И кто мог бы причинить ему вред? Даже самые обездоленные и заскорузлые представители ее собственного вида имели тайные слабости. Она вспомнила историю об охранниках в концентрационном лагере, которые без малейших колебаний убивали мужчин и женщин, но при этом не забывали подкармливать зимой голодных птиц. Страх рождал ненависть. Но как мог кто-либо ненавидеть или бояться это существо, устоять перед его чудесными способностями?
      Оно не было разумным, да и зачем ему разум? Оно не имело пола. Способность размножаться свела бы на нет его товарную ценность. К тому же она сомневалась, что такое сложное нечто могло бы вырасти в обыкновенном чреве. Его гены должны были конструироваться, элемент за элементом, в какой-то немыслимой лаборатории.
      Дни и ночи сменяли друг друга в непрерывном мелькании. Его способность чувствовать ее настроение граничила с волшебством. Он всегда оказывался рядом, когда она нуждалась в нем, и исчезал, когда был не нужен. Иногда она слышала, как он болтает сам с собой, прыгая и кувыркаясь, либо охотясь на тараканов и поедая их. Он никогда не проказничал, а если ему иногда случалось пролить еду или перевернуть что-нибудь, тут же незаметно приводил за собой все в порядок. Даже симпатичные маленькие орешки своего кала он сбрасывал в тот же регенератор, которым пользовалась она сама.
      Только в этих случаях он демонстрировал более разумное поведение, чем можно было бы ожидать от обычного домашнего животного. Однажды, всего лишь раз, он передразнил ее, повторив целое предложение слово в слово. Она была шокирована. Немедленно почувствовав ее реакцию, он никогда больше не пытался обезьянничать.
      Они спали в одной постели. Иногда она чувствовала сквозь сон, как его теплый носик легко касается ее кожи, будто вынюхивая сквозь поры подавляемые чувства и скрываемые настроения. Порой он вдруг начинал разминать или растирать своими крепкими ручонками то или иное место на ее спине или шее. И всегда именно там оказывался какой-нибудь напряженный или заблокированный мускул, благодарно расслабляющийся под его прикосновением. Днем она никогда не позволяла ему этого, но по ночам, когда ее самоконтроль наполовину растворялся во сне, между ними действовал тайный сговор.
      Вот уже шестьсот дней, как Инвесторы отбыли. Она радовалась своей покупке.
      И больше не пугалась своего смеха. Она даже уменьшила дозу транквилизатора. Казалось, что ее любимчик чувствовал себя счастливее, когда она была счастлива, а рядом с ним ей было легче переносить свою древнюю печаль. Одну за одной она стала извлекать на свет свои старые травмы и болячки, крепко прижимая к себе зверушку и обильно поливая его блестящий мех слезами исцеления. Одну за одной он слизывал ее слезинки, пробуя на вкус химический состав ее эмоций, вдыхая запах ее дыхания и кожи, обхватив ее, сотрясаемую рыданиями, своими ручонками.
      Воспоминаний было очень много. Она чувствовала себя старой, ужасно старой, и в то же время у нее появилось ощущение какой-то целостности, позволяющее перенести что угодно. На ее счету было много дел - жестоких дел - и она никак не могла примириться с неудобствами, которые причиняло чувство вины. Поэтому она подавляла его в себе.
      Теперь, впервые за несколько десятилетий, в ней проснулось смутное чувство цели. Ей снова захотелось увидеть людей, которые бы все, как один, восхищались бы ею, защищали бы ее, находили бы ее прелестной, которые были бы ей небезразличны, которые дали бы ей большее чувство безопасности, чем ее единственный спутник ...
      Паучья сеть ее станции вошла в самую опасную часть своей орбиты, пересекая плоскость Кольца. Здесь уже было не до отдыха - она принимала дрейфующие глыбы сырья: лед, углеродосодержащие породы, руды металлов. Это ее телеуправляемые роботы-шахтеры нашли их и направили к ней. В Кольце таились и убийцы - хищные пираты, поселенцы-параноики, готовые в любой момент напасть на кого угодно.
      На своей обычной орбите, вдали от плоскости эклиптики, она была в безопасности. Но здесь приходилось подавать команды и расходовать энергию. Транспортные ракеты, прицепившиеся к плененным и эксплуатируемым ею астероидам, оставляли свои красноречивые следы. Это был неизбежный риск. Даже наилучшим образом сконструированные станции не являются полностью закрытыми системами. А ее станция была большой и старой.
      Они нашли ее.
