11

Следующий знак был уже в самом Фриско где я отлично выспавшись в номере старого трущобного отеля иду в «Сити Лайтс» к Монсанто а он улыбается и радуется мне и говорит: «Мы собирались к тебе на следующие выходные надо было нас дождаться», но в его интонациях есть что-то еще – Когда мы остаемся вдвоем, он говорит: «Пришло письмо от твоей мамы и она пишет что твой кот умер».

Как правило для большинства людей смерть кота ничего не значит, кое-что значит для немногих, но для меня, и с этим котом, это было в точности и абсолютно честно и искренне как смерть моего братика – Я любил Тайка всем сердцем, он был словно мой собственный ребенок, котенком он свесив голову спал у меня на ладони, или мурчал, часами, столько сколько я держал его так, прогуливаясь или сидя – Он как просторный меховой браслет оборачивался вокруг моего запястья, я вращал его вокруг руки или укладывал а он мурлыкал и мурлыкал и даже когда он вырос я так таскал его, я даже мог поднять этого котищу обеими руками над головой а он все равно мурчал, он мне всецело доверял – И когда я отправлялся из Нью-Йорка в свое лесное убежище я внимательно поцеловал его и проинструктировал, чтоб он меня дожидался, «Attends pour mue kitigingo» – А мама написала что он умер НА СЛЕДУЮЩУЮ НОЧЬ ПОСЛЕ ТОГО КАК Я УЕХАЛ! – Но может вы поймете если сами увидите когда прочтете письмо:

«Воскресенье 20 Июля 1960, Дорогой Сын, я боюсь тебя не порадует это письмо поскольку на этот раз у меня для тебя только грустные новости. Я просто не знаю как об этом написать но Крепись Дорогой. Мне самой тяжело. Малыша Тайка больше нет. Весь день в субботу он отлично себя чувствовал и казалось был полон сил, но поздно ночью я стала смотреть телевизор, ночной сеанс. Около 1:30 его стало тошнить и рвать. Я подошла и попыталась помочь но без толку. Он дрожал словно от холода и я завернула его в Полотенце а его начало рвать прямо на меня. И это пришел его конец. Нет нужды писать каково мне и что я пережила. Я оставалась на ногах «до Рассвета» и сделала все чтобы спасти его но бесполезно. К 4-м утра я поняла что он умер поэтому в шесть часов я хорошенько завернула его в чистое полотенце – а в 7 пошла рыть ему могилу. Никогда в жизни мне не приходилось делать ничего что так разрывало бы сердце как когда я хоронила любимого моего малыша Тайка ведь он был такое же живое существо как ты и я. Я похоронила его под кустами Жимолости, в углу, изгороди. Не могу ни спать, ни есть. Все смотрю и надеюсь увидеть как он выйдет из-за подвальной двери с мяуканьем Маа уау. Я просто больна теперь но самое страшное что когда я хоронила Тайка, все черные Птицы которых я всю зиму кормила казалось знали что происходит. Клянусь Сын это правда. Их было много-много и они кружили над головой и галдели, и сидели на изгороди целый час после того как Тайк обрел там покой – никогда этого не забуду. Жаль что у меня не было камеры но я и Бог знаем и видели. Сейчас Милый я знаю, тебе это причинит боль, но я должна была это написать… Мне так плохо только не физически а душа болит… Я ни поверить, ни понять не могу что мой Прекрасный малыш Тайк умер – и что я больше не увижу, как он вылезает из своего домика или Гуляет по зеленой траве… P.S.: Пришлось сломать домик Тайка, я просто не могу видеть его пустым – а он пуст. Напиши скорей Милый, и береги себя. Молись настоящему «Богу» – Твоя старая Мама XXXXXXXXX».

И вот когда Монсанто рассказывал мне новости и я сидел улыбаясь от счастья как всякий кто возвращается из долгого одиночества в лесу или на больничной койке, бам, сердце мое екнуло, екнуло от той же странной идиотской беспомощности которую я ощутил и тогда на берегу сделав тот несчастный глубокий вдох – Все предчувствия связались в единую цепь.

