Брюс Стерлинг
      Джим и Айрин
      Джим извлекает дневник из кармана куртки, садится, скрестив ноги, дневник - на сморщенной коже ковбойского ботинка. Наклоняется, пишет:
      "3 февраля. Сижу в загаженной прачечной в Лос-Аламосе, Нью-Мексико.
      Лечение виски определенно не дает результата. Возможно, нужно купить
      виски получше, импортное?"
      Прочищает нос влажным "клинексом".
      "Мистер", - произносит женский голос.
      Джим вздрагивает, смотрит вверх из-под козырька бейсбольной кепки. Худая женщина, далеко за тридцать, когда-то коричневые седеющие волосы, короткая стрижка обрамляет тонкое, обветренное, много повидавшее лицо. На ней мальчиковая куртка, вытертые джинсы, кроссовки поверх теплых фланелевых носков.
      Глаза острые и злые, два осколка холодного голубого стекла. От них трудно отвести взгляд.
      Джим убирает "клинекс", закладывает карандаш за ухо. "Мэм, чем могу быть полезен?"
      Она показывает на разменный автомат. "Мистер, машину разбили. Если есть, мне нужны монеты".
      "Конечно". Джим встает, пытается изобразить дружескую улыбку. Женщина отступает чуть назад, руки в карманах куртки сжимаются в кулаки. Немного испугана. Кто знает, чего нынче можно ожидать от незнакомца.
      Они одни в прачечной. Еще есть стайка подростков, загипнотизированных "Пэкменом" в углу - но их можно не считать. Дети там слишком долго и стали невидимы. К тому же они мексиканцы. Или индейцы - или что-то в этом роде.
      Джим роется в куртке и вытаскивает кожаный мешочек. Внутри - десять долларов четвертаками. "Я именно тот, кто Вам нужен, мэм".
      Женщина долго ищет в большой сумке. Джим понимает, что она иностранка. У нее сильный, неприятный акцент - но в первую очередь ее выдает то, как она обращается с американскими деньгами. Она аккуратно распрямляет три долларовые бумажки. Как будто это портреты человека в парике.
      Джим дает ей двенадцать четвертаков и смотрит, как она старательно и грустно пересчитывает их. "Хорошие кроссовки", - говорит он, чтобы что-нибудь сказать. Она бросает на него взгляд, как на буйного сумасшедшего, затем смотрит вниз - не на свои кроссовки, а на его ковбойские ботинки, как будто он предлагает ей купить их. Похоже, они ей не нравятся. Она кивает, уходит за ряд молчащих машин горчичного цвета. Перекладывает капающую одежду в сушилку.
      Джим снова садится, поднимает дневник. У него сложные чувства к дневнику - он думал, что тот поможет ему, позволит что-то сохранить, чтобы потом восстановить и найти свое место. Но все это как-то высохло в бесконечной череде шоссе, остановок, гамбургеров и мотелей. Ему нечего себе сказать.
      Джим приподнимает очки в золотой оправе и сильно нажимает на болящую переносицу. Забитые пазухи поскрипывают внутри, как ржавый гвоздь, выдираемый из старой балки.
      В углу желтый "Пэкмен" издает очень похожий звук, протестующее взвизгивание - синие копы наконец поймали его. Джим хорошо знает этот звук. Джим был превосходным игроком, он вложил тысячи четвертаков в автоматы во всевозможных забегаловках. Фокус в том, чтобы определить маршруты копов и не быть слишком жадным, собирать только те точки, которые нужны для того, чтобы перейти на следующий уровень.
      Две его стиральные машины закончили полоскание. Он перебрасывает светлое и темное в пару сушилок, рядом с машинами женщины. Похоже, у нее не слишком много одежды. Он замечает, что она сидит в углу, читает оставленную кем-то газету.
      Новость дня - телевизор какого-то калифорнийца, показывающий загадочные образы. Большая нечеткая фотография - что-то, похожее на ангела или призрака. Или надутый мешок для мусора. Женщина изучает статью, не замечая Джима. Ее губы шевелятся в борьбе с английским языком.
