Глава XXI

Клифтона волновала не столько мысль о предстоящей дуэли, сколько потребность услышать об Антуанетте Сент-Ив. Анн Жервэ сильно разожгла едва тлевшую в его сердце искорку надежды, которую он мужественно старался потушить все эти три недели.

Его вывел из задумчивости голос Гаспара, говорившего о сестре.

— Она заметно изменилась после той ночи, когда нас захватил ураган, — с удивлением рассказывал он. — Может быть, она утомляется. Или слишком много, в промежутках между работой, остается одна. Она как-то притихла вся, и мне это не нравится.

— Спокойствие имеет свои достоинства, — успокоил его монах.

Клифтон почувствовал, что сердце у него сжалось. Она изменилась, говорит Сент-Ив, после той ночи. Гаспар, очевидно, не знает, что произошло, иначе он не потерпел бы присутствия Клифтона подле себя.

Оглядываясь назад, Клифтон начинал понимать, как постыдно он воспользовался ее положением, как глубоко она должна быть задета. Стиснув зубы и мысленно кляня себя, слушал он рассказ Гаспара об их работе.

Они были заняты дни и ночи; не осталось ни одного сельского домика, ни одной фермы, на протяжении от Синего Мыса до Сен-Фелисьена, где бы они не побывали. В Сен-Фелисьене Антуанетта и Джо пробыли пять дней. Сам он туда, разумеется, не поехал, но Анжелика помогала его сестре в ее работе.

И Гаспар продолжал лить кипящее масло на рану Клифтона, подробно описывая, как они проводили дни, вечера, праздники, и с каждым часом он все больше, по его словам, гордился сестрой. Он, как и Клифтон, верил теперь в конечную победу. Идея привлечь в лес женщин и детей, устроить школы — счастливая идея. Но непонятно, почему Антуанетта и Анжелика выписали Анн Жервэ. Она хорошая преподавательница, но ей не хватает красоты и личного обаяния.

Клифтон обрадовался, когда вдали замелькал двойной шпиц церкви Сен-Фелисьена. Он все больше жалел о том, что впутался в эту глупую историю. Антуанетта и без того презирает его, что бы она подумала, если бы знала, что сейчас он сопровождает ее брата на какую-то нелепую дуэль. Ему хотелось как можно скорей покончить с этим делом.

Когда они уже подъезжали к городку — Клифтон в самом мрачном, Гаспар и Альфонсо в самом оживленном и приподнятом настроении, — выяснилось, что последний заранее позаботился о ночлеге: их ждали на ферме, отстоявшей на одинаковом расстоянии и от фермы Фаншонов, и от дома Аякса Трапье. Оставив городок в стороне, они подъехали с задней стороны к домику Адриена Кламара.

Для Клифтона это была приятная неожиданность: высокий, стройный, голубоглазый Адриен Кламар был родным братом Катрин, приехавшей вместе с Анн Жервэ на берега Местассини. И он и его жена души не чаяли в Катрин, но поддержали Сент-Ива, когда брат Альфонсо упомянул о расхождении его с Клифтоном во взглядах на Анн Жервэ.

— Неприятная, несносная особа. Я жалею сестру, если им долго придется пробыть вместе.

Оставшись в тот вечер один у себя в комнате, Клифтон с удивлением спрашивал себя: неужто он так ошибся насчет личных качеств и внешности Анн? Засыпая на толстой пуховой перине, он видел прелестные, окаймленные длинными ресницами глаза — глаза Анн, — они умоляли его отстаивать и защищать ее.

Рано поутру его разбудил стук в дверь. К семи часам они уже позавтракали и втроем уселись в тележку, которой правил Адриан Кламар.

Брат Альфонсо объяснил, что мсье и мадам Фаншон отправляются к девяти часам к обедне, а Анжелика останется дома, так как он дал ей знать, что в десять часов у нее будет Антуанетта. Он же послал от имени Анжелики записку Аяксу Трапье, в которой Анжелика приглашала его заехать за ней в половине десятого.

— И старая лиса Ришелье лучше не придумал бы, а, Гаспар?

— Вы сокровище, Альфонсо.

— Пожалуй, вы измените это мнение, когда Аякс отколотит вас, как куль соломы. А он-то как влопается!

«Не больше моего», — подумал Клифтон сердито.