Монсанто видит, что мне ужасно грустно, что я при этом чуть улыбаюсь (я начал так улыбаться в Монтерее от радости что возвращаюсь к миру после своего одиночества и я тогда шел по улицам и глядя на все Моной Лизой ошеломленно улыбался) – Он видит как теперь эта улыбка медленно растягивается в гримасу досады – Конечно он не знает я ведь не рассказал ему а теперь тем более вряд ли стану, что мои отношения с котом да и со всеми прежними котами и кошками всегда были немного сумасшедшими: что-то вроде психологического отождествления котов с моим покойным братом Джерардом который научил меня любить их когда мне было 3 или 4 года и мы бывало лежали на полу на животах и смотрели как они лакают молоко – Конечно это смерть «братика» Тайка – Монсанто видя, как я подавлен говорит: «Может тебе вернуться в хижину еще на пару недель – или ты просто опять напьешься» – «Я напьюсь да» – Потому что все-таки столько всего впереди, все ждут, в лесу я просто грезил тысячами безумных попоек – На самом деле большое счастье что весть о смерти Тайка настигла меня в моем любимом и волнующем Сан-Франциско, если бы я был дома когда он умер я все равно наверное с ума бы сошел просто как-нибудь иначе, но хотя сейчас я и побежал с парнями за выпивкой и чуть погодя когда уже набрался ко мне вернулась та же забавная радостная улыбочка, только скоро погасла потому как теперь она уже сама стала напоминанием о смерти, к концу же трехнедельного кутежа новости спровоцировали-таки безумие, окончательно подкравшееся ко мне в День Святой Каролины У Моря как я теперь могу его назвать – Все, все очень путано, но я объясню.

Между тем бедняга Монсанто литератор хочет насладиться глобальным обменом новостями со мной о писательском деле и о том кто чем занимается, и Фаган входит в лавку (спускается вниз к столу Монсанто с крутящимся верхом заставляя меня чувствовать еще и некоторую досаду потому что в юности я всегда мечтал стать в конце концов каким-нибудь дельцом от литературы и иметь такой стол с крутящимся верхом, соединяя образ отца с мечтой о собственной писательской карьере, чего Монсанто достиг одним махом совершенно на этом не циклясь) – Монсанто, с его широкими плечами, огромными синими глазами, веснушчатой розовой кожей, с этой его постоянной улыбкой за которую его еще в колледже прозвали Смайлер и которая часто заставляла задаться вопросом: «А настоящая ли она?» пока не поймешь: перестань Монсанто улыбаться и мир рухнет – Она была слишком от него неотделима чтоб поверить в то что она может хоть на миг исчезнуть – Слова слова слова а парень-то на самом деле крут еще увидите ну а в тот момент он с искренней человеческой симпатией понимал что мне больше не надо пить если и без того хреново, «В любом случае», говорит он, «Ты можешь вернуться чуть позже, а» – «О'кей Лорри» – «Ты писал что-нибудь?» – «Я записывал звуки моря, потом все расскажу – Это были самые счастливые три недели в моей жизни черт возьми и надо ж было этому случиться, бедный малыш Тайк – Ты бы поглядел на него огромный прекрасный рыжий перс «дымчатые» называются " – «Ну у тебя остается еще мой пес Гомер и как там Альф поживает?» – «Альф Священный Ослик, хи-ха, он стоит там в роще днем увидишь его вдруг и аж страшно, но я кормил его яблоками и дробленой пшеницей и всяким таким (животные такие печальные и заботливые думал я вспомнив глаза Тайка и глаза Альфа, ох смерть, подумать только, эта странная скандалистка смерть приходит и к людям, да, даже к Смайлеру придет, и к его бедняге Гомеру, и ко всем нам) – Мне так хреново еще оттого что я знаю как плохо сейчас моей маме в полном одиночестве без маленького приятеля в доме за три тысячи миль отсюда (и конечно позже выясняется что какие-то придурки битники пытаясь войти ко мне выбили стекло входной двери и напугали ее так что она выстроила там баррикаду из мебели и провела за ней все оставшееся лето).

