Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Девушка на скале

ModernLib.Net / Приключения / Кервуд Джеймс Оливер / Девушка на скале - Чтение (стр. 5)
Автор: Кервуд Джеймс Оливер
Жанр: Приключения

 

 


— Я хотел сказать, что страх привел его наконец к самоубийству, — тихим, уверенным голосом, словно тщательно взвешивая слова, произнес отец Ролан. — Теперь я уверен, что он кому-то причинил ужасное зло, он боялся своей собственной совести, она преследовала его до тех пор, пока он не уплатил свой долг. И это все, что я знаю. Я хотел, чтобы Тэвиш доверился мне: я, может быть, спас бы его.

Отец Ролан снова надел свою куртку.

— Я иду за Мукоки, — сказал он. — Нам предстоит работа, и надо с ней покончить при лунном свете. Не думаю, чтобы вам хотелось спать.

Когда дверь за отцом Роланом закрылась, Дэвид успел уже прийти в себя от первоначального потрясения. Его мозг снова начал работать. Он не испытывал особого сожаления к повесившемуся человеку. Его угнетало нечто большее, чем разочарование: Тэвиш умер и унес с собой тайну, за обладание которой Дэвид отдал бы все, что имел. Почти в отчаянии он что-то бормотал про себя. Им овладело желание громко кричать о том, что Тэвиш обманул его; в нем зажглось бешенство; повернувшись к двери со сжатыми кулаками, он готов был броситься к мертвецу, чтобы вырвать из его глотки желанную тайну и заставить его потухшие глаза хоть на одно мгновение взглянуть на лицо девушки. Через секунду безумное желание исчезло. Неужели Тэвиш перед тем, как покончить с собой, не нашел нужным оставить объяснения своего поступка? Признания? Письма на имя отца Ролана, который, — Тэвиш это знал — возвращаясь на Север, должен был остановиться в его хижине?

Дэвид снова стал осматривать хижину. Он заглянул во все темные углы, осмотрел все стены, снимал одежду с деревянных крючков — нигде ничего не было. Тэвиш снова обманул его! Наконец его взгляд упал на сундучок. Дэвид попробовал приподнять крышку — сундучок оказался незапертым. В это время послышались неясно звучащие голоса. Отец Ролан вернулся с Мукоки, и они вместе прошли к тому месту, где лицом к луне лежал Тэвиш.

Опустившись на колени, Дэвид стал рыться в сундучке. Там он нашел несколько заржавевших инструментов, гвозди, засовы и еще много столь же неинтересных для него вещей. Дверь в хижину открылась. Дэвид встал и обернулся к вошедшим Мукоки и отцу Ролану.

— Здесь ничего нет, — сказал он. — Я не нашел ни одного оставленного им слова.

Отец Ролан не закрыл дверь.

— Мукоки поможет вам в поисках. Посмотрите в его одежде, висящей на стене. Тэвиш должен был что-нибудь оставить.

Он вышел, захлопнув за собой дверь. Несколько секунд он прислушивался, желая убедиться, не идет ли Дэвид за ним, а затем поспешно направился к телу Тэвиша и быстро развернул одеяло. Мертвец со своими открытыми стеклянными глазами на перекошенном лице имел ужасный вид. Отец Ролан вздрогнул.

— Я не могу догадаться, — прошептал он, как бы обращаясь к Тэвишу. — Я не могу догадаться… что заставило вас так поступить, Тэвиш. Но ведь вы не могли умереть, так ничего и не сказав мне. я знаю это. Письмо здесь, в вашем кармане.

Он наклонился, стал на одно колено и, глядя в сторону, принялся обыскивать карманы толстой куртки Тэвиша. На груди мертвеца он нашел письмо, аккуратно сложенное, написанное на нескольких листах, судя по толщине пакета. При свете луны отец Ролан мог легко прочесть слова: «Отцу Ролану, озеро Год. Лично».

Итак, Тэвиш не пал жертвой внезапного страха или припадка безумия. Он спокойно и деловито обдумал свой поступок. Спрятав пакет в свой карман, отец Ролан снова набросил одеяло на труп. Он знал, что лопата и заступ Тэвиша висели на задней стене хижины; он принес их, положил рядом с телом, а затем вернулся к Дэвиду и индейцу.