      Три корабля. Сначала она сблефовала, пытаясь отпугнуть их стандартным предупреждением-запретом, переданным с телеуправляемого радиомаяка. Они нашли маяк и уничтожили его. Но при этом раскрыли свое местонахождение, а не слишком чувствительные приборы маяка передали о них кое-какую информацию. Три гладких, переливающихся всеми цветами радуги капсулы, наполовину металлических, наполовину органических, с длинными и тонкими, тоньше бензиновой пленки на воде, солнечными крыльями с прожилками, как у насекомых. Космические корабли формирователей, усеянные шишками датчиков, шипами оптической и магнитной систем вооружения, с длинными грузовыми манипуляторами, сложенными наподобие лап богомола.
      Она сидела, подключившись к своим датчикам, и впитывала скудные клочки информации - дистанция, вероятность поражения цели, класс вооружения. Использовать радар было слишком рискованно. Она разглядывала их через оптику. Лазеры могли бы хорошо пригодиться, но они были не самым лучшим ее оружием. Она смогла бы накрыть одного, но оставшиеся тут же насели бы на нее. Лучше всего было сидеть тихо, бесшумно скользя прочь с эклиптики, пока они рыскали по Кольцу.
      И все-таки они нашли ее. Она увидела, как, сложив крылья, они включили ионные двигатели.
      Она различила радиосигнал. Не желая забивать себе голову, она вывела его на экран. На экране появилось лицо формирователя, представителя генетической линии восточного происхождения. Его гладкие черные волосы были заколоты бриллиантовыми булавками, тонкие черные брови дугами изгибались над темными глазами с развитым третьим веком, бледные губы слегка кривила проницательная улыбка - гладкое, чистое лицо актера со сверкающими глазами фанатика.
      -- Джейд Прайм, - сказала она.
      -- Д о к т о р - П о л к о в н и к Джейд Прайм, - сказал формирователь, поглаживая пальцами золотые знаки различия на воротнике своего черного военного кителя. - Ты все еще называешь себя Розой-Паучихой, Лидия? Или ты все это уже стерла со своего мозга?
      -- А почему ты оказался солдатом, вместо того, чтобы быть трупом?
      -- Времена меняются, Паучиха, твои старые друзья задувают молодое яркое пламя, а те из нас, у кого есть далеко идущие планы, остаются, чтобы расплатиться со старыми долгами. Ты помнишь старые долги, Паучиха?
      -- Ты думаешь, что тебе удастся пережить нашу встречу, не так ли, Прайм? - Она почувствовала, как мышцы ее лица наливаются яростной ненавистью, которую не было времени убить. - Три корабля с твоими клонами вместо экипажей. Сколько же ты просидел в этой своей дыре, как червяк в яблоке? Клонируя и клонируя. Когда тебе удалось последний раз дотронуться до женщины?
      Его вечная улыбка превратилась в оскал, полный блестящих зубов.
      -- Бесполезно, Паучиха. Ты уже т р и д ц а т ь с е м ь раз убивала меня, а все возвращаюсь, да? Ты, старая жалкая сука. Кстати, что такое червяк? Что-то вроде того мутанта у тебя на плече?
      Она даже не заметила, как он там оказался.
      -- Ты подошел слишком близко.
      -- Так стреляй! Стреляй в меня, ты, старая, набитая паразитами идиотка! Стреляй!
      -- Ты - не он, - вдруг сказала она. - Ты - не Первый Джейд! Ха! Он мертв, так?
      Лицо клона исказила гримаса ярости. Полыхнули лазеры, и три из ее капсул растопились в шлак и облака металлической плазмы. Последний испепеляющий импульс невыносимой ярости сверкнул в ее мозгу, когда расплавились три телескопа.
      Она огрызнулась шумным залпом железных картечин, получивших магнитное ускорение. На скорости четыреста миль в секунду они изрешетили первый корабль, и теперь он висел, испуская воздух и ломкие облачка замерзающей воды.
      Сделали свой выстрел два оставшихся корабля. Они применили оружие, которого она никогда раньше не видела. Словно пара гигантских кулаков смяла две ее капсулы. Путина накренилась, утратив равновесие от удара. Она тут же узнала, какое оружие еще осталось в ее распоряжении, и ответила на огонь одетыми в металл шариками аммиачного льда. Они пронзили полуорганические борта второго корабля Формирователй. Крошечные отверстия моментально затянулись, но с экипажем было покончено - аммиак внутри испарился, высвободив нервные токсины моментального действия.
      У последнего корабля был один шанс из трех поразить ее центр управления. Вот и кончилось ее двухсотлетнее везение. Ударом тока ее руки отбросило от пульта. В станции погас свет, а ее компьютер погиб окончательно. Она взвизгнула и стала ждать смерти.
      Смерть не приходила.
      Ее стошнило. Не глядя, он открыла ящик и залила мозг жидким покоем. Тяжело дыша, она уселась в командирское кресло. Паника была подавлена.
      -- Электромагнитный импульс, - сказала она. - съел все, что у меня было.