Однако вот старина Бен Фаган пыхтит своей трубкой и хихикает, так что за черт, зачем беспокоить двух великих людей и поэтов своими личными невзгодами – И мы с Беном и его приятелем Джонси тоже хихикающим курильщиком трубки идем в бар («У Майка») и потягиваем пиво, сначала я зарекаюсь напиваться, и мы даже идем в парк чтобы от души наговориться под теплым солнышком которое к вечеру в этом городе городов всегда оборачивается прохладным туманным сумраком – Мы сидим в парке возле большой белой итальянской церкви глядя, как играют ребятишки и люди проходят мимо, и я отчего-то потрясен при виде блондинки спешащей куда-то: «Куда она идет? Может у нее есть тайный любовник-моряк? или она всего лишь собирается допечатать в офисе бумаги сверхурочно? что если бы мы знали Бен куда все эти люди держат курс, к какой двери, в какой ресторан, к какой тайной любовной связи» – «Звучит словно ты накопил в тех лесах массу энергии и интереса к жизни» – И Бен знает о чем говорит потому что сам месяцами жил дикарем, в одиночестве – Старина Бен, еще более тощий, чем был пять лет назад в наши безумные дни Бродяг Дхармы, немного изможденный, но все равно это все тот же старина Бен что просиживает ночи напролет хихикая над письменами «Ланкаватары» и сочиняет стихи о каплях дождя – Он хорошо меня знает, знает что сегодня я напьюсь и буду пить не одну неделю в соответствии с общими принципами и что настанет день когда мне будет так хреново что я не в силах буду даже говорить ни с кем и тогда он придет навестить меня и просто молча сядет курить у моей постели, пока я буду спать – Такой он парень – Я пытаюсь объяснить ему все насчет Тайка но кто-то любит кошек а кто-то нет, хотя по флету у Бена всегда слонялся котенок – Обстановка флета обычно включала циновку на полу, и подушку на которой он сидел по-турецки рядом с дымящимся заварным чайником, его книжные полки, уставленные книгами Стайн и Паунда и Уоллеса Стивенса – Странный тихий поэт стоявший на грани за которой человек расцветает в настоящего тайного мудреца (одна из его строчек: «Когда я покидаю город все друзья возвращаются в запой») – Я же готовлюсь запить прямо сейчас.

Потому как в любом случае вернулся старина Дейв Вейн, и Дейв я прямо вижу как он потирает руки в предвкушении еще одной великой попойки в компании со мной вроде состоявшейся за год до того как он отвез меня назад в Нью-Йорк с западного побережья, с Джорджем Басо маленький мастером японского дзена и стилягой, сидевшим по-турецки на заднем матрасе дейвова джипстера («Вилли-джипа»), жуткое путешествие через Лас-Вегас, Сент-Луис, когда мы останавливались в дорогих мотелях и пили всю дорогу только лучший «Скотч» прямо из горла – Есть ли более приятный способ добраться до Нью-Йорка, я ведь мог спустить на самолет 190 долларов – Дейв не знаком пока с великим Коди и с нетерпением ждет этого знакомства – И вот мы с Беном покидаем парк и медленно бредем к бару на Коламбус-стрит и я заказываю свой первый двойной «Бурбон» и имбирное пиво.