Те все еще безуспешно искали.

— Я осмотрел его одежду… там, — сказал отец Ролан и пожал плечами, давая понять, что его поиски были столь же безуспешны, как и их. — Можно его похоронить. Надо вырыть неглубокую могилу в том месте, где лежит его тело. Я уже отнес туда заступ и лопату. — Он обратился к Дэвиду: — Может быть, вы поможете Мукоки? Мне хотелось бы побыть одному.

Дэвид и Мукоки вышли из хижины. Отец Ролан подождал, пока не послышались удары заступа; затем он закрыл на засов дверь, сел к столу и достал из кармана исповедь Тэвиша. Развернув листки бумаги, он стал читать…

Земля под снегом сильно промерзла. В течение часа Дэвид и Мукоки попеременно работали заступом. Каждый раз, как наступала очередь индейца, Дэвид, отдыхая, думал о том, почему отец Ролан так долго задержался в хижине. Наконец Мукоки жестом дал понять, что их работа окончена. Затем он, обернувшись, внезапно вскрикнул. Дэвид тоже обернулся и застыл в изумлении.

В десяти шагах от них, освещенный луной, стоял отец Ролан. Казалось, что он пошатывается, точно больной. Движимые одной и той же мыслью, Мукоки и Дэвид бросились к нему. Отец Ролан вытянул руку, словно приказывая им не приближаться. Его смертельно-бледное лицо имело ужасный вид, почти такой же ужасный, как лицо Тэвиша. С неимоверным усилием он произнес странным, напряженным голосом:

— Хороните его без меня.

Отец Ролан повернулся и, пошатываясь, с трудом передвигая ноги, медленно пошел по направлению к лесу.

Глава XIII. ДОМА

Еще несколько минут после того, как отец Ролан скрылся в лесу, Дэвид и Мукоки стояли, не шевелясь. Удивленные, слегка ошарашенные переменой, происшедшей в мертвенно-бледном лице отца Ролана, взволнованные его странным голосом и нетвердой походкой, они смотрели, ожидая, не появится ли он снова из-за деревьев. Его слова до сих пор звенели в их ушах: «Хороните его без меня». Почему? Вопрос светился в горящих узких глазах Мукоки и едва не сорвался с губ Дэвида, когда, он, наконец, повернулся к индейцу.

Внезапно тишину нарушил ликующий крик, вырвавшийся из груди индейца, словно тому сразу все стало ясно. Он указал рукой на труп и с широко раскрытыми глазами произнес:

— Тэвиш! Он большой дьявол. Мей-ю!

Он торжествующе оскалил зубы.

Разве все это время он не говорил, что Тэвиш — дьявол, а его хижина полна маленьких дьяволят?

— Мей-ю! — закричал он громче прежнего. — Дьявол! Дьявол!

Быстрым, полным ненависти движением он подскочил к трупу Тэвиша, схватил его за обутую в мокасин ногу и к ужасу Дэвида злобно бросил его в неглубокую могилу.

— Дьявол! — прохрипел он снова и точно сумасшедший стал забрасывать тело мерзлой землей.

Дэвид ушел, не в силах больше переносить вида лица Тэвиша, забрасываемого комьями земли. Однако чувство ужаса не покинуло его и в хижине. Он положил дрова в печку и сел, ожидая возвращения отца Ролана. Ему пришлось долго ждать. Он слышал, как ушел Мукоки. Вокруг него снова начали возиться мыши. Прошло около часу, когда Дэвид услышал царапанье в дверь, а через мгновение раздался тихий визг. Он медленно открыл дверь. За порогом стоял Бэри. В полдень Дэвид дал ему две рыбины, и он знал, что не голод привел собаку в хижину. Какой-то таинственный инстинкт подсказал Бэри, что его хозяин один, и ему захотелось прийти к нему. Дэвид протянул руку, и Бэри уже готов был войти в комнату, как вдруг снег тихо захрустел под чьими-то ногами. С быстротой ветра, промелькнув серой тенью, Бэри исчез. Перед Дэвидом появилось лицо отца Ролана. Он молча отступил назад, и отец Ролан вошел в хижину. Он вполне овладел собой; улыбаясь, он сбросил свои рукавицы и с деланной веселостью стал потирать руки над огнем. Но в его поведении чувствовалась некоторая натянутость: только огромными усилиями ему удавалось что-то скрывать. Его глаза лихорадочно блестели; его плечи опустились, словно ему не хватало сил держать их прямо. Дэвид заметил, что он дрожал даже в то время, когда потирал руки и улыбался.