— Я позаботился и о том, чтобы мадемуазель Фаншон была свидетельницей боя. Он произойдет позади ее дома, на лужайке, на которую выходит большое, все заставленное цветами, окно. Из-за этих цветов мадемуазель Фаншон будет смотреть на то, как ее малютку Гаспара безжалостно разделает жестокий коневод.

Все шло по программе брата Альфонсо. Доехав до фермы Фаншонов, они переждали в ближайшем леске, пока старики уехали со двора; потом через заднюю дверь проникли в амбар. Там Гаспар начал готовиться к бою. Вынул все, что у него было в карманах, и аккуратно сложил стопочкой на перевернутой вверх дном бочке. Снял воротник и галстук и, наконец, стянул рубаху. Обнажив свой могучий торс, он стал глубоко вдыхать и выдыхать воздух, разводить и сводить руки.

В это время на дороге показалось облачко пыли, и Клифтон поспешил навстречу Аяксу Трапье. Пролетка остановилась, и Аякс Трапье выскочил из нее.

Ничего более великолепного Клифтон никогда в образе человеческом не видал. Аякс Трапье весь сиял и сверкал, блеском соперничал со своей лошадью и новеньким экипажем. Роста он был громадного, выше даже Гаспара Сент-Ива, но выскочил из пролетки очень ловко.

Великолепен был не только рост его, но и надменные черные усики, и гладкое холеное лицо, и даже галстук ослепительно-желтого цвета, и куртка в черные и белые шашечки. Солнце играло на огромной булавке, воткнутой в его галстук, на таких же огромных кольцах и двойной золотой цепочке, весом с полфунта, болтавшейся у него на животе. Он выгнул грудь, повернувшись к дому, и тут-то якобы впервые заметил Клифтона.

— Bonjour! — сказал он и, улыбнувшись, показал два ряда самых сильных, самых белых, самых крупных зубов, какие только Клифтону случалось видеть.

— Bonjour, — ответил Клифтон и добавил: — Pardon, monsieur, там, позади дома, есть джентльмен, который рад был бы повидать вас.

— А-а! — отозвался Аякс. — С удовольствием! — И он с важным видом направился к калитке, краем глаза поглядывая, нет ли у окна Анжелики Фаншон.

Таким образом брат Альфонсо добился своего: Гаспар Сент-Ив и Аякс Трапье встретились лицом к лицу на зеленой лужайке позади дома Анжелики Фаншон.

У Клифтона безумно забилось сердце, когда он взглянул на заставленное цветами окно и увидал выглядывавшее из-за зелени бледное лицо. Гаспар также бросил взгляд на окно и указал на него Аяксу Трапье. Тот широко осклабился и помахал девушке рукой. Клифтон удивился тому, что никакого объяснения не последовало, очевидно, противникам без слов было понятно, к чему должна привести их встреча. Трапье скрылся на несколько минут в амбар и вышел оттуда, по пояс обнаженный.

Дальнейший ход событий смутно припоминался потом Клифтону. Противники долго разжигали друг друга насмешками, прыгая по лужайке, как два взъерошенных петуха, и все сужая круги, которые они описывали, но наконец схватились. Руки, ноги, зубы — все пошло в ход. Меньше всего работали кулаки. Было очевидно, что каждый из противников хотел не столько убить, сколько изувечить, изуродовать на всю жизнь другого. Сопровождалось все это оглушительным ревом, воем. Спустя некоторое время Аякс явно стал одерживать верх. Он повалил Гаспара навзничь, вдавливая его лицом в землю, возил лицом по земле. К отчаянию чуть не рыдавшего брата Альфонсо, Гаспар, видимо, слабел, и Клифтон с ужасом посматривал на окно — как могла женщина оставаться безучастной свидетельницей гибели возлюбленного?

Но тут произошло чудо: Гаспар вывернулся самым неожиданным образом, и ноги его, как клещи, захватили шею врага. Он сжимал их все сильней и сильней, и крик Аякса вскоре перешел в хрипение. Брат Альфонсо захлебывался от восторга, а Аякс лежал лицом кверху, все еще задорно торчали черные усики, но глаза уже начали выкатываться из орбит. Клифтон хотел вмешаться, разжать ноги Гаспара, помешать ему убить соперника, но тут произошла новая неожиданность. Полусознательно шаря вокруг себя руками, Аякс вдруг охватил руками щиколотку Гаспара и старался притянуть ее к своим белым, оскаленным зубам. Клифтон затаил дыхание — неужели это ему удастся?

Удалось! Он не только притянул ногу Гаспара, но и отогнул носок и запустил зубы в белое тело.

Рева, подобного тому, какой издал Гаспар, Клифтон в жизни своей не слыхал, не мог даже предположить, чтобы такой рев мог исходить из горла человеческого. Ноги Гаспара разжались, и Аякс перевел дух. Победа, казалось, была ему обеспечена, но его погубило тщеславное желание проверить, какое впечатление производит его триумф на девушку у окна. Он покосился на окно, для чего ему пришлось слегка передвинуть ногу Гаспара. Это оказалось для него роковым. Гаспар сделал быстрый оборот, высвободил ногу и с силой отчаяния двинул ею наугад. Удар пришелся Аяксу в грудь и отбросил его далеко в сторону, как мешок с пшеницей. Он глухо стукнулся оземь и остался лежать на спине, раскинув ноги и руки, с закрытыми глазами, оскаленными зубами и блестевшими на солнце усами.

Брат Альфонсо наклонился над потерявшим сознание Аяксом, потом с непонятной быстротой метнулся к калитке и, минуту спустя, мчался уже по дороге, нахлестывая черного коня Трапье.

Неужто Аякс мертв? Клифтон со страхом нагнулся над ним; он дышал тяжело, с трудом вбирая воздух и щелкая зубами. Гаспар проковылял к своей жертве, затем повернулся и, торжествуя, уставился на окно. И вдруг, сорвавшись с места, как сумасшедший, с криком бросился в дом.

Клифтон — за ним. Они вбежали вместе в комнату с заставленным цветами окном и там, на стуле у окна, увидели привязанную веревкой к стулу молодую женщину. Она была бледна, сопела. Лоснящиеся волосы висели прямыми прядями; рыхлое полное тело едва умещалось на стуле. Если это — прекрасная Анжелика…

Гаспар так и ахнул. Он медленно обошел девушку, пытался заговорить и не мог… Наконец едва слышно прошептал:

— Это… не… Анжелика…

У девушки развязался наконец язык. С жалобами и слезами она рассказала, что какой-то незнакомый монах, под страхом вечного проклятия, заставил ее разыграть эту роль у окна, а для того чтоб она не убежала, привязал ее к стулу. Ей и в голову не приходило, что она должна изображать мадемуазель Анжелику. Она — здешняя кухарка, и монах сказал ей, что на лужайке будет петушиный бой.

Клифтон вдруг увидал письмо, соскользнувшее у девушки с колен.

— Вот письмо, которое вам послала со мной Анн Жервэ. Альфонсо, очевидно, вытащил его у меня из кармана. Прочтите!

Гаспар неловко вскрыл конверт и начал читать, вначале, по-видимому, не совсем понимая, что сказано в письме. Потом, чем-то, очевидно, пораженный, бросился, хромая, вон из комнаты.

Клифтон последовал его примеру, но в кухне немного задержался, чтобы успокоить бившуюся в истерике кухарку. Выйдя во двор, он увидал, что Аякс сидит, прислонившись к дереву, а Гаспар энергично трясет ему руку.

О Клифтоне Гаспар вспомнил лишь тогда, когда, почти совсем одетый, появился в дверях амбара. Он окликнул Клифтона и протянул ему письмо. Лицо его так и сияло вод слоем покрывавшей его грязи.

— Читайте! — кричал он. — Я бегу к роднику, хочу выкупаться.

Клифтон прочел те несколько строк, которые написала Анн Жервэ:

«Мой родной Гаспар (так она начинала), Антуанетта взяла с меня слово, что я не дам Вам знать, где я. Она боится, что Вашей с ней работе помешает, если я скажу Вам, что я жалею и люблю Вас больше прежнего, и решила уже сделать по-Вашему, и быть с Вами, и работать с Вами, и заботиться о Вас, с этого дня и до самой моей смерти. Мсье Брант расскажет Вам, что я делаю здесь. Он такой милый, и я жалею, что Антуанетта предубеждена против него. Я, право, думаю, Гаспар, что она притворяется и любит его».

Затем следовала подпись, которая заставила сердце Клифтона забиться.

Анн Жервэ, приехавшая на берега Мистассини, — вовсе не Анн Жервэ! Это — Анжелика Фаншон!

Глава XXII

Теплое волнующее чувство поднялось в душе Клифтона, когда он прочел последние строки письма.

Выскажи такое мнение, устно или письменно, кто-нибудь другой, Клифтон не придал бы этому значения, но то, что говорила это Анн, поколебало суровое решение, которое он принял. Она с самого начала внушила ему восхищение и вместе с тем исключительное доверие. (Даже зная, что она Анжелика Фаншон, он мысленно продолжал называть ее Анн.) И она-то выразила взволновавшие его сомнение и уверенность: сомнение в том, что Антуанетта Сент-Ив ненавидит его, и уверенность в том, что в глубине души она любит его.

Он ухватился за эту мысль. Словно после долгого пребывания в месте, где он задыхался, вышел вдруг на свежий воздух.

Гаспара он нашел у родника. Тот только что оделся и стоял, глядя на воду. Взяв из рук Клифтона письмо, он медленно перечел его еще раз, вдумываясь в каждое слово.

— Я этого не стою, — сказал он, не поднимая глаз. — Я был как безумный, и только сейчас рассудок вернулся ко мне. Еще недавно я горел желанием уничтожить Аякса на глазах Анжелики; теперь мое единственное желание — скрыть от нее и от моей сестры эту нелепую историю. Вы не станете говорить им?

— Нет. Но… Аякс, кухарка, Адриен и Альфонсо?

— Я сейчас выражу свои сожаления Аяксу. Он не мелочной, по правде говоря, да и для него лучше, если дело не будет предано огласке. Вдвоем мы уговорим девушку и Адриена. А если вы разыщите Альфонсо и убедите его молчать…

— Он удрал на лошади Трапье, очевидно, боясь вашего гнева за сыгранную с вами шутку.

— А вот и Аякс! — воскликнул Гаспар Сент-Ив. — Я предпочитаю говорить с ним с глазу на глаз. Прощайте, друг. Вы знаете, что у меня на сердце, расскажите об этом Анжелике — пусть она знает, что я приду к ней счастливейшим из людей, как только закончится моя с сестрой работа. Я бы поспешил к ней сейчас, но знаю, что это ей не понравилось бы…

Они пожали друг другу руки.

— А вы ничего… не передадите сестре моей, Клифтон?

— Мои наилучшие пожелания.

Гаспар Сент-Ив направился навстречу Аяксу Трапье. Клифтон видел, что тот замедлил шаг, вероятно, ожидая какой-нибудь неприязненной выходки. Но Гаспар дружески замахал ему рукой. Они сошлись, постояли несколько минут неподвижно, а затем, повернув, бок о бок направились к амбару Фаншонов. Гаспар два раза оборачивался и махал Клифтону рукой. В третий раз обернулся и Аякс… Он тоже махнул рукой. Клифтон улыбнулся. Голубка мира расправила крылышки.

Клифтон один вернулся в лес, нашел тележку и выехал на извилистую дорогу, довольный, что он в одиночестве возвращается обратно в леса Мистассини — к Анн Жервэ. На душе у него было покойно, он радовался тому, что с ним нет ни Сент-Ива, ни монашка. Хотелось остаться одному со своими мыслями, неуместными в их обществе. Здесь, среди сонного леса, на почти непроезжей дороге, устланной тонким слоем мягкой пыли, по которой, заражаясь его настроением, медленно шагала лошадь, он снова отдался мечтам, надеждам, снова строил воздушные замки, как строил их не так давно.

Голос Анн Жервэ мягко шептал ему слова, которые она написала: о том, что в сердце Антуанетты, возможно, нет ненависти к нему, что она любит его. Не то же ли самое, вспомнил он вдруг, говорил ему, в более решительных выражениях, брат Альфонсо, на берегу озера в ночь урагана?

Прошло немного времени, и он стал гнать от себя эти мысли. Какое безумие! Антуанетта презирает его. Он-то это знает. У других — одни догадки. А все-таки… мысль, высказанная Анн, снова и снова возвращалась к нему. Она провожала его, пела с птицами в придорожных кустах. Красила лесные цветы. Смягчала сияние солнца и углубляла синеву небес. Он поймал себя на том, что мурлыкал песенку, иногда заговаривал с лошадью. Он становился прежним Клифтоном. И то ощущение пустоты и одиночества, которое тяготило его последнее время, понемногу исчезало.

Он недоумевал, почему Анжелика Фаншон явилась в лес под чужим именем. Какая-то причина, очевидно, была. Замешана в этом Антуанетта, а может быть, и брат Альфонсо. Зачем он раззадоривал Гаспара, толкал его на драку с Трапье? Зачем разыграл всю эту комедию?

Он доехал уже почти до поворота на большую дорогу, когда впереди из-под кустов поднялась какая-то фигура.

Это был Альфонсо.

Он был покрыт пылью, потен, и тревожно поглядывал по сторонам. Потом улыбнулся, и хотя Клифтон не ответил ему и смотрел довольно недружелюбно, взобрался к нему на тележку.

Они молчали, пока не выехали на большую дорогу. Тут брат Альфонсо, словно внутренне с чем-то покончив, оглянулся вокруг и рассмеялся. Но смех был невеселый.

— Где наш друг Гаспар? — спросил он.

— Приносит извинения Аяксу Трапье и заключает с ним мировую. Оба они озабочены тем, чтобы об их безумствах не узнали мадемуазели Сент-Ив и Фаншон. Я взялся заручиться вашим обещанием, что вы сохраните все в тайне.

— Прекрасно, — кивнул Альфонсо. — Мне незачем говорить об этом Анжелике, а с Антуанеттой я, вероятно, никогда больше не увижусь.

Холодно и отчетливо произнесенные слова удивили Клифтона.

— Моя миссия приближается к концу, — странно ровным голосом продолжал расстрига, — с вами я могу поделиться кое-чем, мсье Клифтон, потому что у нас есть нечто общее — наша любовь к Антуанетте. Моя умрет вместе со мной. Ваша будет жить. Я не безумен, как думаете вы, да и Гаспар. Я вижу порой очень далеко, очень ясно, очень глубоко там, где другие не видят ничего.

Вот почему я довел дело до сегодняшней драки и посадил у окна ту девушку. Я знал, что Гаспар не успокоится, пока его распря с Аяксом не изживет себя, и что положить ей конец скорей всего может случай, при котором они оба окажутся смешны в собственных глазах.

Поэтому-то я и посоветовал Антуанетте дать место учительницы Анжелике. Мадемуазель Фаншон не подозревала о моем участии в этой затее и едва не выдала себя, встретившись со мной на Мистассини. Почему она приняла чужое имя — я не знаю. Имя Анн Жервэ — не плохое имя, но сама Анн Жервэ — костлявая старая дева из Квебека, которая отравила жизнь Гаспара своим обожанием. Как бы то ни было, этим Анжелика сыграла мне на руку. Мне остается покончить с одной задачей, а там…

— А там?…

— Мое дело будет сделано. И те, кого я люблю больше жизни, — поймут. И Антуанетта будет счастлива. А вы… я говорю все это вам, мсье, для того, чтобы вы могли повторить им, если они станут презирать меня. Ах, мсье, вот холодный источник там, в лесу… Вам не хочется пить?

— Нет, но я подожду вас. — Клифтон остановил лошадь под тенью дерева.

Клифтон смотрел, как сгорбленная пыльная фигурка, пробираясь сквозь кусты, перелезала через изгородь, отделявшую лес от дороги.

Прошло довольно много времени. Клифтон ждал. В той стороне, где исчез брат Альфонсо, пела малиновка. Белка пробежала по изгороди. Из леса доносилось мягкое жужжание пчел, треск кузнечиков. Солнце пробивалось меж ветвей, оставляя золотые озера и реки на влажной земле.

Монах ушел и больше не показывался.

Клифтон прислушивался — не раздастся ли шум шагов и треск раздвигаемых веток. На старом пне стучал дятел; белка беззастенчиво кричала с верхней перекладины изгороди; ниже по дороге перебирался лесной голубь, направляясь на свой ежедневный промысел на полоску клевера.

«Много же времени понадобилось Альфонсо!»— думал Клифтон. Он вылез из тележки, привязал лошадь к молоденькому тополю и, перескочив через изгородь, сразу увидел крошечный ручеек, который привел его к источнику, из которого вытекал.

Монаха там не было, и даже следов на мягком песке не осталось. Он, очевидно, и не приходил сюда. Клифтон позвал его, но лишь таинственный гул леса был ему ответом.

Он стоял молча, начиная понимать, в чем дело. Брат Альфонсо вовсе не собирался утолять жажду. Он ушел с тем, чтобы больше не возвращаться.

Все же Клифтон прождал у источника с полчаса, а затем вернулся к своей тележке и поехал в направлении на восток.

Было за полночь, когда он добрался до своей базы на берегу Мистассини. Полночи просидел он, не ложась. Десятки раз подходил к окну и смотрел на темный домик, где спали Анжелика Фаишон и Катрин Кламар. Будь там свет, какое-нибудь движение, он постучался бы даже в этот поздний час.

Девушка, которую он впервые узнал под именем Анн Жервэ, пробудила в душе его надежду; она предвидела, что Гаспар даст ему прочесть ее письмо; она нарочно написала эти строки об Антуанетте, и он с нетерпением ждал утра, чтобы узнать от нее, что именно хотела она дать ему понять и чего она ждет от него.

Он спал в эту ночь всего три-четыре часа и вышел из своей комнаты только тогда, когда в дверях их домика появились Анжелика и Катрин, обе в высоких сапогах, шароварах и блузках хаки, с маленькими рюкзаками за плечами.

Здороваясь с ним, Анжелика старалась казаться такой же веселой, как и Катрин Кламар, но чувствовалось в ней скрытое волнение. Она хотела поскорее узнать, как отнесся Гаспар к ее письму и что велел передать ей. Тотчас после завтрака Клифтон попросил ее уделить ему несколько минут наедине.

Они направились к реке, оставив Катрин с молодым инженером Винсентом, который должен был сопровождать их в этой первой поездке по лагерям.

— Мы должны были выехать уже часа два назад, — сказала Анжелика, — но Катрин несколько раз перечесывалась наново. Волосы у нее действительно роскошные. К тому же она без ума влюблена, и молодой Винсент — тоже, и каждый из них старается это скрыть от другого. Вчера Винсент случайно застал нас возле скал; мы распустили волосы, и Катрин сидела вся золотая, как маленькая богиня. Если бы не мое присутствие, Винсент, наверное, упал бы на колени; во всяком случае восхищения он скрыть не сумел; с тех пор Катрин половину свободного времени употребляет на то, чтобы ухаживать за своими волосами. Не глупо ли мужчине обращать внимание на такие пустяки?

— Может быть, и глупо. Но, помнится, и Гаспар Сент-Ив, при первой встрече со мной бредил волосами некоей сельской девицы — имя ее как будто Анжелика Фаншон — и чуть не вызвал меня на поединок, когда я позволил себе улыбнуться. Зато я никогда ни одного слова не слыхал от него о девушке, именуемой Анн Жервэ!

— Это было глупо с моей стороны, — прошептала Анжелика.

— Очень, — согласился Клифтон.

— Вы… передали письмо Гаспару?

— Когда я ему сказал, что у меня к нему письмо от Анн Жервэ, он отказался взять его!

— Что такое?

— Я заставил его прочесть.

Анжелика вздохнула с облегчением.

— И он?.. Вы дразните меня, мсье Брант? Если вы думаете, что так приятно… — глаза ее сверкнули.

— Дразню! — Клифтон мягко рассмеялся. — Я счастлив вашим счастьем, маленький друг! Мне кажется, что я совсем не знал Сент-Ива до той минуты, пока он не прочел ваше письмо. Вспыхнул огонь — и осветились подлинные глубины человека. Должно быть, он уже перестал надеяться, а получив ваше письмо, почувствовал себя богам подобным. Сказал он немного, но важно то, как сказал. Вот что он поручил мне передать вам: «Скажите ей, что я приду с ней счастливейшим из смертных, как только мы с сестрой покончим нашу работу. Я помчался бы сейчас, но, знаю, ей это не понравилось бы!». А потом он дал мне прочесть письмо… он дал мне прочесть письмо… — с ударением повторил Клифтон. — Вы говорили в нем обо мне. Благодарю вас за доброе мнение обо мне, мадемуазель Анжелика. И если вы в самом деле думаете то, что писали об отношении мадемуазель Антуанетты ко мне, — то я тоже буду счастлив, почти так же счастлив, как Гаспар Сент-Ив… Но если вы написали это, не подумав…

Он встретился взглядом с поднятыми на него прекрасными, мягко сиявшими глазами Анжелики.

— Я написала правду, — сказала она, и от этих трех слов в груди у него словно заработали три маленькие динамо-машины. — Сейчас я еще более уверена в этом. Вы в чем-то провинились, Клифтон, в чем-то ужасном, и Антуанетта хочет наказать вас, как я пыталась наказать Гаспара, и так же сама от этого страдает, как страдала я. Если бы это было не так — почему бы она стала плакать, тихонько плакать по ночам? Я дважды ловила ее на этом.

— Причина, наверное, какая-нибудь другая.

— А как она говорила о вас с Джо! Мне она повторяет, слишком часто повторяет, что терпеть вас не может, а Джо с глазу на глаз говорит, что нет лучше вас человека в мире и что он должен стараться походить на вас, когда вырастет. Сознаюсь, я как-то нарочно подслушала их разговор.

— Она слишком благородна, что восстанавливать Джо против меня…

— А раз как-то случилось мне заглянуть в ее шкатулочку — я искала пудру, чтобы припудрить нос, — и в шкатулочке увидала… письмо и телеграмму… на первом была ваша подпись, я поспешила закрыть шкатулочку! Так и я берегу письма Гаспара, уж не потому, конечно, что ненавижу его, а потому, что люблю!

— Антуанетта будет здесь дней через десять-двенадцать, — закончила она. — И тогда, если зрение у вас острое, а суждение верное — вы увидите сами.

Глава XXIII

Клифтон принялся за работу с энтузиазмом, которого не знал уже много лет. Анжелика Фаншон рассеяла тучи, которые так угнетали его. Раньше лишь чувство долга и суровая решимость заставляли его работать, теперь воодушевляло пылкое желание добиться успеха. Он грезил наяву и готов был померяться силами с дюжинами, с сотнями Хурдов.

На третий день после его возвращения из Сен-Фелисьена приехал из Роберваля полковник Денис. Его уверенность в победе была сейчас так сильна, что наводила на мысль о скале, которую никакому динамиту не взорвать. Они вместе объездили все лагеря, и за пять дней, проведенных в лесу, Денис, казалось, сбросил с плеч десять лет.

Одна из школ была наполовину готова, для других заготовлялся лес. Девушки вырабатывали программы, составляли списки и распределяли школьников по классам и, к удивлению Клифтона и Джона Дениса, пробудили в рабочих и их семьях большой интерес, занявшись обучением мужчин и женщин английскому языку, который так необходим работающим в лесах, где девяносто процентов разработок производятся английскими компаниями.

— Разве можно проиграть при таком общем настроении? — говорил Клифтон. — Раз у нас будет лес, никакой Хурд не может нам помешать сплавить его к фабрикам. Ваше дело настоять, чтобы к тому времени, как у нас все будет готово, правительство прислало сюда одного-двух своих блюдолизов для обследования. Дело, которое мы делаем, должно прийтись по душе премьеру. Он сам строитель и презирает Хурда. Да! — заканчивал он каждую из своих тирад. — Мы приготовим два миллиона бревен, и мы спустим их!

До самой середины сентября никаких известий от Антуанетты или Гаспара Сент-Ив не поступало. Но люди продолжали прибывать. К пятнадцатому в лесу было сто восемьдесят человек, и с ними сорок женщин и шестьдесят ребят.

Семнадцатого впервые в диких лесах севера прозвучал серебристый призыв школьного колокола.

Восемнадцатого от Антуанетты Сент-Ив пришло краткое и холодное сообщение, гласившее, что она приедет с братом двадцатого.

В этот день Делфис Боолдьюк привез сведения о деятельности Хурда. Он начал уже вырубать лес по течению потоков, впадающих в Мистассини ниже базы Лаврентьевцев. Такая спешка была понятна. Он хотел приготовить ко времени сплава такое количество бревен, какое только могла поднять Мистассини, и запрудить реку так, чтобы задержать лес Лаврентьевской компании до тех пор, пока вода спадет и невозможно будет сплавлять лес.