      Джим отправляется обратно в пластиковое кресло, чувствует себя больным и слабым, стены прачечной как будто падают на него. Надо осесть где-то, говорит он себе. Купить ингалятор, и вдыхать горячий пар, и смотреть видео в тихом спокойном мотеле. Может быть, попринимать женьшень, или витамин C, или еще что-нибудь, пока не выздоровеет.
      Но у него нет денег на неделю в мотеле. Сначала придется сделать несколько остановок - он сильно потратился, покупая бесполезные игрушки себе на Рождество. Сейчас они ему ничем не могут помочь - ни электромассажер ступней, ни цифровой генератор белого шума, ни штопор с газоанализатором. Так что придется делать остановки - или воспользоваться кредиткой - но у него появилось к ней параноидальное чувство.
      "У меня появилось параноидальное чувство к кредитке - пишет он в дневнике, грызет карандаш, думает. - Каждый раз, когда используешь этот пластик... это не настоящие деньги. Как будто ты покупаешь вещи по удостоверению личности. Поэтому часто просят удостоверение личности, когда расплачиваешься кредиткой. Сегодня удостоверение личности - это все. Раньше деньги были золотом или серебром, или еще чем-то осязаемым. Пластиковые деньги - это просто способ сказать людям, кто ты есть, как тебя найти. Где ты. Как тебя достать".
      Он решил не записывать это - из страха, что, когда он позже это прочитает - решит, что сходил с ума.
      Джим засовывает дневник обратно в куртку, поглубже усаживается в пластиковое кресло, натягивает кепку пониже и наблюдает, как крутится одежда в машинах. Возвышенная тоска этого процесса поглощает, его как двойная доза "никвилла" - Восстанавливающего Сна, Так Нужного Вашему Телу. Стеклянная стена, за ней - движущиеся цветные пятна. Очень похоже на телевидение.
      Проходят двое парней, игравших в "Пэкмен". Пыльные теннисные тапочки ступают бесшумно. Похоже, что эти ребята могут пить "никвилл" для развлечения. Грязные черные волосы свисают во все стороны, толстые серые дырявые свитера. Джим смотрит на них из-под козырька кепки, глаза прищурены, мозг почти отключился.
      Парни тихо открывают дверь сушилки и перекладывают вещи в грязные бакалейные сумки.
      Джим впадает во вневременную апатию.
      Внезапно женщина вскрикивает и вскакивает на ноги. Парни уносятся, дверцы сушилок качаются на петлях.
      Парни стремятся наружу - пробегают мимо Джима, выскакивают за дверь они уже на улице.
      Они забрали его одежду - доходит наконец до Джима. Его, и женщины. Они просто вынули одежду из сушилок и засунули в бакалейные пакеты. Джим неуверенно встает на ноги, в голове шумит. Женщина пытается гнаться за ними, лицо ее искажено яростью и каким-то незнакомым, болезненным отчаянием.
      Джим бежит за ней.
      Распахивает стеклянную дверь, выбегает к слабому зимнему солнцу. Дети несутся по тротуару, из сумок падают носки. Джим кашляет. Пешком он их не догонит. Он распахивает дверь своего фургончика, запрыгивает внутрь, "Эй!" зовет женщину, включает зажигание. Женщина быстро соображает, запрыгивает на пассажирское сиденье.
      Джим врубает заднюю, затем первую и с ревом устремляется в погоню. Парни опередили их на полквартала, неуклюже бегут вдоль витрины магазина.
      Джим нагоняет их, мотор ревет, мозг медленно, неохотно оживает. Сзади, за сварочным аппаратом, у него лежит дубинка. Еще у него есть коротконосый револьвер 38 калибра в правом ботинке. При минимальном везении парни сообразят, что дело плохо, бросят сумки и разбегутся. Он не хочет неприятностей.
      Парни увидели надвигающийся фургон, глаза от ужаса расширились. Они свернули на стоянку магазина подержанных автомобилей. Из сумок посыпались майки Джима и плотное, теплое белье женщины.
      Женщина роется в сумочке, кричит: "Они обокрали нас!"
      "Точно". Джим сконцентрировался на управлении. Женщина рывками опустила затемненное окно. Они набирают скорость, сокращают расстояние, маневрируют на стоянке. Джим влетает в промежуток между двумя рядами старых "тойот".