— Поразительно, как сильно это на меня подействовало, Дэвид, — произнес он извиняющимся тоном. — Моя слабость совершенно непонятна. Мне десятки раз приходилось видеть смерть, и все же я не мог выйти и еще раз взглянуть на его лицо. Невероятно, но это так. У меня сильное желание поскорее выбраться отсюда. Мукоки скоро придет с собаками. Мукоки говорит, что он дьявол. Во всяком случае, странный человек. Нам нужно забыть сегодняшнюю ночь. Мы должны забыть Тэвиша.

Затем, словно спохватившись, что он пропустил что-то важное, он прибавил:

— Я хочу побывать на его могиле прежде, чем мы тронемся в путь.

— Если бы он только подождал, — сказал Дэвид, едва сознавая, что он говорит. — Если бы только подождал до завтра или послезавтра…

— Да, если бы он подождал!

Глаза отца Ролана сузились. Дэвид услышал, как заскрипели его зубы, когда он, пряча лицо, наклонил голову.

— Если бы он подождал, — повторил опять отец Ролан. — Если бы Он только подождал!

Его руки медленно, непреклонно сжались, точно кого-то душили.

— У меня есть друзья в той стране, откуда он пришел, — с трудом проговорил Дэвид. — И я надеялся, что он сможет рассказать мне о них. Он, наверно, знал их или слышал о них.

— Без сомнения, — ответил отец Ролан, продолжая смотреть на печку и медленно разжимая пальцы. — Но он умер. Умер и похоронен. Мы не имеем больше права угадывать, что он мог бы сказать. Мы не должны строить догадки о прошлом умерших, как не должны выдавать тайн живых. Нам нужно забыть Тэвиша.

Его слова прозвучали для Дэвида, как похоронный звон: если он до последней минуты надеялся, что отец Ролан подробно расскажет ему о Тэвише, то сейчас эта надежда исчезла.

Послышался голос Мукоки и лай собак. Дэвид и отец Ролан быстро собрали немногие вещи, которые были внесены в хижину, и отнесли их на сани. Дэвид больше не возвращался в хижину и стоял с собаками на опушке леса. Отец Ролан направился к могиле. Мукоки пошел за ним, и Дэвид заметил, что индеец проскользнул, как тень, в хижину, где все еще горел огонь, а несколько секунд спустя, спокойно вышел оттуда и, не оглядываясь, вернулся к собакам. Они стали ждать отца Ролана.

На могиле Тэвиша странные слова почти шепотом слетали с губ отца Ролана:

— …и хорошо, что вы, Тэвиш, не сказали мне этого до своей смерти, — говорил он. — А если бы вы сказали, мне пришлось бы убить вас!

Когда отец Ролан вернулся и они собрались уже тронуться в путь, Дэвид увидел в хижине какой-то колеблющийся свет: казалось, лампа начала мерцать и вот-вот потухнет. Они надели лыжи, и Мукоки двинулся вперед, прокладывая путь сквозь залитый лунным светом лес.

Спустя полчаса они остановились на вершине второго кряжа. Индеец посмотрел назад и с ликующим криком простер свою руку. Там, где прежде была хижина, красные языки пламени поднимались к верхушкам деревьев. Теперь Дэвид понял, что означал мерцающий свет: Мукоки разлил керосин в хижине Тэвиша и поджег ее, чтобы «маленькие дьяволята» последовали за своим хозяином в преисподнюю.

В эту ночь, залитую бледным светом луны, Мукоки так быстро продвигался вперед прямо на север, что отец Ролан, заботясь о Дэвиде, несколько раз приказывал ему замедлить шаги. Но даже Дэвид не думал об отдыхе. Ему не хотелось останавливаться до тех пор, пока темнота не принудит их к этому. По мере того как они все больше и больше удалялись от мрачной долины, в которой жил Тэвиш, ему казалось, что мир становится шире, а мрак леса не так уныл. Луна стала бледнеть, и темнота распростерла над ними свои гигантские крылья. В два часа ночи они устроили привал и развели огонь.