За окном на фантастической игрушечной улице мерцают огни, я чувствую как в душе поднимается радость – Теперь я вспоминаю Биг Сюр с чистой пронзительной любовью а агония и даже смерть Тайка уже пришли в гармонию со всем этим но я еще не осознаю громадности того что надвигается – Мы звоним Дейву Вейну который вернулся из Рено и он срывается в бар на своем джипстере управляя машиной на свой замечательный манер (как-то он работал водителем такси) разговаривает всю дорогу и никогда при этом не лажает, пожалуй он водит так же хорошо как Коди хотя я и не могу себе представить чтобы кто-нибудь мог быть столь же хорош за рулем и назавтра поинтересуюсь об этом у Коди – Но старые завистливые водилы вечно выискивают у него огрехи и ноют: «Ой ну этот ваш Дейв Вейн даже повернуть не может правильно, он так мчится что иногда ему приходится даже немного прижимать тормоз вместо того чтобы постепенно набирать скорость на повороте, парень, тебе нужно еще поработать над поворотами» – Сейчас очевидно, кстати и между прочим, сколь многое нужно рассказать о последующих судьбоносных трех неделях непонятно даже с чего начинать.

Вот так и сама жизнь – И как все это непросто! – «А что случилось с маленьким стариной Джорджем Басо, парень?» – «Маленький старина Джордж Басо наверное умирает от туберкулеза в госпитале неподалеку от Туларе» – «Опа, Дейв, мы должны навестить его» – «Да командир, давай завтра и съездим» – У Дейва как обычно нет денег но меня это совсем не беспокоит, у меня-то их достаточно, на следующий день я иду и получаю еще 500 долларов по путевому чеку так чтобы мы со стариной Дейвом могли по-настоящему классно оттянуться – Дейв любит хорошо поесть и выпить равно как и я сам – Только он еще привез из Рено этого мальчишку Рона Блейка симпатичного светловолосого подростка который мечтает стать новым сенсационным певцом вроде Чета Бейкера и щеголяет скучающей походкой хипстера которая выглядела естественной лет пять-десять да даже двадцать пять лет назад но теперь в 1960-м превратилась просто в позу, на самом деле я врубился что он просто хитрюга и дурит Дейва (хотя чего ради, не знаю) – Но в Дейве Вейне этом тощем стройном рыжеволосом валлийце с этой его склонностью смотаться на «Вилли» порыбачить на Раг-ривер в Орегоне где ему известен заброшенный горный лагерь, или промчаться по дорогам пустынь, а потом нежданно-негаданно объявиться на пьянке в городе, в этом удивительном поэте было наверное что-то такое чему малолетние хипстерята пытались подражать – Поскольку он был еще и одним из самых лучших в мире и самых занятных собеседников – Еще убедитесь – Это они с Джорджем Басо рыдали над фантастически простым открытием что все в Америке разгуливают с грязными задницами, ну просто все, потому что древний ритуал омовения после туалета не вписался в весь этот современный «антисептицизм» – Вот что говорит Дейв:«Американцы таскают с собой в дорогу как ты и сказал целые полки отутюженной одежды, с ног до головы обливаются одеколоном, носят под мышками специальные прокладки или как там это называется, приходят в ужас при виде пятнышка на рубашке или платье, меняют носки и белье наверное дважды в день, ходят все надутые и нахально думают что они самые чистюли на земле а сами-то разгуливают с грязной жопой – Ну не чудесно ли? Дай-ка мне глотнуть», говорит он протягивая руку к моей выпивке и я заказываю еще две порции, я был так поглощен беседой что Дейв мог заказывать выпивки сколько угодно: «Президент Соединенных Штатов, правители штатов, епископы и ебископы, все шишки, и вплоть до последнего работяги с его болезненной гордостью, кинозвезды, управляющие, инженеры, директоры юридических и рекламных агенств щеголяющие шелковыми рубашками и галстуками и роскошными кейсами в которых они держат дорогие из Англии вывезенные расчески да бритвенные приборы да помады да духи, все они ходят с грязными жопами! А всего-то надо подмыться водой с мылом! в Америке же никто этого не делает! это одна из самых прикольных вещей, которые я когда-либо слышал! как ты думаешь ну не круто ли что мы кого называют отвратительными грязными битниками единственные ходим с чистыми задницами?» – Вся эта телега о задницах мгновенно распространилась и все кого мы с Дейвом знали от побережья до побережья пустились в этот великий крестовый поход и должен заметить дело того стоило – В Биг Сюре я даже учредил за домом Монсанто полку с куском мыла и каждый должен был всякий раз приносить туда банку с водой – Монсанто еще был не в курсе: «Ты понимаешь что пока мы не расскажем бедняге Лоренцо Монсанто знаменитому писателю что он разгуливает с грязной задницей он ведь так и будет ходить?» – «Так пойдем скорее скажем ему!» – «Ну так, если мы еще минуту протянем… и знаешь что это делает с людьми разгуливать-то с грязной жопой? это ведь причина великого и необъяснимого тоскливого чувства вины которое их весь день мучает, утром они идут на работу все напомаженные и в рейсовом автобусе так и пахнет свежевыстиранной одеждой и одеколоном и все-таки их что-то грызет, что-то неладно, они чувствуют что что-то не так но не знают что!» – И мы вдруг бежим рассказывать Монсанто в лавку за углом.