      Женщина нащупала в сумочке пистолет. Высовывает руку в окно.
      Джим услышал грохот выстрела до того, как понял, что она делает. Она быстро выпускает три пули вслед детям - огромные, звонкие шары звука. Стекло дальней "тойоты" как будто покрывается снегом.
      Джим бьет по тормозам, фургон заносит. Женщина ударяется головой о ветровое стекло, поворачивается к нему, глаза ее наполнены яростью. "Черт тебя побери!" - кричит Джим, в ужасе глядя на детей. Те в панике прижались друг к другу, пригнулись - но все еще держат сумки. Слава Богу, она промахнулась. Через секунду парни уносятся со стоянки и исчезают за холмом.
      "Ты могла их убить!" - кричит Джим.
      Она уставилась на него, убирает руку из окна. Джим только сейчас по-настоящему испугался. Никелированный ствол ее пистолета длинный, как рука. Магнум -357. Пушка.
      Джим врубает задний ход. "Надо убираться отсюда. Копы слышали выстрелы. Полиция".
      "Но мои вещи!"
      "Забудь о них. Они пропали".
      Фургон поворачивает на улицу. Джим проезжает желтый сигнал, направляется на восток. Кожаная накладка на руль под потными руками.
      Женщина хмурится, потирает шишку на лбу, смотрит на свои руки, как будто боится увидеть на них кровь. "В прачечной еще остались мои вещи, произносит сухо. - Мы возвращаемся". Колеблется, обдумывает. "Мы вызовем полицию и сообщим о преступлении".
      "Полиция не поможет нам. Послушайте, уберите эту штуку. Леди, она действует мне на нервы".
      "Я не "леди", я миссис Бейлис".
      Джим почувствовал момент, когда она решила не направлять пистолет на него. Такая возможность приходила ей в голову, он видел, как она пробежала по ее лицу.
      Она не глядя запихивает магнум в сумочку, откидывается в кресле, подавленная. Растирает запястье правой руки - у магнума сильная отдача. Смотрит в окно.
      "Мы не возвращаемся в прачечную. Куда вы везете меня, мистер?"
      "Я не мистер. Я - Джим".
      Она закрывает сумочку. "Джим, да? Тогда называй меня Ирина".
      "Хорошо, Адина", - Джим пытается улыбнуться.
      " Ирина".
      "А, Айрин. Понял. Прошу прощения".
      Джим улыбается, как ему кажется - успокаивающе. "Послушай, Айрина, нам лучше некоторое время держаться подальше от этой прачечной. Там будет полиция, к тому же ты прострелила одну из этих старых тачек. У тебя есть лицензия на этот пистолет?"
      "Лицензия? Официальная бумага, разрешение на оружие? Джим, это Америка".
      "Правда? - Джим встряхивает головой. - А ты откуда? С Плутона?"
      "Я из Советского Союза. Из города Магнитогорска".
      "Ты - русская? Ничего себе. Никогда не видел русских раньше".
      Джим сбавил скорость, пристроился за мебельным фургоном. Он чувствует себя не то чтобы лучше - но спокойнее, более уверенно. Снова на дороге, руки на кожаном руле. В движении, где ничто не может достать его.
      Заработала печка, погнала сухой горячий воздух к его ногам. Проснулось любопытство. "Что с тобой произошло? Как ты дошла до жизни такой?"
      "Мой муж и я - эмигранты. Диссиденты. Муж - образованный, талантливый инженер! Интеллигенция! Я сама - юрист". Джим вздрагивает. Она говорит все быстрее, ее английский превращается в кучу согласных.
      Джим вытаскивает еще один "клинекс" из приклеенной к панели коробке. Звучно сморкается. "Прошу прощения".
      "Они украдут всю нашу одежду, которая осталась в прачечной, если мы туда не вернемся".
      Джим прочистил горло. "Кто-нибудь мог заметить фургон. Вот что я вам скажу: я могу высадить вас здесь, вы ловите такси и возвращаетесь - если хотите".
      Она как будто сжалась. "Джим, у меня нет денег".
      "Даже на такси?"