День за днем продолжали они подвигаться к северу. В конце десятого дня пути — шестого дня после ухода из долины Тэвиша — Дэвид почувствовал, что он больше не чужой в Стране Великих Снегов. Всего лишь десять дней, но они стоили десяти месяцев или даже десяти лет — такая колоссальная перемена произошла в нем. Не проходило дня, чтобы отец Ролан не отмечал новых достижений своего спутника. Тело Дэвида стало неутомимым; он прибавил в весе; он, наконец, мог рубить деревья, не чувствуя одышки. У него появился невероятный аппетит, граничивший с ненасытностью. Его зрение обострилось, а руки приобрели твердость — и это дало ему возможность делать блестящие успехи в стрельбе из винтовки и из револьвера. Отец Ролан торжествовал и не переставал ликующе повторять:

— Я говорил вам, что сделает с вами эта северная страна. Я говорил вам!

Однажды Дэвид едва не сказал отцу Ролану, что тот видит только десятую долю происшедшей в нем перемены, но прежнее чувство стыда удержало его. Ему не хотелось воскрешать прошлое, отвращение к этому прошлому росло по мере улучшения его физического состояния. Если бы в конце этих десяти дней отец Ролан вздумал заговорить с Дэвидом о его жене, о той женщине, которая его обманула, Дэвид самым решительным образом пресек бы разговор. Это было, пожалуй, самым очевидным доказательством того факта, что рана в его сердце перестала существовать. «Златокудрая богиня», которую он прежде считал чуть ли не ангелом, теперь лишилась в его глазах своего величия. Он думал о ее красоте, как о красоте ядовитого цветка. Однажды, по неведению, он дотронулся до такого цветка, цветка изумительной, своеобразной красоты, и на его руке появились гнойные нарывы. Она была такой же ядовитой и вероломной.

В течение этого периода собственного перерождения Дэвид видел что-то странное, происходящее с отцом Роланом. С тех пор как они покинули хижину Тэвиша, время от времени казалось, что отец Ролан всеми силами старается освободиться от глубокой, мрачной подавленности. Несколько раз при свете костра Дэвид замечал, что бледное лицо его спутника постарело и напоминало лицо больного. Всегда за таким периодами упадка духа следовала реакция, и отец Ролан часами вел себя, как человек, на которого внезапно нахлынуло счастье. По мере того как проходили дни и ночи, периоды уныния становились все короче и менее часты и в конце концов отец Ролан совсем освободился от них. В его глазах появился новый блеск, а в его голосе иногда звучали новые жизнерадостные нотки.

Все время Дэвид усердно старался уверить себя, что нет никаких разумных оснований предполагать существование связи между Тэвишем и девушкой, карточку которой он хранил в кармане своей куртки. Отчасти ему это удалось. Он старался также перестать одухотворять карточку. Но в этом он потерпел неудачу: карточка все больше и больше становилась для него живым существом. Дэвид с радостью думал о том, что это милое лицо, словно готовое заговорить с ним, будет указывать ему дорогу. Однажды ночью, почти вслух обратившись к девушке на карточке, он назвал ее «сестренкой». Рассказать кому-нибудь обо всем этом Дэвиду стоило бы невероятных мучений, и только Бэри он открывал свою тайну. Теперь Бэри приходил в их лагерь, но только тогда, когда отец Ролан и Мукоки уходили спать. Он подползал к самым ногам Дэвида и неподвижно лежал, не обращая внимания на других собак и не обнаруживая никакого желания подраться с ними. И на десятую ночь пути Бэри лежал на своем месте и не спускал с Дэвида глаз, словно силился узнать, что держит в руке его хозяин. С трепетавших в свете костра глаз и губ девушки Дэвид перевел взгляд на Бэри. В налитых кровью глазах животного он увидел безграничную веру и рабскую покорность. Он знал, что Бэри никогда не покинет его. И девушка, которая смотрела на него так же упорно, как Бэри, тоже никогда не покинет его. Дэвид наклонился к собаке и дрожащим от волнения голосом прошептал:

— Когда-нибудь, дружище, мы отправимся к ней.