      Пушистик что-то пробормотал.
      -- Он бы нас уже прикончил, если бы смог, - сказала она ему. - Похоже, что сработала защита последней капсулы, когда погибла главная система.
      Она почувствовала толчок. Это Пушистик, дрожащий от ужаса, прыгнул к ней на колени. Она рассеянно прижала его к себе, поглаживая по тонкой шее.
      -- Так, посмотрим, - сказала она в темноту. - Ядовитый лед кончился. Я пальнула им отсюда.
      Она выдернула из шеи бесполезный штеккер и содрала с себя влажную робу.
      -- Значит, это был аэрозоль. Замечательное, густое облако горячей ионизированной меди расплавило все его датчики. Он летает теперь в слепом металлическом гробу. Совсем, как мы.
      Она рассмеялась.
      -- Вот, только, у старушки Розы есть в запасе один фокус, малыш. Инвесторы. Они будут искать меня. А его искать уже некому. И у меня все еще есть мой камень.
      Она посидела молча, и ее искусственное спокойствие позволило ей помыслить немыслимое. Пушистик беспокойно заерзал, принюхиваясь к ее коже. Он немного успокоился под ее ласками, и она не хотела, чтобы он страдал.
      Свободной рукой она зажала ему рот и стала перегибать ему шею, пока та не сломалась. Искусственное тяготение сделало ее мышцы сильными, а у него не было времени для сопротивления. Последняя судорога сотрясла его члены, когда она, держа его на вытянутых руках, пыталась определить на ощупь, бьется ли еще его сердце. Во тьме ее пальцы ощутили последнее биение под тонкими ребрышками.
      -- Кислорода мало, - сказала она. Забытые эмоции попробовали было всколыхнуться, но не сумели. У нее оставалось еще много транквилизаторов. ковровые водоросли сохранят воздух свежим еще несколько недель, но они погибают без света. И я не могу их есть. Мало еды, малыш. Сады пропали, да если бы и не пропали, я все равно не смогла бы доставить еду сюда. Я не могу управлять роботами. Даже не могу открыть воздушные шлюзы. Если я проживу достаточно долго, они придут и вытащат меня отсюда. Я должна использовать все шансы. Только это разумно. Когда я такая, я могу совершать только разумные поступки.
      Когда тараканы - по крайней мере те, которых можно было поймать в темноте, - кончились, она в течение долгого, темного времени голодала. Потом она съела нетронутое тленом тело своего любимца, полунадеясь, что оно отравит ее.
      Увидев в первый раз, как яркий голубой свет Инвесторов проникает через разбитый воздушный шлюз, она на своих костлявых руках и коленях отползла назад, спасаясь от слепящих лучей.
      Космонавт-Инвестор был одет в скафандр, защищающий от микробов. Она была рада, что он не чувствует вони ее черного склепа. Он заговорил с ней на похожем на звуки флейты языке Инвесторов, но ее переводчик был мертв.
      На мгновение показалось, что они сейчас ее покинут, оставят голодную, ослепшую, полуоблысевшую, всю в паутине выпавших волос-волокон. Но они взяли ее к себе на борт, пропитав ее жгучими антисептиками, опалив ее кожу бактерицидными ультрафиолетовыми лучами.
      Бриллиант был у них, но это она и так знала. Чего они хотели - а это было труднее всего - так это знать, что случилось с их талисманом. Она с трудом понимала их жесты и исковерканные обрывки человеческого языка. Она себе очень навредила, она знала это. Слишком большие дозы в темноте с огромным черным жуком-страхом, порвавшим хрупкие сети ее паучьей паутины. Она очень плохо себя чувствовала. Что-то внутри у нее было не так. Ее голодный желудок был тугим, как барабан, а легкие, казалось, были раздавлены. И кости тоже болели. Но слез не было.
      Они не оставляли ее в покое. Ей хотелось умереть. Она хотела, чтобы они любили и понимали ее. Она хотела ...
      Горло заложило. Говорить она не могла. Голова у нее запрокинулась, и под светом слепящей лампы сузились глаза. Раздался хруст вывихнутой челюсти, но боли она не почувствовала.
      Она перестала дышать, и это принесло облегчение. Тошнота подкатывала к горлу, а рот наполнился жидкостью.
      Животворная белизна, слегка покалывая кожу, заструилась из ее рта и ноздрей. Она прониклась великой прохладой и апатией, а полупрозрачная жидкость волна за волной обволакивала ее, стекала потоками по коже, окутывала все тело. Она расслабилась, испытывая чувственную, дремотную благодарность. Она не была голодна. Было много лишней массы.
      Через восемь дней она выкарабкалась из хрупких слоев кокона и вспорхнула на своих чешуйчатых крыльях. Ей очень хотелось, чтобы ее посадили на поводок.