      "На следующей неделе придет чек, из Общества Помощи Еврейским Эмигрантам. Это немного. Мне все они нужны". Минутное молчание. "У меня нет работы".
      "А ваш старик? - Непонимающий взгляд. - Муж?"
      "Муж мертв".
      "О Господи. Мои соболезнования".
      Судя по ее одежде, только адидасовские кроссовки отделяли миссис Айрин Бейлис от нищенки. Без работы, вдова, иностранка. С хромированным магнумом в сумочке и весьма странным отношением к миру.
      "Послушай, - Джим импровизирует, - я правда не хочу туда сейчас возвращаться. Это небезопасно. Давай лучше я куплю чего-нибудь поесть, мы немного подождем, все обсудим. Айрин, ты голодна?"
      Ее глаза загораются, как бутылочки Vicks. "Ты купишь нам еду?"
      "Конечно. С радостью. Добро пожаловать в Америку..".
      Айрин молча кивает. Никаких признаков благодарности. Возможно, задета ее гордость.
      Он видит, как Айрин смотрит прямо вперед, через затемненное ветровое стекло. Ее странное лицо становится мягким и отстраненным, как будто она женщина-космонавт, наблюдающая за проносящимися под иллюминатором безымянными пейзажами. Типичный американский пригород, построенный для проносящихся машин, один из миллионов похожих друг на друга.
      "Твой магнум стоит хороших денег", - говорит Джим.
      Озадаченный взгляд. "Джим, ты торгуешь оружием?"
      "Что?" Второй раз она думает, что он хочет ей что-то продать. Возможно, это к лучшему - проговорить все относительно этого пистолета. На всякий случай. "Да, у меня есть пистолет. Я много путешествую, понимаешь? Мне нужен пистолет, для самозащиты".
      Она смотрит ему в глаза. "Тогда почему ты их не пристрелил?"
      Джим отводит взгляд. "Полиция посадила бы нас в тюрьму, понимаешь? Нельзя стрелять в детей только из-за того, что они украли твои шмотки. Может быть, можно пригрозить - но не стрелять на самом деле".
      "Это не "дети". Это настоящие бандиты. Грязные, страшные. Некультурные".
      Джим промокнул текущий нос. "Может, они никарагуанцы".
      Он заметил впереди Jack-in-the-Box. Притормаживает, обменивается словами с решеткой переговорного устройства. Три однодолларовых бумажки, которые дала ему Айрин, переходят к клерку, еще кучка мелочи. Они уезжают с чизбургером, двумя пакетиками картошки и парой тако.
      Айрин грызет первое тако. Джим видит, что она голодна - но она обращается с хрустящей глазурью, как с китайским фарфором.
      "У тебя много монет?"
      "Да?"
      "Ты ограбил машину в прачечной - внезапно заявляет она, глядит ему в лицо. - Ты выгреб все монеты. Ты вор, да?"
      "Что?! Слушай, я даже не живу там. Я в этой прачечной впервые в жизни".
      "Когда я туда приходила в последний раз машина была в полном порядке. Ты ограбил ее, Джим. Ты украл монеты".
      "Черт! - Джим чувствует пот под курткой. - Послушай, я не связываюсь с таким дерьмом. Если ты думаешь, что я - вандал, можешь выматываться прямо сейчас".
      "Я могу заявить в полицию, - говорит Айрин, пристально глядя ему в лицо. - Хулиган, в синем фургоне. Chevy". У нее получается "чииви".
      "О черт! И приспичило мне тебя пожалеть. Я собирался купить тебе новую одежду, еще что-то. - Он зло взмахивает головой, показывая подбородком назад. - Видишь все это? Сварочный аппарат, дрели? Придурок, который взломал эту машину, просто вскрыл ее ломом. Я профессиональный механик, я работаю тонко, понимаешь? Я мог бы разобрать эту штуку, как ты разделываешь курицу, - Джим сделал паузу, - если бы захотел, конечно".
      Он резко поворачивает за угол, и полотняный мешок, почти заполненный четвертаками, опрокидывается с веселым звоном. Джим хватает очередную салфетку, громко сморкается, чтобы отвлечь ее. Поздно.
      Айрин не реагирует на звон, методично грызет второе тако. Две минуты многозначительного молчания, нарушаемого похрустыванием и шорохом картошки в пакетике.
      Потом она откидывается в кресле со слабым вздохом животного удовлетворения, аккуратно вытирает рот салфеткой из пакета. "Куда мы едем?" - спрашивает она наконец, вглядываясь в дорогу отяжелевшими глазами.
      У Джима тоже было время подумать о сложившейся ситуации. "Тебя это правда интересует?"
      "Нет, - после секундного раздумья. - Совсем нет. Мне абсолютно все равно".
      "Хорошо. Тогда мы выезжаем из города по шоссе *30 и направляемся в Эль-Пасо".
      Айрин смеется. "Ты думаешь, мне не все равно? Лос-Аламос. Я ненавижу Лос-Аламос. Нам не следовало туда приезжать. Никогда. Теперь у меня нет ничего, совсем ничего - ни одежды, ни денег* Я должна за квартиру, два месяца!"
      Джим чешет лоб под бейсболкой. "А что эти еврейские ребята? Ты говорила, они присылают тебе деньги".
      "Я не еврейка. Мой муж был евреем. Не какой-нибудь некультурный еврей из штетля, а нормальный парень, выглядел как русский, очень образованный, прекрасный инженер".
      "Да, ты это уже говорила. Ты что, думаешь, я нацист? Это Америка, и я ничего не имею против евреев".
      "Ты христианин?"
      "Я никто".
      "На телевидении полно христиан. Все время говорят о деньгах".
      "Тут ничем не могу помочь. Сам ненавижу этих уродов".
      Разговор оживляет Джима. Ситуация дикая - но ему это нравится, по крайней мере, пока она не выкинула что-нибудь.
      "Послушай, Айрин, ты мне ничего не должна. Я могу отвезти тебя обратно. Только не зови полицию, ладно?"
      "Нет, я ненавижу Лос-Аламос. Мой муж умер там".
      "О Господи. Ты серьезно? Ты в самом деле не собираешься возвращаться?"
      "У меня ничего не осталось. Ничего, кроме плохих воспоминаний, - она нервно приглаживает волосы. - Джим, почему ты так боишься полиции? Они знают, что ты грабишь прачечные?"
      "Я не трогаю эти чертовы прачечные. Я занимаюсь телефонами, понимаешь? Телефонами!"
      Его признание не впечатляет ее и, похоже, не сильно удивляет. "В Америке много телефонов. Ты, наверное, богач?"
      "Мне хватает".
      Она заглядывает ему через плечо. "У тебя большая машина. Много инструментов. И спальный мешок. Как неплохая квартира, много квадратных метров!"
      Джим чувствует себя слегка польщенным. "Да, я прикидывал - получается около 70 штук в год. Минус, конечно, бензин, мотели, еда.. Я посылаю деньги своему старику, он в доме престарелых. С 1980 года. Думаю, через меня прошло около полумиллиона".
      "Получается, ты - полу-миллионер!"
      "Я не сохранил их".
      Вокруг ровная, пустынная местность, шестой час. Шоссе *30 слегка загружено пригородным транспортом. "Ты говорила, ты была юристом? Почему же теперь ты нищая?"
      "В Америке мало толку от советского юридического образования".
      "Да, я не подумал об этом".
      Она показывает на эксоновскую заправку. "Джим, там есть телефон. Взломай его. Я хочу видеть это".
      "Я не ломаю эти чертовы телефоны! Я не порчу их, понимаешь? Телефоны нужны людям!"
      Джим смотрит на указатель топлива - и правда, пора заправляться. Останавливается около колонки самообслуживания, идет к кассе "неэтилированного на десятку". Возвращается к фургону, вставляет шланг. Айрин выходит, голова накрыта дешевым шарфиком, лежавшим раньше в сумочке. "Давай, сделай это!"
      "Послушай, - говорит он ей - слова ничего не стоят, так? То, что я говорил о телефонах - это не доказательство. Но если ты увидишь, как я открою этот телефон, у тебя могут быть неприятности".
      "Скажи мне правду, ты можешь это сделать или нет?"
      Джим качается на носках ковбойских ботинок, думает. "Ты не боишься, да?"
      "Ты боишься. Потому что я могу донести в полицию, да? Ты мне не веришь". Она показывает руками, как будто читает лекцию. "Если я была свидетелем преступления и не донесла полиции - я соучастница. Преступница, как и ты. Мы одинаково виноваты, так?"
      "Не совсем так, но в общем - да, думаю, я тебя понял".
      "Ты и я - мы вместе будем преступниками. Так нам будет безопасней".
      "Да, безопасней друг от друга". Джиму нравится такой подход, в нем есть что-то правильное. "А тебе не приходило в голову, что нас таки могут поймать?"
      "А если поймают - что нам будет?"
      "Не знаю". Джим открывает заднюю дверь фургона. "Я всегда думал, что смогу выторговать условный приговор, если расскажу, как я это делаю".
      "А они не знают?"
      "Нет, - говорит Джим с тихой гордостью. - Я изобрел этот способ. Только я его знаю". Он тянется за запасное колесо и вытаскивает кожаный футляр.
      "Только ты?" - Айрин привстает на цыпочки, смотрит ему через плечо.
      "Несколько лет работал над этим. На телефоны ставят серьезные замки, хитрые и прочные. Даже с кувалдой и ломом меньше чем за полчаса трудно управиться. А у меня в мастерской было несколько выброшенных телефонов, я на них тренировался. И однажды - озарило".
      Джим расстегивает молнию на футляре и вытаскивает Штуковину. Проверяет, как она работает - все в порядке. "Ну что ж, вперед!"
      Они вместе подходят к телефонной будке, Джим входит внутрь, расстегивает куртку так, что полы ее прикрывают аппарат, снимает трубку, зажимает ее между ухом и плечом - чтоб не вызывать подозрений. Нащупывает замочную скважину, вставляет Штуковину.
      Она входит медленно, шаг за шагом, на пленке моторного масла. Джим ведет ее с полузакрытыми глазами, ищет тот самый, особенный щелчок. Находит поводок и сдвигает его.
      На секунду ему показалось, что ничего не получилось - бывало, что Штуковина не срабатывала, и он так и не разобрался, почему - но дверца аппарата распахнулась, открыв аккуратные ряды монет. Джим вытащил свежий пластиковый пакет, подставил, дернул рычаг. Водопад четвертаков.
      Монеты издают совершенно невпечатляющий, мусорный звон. Чертовы рейгановские четвертаки. Он не видел ни слова об этом в газетах - но администрация снова деноминировала деньги. Когда Линдон Джонсон ввел дешевые алюминиевые четвертаки, был страшный шум - а теперь в стране такой бардак, что никто и не замечает. Четвертаки звенят, как кастрюльный металл, никакого серебряного звона. Их можно легко ломать плоскогубцами.
      Джим закрывает дверцу аппарата, выходит из будки. Айрин смотрит широко раскрытыми глазами. "Ты гений! Замечательное изобретение!"
      Они идут к фургону. "Хорошо, что это не новый карточный аппарат, говорит Джим. - Если AT&T дать волю - не будет ничего, кроме этих проклятых карточек*" Джим вынимает шланг из бензобака, возвращает его в колонку.
      Они залезают внутрь и выезжают на дорогу. Джим сует ей пакет. "Это твое".
      Айрин берет пакет, прикидывает его вес. "Ты цыган. Они так же делают, с рублями* цыгане, армяне с черного рынка. Они всегда швыряют деньги. Как воду". Она засовывает пакет в сумочку.
      "Черный рынок... Ты там, в СССР, была связана с этими людьми?"
      "Джим, мы все покупали на черном рынке. Абсолютно все. Даже большие шишки - дочь Брежнева... Ее приятель Борис - он был цыганом занимался контрабандой бриллиантов, картин - всего, что угодно". Казалось, что для Айрин это смешно. Какой-то русский черный юмор, как будто она соскользнула в сточную канаву и была этому рада - по крайней мере понимала, где она находится. "Я знала, что когда-нибудь встречу янки-цыгана. Гангстер американской мафии!"
      "Я - один. Цыгане и мафия - у них семьи, таборы*"
      "Меня сегодня ограбили, а теперь я с гангстером".