Словно поняв, Бэри радостно вздрогнул. Шепот Дэвида производил на него такое же действие, как ласка, и, тихо взвизгнув, он подполз на несколько дюймов ближе к ногам хозяина.

Этой ночью отцу Ролану не спалось. Когда через час Дэвид лежал, закутавшись в свои одеяла, он услышал, что его спутник встал, и Дэвид стал наблюдать за тем, как тот сложил вместе тлеющие головешки и подбросил сучьев. Костер разгорелся ярче, и красноватый отблеск упал на лицо отца Ролана. Дэвиду оно показалось в этот момент поразительно молодым. Через некоторое время он услышал, что его спутник тихим, радостным, тоже помолодевшим голосом разговаривает с собаками.

— Завтра, приятели, мы будем дома… Дома!

Здесь, за триста миль от цивилизации, слово «дома» довольно странно прозвучало для Дэвида.

Отец Ролан больше не вернулся в палатку. Дэвид заснул, но в три часа его разбудили, чтобы позавтракать, и еще до рассвета они двинулись в путь. В предутренних сумерках Мукоки, чувствовавший себя уже дома, вел их совершенно безошибочно. Когда занялась заря и показались первые лучи солнца, Дэвид удивился необычайному поведению своих спутников: не только люди, но и собаки, казалось, сошли с ума. Ему были еще непонятны радость и возбуждение, которые охватывают на Севере всех с приближени — ем к дому. Никогда бы Дэвид не поверил, что Мукоки может петь; но едва только солнце осветило лес, индеец громко запел.

Уже сгущались сумерки, когда они добрались до дома отца Ролана на озере Год. Здание, построенное из толстых бревен, произвело на Дэвида впечатление чуть ли не замка. Позади находилось еще одно строение, тоже построенное из бревен, но меньших размеров; к нему поспешил Мукоки с собаками и санями. Дэвид, входя с отцом Роланом в дом, услышал радостные крики семьи Мукоки и возбужденный лай собак.

Дом отца Ролана был освещен и натоплен. Они очутились в большой комнате. Окинув ее взглядом, Дэвид заметил в ней три двери: две из них были открыты, а третья заперта. В голосе отца Ролана слышалась дрожь, когда он, широко разведя руками, сказал Дэвиду:

— Дом, Дэвид… наш дом!

Он снял с себя куртку, шапку, мокасины и толстые чулки. Затем он снова заговорил с Дэвидом, и в его глазах горел таинственный огонь, а в голосе чувствовалось подавленное волнение.

— Простите меня, Дэвид… простите мне мою невежливость и располагайтесь, как дома… я на несколько минут уйду… в эту комнату.

Он поднялся со стула, на который сел, чтобы снять мокасины, и направился к запертой двери. Казалось, что он забыл о Дэвиде. Прерывисто дыша, он медленно подошел к двери, вытащил из кармана тяжелый ключ и открыл ее. В той комнате не горел свет, и Дэвид ничего не успел в ней заметить. Несколько минут он сидел, не двигаясь, не сводя глаз с двери. «Странный человек… очень странный человек!»— сказал Торо. Да, в самом деле, странный человек! Что находится в той комнате? Почему там так тихо? Вдруг Дэвиду показалось, что он слышит легкий крик. Он просидел в ожидании десять минут. А затем, сначала очень тихо, напоминая отдаленный шелест ветра и постепенно все приближаясь, становясь все отчетливее, донеслись из-за закрытой двери нежные приглушенные звуки скрипки.

Глава XIV. ТАЙНА ОТЦА РОЛАНА

Проходили дни и недели, а запертая комната и все в ней находящееся оставались тайной отца Ролана. Постепенно Дэвид пришел к окончательному убеждению, что там хранится разгадка какого-то ужасного события в жизни отца Ролана, события, которое тот скрывал от всего мира.

