— Тогда мы были другими.
      — Нет. Я думал, что смогу измениться… Вот ты, мол, умрешь, и Вера умрет, и я начну все с чистого листа, стану машиной… Этакой пулей, пущенной в лоб истории… Хотел захватить власть над любовью. Заключить все в железо. И попробовал. Но железо сломалось первым.
      — Я понимаю. Я тоже познал власть замыслов. Последний замысел моей жизни ждет меня на Европе. — Он забрал брошюру. — Он может стать и твоим. Если ты пожелаешь.
      — В послании я признался тебе, что готов к смерти, — сказал Константин. — Ты, Абеляр, привык от всего уворачиваться. Мы вместе прошли долгий путь, далеко позади оставили понятия «друг», «враг»… Я не знаю, как тебя назвать, но зато я тебя понимаю. Понимаю, как никто на свете, включая тебя самого. Столкнувшись с конечной своей целью, ты увернешься в сторону. Я в этом уверен. Ты никогда не увидишь Европы.
      Линдсей склонил голову:
      — Пора кончать, Абеляр. Я померялся силами с миром; я для этого жил. И неплохую тень оставил за собой. Так?
      — Да, Филип, — потрясение вымолвил Линдсей. — Даже ненавидя тебя, я тобой гордился.
      — Но меряться с жизнью и смертью, словно бы я вечен… В этом нет ничего высокого. Что мы перед жизнью? Так, искорки…
      — Искры, разжигающие пламя…
      — Да. Твое пламя — Европа, и тут я тебе завидую. Но, отправившись на Европу, ты потеряешь себя. Этого ты не вынесешь.
      — Но туда можешь отправиться ты. Она может стать и твоей. Там — твой народ, клан Константинов.
      — Мой народ… Да, ты привлек их к своим делам.
      — Я нуждался в них. В твоем гении… И они присоединились ко мне по доброй воле.
      — Да… Смерть в конце концов побеждает нас. Но наши дети — наша месть ей. — Он улыбнулся. — Я старался не любить их. Я хотел видеть их такими же, как и я, — подобными стальному клинку… Но все равно любил. Не за то, что они подобны мне, напротив. И больше всех — самую не похожую на меня.
      — Веру.
      — Да. Я создал ее из образцов, украденных отсюда. Клочков кожи. Генов любимой… — Он умоляюще взглянул на Линдсея. — Абеляр, что ты скажешь о ней? Как твоя дочь?
      — Моя дочь?
      — Да. Вы с Верой были великолепной парой. И мне было очень жаль, что ты умрешь, не оставив потомства. Я тоже любил Веру и хотел оберегать ее ребенка — от того отца, которого она сама выбрала. И поэтому создал твою дочь. Разве я был не прав? Разве этого не стоило делать?
      — Почему же, жизнь всегда лучше.
      — Я отдал ей все, что мог. Как она сейчас?
      Линдсей почувствовал дурноту. Робот всадил иглу в его бесчувственную ногу.
      — Она сейчас в лабораториях. Проходит трансформацию.
      — О! Это хорошо. Она сделала свой выбор. Как и всем нам положено. — Константин запустил руку под кресло. — У меня тут есть яд. Смотрители дали. Нам пожаловано право на смерть.
      Линдсей отрешенно кивнул. Наконец лекарство умерило бешеное биение сердца.
      — Да, — сказал он. — Мы все заслужили это право.
      — Мы с тобой можем пойти на место катастрофы. И выпьем яд. Тут хватит на двоих. — Константин улыбнулся. — В компании — это будет замечательно.
      — Извини, Филип. Мне еще рано.
      — Ты, как всегда, не хочешь никаких обязательств, Абеляр. — Константин показал стеклянный сосуд с коричневой жидкостью. — Ну и ладно. А то ходить трудно. После… после Арены у меня трудности с измерениями. Поэтому мне сделали новые глаза. Они за меня различают измерения. — Узловатые пальцы его свинтили с сосуда крышку. — Теперь я вижу жизнь такой, какова она есть. И поэтому понимаю, зачем нужно это сделать. — Он приложил сосуд к губам и глотнул. — Дай мне руки.
      Линдсей подал ему руки.
      — Что, теперь обе — металлические?
      — Извини, Филип.
      — А, неважно. Все наши прекрасные машины… — Константин вздрогнул. — Потерпи, я сейчас.
      — Я с тобой, Филип.
      — Абеляр… Прости меня. За Нору. За эту жестокость…
      — Филип, это не… Я прощаю те…
      Поздно. Филип Хури Константин был мертв.
 
       Орбитал-Европа
       25.12.86
 
      Все, что осталось от жизни на Орбитал-Европе, было собрано в лабораториях. Высадившись, Линдсей нашел таможни в запустении. Орбитал-Европа кончилась, и импорт уже не имел значения.
      Он проследовал коридором, змеящимся сквозь наклонные стены из мембран. Коридоры мерцали цветом морской волны. В них было почти пусто.
      Мелькали лишь случайные бродяги и скваттеры, прибывшие сюда пограбить. Группа таких, шумно пропиливавших стену, вежливо ему помахала. Среди кораблей прибывших был и инвесторский, но никого из команды на глаза ему не попалось.
      Все двигалось наружу. Гигантские ледяные корабли уходили к планете, чтобы мягко скользнуть под воду сквозь свежие трещины. На борту одного из них была и его дочь Вера. Она уже улетела.
      От населения осталась лишь горстка последних трансформируемых.
      Орбитал-Европу свели до цепочки лабораторий, где они, последние оставшиеся, плавали в мутноватой воде европейских морей.