К этому времени нам уже захорошело – Фаган оставил нас сказав как всегда: «О'кей парни продолжайте напиваться а я иду домой и проведу тихий вечер в ванне с книжкой» «Дом» это где живут еще Дейв Вейн и Рон Блейк – Старое четырехэтажное здание на границе с негритянским районом Сан-Франциско, где Дейв, Бен, Джонси, художник Ланни Мидоус, безумный франко-канадский алкоголик Паскаль и негр Джонсон снимают комнаты посреди хаоса из рюкзаков и матрацев и книг и аппаратуры; раз в неделю они по очереди дежурят: нужно купить продуктов и приготовить на кухне большой обед на всех – Все они десять или двенадцать жильцов платят общую ренту и с этим обеденным дежурством вполне комфортабельно живут устраивая попойки с приходящими девицами, народ приносит выпивку, и говорят все это обходится долларов в семь в неделю – Место чудное хотя и несколько сумасшедшее, вообще-то даже весьма сумасшедшее поскольку художник Ланни Мидоус любит музыку и выставил свой «хай-фай» динамик прямо на кухню а пластинки ставит в комнате так что дежурный повар может сконцентрироваться на маллигановском бифштексе а этажом выше в это время вдруг начнут обедать все «стравинские» динозавры – По ночам же попойки с битьем бутылок коими обычно заведует безумный Паскаль парень милый но дикий когда выпьет – В общем, вечный дурдом вполне соответствующий тому образу который всегда рисуют журналисты говоря о «поколении битников» хотя если приглядеться это только проявление безобидного и милого согласия молодых холостяков и в общем неплохая идея – Потому что влетай в любую комнату и найдешь там настоящего эксперта, ну скажем в комнату Бена можно ворваться с вопросом: «Эй, что сказал Бодхидхарма Второму Патриарху?» – «Он сказал: «Иди в жопу, преврати свое сознание в стену, не хнычь после внешней активности и не парь меня своими внешними же планами»" – «И тут парень идет и делает стойку на голове прямо в снегу?» – «Да нет, он же был Затраханный» – Или вбегаешь к Дейву Вейну а он там сидит по-турецки на матрасе прямо на полу и читает Джейн Остин, и спрашиваешь его: «Как лучше приготовить бефстроганов?» – «Бефстроганов это просто, нужна только хорошо приготовленная говядина тушеная с луком которую следует потом охладить и покрошить туда грибы и побольше сметаны, я спущусь и покажу вот только дочитаю главу этого чудесного романа, очень хочется узнать, что там дальше случится» – Или идешь в комнату негра и спрашиваешь нельзя ли одолжить его магнитофон поскольку как раз сейчас на кухне Дулуоз, МакЛиар и Монсанто и какой-то газетчик говорят что-то очень забавное – Поскольку кухня это еще и главная гостиная где собственно и ведутся все беседы среди хаоса тарелок и пепельниц и куда приходят разные посетители – Например, год назад туда явилась прекрасная 16-летняя японочка взять у меня интервью, правда в сопровождении китайца-художника – Планомерно звонил телефон – Приходили с выпивкой даже стиляги негры те что тусовались на углу (Эдвард Кул и другие) – Тут были дзен, джаз, пьянки, анаша и все дела, но (по совместно выработанному соглашению) все это как-то уходило в сторону при одном только виде «битника», аккуратно расписывающего стену в своей комнате чисто белую с красной каемкой вокруг двери и окон – Или кто-то моет пол в гостиной. Бродяги вроде меня или Рона Блейка всегда получали здесь матрас.