После первой ночи отец Ролан уже без извинений удалялся в таинственную комнату, и никогда не пытался объяснить, почему она всегда заперта или почему, входя в нее, он неизменно запирал за собой дверь. Каждый вечер, когда они бывали дома, он исчезал в этой комнате, чуть-чуть приоткрывая дверь, чтобы зайти. Иногда он оставался в ней всего несколько минут, но в большинстве случаев проводил там много времени. И, по крайней мере, раз в день, обыкновенно по вечерам, он играл на скрипке все одну и ту же мелодию. Если Мукоки в это время бывал в «замке», как называл отец Ролан свой дом, он сидел, как зачарованный, затаив дыхание, пока музыка не прекращалась. Когда отец Ролан выходил из комнаты, его лицо сияло. Однажды вечером он вышел из комнаты с лицом, выражавшим какое-то необычайное счастье, положил руки на плечи Дэвида и с жаром и в то же время с безнадежностью в голосе сказал:

— Я хотел бы, Дэвид, чтобы вы навсегда остались со мной. Я становлюсь моложе и счастливее при мысли о том, что есть кто-то, заменяющий мне сына.

В душе Дэвида все возрастало странное, настойчивое беспокойство. Каждый раз, когда он смотрел на лицо девушки, по его жилам пробегал трепет: ему хотелось снова отправиться в путь.

Однако после первых двух недель Дэвид не мог пожаловаться на однообразие жизни. «Замок», лежал в центре обширной страны звероловов. В сорока милях к северу от него находился пост Гудзоновой компании. Но отец Ролан имел дело только со звероловами. Все они, рассеянные на пространстве тысячи квадратных миль, были его «детьми». Отдохнув две недели, отец Ролан снова принялся за свои бесконечные поездки, и Дэвид всюду сопровождал его; индейцы и метисы и редко встречавшиеся французы очень любили, едва не боготворили отца Ролана. Все эти люди явились откровением для Дэвида. Они жили дикой, примитивной жизнью, которую многие не выносили и умирали. Теперь Дэвид понял, почему страна, занимавшая пространство, в десять раз большее, чем штат Огайо, имела всего двадцать пять тысяч жителей — население маленького городка. Им — мужчинам, женщинам и маленьким детям — приходилось слишком туго затягивать свои пояса. Отец Ролан много говорил об этом. В течение долгих, ужасных зимних месяцев им приходилось влачить полуголодное существование; а для того чтобы окончательно не умереть с голоду, они ловили в западни пушных зверей для прекрасных варварок, населяющих большие города.

Приглядевшись к суровой жизни звероловов, Дэвид понял, какую громадную работу вел отец Ролан. В стране, центром которой являлся «замок», жило двести сорок семь человек — мужчин, женщин и детей — и все они любили отца Ролана так, как вряд ли любили когда-нибудь на земле другого человека. В каждой хижине, которую посещал время от времени отец Ролан, его ждал какой-нибудь знак внимания: в одном месте — редкая, дорогая шкурка, в другом — пара мокасин, в третьем — пара лыж, но чаще всего — шкурки пушных зверей. И ни разу не случалось, чтобы отец Ролан, в свою очередь, не оставлял чего-либо — обычно какой-нибудь одежды, такой толстой и теплой, какой ни один индеец не в состоянии был купить для себя в факториях. Два раза каждую зиму отец Ролан отправлял Торо несколько саней, нагруженных подарками его «детей». А Торо продавал их и посылал обратно еще больший груз предметов первой необходимости, попадавших с помощью своеобразного обмена в хижины лесных обитателей.

— Если бы только я был богат… — заговорил как-то вечером в «замке» отец Ролан. — Но у меня, Дэвид, нет никаких средств. Я могу сделать только десятую часть того, что мне хотелось бы. В этой стране всего восемьдесят семей, и мне кажется, что каждая семья, потратив сто долларов не в факториях, а там, на юге, смогла бы обеспечить себя всем необходимым для длинной суровой зимы. На сто долларов в Виннипеге можно купить столько же, сколько в факториях получает индеец-зверолов за шкурки стоимостью в тысячу долларов; а набрать шкурок больше чем на пятьсот долларов никому не удается. Это возмутительно, но я ничего не могу сделать. Я не решаюсь помочь звероловам продавать шкурки помимо Компании, так как это вызвало бы большой скандал. Но если бы у меня были деньги…

Обо всем этом Дэвид и сам думал. В конце января Торо были отправлены две упряжки вместо одной. Мукоки сопровождал их и имел при себе половину всех бывших у Дэвида денег — полторы тысячи долларов.

— Я предполагаю каждый год посылать им подарки на сумму вдвое большую, — сказал Дэвид. — У меня хватит средств. Мне думается, что это доставит мне огромное удовольствие, а время от времени я буду возвращаться сюда, чтобы повидаться с вами.

Впервые он заговорил о том, что не собирается навсегда остаться с отцом Роланом. В нем все укреплялось убеждение, что недалеко то время, когда он расстанется со своим другом. Странно, но это убеждение становилось сильнее в те минуты, когда отец Ролан находился в запертой комнате и тихо играл на скрипке. Дэвид никогда не упоминал о той комнате и делал вид, что она его вовсе не интересует, хотя в действительности мысль о ней неотступно преследовала его.

Однажды вечером они вернулись в «замок» после посещения хижины метиса, у которого заболела жена. Поужинав, отец Ролан ушел в таинственную комнату. Как всегда, он играл на скрипке. Но затем на долгое время воцарилась тишина. Когда отец Ролан вышел и сел против Дэвида за маленький столик, на котором лежали их книги, Дэвид чуть не вскрикнул от удивления: на плече отца Ролана блестел, напоминая в свете лампы шелковую нитку, длинный волос — волос женщины. Внезапно отец Ролан увидел эту шелковистую нить и, изменившись в лице, осторожным движением снял волос со своего плеча, а затем встал из-за стола и снова ушел в комнату за запертой дверью. Сердце Дэвида сильно забилось. Он не мог отдать себе отчета, почему это событие произвело на него такое необычайное впечатление. И больше, чем когда бы то ни было, ему захотелось заглянуть в вечно закрытую комнату.

В том году на Севере февраль ознаменовался большими бурями. «Месяц Голодной Луны»— говорили индейцы, а это означало болезни, а значит, и постоянные разъезды для отца Ролана. Он и Дэвид почти беспрерывно были в пути, а те трудности, которые им приходилось преодолевать, окончательно закалили Дэвида. В обширной пустынной дикой стране ничто больше не внушало ему страха. Он познакомился с жесточайшими бурями; спал на снегу, укрывшись только своими одеялами; сопровождал отца Ролана в самые темные ночи, когда, казалось, ни один человек не мог бы найти дороги; он видел смерть. Особенно сильное впечатление произвела на него смерть молодой француженки, мертвое лицо которой поражало необычайной красотой. Ей, вероятно, было столько же лет, сколько и девушке, карточку которой он хранил на своем сердце.

Вскоре после этого, в начале марта, Дэвид окончательно решился. Теперь не было никаких оснований откладывать свое путешествие: он чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы преодолеть все препятствия. Три месяца закалили его и сделали крепким, как скала. Он превзошел отца Ролана в стрельбе и из винтовки и из револьвера. Однажды он прошел на лыжах сорок миль за день. Это было тогда, когда они прибыли как раз вовремя, чтобы спасти жизнь маленькой дочери Жана Круассэ, который жил на Великом Громе. После этого случая Круассэ и его жена-метиска готовы были отдать свою жизнь за отца Ролана и за Дэвида, в котором лесные жители стали видеть постоянного помощника отца Ролана. Дэвид видел их возрастающую любовь к себе, их радость при его прибытии, их печаль при его уходе и чувствовал полное удовлетворение, какого он никогда прежде не испытывал. Он знал, что когда-нибудь снова вернется к ним, и уверял в этом отца Ролана.

Отец Ролан не расспрашивал Дэвида о его «друзьях», живших в западных горах. Но каждый вечер он помогал ему намечать путь по имевшимся в «замке» картам, давая целый ряд сведений, которые Дэвид записывал в специальную книжку, и снабжал его письмами к своим знакомым, с которыми он встретится на пути. Когда снег принял грязноватый оттенок и время ухода Дэвида приблизилось, отец Ролан не мог скрыть своего подавленного настроения и стал проводить больше времени в запертой комнате. Несколько раз перед тем, как войти в комнату, он, казалось, колебался, словно ему что-то хотелось сказать Дэвиду. Дважды Дэвиду почудилось, что отец Ролан сейчас предложит ему войти вместе с ним. В конце концов он пришел к убеждению, что его друг хочет посвятить его в тайну, скрывавшуюся за запертой дверью, но боится заговорить. В конце марта то, чего Дэвид ожидал, случилось, но случилось странным образом. Поиграв на скрипке, отец Ролан вышел из комнаты. Он запер дверь и, надевая шапку, сказал:

— Я на часок уйду, Дэвид. Я пойду в хижину Мукоки.

Он не предложил Дэвиду сопровождать его, а, выходя, уронил на пол ключ, который упал с громким стуком. Отец Ролан должен был услышать стук, и если бы он уронил ключ случайно, то, без сомнения, поднял бы его. Но он не обратил на это внимания и быстро вышел, не оглянувшись. Несколько минут Дэвид, не вставая с места, пристально смотрел на ключ. Он мог означать только одно: ему предложено войти в комнату одному. Дэвид не мог сомневаться в этом, увидев, что отец Ролан не потушил в запертой комнате свет. Подождав минут пять, он поднял ключ.

Повернув ключ в замке, он поколебался: ему пришла в голову мысль, что если он ошибся, то результаты его ошибки будут ужасны. Затем он медленно открыл дверь и вошел. Прежде всего он увидел старинную бронзовую лампу, стоявшую на столе посреди комнаты. Осмотревшись, Дэвид сначала не заметил ничего особенного. Внезапно в его голове промелькнула мысль, взволновавшая все его существо: он стоял в комнате женщины! В этом нельзя было сомневаться. Казалось, что женщина только недавно ушла отсюда. Около стены стояла опрятная кровать, покрытая белым одеялом. Она оставила на кровати свой капот. На стене висели ее платья и длинное пальто странного фасона с большим меховым воротником. В углу стоял старинный маленький туалетный столик, а на нем — щетки и гребенка, большая красная подушка для булавок и другие мелочи. Там, где висели платья, Дэвид заметил пару дамских лыж и пару мокасин. На камине стояла высокая ваза с высохшими стеблями цветов. Только через несколько минут Дэвид сделал самое замечательное открытие: между лампой и кроватью стоял второй стол, накрытый на двоих. Да, на двоих. Нет, на троих, ибо несколько в тени Дэвид заметил грубо сделанный высокий стул, а на нем лежали маленький нож и вилка, детская ложечка и маленькая оловянная тарелка. До крайности пораженный, Дэвид стал искать дверь, в которую могла бы незаметно входить женщина. Но двери не было, а единственное окно находилось так высоко, что человек, стоящий снаружи, не мог бы заглянуть внутрь.

Дэвид обратил внимание на то, что все вещи очень старые. Теперь в «замке» отца Ролана не едят больше из оловянных тарелок: дорожка, лежавшая на полу, совсем выцвела. Да, это была комната женщины, но женщина давно покинула ее, и ребенка давно уже здесь нет.

В первый раз Дэвид внимательно посмотрел на стол, где стояла большая бронзовая лампа. Рядом с ней лежала скрипка отца Ролана. Он приблизился на несколько шагов и заглянул за лампу; его сердце внезапно сильно забилось. Сверкая на вылинявшей красной скатерти, лежала перевязанная белой лентой длинная толстая коса темных волос.

Охваченный сомнением, Дэвид медленно направился обратно к двери. Неужели отец Ролан хотел, чтобы он видел все это? Какой-то комок подступил к его горлу. Он сделал ошибку, большую ошибку. Отец Ролан не мог нарочно уронить ключ, это произошло случайно. Дэвид вышел из комнаты, запер за собой дверь и, положив ключ на пол в том месте, где нашел его, снова уселся и взял книгу. Но он не мог читать, так как едва различал строчки. Просидев в таком состоянии минут десять, Дэвид услышал быстрые шаги, и через несколько мгновений отец Ролан вошел в комнату. Он явно волновался и, входя, бросил взгляд на комнату, из которой Дэвид недавно вышел. Затем отец Ролан перевел взгляд на пол. Ключ блестел на том месте, куда он упал. С радостным восклицанием отец Ролан быстро схватил его.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11