      Остановившись перед шлюзом, Линдсей некоторое время наблюдал за происходящим в лаборатории через выведенный в холл монитор. Трансформированные хирурги помогали рождению ангелов, прослеживая рост новых нервов в изменяемой плоти. Руки их испускали быстрые серии вспышек — шла беседа.
      Оставалось лишь нацепить акваланг, пройти шлюз, окунуться в теплую воду и присоединиться к остальным. Так сделала Вера. Так сделал Гомес и все прочие. Они встретят его с радостью. И больно не будет. Все будет легко и просто.
      Прошлое висело на волоске.
      Но он не мог сделать последнего шага.
      Он повернул назад…
      … и почувствовал его.
      — Ты здесь. Покажись.
      Присутствие мягко опустилось с наклонной зелено-голубой мембраны стены, растеклось по полу зеркальной лужицей и завозилось, обретая форму.
      Линдсей зачарованно смотрел на него. Присутствие, очевидно, обладало собственной гравитацией — прилепилось к полу, словно кто-то его прижал. Оно корчилось и комкалось, принимая форму ради своего удовольствия, и наконец превратилось в маленького четвероногого зверька. Вроде ласки, подумалось Линдсею. Или лисицы.
      — Она ушла, — сказал он зверьку. — Ты ее отпустил.
      — Полегче, гражданин, — отвечал лис. Голос его не отдавался эхом — он не был звуком. — Не мое это дело — кого-то там удерживать.
      — Европа не в твоем вкусе?
      — Хрен его знает. Там у вас, конечно, здорово, чистая сказка, но это копия, а я-то видел оригинальный вариант, помнишь? На Земле. Ну а ты, бродяга? Ты тоже вроде не очень торопишься.
      — Я стар. А они молоды. Это — их мир. Я им не нужен.
      Лис, потянувшись, покрылся рябью.
      — Так я и знал, что ты придумаешь какую-нибудь отговорку. Ну и что же ты скажешь теперь, получив возможность… ну, скажем… пораскинуть мозгами?
      Линдсей улыбнулся собственному искаженному отражению в туловище зверька.
      — Теперь я вроде как ни при чем.
      — Замечательно! — Беззвучный голос залился смехом. — Я так полагаю, тебе сейчас осталось только помереть.
      — Да? — Линдсей поразмыслил. — Это может оказаться преждевременным.
      — Может, может, — охотно согласилось присутствие. — Значит, поживешь здесь еще несколько сотен лет? В ожидании последнего перехода?
      — К пятому пригожинскому уровню сложности?
      — Называй как хочешь, слова тут ни при чем. Но это так же далеко от жизни, как жизнь — от инертной материи. Я много раз уже такое видел. И, вижу, оно идет сюда. Чую, как оно витает в воздухе. Люди… Ну, твари, существа; для меня все — люди… Так вот, они задают абсолютные вопросы. Ну, и получают абсолютные ответы, и — до свидания. Это — Божественная Сущность. Или же нечто настолько похожее, что нам с тобой разницы не просечь. Может, ты этого и хочешь, бродяга? Абсолюта?
      — Абсолют… — пробормотал Линдсей. — Абсолютные ответы… А твой-то ответ каков, дружок?
      — Да нет у меня никакого ответа! Мне плевать, что там, под этой шкурой, творится; я желаю видеть и ощущать! Начала и судьбы, предсказания и воспоминания, жизни и смерти — мне все это как-то до лампочки. Я слишком скользок, меня и время-то не ухватит, сечешь, бродяга?
      — Так чего же ты хочешь, присутствие?
      — Того, что у меня есть! Вечности, полной чудес. И даже не вечности, а неопределенной длительности, в ней-то самый и кайф. Подожду тепловой смерти Вселенной и погляжу, что будет потом! А все, что произойдет тем временем, — это же кое-что!
      — Да, — согласился Линдсей. Сердце его молотом колотило в ребра. Робот снова потянулся к ноге иглой с успокаивающим, но Линдсей со смехом выключил ее и выпрямился. — Это кое-что!
      — Я прекрасно провел здесь время, — сказало присутствие, — Неплохое у вас тут местечко, под этим маленьким солнышком.
      — Спасибо.
      — Да нет, гражданин, все «спасибо» — тебе! Но меня ждут другие места. — Присутствие помолчало. — Хочешь со мной?
      — Да!
      — Тогда держись.
      Линдсей протянул к нему руки. Его накрыла серебряная волна, звездный холод, плавящий жар и…
      …освобождение.
      Все вокруг стало поразительно новым и свежим.
      Он увидел свою одежду, медленно оплывающую на пол. Протезные руки выпали из рукавов, волоча за собой дорогую электронику. Пустой череп, венчающий лесенку позвонков, ухмыляясь, провалился в ворот пальто.
      В холле появился Инвестор, подпрыгивающий в невесомости. Линдсей рефлекторно прижался к стене, чтобы не быть замеченным. «Пелеринка» Инвестора вздыбилась. С сорочьей жадностью обшарив кости, он упрятал все, что его заинтересовало, в и без того распухший мешок.
      — Всегда поспеют, где что плохо лежит, — сказало присутствие. — Но они тоже ребята полезные, вот увидишь.
      Линдсей тем временем осваивался с новым самим собой.
      — Рук же нет…
      — А на что тебе? — захохотало присутствие. — Давай за ним! Они скоро куда-то отправятся.
      Они догнали Инвестора в конце холла.
      — А куда? — спросил Линдсей.
      — Какая тебе разница? К чудесам!