12

Но Дейв волнуется да и я тоже, возможность повидаться с Коди всегда занимала видное место среди причин, которые побуждали меня отправиться на западное побережье, так что мы звоним ему в Лос-Гатос, что в пятидесяти милях отсюда, в долине Санта-Клара, и я слышу его дорогой грустный голос:» Старики, я ждал вас, давайте выезжайте, но в полночь мне на работу, так что поторапливайтесь и заходите ко мне туда, часа в два шеф отваливает, и я вам покажу, как тружусь в шиномонтаже, и хорошо бы, если бы вы привезли немножко чего-нибудь, ну вроде девушек или чего-нибудь там, шучу, ну давайте, парни» —

И вот старый «Вилли» ждет нас на улице, как обычно, припаркованный напротив маленькой симпатичной лавочки японских ликеров, я, согласно нашему ритуалу, бегу за «Перно» или шотландским виски или еще чем-нибудь приятным, в то время как Дейв колесит вокруг, чтобы подобрать меня на выходе, и я сажусь на переднее сиденье справа от него и пребываю там все время, подобно старому благородному Сэмюэлю Джонсону, а все остальные, кто хочет ехать, вынуждены забраться на задний матрас (целый матрас, сидений вообще нет) и сидеть там или лечь и, кроме того, обычно помалкивать, поскольку когда Дейв берется за баранку, а я – за бутылку, и мы двигаем, все разговоры идут с передних сидений – «Господи», орет Дейв, снова радуясь,» да ты, похоже, все тот же Джек, старина «Вилли» скучал по тебе, так и ждал, когда ты вернешься – И сейчас я продемонстрирую тебе, что старикашка «Вилли» стал даже лучше с годами. Месяц назад его отремонтировали в Рено, и вот он теперь каков, «Ты готов, «Вилли»?», – мы трогаем, и особая красота этого лета в том, что переднее сиденье сломано и раскачивается взад-вперед от каждого движения Дейва – Как будто сидишь в кресле-качалке на крыльце, только это сразу крыльцо-качалка и крыльцо-говорильня – И с крыльца этого вместо стариковских смоленых подков видна прекрасная чисто белая линия посреди дороги, а мы, как птицы, летим над Харрисонским яром, Дейв никогда не парится на предмет сбежать из Фриско на огромной скорости и ненавидит всякое уличное движение – Скоро все мы вытягиваем шеи и поворачиваем головы в сторону прекрасного четырехполосного прибрежного шоссе, что ведет нас к чудесной долине Санта-Клара – Но я поражен, черт возьми, тем, что исчезли лиловые луга и безбрежные свекольные поля в Лоренсе, где я служил кондуктором на «Саус Пасифик», и даже после, лишь ряд домов, протянувшийся на пятьдесят миль до Сан-Хосе, как будто южнее Фриско начал расти огромный чудовищный Лос-Анжелес.

Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду «Вилли», но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики – Дейв говорит:» Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как «городГородГОРОД», пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик – Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь – Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще – И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра («Когда всем наплевать», поет он низким баритоном и продолжает):«Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое «Путешествие на край ночи», писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури, в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:» Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво», вот что он говорит в какой-то из сутр – Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над «Книгой песен», Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, «Сатириконом», Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?» (безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую).