Черный вибрирующий вентилятор на письменном столе кабинета начальника порта вздымал потоки горячего воздуха, шевелившие спортивную страничку. Ничего не скажешь, идеальный символ и места, и времени. Каждый раз, устремляя поток на начальника порта, вентилятор поднимал тонкие пряди его волос. Начальник изучил мои бумаги, сложил влажные листочки и протянул мне. - О'кей. Яхта мистера Видора в конце второго ряда, - сообщил он, показывая в окно на забитый судами причал: - Вон та, большая, черная. - Остальные члены команды на борту?
      - Понятия не имею, - буркнул он, прихлебывая охлажденный чай и ставя запотевший стакан на кольцо влаги, расплывшееся как раз на таблице чемпионата по бейсболу.
      На полу рядом со столом лежала первая страница. «Очередное воздушно-морское сражение бушует на Соломоновых островах. Контратака японцев на Гуадалканале».
      Я вышел на причал, повесил на плечо сумку и направился к яхте. Солнце припекало макушку, и воротничок рубашки пропитался потом. Пришлось вытащить из кармана бандану и вытереть лоб. Местечко оказалось здорово оживленным, особенно для середины недели. Куча голливудских типов собиралась либо провести здесь день, либо начать долгий ранний уик-энд. На противоположной стороне гавани танкеры подтягивались к нефтеочистительному заводу.
      «Синара» была двухмачтовой шхуной, длиной девяносто шесть футов, с командой из четырех человек и каютами на десять. Большая яхта была явной показухой, демонстрацией чистейшего тщеславия, но Кинг Видор считался одним из наиболее преуспевающих голливудских режиссеров, и хотя пользовался славой человека бережливого до скупости, все же отличался способностью потакать собственным капризам.
      Блондинистый парнишка, которого к этому времени давно уже должны были загрести в армию, драил медные детали и, когда я поднялся по сходням, лениво вскинул глаза. Я нырнул в открытый люк и оказался в проходе, обшитом лакированными дубовыми панелями, откуда проследовал в рубку. Там и нашел капитана, склонившегося над картами.
      - Мистер Онслоу?
      Капитан поднял голову. Волосы с проседью. Наверное, пятьдесят с хвостиком.
      - Вы кто?
      - Дэвид Ферроу, - представился я, протягивая документы. - Мистер Уэллс прислал меня помочь в этом круизе.
      - Интересно, почему я никогда о вас не слышал?
      - Он должен был вам позвонить. Может, попросил мистера Видора связаться с вами?
      - Никто мне и слова не сказал.
      - В таком случае, вам следовало бы позвонить мистеру Уэллсу. Онслоу взглянул на меня, снова уткнулся в бумаги, среди которых
      находилось подложное письмо от Уэллса, характеризующее меня как достаточно опытного моряка. Онслоу явно не желал звонить Уэллсу и нарываться на выволочку.
      - Он сказал, чего от вас ожидают?
      - В основном, помогать коку с обедами.
      - Бросьте ваши пожитки в каюту команды на корме, а потом возвращайтесь, - велел он.
      Я нашел свободную койку и положил сумку с переносным прибором в рундук под нею. Замков здесь не было, так что приходилось рисковать.
      Онслоу представил меня коку Маноло, который немедленно подрядил новичка таскать на борт продукты, птицу и ящик с вином, присланным устроителем званых мероприятий. Когда я доложил, что Уэллс велел мне обслуживать столики, он облегченно улыбнулся. В середине дня прибыл с женой и дочерью Чарлз Кернер, глава производственного отдела «РКО». Очевидно, они ожидали более торжественного приема, но на яхте не оказалось никого, кроме команды, поэтому Кернер, ворча, уселся за столик красного дерева на корме. Маноло выдал мне белый пиджак и велел отнести гостю напитки. Жена спокойно обмахивалась веером из пальмовых листьев, а дочь, нескладный подросток лет двенадцати-тринадцати, сплошные колени и локти, обследовала шхуну.
      Час спустя к причалу подкатил темно-бордовый «паккард», откуда вышел Уэллс в сопровождении стройной брюнетки. Судя по журнальным фотографиям, это была его ассистентка Шифра Харан.
      - Чарлз, - прогремел он, заключая Кернера в медвежьи объятия.
      - До чего же здорово вновь тебя видеть!
      Я заметил, что он возвышался над Кернером на целую голову. Тот представил его своей жене Мэри.
      На Уэллсе был легкий костюм. Темные волосы доходили до плеч, а над верхней губой чернели усики, которые он отпустил в Бразилии - неудачная попытка изобразить мачо. Высокий, больше шести футов роста, с заметным животиком, но почти без признаков чудовищного ожирения, омрачившего все его будущее. Огромная голова, круглые щеки, прекрасно вылепленные губы и миндалевидные монголоидные глаза.
      - А это кто? - спросил Уэллс, поворачиваясь к дочери. Его взгляд был подобен прожектору, и девочка неловко заерзала, оказавшись в центре безжалостного светового пятна.
      - Наша дочь Барбара.
      - Барбара, - с ухмылкой повторил Уэллс, - ты всегда носишь в ухе ключ от дома?
      И тут же извлек из ее левого уха блестящий медный ключик, который и поднес к носу девочки. Я заметил, что его пальцы были чрезвычайно длинными, а руки - изящными. Барбара застенчиво улыбнулась.
      - Это не мой ключ, - прошептала она.
      - А может, вообще не ключ, - подхватил он, проводя левой рукой над правой. Ключ превратился в серебряный доллар.
      - Хочешь его получить?
      - Да.
      Он снова провел ладонью над монетой, и та исчезла.
      - Поищи в кармане.
      Девочка сунула руку в карман подвернутых голубых джинсов и вытащила доллар. Ее глаза восторженно блеснули.
      - Только запомни, - наставительно сказал Уэллс, - деньги еще не всё.
      И, словно забыв о Барбаре, вновь обернулся к Кернеру. Уэллс вел себя словно принц, случайно оказавшийся среди простолюдинов, и раздавал свои милости, как золото, ожидая при этом поклонения. В любую секунду. В любой момент. Харан порхала вокруг него, будто птичка-пересмешник. Она не выпускала из рук портфеля, готовая в любую минуту вручить Уэллсу все необходимое: карандаш, сигару, спичку, чашку с чаем, копию контракта с «РКО». Герман Манкевич как-то сказал о нем: «Вот идет бог - милостью божьей!».
      - Шифра! - рявкнул он, хотя ассистентка была рядом. - Достань все вещи из машины.
      Харан попросила меня помочь. Я последовал за ней на пирс и вынул из багажника восьмиугольный многороликовый яуф с фильмом и громоздкий переносной кинопроектор. «Великолепные Андерсоны» - было начертано на этикетке черным гримировальным карандашом. Ха-ран настороженно следила за мной, пока я не оттащил яуф с проектором в салон. Удостоверившись, что все благополучно обошлось, она вновь выпорхнула на палубу, где и занялась Уэллсом.
      Некоторое время я помогал Маноло на камбузе, пока Онслоу не позвал меня: пора было отчаливать. Онслоу включил дизельный мотор. Блондинистый паренек и еще один матрос отдали швартовы, и Онслоу вывел «Синару» из слипа обратным ходом. Как только яхта покинула гавань и вошла в бухту Сан-Педро, мы подняли грот, фок и стаксель. Паруса наполнились ветром, Онслоу выключил мотор, и мы в лучах закатного солнца взяли курс на Каталину.
      По пути на камбуз я спросил у пассажиров, не принести ли чего-нибудь выпить. Уэллс снял пиджак и развалился в палубном шезлонге, потчуя Кернеров историями о вудуистских ритуалах, которые наблюдал в Бразилии. Мое вмешательство вызвало недовольную гримасу, но Кернер воспользовался паузой как возможностью заказать очередную порцию скотча. Я спросил Барбару, хочет ли она лимонада. Полуприкрытые тяжелыми веками глаза Уэллса нетерпеливо блеснули, и я поспешил вниз.
      Уже в сумерках я подал ужин; западный горизонт полыхал оранжевым и красным, а полотняный навес над кормой хлопал на ветру. Я беззастенчиво подслушивал все то время, пока пассажиры поедали салат из авокадо, coq au vinи слоеный пирог с клубникой. Единственный по-настоящему опасный момент наступил, когда Онслоу вышел на палубу, чтобы пожелать гостям спокойной ночи.
      - Надеюсь, ужин вам понравился, - сказал он и, положив руку на плечо Уэллса, добавил: - Знаете, мы обычно не берем временных матросов, да еще в последнюю минуту.
      - Не желает ли кто бренди? - вмешался я.
      Уэллс, занятый разговором с Кернером, только отмахнулся от Онслоу.
      - Он хорошо работает, что еще нужно?
      Онслоу ретировался, а после я принес бренди и стаканы на серебряном подносе.
      Уэллс твердил Кернеру о необходимости закончить проект фильма «Это все правда», который он снимал в Рио. В «РКО» увидели отснятый материал - орды скачущих в карнавальных плясках черных, - пришли в ужас и закрыли картину.
      - Три части. Всего три части, - умолял Уэллс. - «Жонглеры», «Мой друг Бонито» и историю самбы. Если вы проявите остальной материал, я смогу смонтировать фильм ко Дню благодарения. Всего одно небольшое дополнительное вложение - и студии будет, что показать, она окупит деньги, которые вы потратили. Нельсона Рокфеллера ожидает успех с проектом «Доброго соседа»

, а я смогу продолжать снимать те фильмы, которые требует от меня «РКО».
      Кернер, избегая смотреть на Уэллса, старательно чертил что-то десертной вилкой на белой скатерти.
      - Орсон, при всем моем к вам уважении не думаю, что студию интересуют те фильмы, снимать которые мы вас пригласили. Критика просто высекла «Кейна», а по всему видно, что «Амберсонов» ждет такая же, если не худшая, участь.
      Улыбка Уэллса показалась мне слишком поспешной.
      - Вариант «Амберсонов», который сейчас идет в театрах, имеет лишь отдаленное сходство с тем, что снял я.
      - Я не видел ни того, ни другого варианта. Зато видел отчет о предварительном кинопоказе в Помоне. Публика смертельно скучала на вашей трагедии. Критики полагают, что люди хотят веселиться. Рецензии были убийственными.
      - Я читал рецензии, Чарлз. Половина зрителей считает, что лучшего фильма им еще не доводилось смотреть. Те же, кому он не понравился, пишут «веселье» через «и». Хотите, чтобы ваши фильмы судили люди, не умеющие правильно написать «веселье»?
      - Мы не можем позволить себе полупустые залы.
      Я метался взад-вперед, убирая со стола и слушая их перепалку. Ха-ран чем-то занималась в салоне.
      Когда посуда была вымыта, Маноло улегся на койку, и вскоре вся команда, кроме меня и лоцмана, крепко спала. Я примостился в темноте на гакаборте, дымя сигаретой двадцатого века и продолжая подслушивать. Пока что Кернер проявил себя уморительно показательным «предком» тех студийных шишек, с которыми я был знаком. Люди этого типа ничуть не изменились за последние сто лет. Уставшая Барбара растянулась на скамье, положив голову на колени матери. Мэри гладила волосы дочери и шептала:
      - Утром, когда мы доберемся до Каталины, сможешь нырнуть с борта яхты.
      - Мамочка! - воскликнул девочка. - Разве ты не знаешь? Эти воды буквально нашпигованы акулами.
      Мать и дочь немного поспорили насчет того, уместно ли хорошо воспитанной молодой женщине употреблять такое слово, как «нашпигованы», но вскоре замолчали, так и не найдя единого решения. Уже совсем стемнело, взошла луна. На кончиках мачт, бушприте и корме мерцали ходовые огни. Если не считать хлопков флага над головой и плеска волн о борта, единственным звуком в мире был чарующий голос Уэллса.
      - Чарлз, послушай… тут у меня оригинальный вариант фильма… та пленка, которую выслали в Рио до предварительного показа. Шифра! - позвал он, допивая бренди. - Проектор готов? Чарлз, хотя бы взгляни! Вот увидишь, это достойная работа!
      - Пожалуйста, папа! - вскинулась Барбара. - Давай посмотрим!
      - Дело не в достоинствах, Орсон, - бросил Кернер, не обращая внимания на дочь. - Дело в деньгах!
      - Деньги? Откуда тебе знать, что именно принесет прибыль, если ты никогда не рискуешь?
      Голос Уэллса становился чересчур громким, и миссис Кернер явно встревожилась. - Какая крупная фирма в Америке не тратит деньги на эксперименты? Иначе будущее преподнесет тебе неприятный сюрприз, и ты в два счета вылетишь из бизнеса.
      В двери появилась голова Харан.
