Жилища и надворные постройки в пастельных тонах, разграбленные, но не разрушенные, единственная неорганика в царстве гнили, казались каким-то немыслимым чудом.
      Купол затворников был сооружен из обрезанных и подогнанных друг к другу пластиковых дверей. Вокруг, недвижно лежали тела — как-то странно вывернув руки и ноги, словно смерть настигала их прежде, чем они успевали упасть. Что самое удивительное, сцена не вызывала ни капли ужаса. Словно мертвые были не люди, а какие-то безликие пластиковые куклы. Да и сама принадлежность их к людям была обозначена лишь воинскими знаками отличия на плечах. Линдсей насчитал восемнадцать тел.
      Стекла противогазов изнутри покрывал налет влаги.
      Поблизости негромко зажужжали моторы. Две машины, заложив крутой вираж, приземлились, взбороздив полозьями землю. Прибыли двое пиратов с аэростата.
      Линдсей навел на них камеру. Спешившись, они вынули из прорезей кредитные карты, и самолеты улетели.
      Пираты, полусогнув ноги, что говорило о непривычности к притяжению, подошли к Линдсею. Их красные комбинезоны были украшены серебристыми изображениями скелетов в натуральную величину.
      Пират, что повыше ростом, ткнул ногой близлежащий труп.
      — Вы видели? — спросил он по-английски. — Что это их?..
      — Их убили роболеты, — ответил Линдсей. — Они «физически угрожали конструкциям».
      — Восьмая орбитальная армия, — пробормотал высокий пират, рассмотрев наплечную нашивку.
      — Фашисты. Вонючки антинародные, — буркнула сквозь респиратор его спутница.
      — Вы их знаете? — поинтересовался Линдсей.
      — Да уж встречались, — отвечал первый пират. — Хотя не думали, что они теперь здесь. Да, — вздохнул он, — накладочка вышла… Как вы полагаете, там, внутри, кто-нибудь остался?
      — Разве что мертвые. Роболеты вооружены рентгеновскими лазерами.
      — Вот как… А жаль. Хоть бы одного собственными руками…
      Линдсей левой рукой изобразил жест службы внешнего наблюдения: за нами следят. Высокий пират быстро поднял взгляд. Солнечный луч сверкнул на серебристом черепе-маске, закрывавшем его лицо.
      Затем глаза его, прикрытые металлизированным серебристым стеклом, уставились на Линдсея:
      — Слушай, гражданин, а ты-то чего без маски?
      — Вот моя маска, — сказал Линдсей, коснувшись рукой лица.
      — Посредник, значит? Работу ищешь? А то у нас последний дипломат только что гикнулся. Невесомость как переносишь?
      — Осторожнее, господин президент, — вмешалась его спутница. — Вспомните конфирмационные слушания.
      — Не встревай в официальные переговоры, — раздраженно отрезал президент. — Я представлю нас. Я — президент Горняцкой Демократии Фортуны, а это моя супруга, спикер парламента.
      — Лин Дзе, от «Кабуки Интрасолар». Театральный импресарио.
      — Это — наподобие дипломата?
      — В общем, да, ваше превосходительство.
      Президент кивнул.
      — Не доверяй ему, господин президент, — предупредила спикер.
      — Внешние сношения — прерогатива исполнительной власти, так что заткни хлебало, — рыкнул президент. — Слушай, гражданин, у нас сегодня был жутко тяжелый день. Нам же, понимаешь, давно пора в Банк — грязь со шкуры содрать, выпить по-человечески, а тут — нате вам, пожалуйста — вылезают откуда-то эти фашисты со своей зенитной хреновиной и наносят нам, значит, превентивный удар. Аэростату кранты, и даже этого блядского булыжника мы лишились.
      — Весьма прискорбно, — согласился Линдсей.
      Президент почесал в затылке:
      — Ну да, в таких делах планировать трудно. Приходится решать на ходу. — Он помолчал. — Ладно, херня все. Пошли туда; может, добыча подвернется.
      Спикер парламента вынула из кобуры, висевшей на красном плетеном поясе, ручную электропилу и принялась пилить стену купола. Замазка, скреплявшая пластиковые панели, легко поддавалась.
      — Если хочешь жить, входить надо там, откуда не ждут, — пояснил президент. — Никогда не входи через шлюз: черт его знает, что там приготовлено.
      Он что-то сказал в микрофон-браслет, пользуясь каким-то непонятным для Линдсея жаргоном.
      Затем пираты вышибли вырезанный кусок панели и ступили внутрь. Линдсей, не прекращая съемки, последовал за ними. Поставив панель на место, женщина залила швы герметаком из маленького пульверизатора.
      Сдернув черепообразную маску, президент втянул носом воздух. Его веснушчатое, невыразительное лицо украшал нос пуговкой; сквозь короткие рыжие волосы глянцевито просвечивала кожа. Все трое вошли в камбуз Восьмой орбитальной. Здесь стояли кресла и низкие столики, возле микроволновой печи лежали штабелем брикеты протеина, а в углу громко бурлили несколько ферментационных баков. У дверного проема на полу лежала мертвая женщина с красным, обожженным лицом.
      — Добро, — сказал президент. — Поедим. Спикер сняла маску, явив миру худощавое лицо с маленькими, подозрительными глазками. Подбородок и шею ее покрывала красная сыпь.
      Пираты осторожно прошли в следующее помещение. Оно оказалось одновременно спальней и командным пунктом — в центре помещалась стойка с примитивной видеоаппаратурой. Экраны тускло мерцали. Один из них был подключен к камере, следящей за входом; на нем видны были пираты, пробирающиеся к куполу пешим ходом через руины на северо-западе.
      — Наши идут, — сказала спикер.
      Президент оглядел помещение:
      — Неплохо. Пожалуй, мы здесь задержимся. Хоть будет где держать воздух.
      Под одной из коек что-то зашуршало. Спикер парламента нырнула туда. Линдсей направил на нее камеру. Последовал пронзительный визг, короткая возня, и она появилась, волоча за собой ребенка. Поставив его на ноги, она завернула ему руки за спину.
      Ребенок оказался темноволосым, грязным, неопределенного пола. Глаза его злобно сверкали. Одет он был в подогнанную по размеру униформу Восьмой орбитальной. Нескольких зубов во рту не хватало. На вид ему было лет пять.
      — Значит, не все тут сдохли, — констатировал президент, нагибаясь и заглядывая ребенку в глаза. — Где остальные?
      Он пригрозил ребенку ножом. Клинок появился в его руке словно из ниоткуда.
      — Говори, гражданин. А то кишки выпущу!
      — Погоди, — сказал Линдсей. — Ребенок ведь…
      — Не суйся, гражданин. Этому солдатику вполне может быть и восемьдесят. Эндокринные процедуры…
      Линдсей, присев перед ребенком, заговорил с ним поласковее:
      — Сколько тебе лет? Четыре, пять? На каком языке говоришь?
      — Да пустое, — сказала спикер парламента. — Маленькая койка здесь только одна. Наверное, роболеты его просто не засекли.
      — Или пощадили, — предположил Линдсей.
      — Ну да, счас, — скептически хохотнул президент. — Слушайте, мы ж его банковским блядям можем продать. Минимум три часа внимания.
      — В рабство?! — ужаснулся Линдсей.
      — Какое-такое рабство? Ты о чем? Не приплетай сюда разных теологий, гражданин. Государство освобождает военнопленного, передавая его третьей, незаинтересованной стороне. Совершенно законная сделка.
      — Не хочу к блядям, — запищал ребенок. — Хочу к фермерам.
      — К фермерам? — протянул президент. — Не понравится тебе у фермеров, микрогражданин. Может, тебя с оружием обращаться учили? Маленький боевичок нам бы не помешал. Пролезть, к примеру, по воздуховоду…
      — Кстати, фермеров ты недооцениваешь.
      Линдсей указал на экран. По внутреннему склону Дзайбацу шли, впрягшись в лямки волокуши, дюжины две фермеров. Они увозили мертвых солдат Восьмой орбитальной армии.
      — Мать вашу! — зарычал президент. — Они бы и мне пригодились! Хотя, — ухмыльнулся он, — их тоже можно понять… В этих трупах — куча доброго протеина.
      — Хочу к фермерам! — канючил ребенок.
      — Пусть идет, — посоветовал Линдсей. — У меня совместные дела с Гейша-Банком, можно договориться с ними о поддержке для вас.
      — Да? — Спикер парламента отпустила руку ребенка.
      — Да, — кивнул Линдсей. — Дня через два я их уговорю.
      Она взглянула мужу в глаза:
      — А он — очень даже ничего. Давай назначим его госсекретарем.
 
       Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия
       02.01.16
 
      Гейша-Банк располагался в комплексе старинных, покрытых для герметичности шеллаком и соединенных путаницей переходов из полированного дерева и бумажных раздвижных шлюзов зданий. Задолго до упадка Дзайбацу здесь были кварталы «красных фонарей». Такой преемственностью Банк гордился; талантливая молодежь продолжала и развивала эксцентрические традиции предков.
      Оставив одиннадцать граждан Горняцкой Демократии Фортуны в антисептической сауне под мочалками бесстрастных банщиков, Линдсей отправился по делам. Пираты уже несколько месяцев не имели возможности нормально помыться. Тела их бугрились мускулами — результат прилежных занятий невесомостным дзюдо. Потную кожу покрывали устрашающие татуировки и следы сыпи.
      Линдсей прошел в раздевалку и отдал свою униформу, полученную от Черных Медиков в чистку и глажку, облачившись взамен в мягкое коричневое кимоно. К нему подошел гейша-мужчина, из тех, что пониже рангом, в кимоно и оби:
      — Чего желаете, господин?
      — Я желал бы переговорить с яритэ.
      Вежливый взгляд гейши на миг стал скептическим.
      — Один момент. Я только узнаю, готов ли наш исполнительный директор к приему гостей.
      Он исчез. Через полчаса на смену ему появилась гейша-женщина, блондинка в деловом костюме и оби.
      — Мистер Дзе? Пожалуйста.
      Он проследовал за нею до лифта, охраняемого двумя мужчинами, вооруженными электродубинками. Охранники были настоящими великанами — голова Линдсея едва доставала любому из них до локтя. Длинные, непроницаемые лица выдавали акромегаликов: деформированные, непомерно разросшиеся челюсти, резко выдающиеся скулы… Вероятно, растили их на гормональных стимуляторах.
      Поднявшись на три этажа, лифт остановился.
      Линдсей увидел прямо перед собой плотную завесу из ярких бус. Тысячи звонких нитей, унизанных бусинами, свисали с потолка, опускаясь до самого пола. Любое прикосновение тут же потревожило бы занавесь.
      — Возьмите меня за руку, — велела банкирша. Линдсей осторожно шагнул следом, подняв ужасный трезвон. — Ступайте осторожно, — добавила провожатая. — Здесь западни.
      Линдсей, зажмурившись, подался за ней. Наконец она остановилась. В зеркальной стене открылась потайная дверь. Линдсей прошел в личные покои яритэ.
      Пол был выложен старинным деревом, натертым до темного глянца. Под ногами лежали плоские квадратные подушки с набивным орнаментом из стеблей бамбука. Слева от Линдсея находились двустворчатые стеклянные двери, ведущие на залитый солнцем деревянный балкон. Дальше располагался роскошный сад; среди скрюченных сосенок и японских вишен вились дорожки, усыпанные ослепительно белой галькой. В комнате стоял запах свежей зелени. Зачарованный, Линдсей любовался образами былого, не пораженного еще гнилью Дзайбацу, проецируемыми на фальшивые, никуда не ведущие двери…
      Яритэ со скрещенными ногами сидела на одной из подушек. Это была престарелая механистка с ярко накрашенным ртом и полузакрытыми глазами змеи. Ссохшуюся ее головку украшал лакированный шлемоподобный парик, проткнутый длинными деревянными булавками. Расшитое цветами кимоно топорщилось жесткими складками; казалось, оно держится лишь на крахмале и на распорках. Внутри кимоно свободно поместились бы три таких, как она.
      Вторая женщина сидела у правой стены лицом к изображению сада. Линдсей тут же узнал в женщине шейпера. Не только по изумительной красоте — ее окружало то самое, наподобие магнитного поля, неуловимое обаяние, присущее перестроенным. В ней соединились африканские и азиатские гены — миндалевидные глаза в сочетании с темной кожей. С выражением отрешенной преданности на лице сидела она, подогнув под себя ноги, перед белой клавиатурой синтезатора.
      — Не забывай о своих обязанностях, Кицунэ, — не оборачиваясь, сказала яритэ.
      Пальцы девушки пробежались по клавишам. Звуки синтезатора — древнейшего из японских инструментов — заполонили комнату.
      Линдсей опустился на подушку, к старухе лицом. Сбоку к нему подкатил чайный столик. Кипяток заструился в чашку; фарфор издал легкий звон. Затем в чашку легла заварная ложечка с чаем.
      — Ваши друзья-пираты, — заговорила старуха, — пустят вас по миру.
      — Это — всего лишь деньги, — сказал Линдсей.
      — Это — наша тяжелая малоприятная работа. Вы полагаете, нам приятно пускать ее по ветру?
      — Я нуждался в вашем внимании, — сказал Линдсей.
      Навыки дипломата с первых секунд включились в работу, но он опасался девушки. Вот уж кого он не ожидал здесь встретить, так это шейпера! К тому же в поведении старухи имелись какие-то странности. Наркотики, вероятно. Или механистская перестройка нервной системы.
      — Вы явились сюда в одежде Черных Медиков. Поэтому не могли не привлечь к себе внимания. Мы слушаем.
      Линдсей расширил и углубил свой план при помощи Рюмина. Но Гейша-Банк запросто мог разрушить все его замыслы; если так, нужно привлечь их на свою сторону. Он понимал, чего желают здешние заправилы. Он был готов изобразить для них зеркало. Если они узнают в нем собственные амбиции и мечтания, он выиграл.
      Линдсей начал заранее продуманное представление.
      — Итак, вы видите, что надеются извлечь из представления Черные Медики. Они замкнуты в четырех стенах, а это ведет к паранойе. Финансируя постановку нашей пьесы, они надеются укрепить свой престиж. — Он выдержал театральную паузу. — Но мне нужна труппа. Гейша-Банк — вот для меня источник талантов. Без Черных Медиков я еще обойдусь, но без вас обойтись не смогу.
      — Понимаю, — проговорила яритэ. — Теперь объясните: отчего, вы полагаете, будто мы можем извлечь из ваших замыслов выгоду?
      Взгляд Линдсея сделался до боли обиженным.
      — Я прибыл сюда ради культурного мероприятия. Неужели этого недостаточно?
      Он покосился на девушку. Пальцы ее быстро перебирали клавиши. Внезапно она подняла голову и с легкой улыбкой заговорщицы заглянула в его глаза. Меж ровных, великолепных ее зубов мелькнул кончик языка. Улыбка блистательной хищницы, полная вожделения и соблазна. Кровь закипела у него в жилах. Волосы на затылке вздыбились. Самообладание ускользало.
      Спина Линдсея покрылась гусиной кожей. Он опустил глаза.
      — Хорошо, — с трудом выговорил он. — Я вижу, вам этого недостаточно. И это меня не удивляет. Видите ли, мадам, вы соперничаете с Медиками уже много лет… А я предлагаю вам шанс выманить их на открытое место и заставить сражаться на вашей территории. В финансовых вопросах они — наивные младенцы! Наивные — и жадные. Им очень не нравится оперировать в финансовой системе, контролируемой вами. Дай им хоть малейшую надежду на успех, и они тут же приступят к формированию собственной экономики. Так не мешайте же им. Пусть формируют. Пусть сами себя загоняют в гроб. Пусть раз за разом снимают навар, пока не потеряют чувство меры и не падут жертвами собственной жадности. А потом — проткните их пузырек.
      — Нонсенс, — сказала старуха. — Актер учит банкира вести дела?
      — Поймите, что вы имеете дело не с механистским картелем, — подавшись вперед, убежденно сказал Линдсей. Он знал, он чувствовал, что девушка смотрит сейчас на него, — Там просто три сотни техников, усталых, напуганных, полностью изолированных… Идеальная жертва для массовой истерии. Лихорадка азарта захлестнет их быстрее любой эпидемии. — Он вновь выпрямился. — Поддержите меня, мадам. Я стану вашим агентом, вашим брокером и посредником. Они никогда не подумают, что за их крахом стоите вы. Да что там — они явятся к вам просить помощи!
      Он поднес к губам свою чашку. Чай отдавал синтетикой.
      Старуха словно бы размышляла, но лицо ее выражало совсем другое. Ни единого признака, выдающего течение мыслей, ни единого движения рта, век, горла… Лицо старухи было не просто спокойным. Оно было абсолютно недвижным.
      — Перспективы есть, — наконец сказала она. — Но дело должен контролировать Банк. Негласно, но полностью. Как вы нам гарантируете контроль?
      — Контроль будет вашим, — пообещал Линдсей. — Воспользуемся моей компанией, «Кабуки Интрасолар», как прикрытием. Вашими связями за Пределами Дзайбацу — для выпуска фиктивных акций. Я выброшу их на здешний рынок, а Банк будет вести себя нерешительно, что позволит Медикам одержать блистательную победу и захватить контроль над предприятием. Фиктивные держатели, ваши агенты, запаникуют и начнут предлагать новым владельцам за их акции огромные деньги. Это развеет сомнения Медиков и придаст им уверенности в себе. Вы же будете взаимодействовать со мной в открытую. Поставите актеров и актрис; вы будете ревностно бороться за это право… Ваши гейши всем клиентам уши прожужжат о постановке. Вы распространите слухи о моем обаянии, гении и скрытых ресурсах, будете подчеркивать мою экстравагантность и окружите наше предприятие атмосферой беззаботного гедонизма. Таким образом мы кинем весь Дзайбацу.
      Старуха молчала. Глаза ее невидяще взирали в пространство.
      Низкие, чистые звуки синтезатора внезапно оборвались. Отзвуки еще какое-то время витали в воздухе.
      — И все получится как задумано? — спросила девушка.
      Он взглянул ей в лицо. Покорное выражение исчезло, словно слой грима. Выражение темных глаз потрясало. Их переполняло откровенное, всепоглощающее желание. Линдсей ни на миг не усомнился в искренности этих глаз — такое лежит за гранью притворства. Что там — за гранью человеческого!
      Не помня себя, он встал на одно колено, все так же глядя в ее глаза.
      — Да, — хриплым голосом проговорил он. — Клянусь.
      Пол холодил ладонь. Только тут он осознал, что невольно, едва не ползком, движется к ней.
      А она все смотрела на него и смотрела, и вожделение в ее взгляде было смешано с восхищением.
      — Кто ты? Скажи, дорогой! Скажи мне правду!
      — Как и ты. — Он заставил себя остановиться. Руки дрожали. — Произведение шейперов.
      — Я хочу рассказать тебе, что они сделали со мной. Позволь, я расскажу о себе.
      Линдсей лишь кивнул — от болезненного возбуждение пересохло в, горле.
      — Х-хорошо, — выдавил он. — Расскажи, Кицунэ.
      — Меня отдали хирургам. Они удалили матку и добавили нервных тканей. Соединили центр наслаждения с задом, горлом и позвоночником — и это лучше, чем быть богом, мой дорогой. Когда я возбуждена, я потею духами. Я чище стерильной иглы, а все, что исторгает мое тело, можно пить, подобно вину, или есть, подобно пирожным. И мне оставили мой острый, ясный разум, чтобы я знала, что такое смирение. Дорогой, ты знаешь, что такое смирение?
      — Нет, — резко ответил Линдсей. — Зато знаю, что такое — плевать на смерть.
      — Мы не похожи на других, — сказала она. — Они от нас отказались. И теперь мы можем делать с ними все, что только пожелаем, ведь правда?
      Переливчатый ее смех вгонял в дрожь. С балетной грацией Кицунэ перепрыгнула клавиатуру синтезатора.
      Босая ее ступня пнула старуху в плечо, и яритэ со стуком упала. Лакированный парик, разметав ленты, отлетел в сторону. Голый череп старухи был покрыт сетью разъемов.
      — Клавиатура… — вырвалось у него.
      — Она — мой фасад, — пояснила Кицунэ. — Такова моя жизнь — фасады, фасады, фасады… Реально лишь наслаждение. Наслаждение властью.
      Линдсей облизнул пересохшие губы.
      — Дай же мне настоящее, — сказала она.
      Одним рывком она развязала оби. Кимоно ее украшал орнамент из ирисов и фиалок. Кожа под кимоно — раз к такой прикоснуться, а там не жалко и умереть…
      — Иди сюда, — позвала она. — Дай моим губам твои губы.
      Приблизившись, Линдсей обнял ее. Горячий язык глубоко скользнул в его рот, принеся с собой пряный привкус.
      Ее слюнные железы вырабатывали наркотик.
      Они опустились на пол под мертвенным взглядом полуприкрытых старухиных глаз.
      Ее руки скользнули под его кимоно.
      — Шейпер, — сказала она. — Я хочу твое тело.
      Теплая ладошка ласкала пах. Он подчинился.
 
       Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия
       16.01.16
 
      Линдсей лежал в куполе Рюмина на полу, прижав ладони к вискам. На левом его запястье был золотой браслет с двумя рубинами. Черное атласное кимоно с едва заметным тканым рисунком из ирисов и брюки-хакама соответствовали самой последней моде.
      На правом рукаве кимоно красовалась эмблема фиктивной корпорации «Кабуки Интрасолар» — стилизованная белая маска с черной и красной лентами поперек глаз и рта. Задравшийся рукав кимоно обнажал кровоподтек от укола на сгибе локтя. Он работал на стимуляторах.
      — Хорошо, — сказал Линдсей, снова поднося к губам микрофон, — Сцена третья. Амисима. Сихэй: «Сколь далеко ни уйдем, нигде не отыщется места, отмеченного знаком самоубийства. Погибнем же здесь». Далее — Кохару: «Да, поистине так. Одно место не лучше другого, чтобы умереть. Но я подумала: найдя тела наши рядом, люди скажут, что Сихэй и Кохару совершили самоубийство любящих. Представляю, как возненавидит и проклянет меня твоя жена. Так убей же меня здесь, а потом найди себе место подальше». Опять Сихэй…
      Внезапно Линдсей замолчал. Рюмин, пока он диктовал, занимался странным каким-то делом. Нечто наподобие ленточек плотной коричневой бумаги он уложил продолговатой кучкой на листке тонкой белой бумаги, после чего свернул из белой бумаги трубочку и заклеил языком шов.
      Зажав в губах кончик бумажного цилиндрика, он взял какое-то металлическое устройство и нажал кнопку на его крышке. Линдсей, удивленно глазевший на него, издал громкий вопль:
      — Огонь! Господи боже, огонь! Огонь!
      Рюмин выдохнул облачко пара.
      — Что за хрень с тобой такая? Крохотный язычок пламени никому не повредит.
      — Но это же огонь! Боже милосердный, я никогда в жизни не видел открытого огня. — Линдсей понизил голос. — А ты уверен, что сам не загоришься? — Он с опаской смотрел на Рюмина. — У тебя легкие дымятся!
      — Да нет же. Это такое новшество. Совсем маленький новый порок, — пожал плечами старый механист. — Может, малость и вреден — так ведь полезных пороков не бывает.
      — Что это у тебя?
      — Кусочки бумаги, пропитанной никотином. Ну и плюс кое-какие ароматизаторы. Довольно-таки неплохо. — Он вынул сигарету изо рта. Взглянув на тлеющий кончик, Линдсей содрогнулся. — Да ты не дергайся. Здесь — не то, что в других колониях. Огонь не страшен. Грязь не горит.
      Снова опустившись на пол, Линдсей издал стон. Мозг его тонул в воспоминаниях. Голова болела. Им владело неописуемое чувство: словно в первое мгновение приступа дежа вю. Словно хочешь чихнуть, а никак не чихается…
      — Ну вот, место из-за тебя потерял, — брюзгливо сказал он Рюмину. — Подумать только, сколько все это для меня значило! Эти пьесы, заключающие в себе все сохранившиеся ценности человеческой жизни!.. Оставленные нам в наследство, когда не было еще ни шейперов, ни механистов. Человеческая, непрочная, первозданная жизнь…
      Рюмин стряхнул пепел в черный футляр от объектива.
      — Ты, мистер Дзе, рассуждаешь как орбитальный абориген. Настоящий «цепной». Где твоя родина? В ССР Моря Кризисов? Или в Коперникианском Содружестве?
      Линдсей втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
      — Ладно, прости уж мне мое стариковское любопытство, — сказал Рюмин, выпуская густое облако дыма и почесывая красный след от видеоочков на виске. — Давай-ка я тебе объясню, мистер Дзе, в чем твои трудности. Вот ты прочел три композиции: «Ромео и Джульетта», «Трагическая история доктора Фаустуса» и — последнюю — «Самоубийство влюбленных на Амисима». На мой взгляд, как-то это все — не то.
      — Да-а? — протянул Линдсей возмущенно.
      — Да. Во-первых, малопонятно. Во-вторых, мрачно до невозможности. И в-третьих, что хуже всего, пьесы эта — доиндустриальные. А теперь — что я думаю в целом. Ты организовал дерзкое жульничество, вызвал невообразимую суматоху и весь Дзайбацу поставил на уши. В возмещение надо бы хоть немножко развлечь народ.
      — Развле-ечь?
      — Да. Я же знаю бродяг. Им нужно, чтобы, их развлекали, а не лупили по репе тяжеловесными древностями. Они хотят слушать о настоящих людях, а не каких-то там дикарях.
      — Но… тогда это уже будет не человеческой культурой…
      — И что с того? — Рюмин пыхнул сигаретой. — Я тут поразмыслил… Словом, ты мне прочел три этих «пьесы», и суть я ухватил. Не шибко-то это сложно. Пожалуй, дня за два-три сработаю подходящую.
      — Думаешь?
      Рюмин утвердительно кивнул.
      — Только придется кой от чего избавиться.
      — Например?
      — Первым делом — от гравитации. Кроме как в невесомости хороший танец или же драку не изобразить.
      Линдсей сел прямо.
      — Танец или драку?!
      — Точно. Публика-то у нас какая? Бляди, фермеры, два десятка пиратских шаек да полсотни беглых математиков. Драки и танцы всем им понравятся. Сцену — долой, слишком плоская. Занавес тоже, это все при помощи света сделаем. Ты-то, может быть, и привык к старинным окололунным станциям с их проклятым центробежным тяготением, но современным людям нравится невесомость. Бродяги и так достаточно в жизни натерпелись — пусть у них хоть в кои-то веки будет праздник.
      — Это что же — забираться в невесомость?
      — Ну да. Соорудим аэростат — огромный пузырь, надуем… Запустим с посадочной площадки и закрепим растяжками. Тебе же всяко пришлось бы строить театр, правильно? Так что мешает соорудить его в воздухе? Всем виден будет.
      — Конечно. — Линдсей улыбнулся. Он начал проникаться идеей. — И нарисуем на нем эмблему Корпорации.
      — И флаги снаружи вывесим.
      — А внутри будем продавать билеты. Билеты и акции… — Линдсей громко захохотал. — Я знаю даже, кто нам его построит!
      — Только названия не хватает. Пусть называется… «Пузырь Кабуки»!
      — «Пузырь»! — Линдсей прихлопнул по полу. — Точно!
      Рюмин улыбнулся, скручивая новую сигарету.
      — Слушай, — сказал Линдсей, — а дай-ка и мне попробовать.

* * *

      ПОСКОЛЬКУ наш народ на протяжении всей своей истории достойно встречал новые начинания.
      ПОСКОЛЬКУ государственному секретарю Лин Дзе потребовались специалисты по техническим вопросам воздухоплавания, каковых среди наших граждан множество.
      ПОСКОЛЬКУ государственный секретарь Дзе как представитель автономной корпораций «Кабуки Интрасолар» подтвердил согласие оплатить народный труд щедрой долей акций поименованной Корпорации Парламентом Горняцкой Демократии Фортуны при поддержке Сената.
      ПОСТАНОВЛЯЕТСЯ: Народ берет на себя постройку зрительного зала «Пузырь Кабуки», принимает участие в рекламной кампании акций «Кабуки», а также обеспечивает политическую и физическую защиту имущества, персонала и оборудования «Кабуки».

* * *

      — Отлично. — Линдсей заверил документ и спрятал Государственную печать Фортуны обратно в кейс. — Раз ГДФ обеспечивает безопасность, то я спокоен.
      — Да что там, — сказал президент. — Всякий наш дип, кому надо, может иметь сопровождающих хоть двадцать четыре часа в сутки. Особенно если идет в Гейша-Банк, ты ж понимаешь.
      — Резолюцию нужно размножить и распространить по Дзайбацу. Это поднимет акции пунктов на десять. — Линдсей взглянул в глаза президента. — Только не жадничайте. Когда поднимутся до полутораста, начинайте понемногу продавать. И корабль держите наготове.
      — Не беспокойся, — подмигнул президент, — Мы тут тоже в носу не ковырялись. Такое соглашеньице подписали с одним меховским картелем! А то — охрана занятие неплохое, но для народа утомительное. Когда приведем в норму «Красный Консенсус», придет наше время повеселиться.
 
       Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия
       13.03.16
 
      Совершенно вымотавшийся, Линдсей спал, подложив под голову атташе-кейс. За фальшивыми дверями занималась рукотворная заря. Кицунэ задумчиво перебирала клавиши синтезатора.
      Ее искусство давно превзошло пределы простого технического навыка. То было подлинное мастерство, исходящее из самых темных глубин подсознания. Синтезатор мог повторить и превзойти любой инструмент, мог разложить его звуковой портрет на отдельные волновые колебания и вновь воссоздать — в абстрактной, стерильной чистоте. Музыка его была проникнута до болезненности логичной, безошибочной ясностью.
      К ясности этой стремились многие инструменты, но — безуспешно. Неудачи их придавали звучанию некую человечность. А мир человечности — это мир потерь, разбитых надежд, первородного греха; мир, вечно молящий о милосердии, понимании и сострадании… Нет, такой мир — не для нее.
      Мир Кицунэ представлял собою фантастическую, чистую, как слеза, реальность порнографии высшего порядка, вечного вожделения, не знающего усталости и покоя, прерываемого лишь спазмами сверхчеловеческого напряжения. Вожделение вытесняло все прочие проявления жизни — так же как свист обратной связи заглушает целый оркестр.
      Будучи создана искусственно, Кицунэ принимала лихорадку своего мира с бездумностью хищника. Жизнь ее была абстрактной и чистой, словно горячая, наизнанку вывернутая святость.
      Подобное хирургическое насилие обратило бы обычную человеческую женщину в тупое эротическое животное, однако Кицунэ была шейпером и поэтому — наделена сверхчеловеческими шейперскими гением и стойкостью. Узость мира Кицунэ превратила ее в нечто острое и скользкое, подобное намасленному клинку стилета.