      "Ты это говоришь, как будто тебя это радует".
      "Я нашла что-то настоящее. Наконец-то - настоящая Америка".
      "Айрин, это - пустыня".
      Айрин смотрит в окно. "Да".
      "Нью-Мексико - это не только пустыня. Тебе надо побывать в Калифорнии. Или в Орегоне".
      "Америка - вся, как пустыня, Джим. Не во что упереться. Когда тебе не во что упереться, не чувствуешь давления - это как будто вообще ничего нет. Ты можешь кричать и говорить все, абсолютно все - и никто даже не настучит. Это... как будто нет воздуха. Как в космосе".
      "Какая вообще жизнь там, в России? Действительно так сильно отличается?"
      Айрин отвечает спокойным, ровным голосом: "Джим, там в сотни раз хуже, чем американцы могут себе представить".
      "Я был во Вьетнаме. Я много чего повидал".
      "Вы все здесь - невинные дети. Младенцы. Америка против России - как испорченный ребенок в нарядном костюмчике против старого бандита с дубиной". Голос ее становится сдавленным.
      "Ты их так сильно ненавидишь?"
      "Они ненавидят вас. В один прекрасный день они раздавят вас, если смогут. Они ненавидят все свободное, все, что не принадлежит им".
      "А как же Горбачев? С которым они подписывали договор? По TV говорят, что он - другой".
      "Не может быть. Если бы он был другим - он никогда не стал бы начальником".
      "Может, он всех обманул? А они были слишком тупы, чтобы заметить?"
      Айрин коротко смеется.
      "Но ты же обманула их? - настаивает Джим. - Ты же вырвалась!"
      "Да, мы вырвались. А что хорошего? Мой муж мертв. Он хотел сражаться за свободу, помочь американцам оставаться свободными. Поэтому мы отправились в Лос-Аламос".
      "Да? Почему?"
      "Звездные Войны. Космический щит".
      Джим заходится нервным смехом. "Айрин, только не говори, что ты веришь в эту чушь! Ей-Богу, эта хреновина не взлетит и через тысячу лет".
      "Американцы были на Луне! Американцы могут изобрести все!"
      Ранние зимние сумерки скрыли горизонт. Джим включает фары. "Похоже, что вы не угадали, да?"
      "Разработчики "Звездных Войн" не верили моему мужу. Они думали, что он -марксист, прислан шпионить, как Клаус Фукс. Ему не дали никакой работы, вообще никакой! Он был готов подметать, убирать - все, что угодно. Он был идеалистом".
      "Тогда он пошел не в ту контору. "Звездные Войны" - это просто способ для правительства перебросить наши деньги в Bell Labs, TRW, General Dynamics - всей этой шайке толстомордых с сигарами".
      "Русские боятся Космического Щита. Они знают, что это сделает их дурацкие ракеты бесполезными".
      "Послушай, я служил в американской армии. Я чинил такие вещи, понимаешь? Вертолеты с восьмидесятидолларовыми болтами, которые любой кретин может купить на углу за десять центов - все это просто перевод денег".
      "Америка - богатая и свободная, - протестует Айрин. - Вьетнам концентрационный лагерь!"
      "Мда? Тогда как получилось, что нам там надавали по заднице?"
      "Крестьянам промыли мозги марксистской ложью".
      Джим вытирает нос. "Знаешь, Айрин, с тобой не очень легко общаться".
      "Мне это говорили и раньше, в Магнитогорске. Правда горька, да?"
      "Попробуй - узнаешь", - бормочет Джим.
      Она не реагирует. Миля за милей проходят в тишине, но не в напряженной тишине а в спокойном, почти уютном молчании.
      Ему это нравится. Нравится, что в соседнем кресле сидит сбежавшая русская вдова со странностями. Она как-то попадает в его настроение. Все события складываются во что-то, напоминающее авантюру.
      Ему нравится, что она молчит после того, как все сказала. Он сам не любитель трепаться. Прошло немало времени с тех пор, как он действительно говорил с кем-нибудь. Случайные попутчики - но и они нынче стали другими. Нет больше улыбающихся хипов, угощающих косячком случайных друзей. Теперь почти все, кого он подбирал - бедняги, ищущие работу, с усталыми голодными глазами и грустной историей, длинной, как шоссе.
      Постепенно темнеет, мир теряет грани, сворачивается в конусы света от фар. Джим чувствует уют. Он любит ехать ночью, в белой блестящей воронке. Это его место, здесь мир легко проплывает мимо под монотонное шуршание шин.
      Он любит быстро ездить по темным дорогам. Никогда не видно далеко вперед, но каким-то чудом впереди всегда оказывается шоссе. Для Джима всегда было чудом то, что ночная лента асфальта никогда не кончается внезапно - и все, как когда кончается кассета. Дорога никогда его не подводила.
      Джим протягивает руку, вставляет в магнитофон первую попавшуюся кассету. "Sweethearts of the Rodeo". Джим видел их однажды по Country Music Television, в отеле в Таксоне. Это сестры. Пара очень симпатичных девиц.
      За последние месяцы он прокрутил эту кассету не меньше пары сотен раз, и теперь он не слышал музыку - но она как бы окружала его, как дым.
      "У тебя есть джаз?"
      "Что? Например?"
      "Дюк Эллингтон. Дэйв Брубек. Брубек - великий артист".
      "Я могу слушать почти все. Однако джаза нет. Можно купить где-нибудь, в Эль-Пасо".
      "Я не могу разобрать, что эти женщины поют".
      "Айрин, это не надо понимать. Просто впитывай их".
      Они проезжают ровный, пыльный городок под названием Эспаньола. Неоновые вывески над закусочными и заправками. Джим нашел поворот на 76 шоссе на юг. "Я думаю, мы заночуем в Санта-Фе. Тебя это устраивает?"
      "Согласна".
      "Знаешь там дешевые отели?"
      "Нет. Я никогда не была там".
      "Почему? Это же недалеко".
      Она пожимает плечами. "Я никогда много не путешествовала. В Советском Союзе с внутренним паспортом много проблем. И у меня никогда не было машины, и я не умею водить".
      "Не умеешь водить? - Джим барабанит пальцами по рулю. - А чем ты занимаешься?"
      "Читаю книги. Солженицын, Пастернак, Аксенов, Исаак Бабель..".
      "Звучит угрожающе".
      "Я много узнала про советскую ложь, которой нас пичкали всю жизнь. Не так просто узнавать правду. Я сидела и думала, пыталась понять. На это уходит много времени".
      "Да, у тебя такой вид". Джим чувствует к ней острую жалость. Сидит в убогой квартире, читает книги. "У тебя есть тут друзья? Родственники?"
      Айрин качает головой. "Нет, Джим, нет друзей. А у тебя?"
      Джим заерзал в кресле, откинулся. "Ну, я же путешествую..".
      "Джим, у тебя одинокое лицо".
      "Наверное, мне пора побриться".
      "У тебя есть жена, дети?"
      "Нет. Не люблю быть привязанным. Я люблю свободу. Перемещаться, смотреть вокруг.".
      Айрин вглядывается через стекло в летящие световые конусы. "Да, произносит наконец. - Очень красиво".
      Они останавливаются размяться в национальном парке к северу от Санта-Фе. Джим вдруг начал беспокоиться о том, что кто-то мог сообщить в полицию о стрельбе; возможно, кто-то запомнил номер фургона. Он открывает потайной ящичек в задней панели, просит Айрин вынуть новые номерные знаки.
      Айрин выбирает колорадские номера, которые Джим снял в свое время с грузовика в Боулдере. Разумеется, он изменил номер - перебил восьмерки на нули, потрескавшиеся места подкрасил краской из набора авиамоделистов.
      Все запасные номера были переделаны. У Джима в запасе их было всегда не меньше десятка. Он достиг мастерства в такой переделке, сделал из нее своего рода искусство. Помогает от скуки.
      Джим электрической отверткой отвинчивает старые номера, вешает новые. Он работает на ощупь, Айрин караулит. Джим ломает старые номера пополам и засовывает в придорожную урну.
      Холодный ночной воздух стекает с невидимых гор, пробирается через одежду Джима, сверлит его виски. Джим забирается на водительское кресло, кашляет, трет нос и чувствует себя почти мертвым.