      - Проектор включен, Орсон.
      - Орсон, мне действительно не хочется… - начал Кернер.
      - Брось, Чарлз, ты у меня в долгу и по крайней мере должен посмотреть то, что я наснимал. Даю слово, это все, о чем я прошу.
      Они вышли в салон. Я прокрался вдоль стены каюты и заглянул в окно. На одном конце стола тикового дерева Харан установила проектор, на другом - экран. На скамье стоял открытый яуф, и в проектор был вставлен первый ролик.
      - Я устала, - объявила Мэри Кернер. - Прошу меня извинить, я, пожалуй, пойду к себе.
      - Мама, но я хочу посмотреть фильм, - заупрямилась Барбара.
      - Думаю, тебе тоже пора в постель, - отрезал Кернер.
      - Нет, позволь ей посмотреть, - попросил Уэллс. - Фильм, может быть, немного мрачен, но ничего предосудительного.
      - Не желаю, чтобы она смотрела мрачные фильмы, - проворчал Кернер.
      Уэллс сжал кулаки и сказал уже тише:
      - Жизнь вообще довольно мрачная штука.
      - В том-то и дело, - кивнул Кернер, не подозревая, что ступает по тонкому льду. - Идет война. Люди не хотят новых тревог, - и, немного подумав, добавил: - Если вообще чего-нибудь хотят.
      - Что ты сказал?
      Кернер, который в этот момент как раз усаживался, повернулся спиной к Уэллсу.
      - Что? - бросил он, выпрямляясь и оборачиваясь.
      Уэллс протиснулся мимо Харан и резкими, порывистыми движениями принялся снимать ролик с проектора.
      - Забудь, Шифра. К чему расстилаться перед филистером?
      - Что такое филистер? - нарушила Барбара напряженное молчание.
      - Филистер, моя дорогая девочка, - пояснил Уэллс, - приодетый вариант идиота. Филистер не отличит шедевра от хот-дога. А тебе выпало счастье иметь в отцах полного и законченного филистера.
      - С меня, пожалуй, довольно, - пробормотал Кернер.
      - С ТЕБЯ довольно? - прогремел Уэллс. - МЕНЯ тошнит от всей вашей шайки алчных стяжателей, лжецов и обманщиков. Когда кто-нибудь из вас сдержал данное мне слово? Когда? Предатели!
      Качнувшись вперед, он смел со стола проектор. Жена и дочь Кернера, испуганные грохотом, бросились прочь. Харан, которая, очевидно, видывала и не такое, даже не пыталась урезонить босса. Лицо Кернера побагровело.
      - Все, хватит! - объявил он. - В толк не возьму, что заставило меня подвергнуть свою семью испытанию общением с безумцем вроде тебя! И если мое слово хоть что-то весит, тебе больше никогда не работать в Голливуде.
      - Ты, ублюдок! Не нуждаюсь я в твоем разрешении! Кернер ткнул пальцем во вздымавшуюся грудь Уэллса.
      - А знаешь, что говорят в каждом клубе города? Там говорят: «В борьбе с Уэллсом любые средства хороши». - И, повернувшись к съежившейся секретарше, добавил: - Доброй ночи, мисс Харан. - После чего проследовал за женой и дочерью в свою каюту.
      Уэллс стоял неподвижно. Я оторвался от окна и поднялся в рубку.
      - Что там такое? - спросил вахтенный.
      - Мистер Уэллс только что столкнулся с айсбергом. Не волнуйся, мы пока не тонем.
      «Роузбад» имеет одно и то же значение что в английском, что в немецком - розовый бутон.
      Моя матушка воображала себя художницей и была связана с «Сент Лье», сетью арт-салонов, спонсируемых Брюсселем, так что я вырос в убогой галлерее Швабинга, где она выставляла свои поблекшие виртуальности. Помню, одной из них была скульптура вагины, в самой середке которой голографический проектор выдавал образы, менявшиеся каждый раз, когда мимо проходил новый посетитель. Одним из них был мужской рот с усиками над верхней губой, шептавший «ро-узбад».
      Было ясно, что это изображение откуда-то передрали и что говоривший не был немцем, но тогда я не знал, кто он. Только уехав из Мюнхена, чтобы поступить на кинематографический факультет нью-йоркского университета, я увидел «Гражданина Кейна».
      Я намеревался стать художником, каким так и не стала мать, никоим образом не связанным со старой Европой или забытым Богом двадцатым веком. Я был умен, проворен и убедителен. И мог создать прекрасное видение единства Искусства и Коммерции для любого потенциального спонсора, так что вышеуказанный спонсор просто изнемогал от желания выложить денежки. К двадцати шести годам я сделал два фильма: «Крепость одиночества» и «Слова Христа в красном». «Слова…» даже получили премию за лучший сценарий на кинофестивале в Триесте в 2037 году. Я стал широко известен в узких кругах, но не заработал и десяти центов. И если не считать этих узких кругов, никто не видел моих фильмов.
      Я твердил себе, что публика - дура, а мир - вообще хаос; искусство в этом безумном мире имеет ничтожный шанс, а единственные люди, которым удается делать деньги - это те, кто навострился создавать сладенькие фантазии. Но тут настала эра путешествий во времени, и какие бы преимущества ни получило общество, для кинематографии это стало настоящим несчастьем. Коммерческие фильмы мог делать лишь тот, кому удавалось залучить Элизабет Тейлор или Джона Уэйна. В общем, я устал болтаться вне поля зрения радара. В тридцать лет я хорошенько рассмотрел себя в зеркале и нашел работу в «Метро» - в качестве охотника за талантами.
      Звучит довольно приемлемо, верно?
      Но это всего лишь иная сторона моей карьеры. Вот послушайте-ка: я неплохо играл в теннис, но мой бэкхенд

всегда был слабым, и сколько бы я над ним ни работал, он все равно не будет первоклассным. В ключевой момент каждой партии противник посылал мяч влево, и эта чертова ленточка на сетке словно сама собой поднималась, чтобы проглотить мою подачу. Словом, гениального спортсмена из меня не вышло, как ни старайся. Вот поэтому и фильмы, и диски, и награда Триеста пылились в глубине чулана.
      Я как раз переносил содержимое этого чулана в коробки, когда пришел вызов. Голова у меня болела так, словно кто-то вколачивал в мозг раскаленные гвозди, а тут еще и Мойра, моя квартирная хозяйка, торчала в дверях, читая мне нотации. Те вещи, которые можно было толкнуть на интернет-аукционе, уже были проданы на интернет-аукционе, а я успел задолжать ей за полгода.
      Мои очки, лежавшие на тумбочке, запищали. Сигнальная лампочка на дужке замигала.
      - А я думала, ваше обслуживание аннулировано, - заметила Мойра.
      - Так оно и есть.
      Я нашарил очки, сел на пол и насадил их на нос. Желудок опасно дернулся. Стена квартиры растаяла, предъявив изображение Гленды, моего персонального цифрового секретаря. Программируя Гленду, я придал ей внешность Луизы Брукс.
      - Вам звонят из «Вэнником, Лтд», - сообщила она. - Роузтраш Вэннис хочет с вами поговорить.
      Я снял очки.
      - Мойра, дорогая, оставьте меня минут на пять, договорились?
      - Кем бы там ни была эта особа, надеюсь, она брала у вас взаймы и теперь честно вернет долг, - ехидно ухмыльнулась Мойра, но все же ушла.
      Я порылся в хламе на тумбочке, нашел новый шприц и сделал себе укол. Сердце забухало в груди, глаза наконец открылись. Я поспешно надел очки.
      - О'кей.
      Гленда поблекла, и ее место заняло прелестное лицо Вэннис.
      - Дет! Ты здесь?
      - Совершенно верно. Как ты меня нашла?
      - Пришлось оплатить счета за телефон. Может, дашь взглянуть на себя?
      Комната служила неопровержимым свидетельством моего грядущего выселения, и я не хотел, чтобы она это видела.
      - Не выйдет. Чем могу помочь?
      - Хочу дать тебе кое-какую работенку.
      После того как я помог Стерджесу бежать со студии, Вэннис поклялась, что больше я никогда не буду на нее работать. Но страсть к кино брала верх над безжалостным коммерческим умом, и я получил еще пару заказов. Однако последние полгода дела обстояли так, словно я вообще больше нигде не раздобуду никакой работы.
      - Я здорово занят, Роузтраш.
      - Слишком занят, чтобы оплатить собственный телефонный счет? Я сдался.
      - Что тебе нужно?
      - Хочу, чтобы ты положил конец этой канители с Уэллсом. Должно быть, ссора с Роузтраш несколько выбила меня из колеи.
      Поэтому я и не был в курсе того, о чем знал весь город: очередная попытка заарканить Орсона Уэллса с треском провалилась. Четыре раза охотники за талантами отправлялись в прошлое вербовать очередную ипостась Уэллса, и четыре раза все закончилось провалом.
      «Нет», - отказался сорокадвухлетний Уэллс, несмотря на изгнание со студии «Юниверсал» после «Печати зла».
      Очередная попытка была сделана в 1972-м, когда Полин Кел напрочь уничтожила его репутацию. «Нет», - заявил он.
      «Метро» пошло даже на то, чтобы отправить Дарлу Рашнамурти с заданием соблазнить его в тридцать восьмом, когда Уэллс был еще двадцатитрехлетним вундеркиндом. Между Дарлой и тогдашней версией Уэллса завязался неудержимый роман, но ее трофеями оказались всего лишь сексвидео, ставшее хитом в интернете, и несколько подробностей для книги мемуаров. Я все это знал, и Роузтраш знала, что я знаю, но, черт побери, какое это имеет значение? Мне необходима работа.
      - Не могла бы ты послать мне немного наличных электронной почтой?
      - Сколько?
      Я мысленно приплюсовал ко всем расходам Мойру.
      - Э… как насчет десяти тысяч?
      - Получишь через час. Надеюсь, к этому времени ты будешь в моем офисе. Так?
      - Непременно.
      Неделю спустя выбритый, причесанный, отполированный до блеска и проинструктированный я стоял в центре станции путешествий во времени. Поставил сумку, в которой хранились одежда по моде сорок второго года и портативная машина времени, и кивнул Норму Пейджу в кабине управления. За лакированным поручнем станции стояла Вэннис.
      - Надеюсь, на этот раз никаких провалов, Дет?
      - Когда это я тебя подводил?
      - О, я могу предъявить длинный список…
      - Десять секунд, - объявил Норм из кабины.
      Вэннис наставила на меня указательный палец, как пистолет, опустила вниз большой палец и произнесла уголком рта, довольно сносно изображая мужской голос:
      - Роузбад - живой или мертвый. И мир исчез.
      От заурядного охотника меня отличает то качество, что я способен не только составлять планы, но и импровизировать. В первую очередь, планирование. Ты должен знать свою цель. Просишь человека отказаться от прежнего существования, а ведь это никому не дается легко. Поэтому следует приближаться к нему в наихудшие моменты его жизни, но тогда, когда его талант еще не успел истощиться.
      Сейчас ситуация была для меня наиболее благоприятной. Я вышел на корму и закурил очередную сигарету. Табак - еще одна утраченная роскошь двадцатого века. Сквозь легкий никотиновый морок я прислушивался, как в салоне Уэллс орет на Харан и продолжает доламывать несчастный проектор. Слышал, как она послала его ко всем чертям. Луна поднялась еще выше, и поверхность воды рябила длинными низкими волнами, мягко ударявшими о борт по мере того, как мы продвигались на юг. Позади, за белой пенной струей, отражались огни Сан-Педро.
      Через несколько минут на палубу вышел Уэллс, волоча за собой яуф с фильмом, который и водрузил на стол. Потом сел и уставился на него. Поднял бутылку с бренди, налил стакан, залпом осушил и налил другой. Если он и заметил меня, то не подал виду.
      - Все могло пройти лучше, - мягко заметил я минуту спустя. Уэллс вскинул голову. Лицо было мрачным: на секунду он стал удивительно похож на Гарри Лайма в «Третьем человеке».
      - Мне нечего вам сказать.
      - Зато мне есть что сказать вам, Орсон, - возразил я, шагнув к столу.
      - Проваливайте! Не позволю, чтобы лакеи Видора читали мне наставления.
      - Я не работаю на мистера Видора. И вообще ни на кого из ваших знакомых. Я здесь, чтобы потолковать с вами.
      Уэллс отставил стакан.
      - Я вас знаю?
      - Меня зовут Детлев Грубер.
      - Будь я на вашем месте, поспешил бы сменить имя, - презрительно фыркнул он.
      - Я так и поступаю. Довольно часто.
      На этот раз он действительно взглянул на меня: впервые с того момента, как поднялся на борт.
      - Ну, так излагайте ваше дело и оставьте меня в покое.
      - Сначала позвольте кое-что вам показать.
      Я вынул из кармана бандану и расстелил на столе между нами. Дернул за концы, отчего она стала жесткой и негнущейся, нажал на скрытые кнопки, чтобы ее включить. Бело-голубой рисунок ткани исчез, и вместо него засветился экран.
      Уэллс явно заинтересовался.
      - Что это?
      - Демонстрация.
      Я нажал кнопку «play», экран потемнел, и на нем появились слова: МЕРКЬЮРИ ПРОДАКШН ФИЛЬМ ОРСОНА УЭЛЛСА
      Вслед за этим выплыло название: ГРАЖДАНИН КЕЙН
      Откуда-то возникла и нарастала зловещая мелодия. Титры растаяли… ночь… металлическая цепь-ограда и табличка, гласившая: «Вход воспрещен».
      - Какого черта… - начал Уэллс. Я остановил изображение.
      Уэллс поднял бандану, тряхнул жесткий, как кусок клееного картона, экран, перевернул, посмотрел на обратную сторону.
      - Поразительно! Где вы это добыли?
      - Вполне обычный предмет… для 2048 года. Уэллс отложил экран.
      Сейчас, когда свет запрещающей вход таблички отражался на его лице, он казался совсем мальчиком. Ему было всего двадцать семь.
      - Продолжайте, - велел он. - Люблю небылицы.
      - Я захватил его с собой из будущего. Появился же я здесь только для того, чтобы встретиться с вами. Хочу просить вас отправиться со мной.
      Уэллс уставился на меня. Потом рассмеялся низким, гулким смехом, вынул из кармана сигару и зажег.
      - Чего… хочет… от меня… будущее? - выдыхал он между затяжками.
      - Я представляю фирму развлечений. И от вас требуется одно: снимать фильмы. У нас технология, которой нет у вас, и ресурсы, о которых вы представления не имеете. Этот экран - самый банальный пример. Думаете, что проекционная печать всего лишь ловкий трюк? Мы можем создавать целые ландшафты из ничего, превратить массовку из трех человек в армию - и все это за крохотную частичку того, что здесь стоит миллионы. Причем сделать это лучше. Кинотехнология будущего - лучший игрушечный поезд, который когда-либо получил любой мальчишка.
      Но ближе к делу, Орсон: можно сколько угодно дурачить окружающих, всех, кроме меня. Мне известна каждая ошибка, которую вы совершили с тех пор, как появились в Голливуде. Я знаю каждого человека, которого вы от себя оттолкнули. Враждебность Кернера - только вершина айсберга.
      - Не стану с вами спорить. Но мои возможности еще не исчерпаны. Я не готов умчаться с вами, подобно Баку Роджерсу. Дайте мне пару лет… возвращайтесь в пятидесятом, и мы посмотрим.
      - Вы забываете: то, что для вас будущее, для меня - история. Я знаю вас всю свою жизнь, знаю, что случится с вами, начиная с этой минуты и до того момента, в восемьдесят пятом, когда вы умрете от сердечного приступа, совершенно один, в убогом лос-анджелесском домишке.
      Предсказание смерти на миг повисло в воздухе, подобно табачному дыму. Уэллс зажал сигару между большим и указательным пальцами и отвел в сторону, словно изучая.
      - Отвратительная штука, сэр, зато моя собственная, - заметил он наконец, как бы обращаясь к сигаре… и тут его взгляд, трезвый и холодный, встретился с моим.
      - Можете шутить сколько угодно, - усмехнулся я, - но вы никогда не сделаете ни одного фильма, такого же свободного, вне всяческих рамок, как «Гражданин Кейн». Та расправа, которую «РКО» учинила над «Амберсонами» - только начало. Ни одна студия не позволит вам ставить фильмы до сорок шестого, а после, под давлением системы, вы настряпаете халтуры. Когда вы в «Леди из Шанхая» попробуете проявить инициативу, картину попросту отберут у вас и вырежут из нее целый час. Голливуд изгонит вас, вы уедете в Европу. Последние сорок лет жизни проведете, выпрашивая деньги, играя маленькие роли в чужих фильмах и отчаянно пытаясь ставить свои. Ваша карьера? Одиннадцать фильмов, включая «Кейна» и «Амберсонов».
      - Похоже, я полнейший неудачник. Так зачем же я вам нужен?
      - Потому что, несмотря на дураков, кусающих вас за ноги, и полное отсутствие поддержки, пара ваших фильмов просто гениальны. Подумайте, что бы вы могли создать, имей финансирование большой студии?
      - Вы не опасаетесь, что если я пойду с вами, то никогда не создам тех гениальных произведений, о которых шла речь?
      - Наоборот, я могу показать их прямо сейчас. Понимаете, я пытаюсь вытащить вас из альтернативной версии нашей истории. В нашем мире вы будете продолжать жить точно той жизнью, о которой я вам рассказывал. По-прежнему станете снимать фильмы, только для этого не нужно будет столько бороться и страдать. Вместо этого вы сможете снять десятки других картин, для которых в этой версии истории вы никогда не сумеете найти инвесторов. До того, как снимать «Кейна», вы хотели сделать «Сердце тьмы». Сейчас у нас 2048-й, однако никто так и не сумел снять приличный фильм по этой книге. Все складывается так, словно наш мир ждет вас. В 2048-м вас будут превозносить, а не издеваться над вами. Если останетесь здесь, проведете жизнь, словно в ссылке. Если так уж хотите быть эмигрантом, по крайней мере, будьте им в том месте и времени, где сумеете заняться любимой работой.
      Уэллс отставил чашку с кофе, сбросил пепел в блюдце и положил сигару на его край.
      - У меня есть друзья. Родные…
      - Никого у вас нет. Родители умерли. С братом вы не ладите, с женой разведены и, между нами говоря, совершенно не интересуетесь дочерью. Большинство друзей от вас отвернулись.
      - Только не Джо Коттен.
      - Вам нужен Джозеф Коттен? Взгляните!
      Я набрал номер клипа на экране и подвинул его Уэллсу. На экране возникло открытое кафе. Уличный шум, пешеходы в солнцезащитных шляпах, футуристические машины на мостовой.
      Крупным планом сидящая за столиком пара: Джозеф Коттен в белых брюках и рубашке с распахнутым воротом и его жена Ленора.
      - Привет, Орсон, - широко улыбаются они, после чего Коттен говорит прямо в камеру:
      - Орсон, Детлев клянется, что покажет тебе этот клип. Послушай его: он говорит чистую правду. Здесь гораздо лучше, чем можешь представить. Честно говоря, я сожалею только о том, что прибыл в будущее, где нет тебя. Мне недостает тебя, Орсон.
      Я остановил изображение.
      - Другой охотник за талантами привез его в будущее четыре года назад.
      Уэллс снова отхлебнул бренди и поставил стакан на нос Коттена.
      - Если бы Джо заступился за меня, студия не посмела бы переснять конец «Амберсонов».
      Теперь я понял, почему потерпели неудачу мои предшественники. На каждый мой довод у Орсона находился контраргумент. Его требовалось убедить на некоем подсознательном уровне. Такой способ - правда, крайне жестокий - у меня существовал, и сейчас приходилось применять его.
      Я снял стакан с экрана.
      - Мы еще не покончили с фильмами. Кажется, у вас проблемы с весом? Позвольте показать вам кое-какие снимки.
      Первым шло изображение Уэллса в фильме «Чужой», где он достаточно тощ, чтобы на шее заметно выделялось адамово яблоко.
      - Здесь вы в сорок шестом, все еще достаточно похожи на себя сегодняшнего. А это «Печать зла», десять лет спустя.
      Распухшая глыба, небритая и потеющая. Одно фото за другим. Все более отвисшие, раздутые щеки, превращение ранее красивого лица в подушку жира, представительной фигуры в обрюзгший кошмар.
      Я демонстрировал клип за клипом. На всех был Уэллс, ковыляющий по комнате: щеки подрагивают и трясутся при каждом слове монолога из какого-то европейского эпоса середины шестидесятых. Бесчисленные клипы Уэллса, сидящего на нелепых ток-шоу: брюхо свисает ниже колен, сигара зажата в пальцах правой руки, клочковатая борода не скрывает разжиревшей шеи и бесчисленных подбородков.
      - К концу жизни ваш вес будет колебаться от трехсот до четырехсот фунтов. Точнее никто не знает. Вот фото актрисы Энджи Дикинсон, пытающейся сесть вам на колени. Но колен у вас нет. Смотрите. Ей приходится обнимать вас за шею, чтобы не соскользнуть. Вы не сможете ни дышать, ни двигаться, спина разламывается, почки отказывают. В восьмидесятых вы застрянете в автомобиле, и его придется распиливать, чтобы вас вызволить. Последние годы жизни вы займетесь съемкой роликов, рекламирующих дешевое вино, которое сами пить не сможете из-за полной потери здоровья.
      Уэллс молча смотрел на снимки.
      - Выключите это, - прошептал он, после чего надолго замолчал. Брови сведены, глаза - озера, полные презрения к себе. Но что-то подсказывало мне: он находит некое удовлетворение в этом унижении, словно увиденное им было всего лишь исполнением пророчества, произнесенного над колыбелью.
      - Вижу, вы немало потрудились, - спокойно заметил он. Я понял, что близок к успеху, и подался вперед.
      - Но все можно изменить. Наша медицина позаботится о том, чтобы вы никогда не стали жирной пародией на себя. Мы сохраним вам молодость и красоту на всю оставшуюся жизнь.
      Уэллс передернул плечами.
      - Я ослеплен вашим великодушием. Но что вам от этого?
      - Очень многое. Не стану отрицать: мы не благотворительная организация. Вы сами не понимаете, как высоко ценимы в будущем ваши картины. Через сто лет «Гражданина Кейна» сочтут лучшим фильмом всех времен и народов. Одно известие о вашем появлении будет стоить миллионы. Люди хотят видеть ваши работы.
      - Сейчас вы очень похожи на Джорджа Шефера, убеждающего меня приехать в Голливуд после «Войны миров». Я - гений, неограниченное финансирование, люди обожают мои фильмы!.. Но все кинжалы были наточены еще до того, как я спустился с самолета. Через три года Шефер выброшен на улицу, я - пария, а его преемник даже не желает посмотреть мой фильм. Утверждаете, что владельцы студий будущего превратились в святых?
      - Конечно, нет. Но будущее имеет временную перспективу. «РКО», искромсав «Амберсонов», не сделала ничего, чтобы защитить свои же вложения. Ваша интуиция явно превзошла их собственную, и не только в смысле искусства, но даже с точки зрения финансиста.
      - Скажите это Чарлзу Кернеру!
      - Совершенно необязательно. Это величайшая трагедия в истории кино. В 2048-м никто не видел вашей картины. Эта копия, - я коснулся яуфа, - единственная, оставшаяся в авторском варианте. Когда она пропала, а негативы существующего материала были уничтожены, осталась только изуродованная студийная версия.
      - И это единственная копия?
      - Единственная.
      Уэллс провел рукой по волосам, тяжело поднялся, подошел к поручню, схватился за линь, чтобы удержаться на ногах, и, запрокинув голову, взглянул в звездное небо. Жест был явно театральным, о чем он, без сомнения, знал.
      - А ваша машина времени? - спросил он, не оглядываясь. - Где вы ее храните?
      - У меня в сумке переносной прибор. На корабле им воспользоваться невозможно, но как только мы окажемся на земле…
      - …тут же отбываем в 2048-й? - засмеялся Уэллс. - Похоже, я экранизировал не тот роман Г.Дж.Уэллса. - Он резко обернулся. - А может, и нет, мистер…
      - Грубер.
      - Мистер Грубер. Боюсь, вам придется вернуться в будущее без меня.
      Роузтраш потратила кучу денег, чтобы послать меня сюда. И если я провалю задание, другой попытки мне не дадут.
      - Но почему? Я сказал вам чистую правду.
      - Что дает мне огромное преимущество - как человеку, знающему, что произойдет в следующие сорок лет, не так ли?
      - Не будьте глупцом! Ваше здешнее положение завтра будет не лучше, чем вчера.
      Одно из основных правил - никогда не увлекаться, не влипать в дело всеми четырьмя, но я уже влип, и мне было не все равно, слушает он меня или нет. Наверное, из-за моего финансового состояния.
      Я показал на каюты, где спали Кернер и его семейство.
      - Но после сегодняшнего вечера все рухнуло. Вы выбросили на ветер единственный шанс изменить судьбу. Хотите отдать свой талант на откуп типам вроде Чарлза Кернера? Из милости ждать одобрения людей, которые никогда вас не поймут?
      Уэллс, кажется, развеселился.
      - Вас, похоже, это сильно волнует… Детлев, не так ли?.. Детлев, почему вас это так тревожит? - Он не столько спрашивал, сколько размышлял вслух. - Это всего лишь ваша работа, верно? Вы меня вовсе не знаете. Но, похоже, мое положение заботит вас куда больше, чем следовало бы. Значит, вы, скорее всего, действительно любите мои фильмы: я польщен, конечно… или вас особенно занимает проблема режиссера в мире бизнеса. И все же вы работаете в мире бизнеса каждый день. Поэтому позвольте мне сделать контрпредложение. Вы не берете меня в будущее, а остаетесь здесь, со мной. Сомневаюсь, чтобы художник мог добиться успеха вне своего времени. Как я сумею понять 2048 год, не говоря уже о том, чтобы создавать фильмы, которые тамошняя публика пожелает видеть?
      С другой стороны, вы вполне знакомы с этой реальностью. Утверждаете, что вам известны все западни и ловушки, в которые я должен попасть. И, бьюсь об заклад, вы достаточно хорошо знаете историю двадцатого века. Подумайте о преимуществах, которые вам это даст! Несколько мудрых вложений - и вы разбогатеете! Хотите снимать фильмы? Мы будем делать это вместе! Становитесь моим партнером! С вашим знанием будущего мы сумеем профинансировать нашу собственную студию!
      - Я не финансист, а охотник за талантами.
      - Охотник за талантами - мы сможем использовать и это! Вы должны знать всех великих актеров и актрис второй половины двадцатого века, мы успеем раньше других подписать с ними эксклюзивные контракты. Через десять лет мы станем главными в кинобизнесе!
      Он шагнул к столу, наполнил стакан и поставил его передо мной.
      - Знаете, не расскажи вы мне все в подробностях, я никогда бы не усомнился в том, что вы обычный слуга. Так что вы и сами неплохой актер. Лихо меняете личины! Яго, вливающий яд слов мне в уши. Прекрасно, мы определенно сможем использовать еще и это. Только не говорите, Детлев, что в будущем нет кое-каких аспектов, которых вы хотели бы избежать. Вот ваш шанс. Вдвоем мы сможем навсегда распрощаться с Кернерами этого мира, а еще лучше - преуспеть в их мире и натянуть им нос!
      Это что-то новенькое. Мне и раньше сопротивлялись. Несколько раз даже предлагали убираться. Я сталкивался с паникой и недоверием. Но еще никогда «жертва» не пыталась меня соблазнить.
      Любопытнее всего, что в словах Уэллса было немало смысла. Может, сумей я доставить его в наше время, и мое будущее было бы обеспечено, но, похоже, этому не суждено случиться. Все, что я наговорил Уэллсу о его судьбе - отсутствие настоящей семьи, распри с киномагнатами, печальные перспективы, - в той же степени относилось и ко мне. И поскольку я сжег этот период времени во Вселенной, добираясь сюда, никто из будущего не явится за мной, как бы я того ни желал. Я мог бы ставить фильмы вместе с Уэллсом, а когда-нибудь сумел бы снимать и без него.
      Но тут мой взгляд упал на яуф с фильмом, и я мигом взял себя в руки. Слишком хорошо я знал биографию Уэллса. Окружающие не предавали его. При случае он сам был не прочь совратить и обмануть даже самых верных друзей. Это всегда была любовь на его условиях.
      - Спасибо за предложение, - кивнул я. - Но мне нужно возвращаться. Идете со мной?
      Уэллс сел на соседний стул и улыбнулся.
      - Можете доложить директору вашей студии или тому, кто вас послал, что я оказался куда более крепким орешком, чем ему представлялось.
      - Вы горько об этом пожалеете.
      - Посмотрим.
      - Я уже все видел. И вам показал. Лицо Уэллса потемнело.
      - Да, это было неприятно, - сухо заметил он. - Но теперь, похоже, наши дела закончены.
      Значит, ничего не вышло, и по возвращении меня не ожидает ничего хорошего. Остается один шанс спасти свою репутацию.
      - В таком случае, если не возражаете, я возьму это.
      Я потянулся к яуфу с «Амберсонами». Уэллс с поразительной быстротой взметнулся со стула и успел схватить яуф чуть раньше меня. Выпрямился и прижал к себе яуф, стараясь устоять на покачивавшейся палубе.
      - Бросьте, Орсон. Почему вы не хотите, чтобы мы получили ваш фильм? Целое столетие после провала предварительной демонстрации в Помоне никто не видел вашего шедевра. Это Священный Грааль утраченных фильмов. Какой смысл скрывать его от остального мира?
      - Потому что он принадлежит мне.
      - И будет по-прежнему принадлежать вам, даже если вы отдадите его. Разве вы снимали его не для того, чтобы тронуть людские сердца? Чтобы зрители им восхищались? Подумайте о…
      - Я сам скажу вам, о чем подумать, - перебил он. - Подумайте об этом.
      Он схватил яуф за проволочные ручки, развернулся и раскачал тяжелую металлическую коробку, как метатель молота, прежде чем размахнуться и швырнуть ее через борт. Отпустив яуф, он споткнулся и судорожно схватился за поручень, чтобы не упасть. Яуф описал дугу в лунном свете, с тихим плеском упал в воду и мгновенно исчез.
      Я работал с видеомонтажером, когда в квартиру вошла Мойра. Она не потрудилась постучать, впрочем, как и всегда. Я допил остаток джина, остановил на экране изображение Энн Бакстер и развернулся в кресле.
      - Иисусе, Дет, ты когда-нибудь собираешься распаковывать вещи? - осведомилась она, обозревая горы коробок, все еще загромождавших гостиную.
      Я отправился на кухню, чтобы наполнить стакан.
      - Это зависит от того, собираешься ли ты снова выкинуть меня.
      - Сам знаешь, я и не хотела. Это все Виджей. Вечно заглядывает мне через плечо, - пробормотала она и последовала за мной на кухню. - Это джин двадцатого века? Дай попробовать.
      Покрутив в руках сморщенный лайм, валявшийся на раковине со времен моего путешествия в 1942-м, она положила его обратно.
      - Кроме того, у тебя заплачено по сегодняшний день.
      По сегодняшний день. Но Роузтраш отказалась и далее держать меня на зарплате. Она просто взбесилась, когда я вернулся без Уэллса, хотя, похоже, так наслаждалась, унижая меня, что это удовольствие стоило всех расходов на путешествие во времени. Она отчитывала меня за провал, в то же время давая понять, что от такого, как я, ничего иного и ожидать не приходилось. В пространных нотациях весьма оригинально сочетались снисходительность и презрение: в ее глазах я не только сам был неудачником, но и пособником такого же неудачника, как Уэллс.
      Согласно словам Роузтраш, отказ Уэллса продемонстрировал фатальное отсутствие смелости.
      - Он трус, - заявила она мне. - Если бы он пошел с тобой, может, и имел бы право претендовать на гениальность. Но его гений - просто ловкость рук.
      Я не упомянул о предложении Орсона. Нежелание спорить с ней - вот цена, которую я заплатил за то, что избежал очередного волчьего билета.
      Сейчас я трудился над восстановлением «Великолепных Амберсо-нов». Выбросив за борт единственную существующую копию, Уэллс сильно затруднил мою работу. Да, теперь мне придется сложнее… Но нет ничего невозможного. Негативы опального материала в архивах «РКО» существовали до декабря 1942-го, после чего подлежали уничтожению, так что у меня было достаточно времени, чтобы украсть их до своего возвращения. Разумеется, Роузтраш были нужны не «Амберсоны», а Уэллс. Голливуд всегда интересовала исключительно прибыль, и несмотря на все мои старания продать картину, очень немногие, помимо кучки критиков и одержимых, заинтересовались черно-белым фильмом столетней давности. Но сейчас я ставил на другое. Вполне вероятно, что восстановление ленты вызовет шумиху, достаточную для того, чтобы начать карьеру заново.
      А может, у меня имелись и другие причины. Я не монтировал фильмы двенадцать лет, с тех пор как положил конец своим режиссерским амбициям, и эта работа заставила осознать, как мне недостает простого удовольствия собственными руками создавать шедевр. Восстановленная картина была блестящей, гениальной, душераздирающей и печальной. История медленного упадка великой торговой семьи, раздавленной прогрессом, неудачами, тупым узколобием… и появлением автомобилей. Первый потрясающий фильм, прямо сказавший о разрушительном влиянии технического прогресса на отношения между людьми; но тут еще присутствовали и человеческая трагедия, и погубленная любовь. В центре сюжета - история жизни Джорджа Минафе-ра, избалованного сына состоятельных родителей, который погубил себя и принес несчастье тем, кто его окружал.
      Мойра сдалась и взяла лайм.
      - Где нож? У тебя есть какой-нибудь тоник?
      Мне нравилась Мойра: самый факт, что ей было плевать на кино, делал ее освежающе привлекательной. Но нужно было работать. Я вернулся к монтажеру, пока она слонялась по кухне. Нажал кнопку «play». На экране Энн Бакстер в роли Люси Морган рассказывала отцу, которого играл Джозеф Коттен, легенду о молодом индейском вожде Вен-доне. Вендона - Топчущий Всех.
      - Вендона совершенно неописуем, - говорила Люси, шествуя вместе с отцом по садовой дорожке. - Он был так горд и высокомерен, что носил железные мокасины и давил ими людей. Поэтому племя наконец решило, что молодость и неопытность не могут служить оправданием его деяниям, и изгнало Вендону. Его отвели к реке, посадили в каноэ и оттолкнули лодку от берега. Течение вынесло его в океан. Вендона так и не вернулся.
      Я видел сцену и раньше, но эти слова впервые вызвали озноб. Я нажал паузу. И вспомнил состояние Уэллса, когда он просматривал ролики о своем будущем. Теперь я вдруг осознал, что он снял фильм о себе… нет, не один фильм, а два. И Кейн, и Джордж Минафер были двумя ипостасями Уэллса. Избалованные, испорченные, высокомерные, презирающие окружающих красивые мальчики, слепо бредущие к возмездию. Каковое они и получили, все трое, словно сами его искали, подталкивая мир и близких людей к достижению этого эстетического результата. Неудивительно, что Уэллс оскорблял собеседников, пока не слышал «нет», потому что на каком-то подсознательном уровне чувствовал, что заслуживает подобного. Может, он отказался от моего «да», потому что нуждался в этом «нет». Бедный ублюдок!
      Я уставился на экран. Далеко не все здесь было ловкостью рук… а если и было, то казалось гениальной ловкостью рук. Уэллс выхватил шедевр из воздуха точно так же, как выхватил ключ из уха Барбары Кернер. И все же, чтобы сохранить собственное достоинство, швырнул последнюю копию шедевра в океан.
      Но через неделю фильм восстанет из пучины, полная версия, которую я подарю миру как доказательство невероятного таланта Уэллса и как предательство его последней воли. Всего через шестьдесят три года после его смерти. А я снова буду в игре.
      Если позволю кому-нибудь увидеть этот фильм. А если нет? Что тогда? Чем я заполню свои дни?
      За спиной послышались шаги Мойры и звяканье льда в стакане. Она явно собиралась сказать что-то абсолютно неуместное, и мне придется попросить ее уйти.
      Но она молчала!
      Наконец я повернулся к ней - как раз в тот момент, когда она заговорила.
      - Что это? - спросила она, лениво роясь в открытой коробке со всякой чепухой. На ее ладони лежал приз: иззубренный наконечник копья на черном прозрачном основании.
      - Это? Премия за лучший оригинальный сценарий, с кинофестиваля в Триесте в 2037 году.
      Мойра повертела приз, положила в коробку и улыбнулась.
      - Собственно говоря, Дет, я пришла сюда, чтобы спросить, не хочешь ли поплавать. Всю эту неделю содержание ультрафиолета было рекордно низким.
      - Поплавать?
      - Ну, знаешь, вода. Пляж. Голые женщины. Пойдем со мной, и обещаю, ты не обгоришь.
      - Ожог меня не волнует, - отмахнулся я. - Но эти воды нашпигованы акулами.
      - В самом деле? Где ты это слышал? Я выключил монтажер и поднялся.
      - Неважно. Дай мне минуту - поищу костюм.
       Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
      © John Kessel. It's All True. 2003. Печатается с разрешения автора.
 
      

Пафос «Доброго соседа» - курс внешней политики, провозглашенный Т.Рузвельтом в начале XX века по отношению к странам Латинской Америки, которые испытывали страх перед растущим вмешательством США в их внутренние дела. (Здесь и далее прим. перев.)
 
      

Удар слева (в теннисе).
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

31.07.2008